Текст книги "Девушка с синими гортензиями"

Автор книги: Валерия Вербинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 2
Встреча в саду Тюильри

Оставить свою страну – одно. Выжить в чужой стране – совсем другое.

Из России эмигранты уезжали кто куда. Те, кто бежал через восток, оседали в Харбине и Шанхае. Большинство же предпочитало Европу, и тут больше всего повезло тем, у кого в Финляндии, Польше или во Франции имелась какая-нибудь собственность. Если нет, можно было задержаться в Сербии или Чехословакии – все-таки славянские страны, которые как-то ближе, чем остальные. Значительная колония образовалась в Берлине. Но похоже, что в одном Париже русских эмигрантов было больше, чем во всей Германии. Дальше Франции мало кто уезжал, хотя некоторые смельчаки отваживались даже перебраться за океан.

Впрочем, эмигранты эмигрантам рознь.

Были и везунчики, и просто дальновидные люди, которые вовремя перевели свои капиталы в надежные банки и теперь наслаждались жизнью. Они сразу же сделали свои выводы из происшедшей катастрофы, и если та их и затронула, то только внешне. Нет больше Российской империи? Ну что же, печально, но, значит, такова ее судьба. Европа-то все равно на месте, и в Европе можно обтяпывать дела ничуть не хуже, чем дома. Государя и невинных деток очень жаль, упокой господь их душу, но не терять же из-за этого сон, в самом деле… Что такое? Пришли из фонда помощи российским беженцам? Слуга, как тебя там, Николя, гони их в шею! Ну и что из того, что я русский, разве поэтому теперь всем помогать обязан? Своя рубашка ближе к телу. Если всем давать деньги, сам скоро без порток останешься.

Конечно, везунчиков было мало. Основную массу эмигрантов составляли те, кого на родине презрительно окрестили «бывшие» и кто на данном основании рисковал быть поставленным там к стенке. Бывшие генералы, бывшие офицеры, бывшие чиновники, бывшие дворяне…

Все эти люди перебивались кто как мог. А когда проживали последние крохи того, что успели захватить с собой с родины, они соглашались на любую работу. Префект Парижа разрешил русским водить такси. Чуть ли не весь парижский пригород Бийянкур был заселен эмигрантами, которые теперь служили на расположенных неподалеку заводах «Рено». Большим успехом пользовались рестораны с русскими музыкантами, балалайками и прочей чепухой. Молодые девушки, гордые аристократки, за неимением работы шли в манекенщицы, а вчерашние великие князья поступали на содержание к богатым американкам.

Горек, горек хлеб изгнания!

Однако не всем удавалось занять хоть какое-нибудь место в новой жизни. Людей грызла тоска, мучила неустроенность. В чужой стране, без денег, без всяких перспектив было недалеко до самоубийства. Мужчины стрелялись, женщины вешались или травились газом. Но большинство эмигрантов было настроено выжить любой ценой. У них просто не было другого выхода.

Поначалу они питали иллюзии, что западные демократии, конечно, не станут терпеть большевистскую нечисть. И в самом деле, те под шумок попытались захватить часть российских территорий, но в конце концов были вынуждены отступить. Стало ясно, что эмиграция – надолго, если не навсегда.

Однако вслух об этом говорить остерегались. Напротив, все делали вид, что ничего не изменилось. Выходили те же русские газеты, что и раньше, только место их издания стало другим. Поэты писали стихи, прозаики публиковали в эмигрантских журналах новые романы, а вырвавшийся из большевистской России профессор Каверин прочел имевшую большой успех лекцию «Прошлое и будущее России».

– В истории есть только два пути развития: цивилизация и дикость. Все, что не является цивилизацией, есть дикость, и поэтому нет никакого смысла говорить о каком-то особом пути России. Или мы на стороне цивилизации, или мы против нее, третьего не дано! ( Аплодисменты.) Увы, господа, на участь нашего поколения выпало новое Смутное время. В первую Смуту нам повезло – мы сумели сплотиться и изгнать врага, однако ныне мы вынуждены наблюдать полное торжество Лжедмитриев. Всюду, куда ни глянь, теперь сплошные Отрепьевы! Посмотрите на шайку, которая по-воровски захватила власть в России, – они же все с кличками, как и подобает ворам, никто не действует под своим собственным именем! ( Бурные аплодисменты.) Вы меня спросите, господа, что такое большевизм? Отвечу: это вовсе не идеология, как опрометчиво полагают некоторые. Это самая настоящая религия, и отнюдь не случайно она так настойчиво стремится упразднить все остальные религии, которые могут составить ей конкуренцию. Любая религия среди прочего обязательно сулит рай и ад. Большевики обещают рай крестьянам и рабочим; место всех остальных, по их мнению, – в аду, и они подтверждают свою теорию словом и делом. Впрочем, даже их рай, как и следует по законам религии, должен наступить не завтра, а когда-нибудь потом. Когда они перебьют всех несогласных и инакомыслящих, к примеру, и поделят их добро. ( Громкие аплодисменты.) Династия Романовых возникла как якорь спасения после Смутного времени, но вторая Смута ее погубила, не породив взамен ничего стоящего. Нынешний исторический выбор некогда великой державы – тупик, и боюсь, что в этом тупике она будет биться еще долго. Ибо полное равнодушие русского человека к добру и злу, о котором говорил еще господин Чаадаев, и вытекающее из него презрение к законам, неуважение к личности и человеческой жизни дают такой простор для деспотизма, что даже подумать страшно. ( Настороженное молчание.) Что ждет Россию в будущем? Поскольку большевизм, как я уже говорил, религия, мы увидим выдвижение нового бога, которому будут поклоняться миллионы, и этим богом станет тот, кто сумеет на наиболее длительный срок удержать власть в своих руках. Причем по законам воровской шайки ему придется разделаться со всеми, кто представляет для его власти опасность. ( Жидкие аплодисменты.) Вы меня спросите: могли ли мы избегнуть всего этого? Отвечаю: да! Но для сего у власти должен был оказаться человек масштаба Наполеона, не меньше. ( Голос с места: «А Наполеону мы в свое время по шее-то накостыляли!» Одобрительный смех в зале.) Прошу вас, господа… После того как мы несколько веков терпели позорное монгольское иго, я бы на вашем месте не хвастался победой над Наполеоном, которая, замечу в скобках, ничего нам не принесла. Было бы куда лучше, но это строго между нами, если бы нас завоевал Наполеон, а не монголы. ( Смех, аплодисменты.)

Да, хотелось осмыслить прошлое, хотелось понять, что сулит будущее, но уже тогда имело место обратное движение. К черту рефлексию, ни к чему хорошему она никогда не приводила. Что толку в обличениях большевиков, если те преспокойно перенесли столицу в Москву и засели в Кремле? И модный тогда певец Невзлобин пел с эстрады жидким тенорком:

 
В нашей эмиграции
Никакой нет грации.
День-деньской в бистрошке пьет
И совдепию клянет.
 

Над частушкой смеялись, певцу хлопали, хотя еще каких-нибудь пару лет назад он бы за подобные песенки рисковал получить по физиономии. За окнами – Париж, милый, но постылый. Выпьешь, посмеешься, прогонишь грусть, поговоришь с недавно бежавшим из той самой совдепии знакомым о тех, кто умер от голода, кого унес тиф, кого расстреляли… Лучше уж здесь, несмотря ни на что. Пой еще, Невзлобин!

В те дни Амалия совершенно пала духом. Даже она, самый реалистичный на свете человек, до конца верила, что «союзники нам помогут»; все надеялась на то, что слухи о смерти царя – ложь и государь сумел как-то спастись. Чтобы не сидеть сложа руки, она вошла в фонд помощи российским беженцам, раздала большие деньги, для чего ей пришлось продать несколько картин, которые хранились в ее парижской квартире. Но баронесса понимала, что это капля в море и что, даже если она раздаст все, что у нее есть, это мало что изменит. К тому же ей надо было помнить о дочери, о семье старшего сына и об Александре, не говоря уж о матери и дяде.

Семья Михаила поселилась отдельно, в доме напротив: невестка Амалии Елизавета, ее трое детей, старый отец и какие-то родственники, которые чудом сумели уцелеть. Жену старшего сына Амалия не любила. Впрочем, любовь тут – не совсем уместное слово. Амалия не понимала невестку, как не понимают существо совершенно другой породы. Лиза была, несмотря на свое дворянское происхождение, узколобая, упрямая и недалекая мещаночка. Едва она замечала Амалию, как ее маленький носик начинал неодобрительно шевелиться, а на лице застывало выражение мучительной неловкости. Ее семья считала баронессу Корф ловкой авантюристкой, с которой мирились только потому, что та была когда-то женой барона Корфа, человека во всех отношениях comme il faut [6]6
  Приличного ( франц.)


[Закрыть]. Теперь, в изгнании, они целиком и полностью зависели от ловкой авантюристки, и это их коробило. К тому же невестка считала Амалию жестокосердной женщиной – когда их семья после долгих приключений добралась до Парижа и Елизавета стала плакаться, что оставила в Петрограде любимую собачку и страшно о ней тоскует, баронесса сухо заметила, что сейчас куда больше следует жалеть людей, а не собак.

– Какая она злая! – сокрушенно сказала потом невестка отцу-генералу. И повторила то же самое детям, чтобы те уяснили, что с их бабушкой не стоит иметь дела.

Однажды Амалия отправилась прогуляться в сад Тюильри. Стояла прекрасная погода, и в саду баронесса увидела грузного седого человека, опирающегося на трость. Он улыбнулся ей и приподнял шляпу.

– Комиссар Папийон! – воскликнула Амалия.

– Бывший комиссар, – поправил знаменитый полицейский. – Счастлив снова видеть вас, госпожа баронесса.

Давние знакомые поговорили о том о сем, а потом Амалия незаметно для себя свернула на тему утраченной родины – и расплакалась. Она знала (точнее, думала, что знает), что Папийон слушает ее из чистой вежливости, и ей было неловко, что она не сумела сдержаться; но были вещи, о которых она не могла говорить спокойно.

– Ничего, – обронил Папийон, – все как-нибудь наладится, вот увидите!

Бывший комиссар полиции сказал еще какие-то ободряющие, сердечные слова, которые так мило звучат на музыкальном французском языке, и они расстались. Вернувшись домой, Амалия узнала от консьержки, что к ней пришел какой-то русский, совершенно обносившийся. Он упал в обморок прямо внизу, Александр и Ксения унесли его наверх.

Дверь Амалии открыла Аделаида Станиславовна.

– Миша вернулся, – каким-то не своим, чужим голосом проговорила она. – Живой!

Амалия ахнула, поднесла руку ко рту и мимо матери бросилась в комнату. Однако в коридоре ее остановила дочь.

– Он поел и теперь спит, – шепотом сказала Ксения. Затем поколебалась, но все-таки добавила: – Наверное, надо сказать его семье.

– Да, в самом деле, – согласилась Амалия, успокаиваясь.

Однако она все же приоткрыла дверь и заглянула в комнату, где на диване, подложив под щеку ладонь, как в детстве, спал ее сын. Несколько дней назад он был обрит наголо, но теперь волосы стали отрастать, и Амалия сразу же увидела под волосами плохо зарубцевавшийся шрам. К ней подошел Александр.

– Одежду придется сжечь, – шепнул он, – там полно вшей. Кроме того, он приехал по подложным бумагам.

– Хорошо, – тоже шепотом ответила баронесса. – Я займусь бумагами, а ты одеждой.

Михаил проспал тридцать пять часов подряд и пробудился, когда все уже начали тревожиться. К нему подступились с вопросами, но он был не в настроении говорить и попросил поесть. Появилась Лиза с детьми. Дети повисли на шее Михаила, а самый младший, испуганный видом отца, заревел в голос.

Потом все собрались в большой столовой с витражами по рисункам де Фёра [7]7
  Жорж де Фёр (1868–1943) – французский художник, декоратор и график.


[Закрыть], на которых были изображены прекрасные дамы в шляпках и длинных платьях (солнечные лучи, проходя сквозь цветные стекла, отбрасывали на лица присутствующих причудливые блики). Вся безвозвратно ушедшая Прекрасная эпоха была запечатлена на этих очаровательных, уютных, легкомысленных витражах. Общая беседа не клеилась, женщины то и дело плакали, хотя их губы улыбались.

Вернулся! Живой!

– Я не буду рассказывать, что видел, – заговорил наконец Михаил, – это не предмет для застольной беседы. Скажу только одно: превратить большую прекрасную страну в это… – Он замолчал, на его скулах ходуном заходили желваки.

– Да, – вздохнул его тесть, – профукали Россию-матушку! Профукали, прости господи…

Он сладострастно зажмурился и выпил водки.

– Как вы все? – спросил Михаил. – Я же несколько лет не имел от вас никаких вестей… В Белграде у меня все вещи украли, я тяжело заболел и чуть не отдал богу душу, но думал только об одном: добраться до этой квартиры и увидеть тебя, мама…

Лиза, услышав слова мужа, поджала губы. Опять мать! Нет чтобы жену упомянуть!

– Ксения у нас все еще не замужем, – принялась рассказывать новости Аделаида Станиславовна. Ее внучка покраснела и уткнулась в тарелку. – Александр тоже пока не женат. Однажды он чуть окно не разбил в этой самой комнате.

– По какому случаю? – заинтересовался Михаил.

– Ему дали крест Почетного легиона, – объяснила Амалия. – За его воинские подвиги.

– Я не совершал никаких подвигов, – холодно заметил младший сын баронессы. Молодой человек, хотя и пошел на войну добровольцем, терпеть не мог разговоров на эту тему.

– Хорошо, тогда за заслуги. – Амалия примирительно улыбнулась. – Он пришел с награждения и швырнул коробку с наградой в стену. Едва не попал в витраж.

– Я просто был зол, вот и все, – ровным тоном промолвил Александр. – Когда я спасал людей в Париже во время наводнения, то получил всего лишь медную медальку, а когда убил на войне не то сто человек, не то двести, меня сразу же произвели в герои. И вообще, само вручение награды политиками с их гнусными рожами и напыщенными речами походило на какой-то дурацкий балаган.

Кончик носа Лизы задергался. Опять сводный братец мужа не выбирает слов. Просто наказание какое-то, а не семейство!

– Казимир болел, – продолжала Аделаида Станиславовна, – но сейчас ему гораздо легче.

Болящий Казимир как раз в это мгновение выразительно косился на графинчик с водкой, от которого его полностью оттер старый генерал. А Лиза поглядела на него и кисло подумала, что недужный дядюшка уж точно их всех переживет.

Они поговорили еще некоторое время, а потом Михаил поднялся и ушел вместе с женой, детьми и тестем в дом напротив. Амалия заметила, что при ходьбе он немного приволакивает одну ногу.

«Что ж, – думала баронесса, засыпая в ту ночь, – Миша все-таки вернулся… Александр здесь… Мать и дядя со мной… Ксения… Мишина семья… Не стоит роптать на судьбу. Многие, чьи дети погибли, были расстреляны или сброшены в шахты умирать, сказали бы, что мне повезло… да… Но по-настоящему повезло тем, кто не дожил до этого времени, и тем, кто будет жить на сто лет позже нас… Однако никто не выбирает свою эпоху, даже тот, кто ведет ее за собой…»

И Амалия забылась беспокойным сном.

На другой день она снова пошла в парк Тюильри и у чаши фонтана увидела комиссара Папийона, который сидел на скамейке и грелся на солнце.

– Мой старший сын вернулся, – просто сказала баронесса, садясь рядом с ним.

– Это хорошо, – кивнул Папийон.

– Он очень переживает из-за всего, что случилось с нашей страной, – удрученно проговорила Амалия. – Боюсь, даже больше, чем я.

Папийон шевельнулся, переложил трость из руки в руку и оперся подбородком о набалдашник.

– Понимаю, – сказал он. – Я читаю газеты, но, по вашим словам, то, что на самом деле творится в России, в тысячу раз страшнее. Вы должны понимать, что страна, которая так легко проливает кровь своих граждан, в любом случае обречена. У нас, во Франции, однажды было нечто подобное, но мы быстро справились с этим. И в конце концов оказалось, что игра стоила свеч, ведь та революция породила Наполеона.

Амалия не смогла удержаться от улыбки.

– Однако первая империя закончилась поражением, – напомнила она. – Как, впрочем, и третья.

– Да, – серьезно ответил Папийон, – но это было плодотворное поражение, которое стоило иной победы. В конце концов, кто сейчас помнит имена победителей Наполеона? Главное то, что его деяния открыли новые горизонты, и история без него была бы совсем другой. Я понимаю, вам тяжело оттого, что вы потеряли свою родину, но Франция – не такая уж плохая страна. Ведь раньше вы тоже приезжали сюда и подолгу жили здесь, я помню.

– Но это было совсем другое, я приезжала как бы в гости… а теперь получилось, что мой дом сгорел и я должна остаться в гостях навсегда, – грустно откинулась баронесса.

– Вам следует подыскать себе дело, – заметил Папийон. – Я же знаю вас, вы человек действия. Займитесь чем-нибудь, и вам станет легче.

Амалия вздохнула:

– Я состою в фонде помощи беженцам, но… Мы так мало можем сделать, а требуется так много…

– Собственно говоря, я имел в виду нечто другое, – продолжил старый комиссар, щурясь на солнце. – Не благотворительность, а, так сказать, умственную работу по нашей части. Вы всегда были прекрасным сыщиком – к счастью, потому что, если бы вы стали преступницей, нашему брату пришлось бы туго.

Амалия не смогла удержаться от улыбки.

– Вы не хотите сейчас к этому вернуться?

– Расследовать что-нибудь? – Баронесса пожала плечами. – Друг мой, я уже не молода. Кому нужны мои знания?

Папийон загадочно посмотрел на собеседницу:

– Допустим, есть такой человек. И он готов заплатить щедро, очень щедро, если вы поможете ему расследовать один… скажем так, чрезвычайно загадочный случай.

– Что еще за случай? – спросила Амалия.

– Гибель актрисы Лантельм. Помните такую?

Брови баронессы взметнулись вверх.

– Друг мой, но ведь это когда было! Еще до войны! – воскликнула Амалия. Когда она говорила «до войны», звучало все равно как «сто лет назад». – Да, да, я помню обстоятельства драмы, которую газеты муссировали ровно неделю, если не меньше, после чего все забыли о том, что жила на свете такая актриса, и занялись своими делами. Была еще какая-то крайне скверная история с драгоценностями, которые похоронили вместе с ней и которые пытались украсть. Но что-то расследовать спустя столько лет…

– Должен сразу же сказать, я думаю точно так же, как и вы. Попытка раскрыть ту тайну выглядит несерьезно, – заметил Папийон. – Но раз уж есть заказчик, который готов заплатить хорошие деньги, почему бы и нет? Поначалу дело предложили расследовать мне, так сказать, частным образом, потому что я сейчас на пенсии и совершенно свободен. Однако я отказался – у меня внуки, которых я обещал научить ловить рыбу, а это куда важнее. – Комиссар улыбнулся. – Если хотите, я могу свести вас с заказчиком и дать вам рекомендацию. Он настроен очень решительно и, если вам удастся выяснить хоть что-нибудь, щедро вас отблагодарит. Мне, во всяком случае, обещал 50 тысяч франков.

Амалия заколебалась. Баронесса никогда не принадлежала к людям, презирающим материальное, потому что слишком хорошо понимала, как много в нашем мире зависит от денег. На 50 тысяч франков она сумеет помочь многим эмигрантам, которые оказались в Париже. И, в конце концов, ей сейчас в самом деле нечем особо заняться.

– Хорошо, – кивнула Амалия. – Так как зовут заказчика?

Глава 3
Свет далекой любви

– Твоя жена вчера приходила за деньгами, – сказал Александр. – А тебя что-то не видать. Почему ты к нам не заходишь? Мать расстраивается.

– Извини, – откликнулся Михаил. – Просто я искал работу, ну и… закрутился.

Братья столкнулись на мосту Александра Третьего. Михаил неосознанно предпочитал в Париже места, которые хоть как-то напоминали о России. Улица Дарю с русской церковью, мост имени царя, Севастопольский бульвар…

– Что-нибудь нашел? – спросил Александр.

– Ты о работе? – Михаил помолчал, а затем выдавил из себя: – Не знаю. Не представляю себя шофером.

…Внешне собеседники мало походили друг на друга. Михаил – симпатичный блондин, но сейчас он как-то потускнел, и костюм висел на нем мешком. Александр был рыжеватый, с серыми глазами и упрямым лицом, в котором проскальзывало что-то неуловимо английское. Братья носили разные фамилии, и отцы у них были разные. В детстве, до самого рождения Ксении, они плохо ладили и, только повзрослев, сумели оставить свои ссоры в прошлом. Отношения с матерью у них складывались по-разному. Михаил был славный, но ничем не выдающийся мальчик. С Александром все обстояло гораздо сложнее.

С ним нелегко было иметь дело, потому что чудовищное упрямство сочеталось у него с невероятной злопамятностью. Кроме того, у него было обостренное чувство справедливости – вещь сама по себе прекрасная, но которая не раз приводила к самым плачевным последствиям. Он не выносил, когда при нем обижали и мучили животных. В детстве Александр до полусмерти избил мальчишек, которые измывались над полузадохшейся мышью, попавшей в мышеловку, – избил, хотя их оказалось больше и все они были старше его. У него бешеный характер при полном отсутствии чувства самосохранения. Он мог напасть на двоих, на четверых и чаще всего побеждал. Ввязавшись в драку, Александр не останавливался и бился с остервенением, пока противник не был повержен окончательно. Его выгоняли из всех школ, куда мать отдавала сына, потому что он был совершенно неуправляем. При этом учителя не могли пожаловаться на то, что мальчик нерадив или не хочет учиться. У него была прекрасная память, науки давались ему легко, но все портил вспыльчивый нрав, к которому примешивалась доставшаяся от матери язвительность. Не будь он по натуре законченным одиночкой, ему на роду было написано стать вожаком и образцом подражания для остальных школьников. Но Александр вдобавок ко всему был – или казался – заносчив и нелюдим, и это отталкивало от него окружающих. Одно время его бабка Аделаида всерьез опасалась, что внук плохо кончит, но Амалия сказала матери, что жизнь укротит непокорный характер, как она успокаивает и куда более буйные головы. Баронесса Корф оказалась права – повзрослев, ее младший сын научился держать себя в руках. Но от некоторых привычек юноша так до конца и не избавился. Будучи злопамятным одиночкой, он плохо умел дружить, но не было ничего опаснее, чем стать его врагом.

Когда началась война, Александр во всеуслышание объявил, что его не интересует эта дурацкая бойня, и уехал в Англию, к отцу. Через несколько месяцев Амалия получила от того письмо, что их сын завербовался добровольцем и уже отбыл со своим полком во Францию. Когда речь шла об Александре, баронесса ничему не удивлялась, но ее все же рассердила его непоследовательность. Тем более что она и так вся испереживалась за старшего сына, Михаила, находившегося на передовой. Когда она позже расспрашивала Александра, почему тот так внезапно переменил свое мнение, единственное, чего Амалия смогла добиться, было:

– Я подумал, что глупо пропускать такую вечеринку. Войны, вроде этой, случаются не так уж часто.

На войне Александр был снайпером – в детстве его научил без промаха стрелять один американец, знакомый матери, и теперь молодому человеку те знания пригодились. Он отличился во многих боях, однажды был тяжело ранен и еле выкарабкался. У Амалии хранились награды, которые вручили ее сыну англичане, бельгийцы и французы. Сам Александр награды не любил и не носил – как подозревала мать, ему, гордецу, вообще была неприятна мысль о том, что кто-то его награждал и тем самым как бы снисходил до него…

– Ладно, – сказал сейчас Александр старшему брату, – идем к нам, там поговорим.

Александр жил в одном доме с матерью, но этажом выше, в отдельной квартире. Тем не менее, когда он говорил «к нам», то имел в виду именно ее апартаменты, где семья каждый день собиралась за общим столом. Привычка эта сохранилась и после того, как вернулся Михаил, хотя его семью за стол никогда не приглашали. Амалия понимала, что это неправильно и нехорошо, но ничего с собой поделать не могла. Баронессу раздражала Лиза с ее вечно осуждающим выражением лица, раздражал отец невестки, который много пил и под конец обеда начинал громким голосом рассказывать какие-нибудь истории из прошлого, которые все уже давно знали наизусть.

– Мне сначала надо переодеться… – нерешительно начал Михаил.

– Хватит городить вздор! – оборвал его Александр и, не слушая дальнейших возражений старшего брата, увлек его за собой.

Впрочем, едва Михаил оказался в знакомой квартире, он вздохнул свободнее и расправил плечи, подумав: надо в самом деле надо поговорить с матерью, может быть, она что-нибудь посоветует. Он огляделся. Напротив него оказалось витражное окно, по бокам которого были нарисованы две красавицы в сиреневых платьях со шлейфами и умопомрачительных шляпах. Одна из красавиц, склонив голову к плечу и прижав к щеке ладошку, томно смотрела на него. Михаил улыбнулся – он помнил, как еще до войны мать советовалась с художником и выбирала эти рисунки.

В дверь заглянула Ксения.

– Мама еще не вернулась… Мы сядем за стол немного позже, хорошо?

Сколько Михаил себя помнил, все всегда вертелось вокруг Амалии. Были люди, которые пытались ему внушить, что это неправильно, но сейчас он был со всем согласен. Чья-то тень упала на ковер, и Михаил, повернув голову, увидел Александра. При своем высоком росте тот всегда передвигался бесшумно, как кошка.

– Будешь что-нибудь? – спросил Александр.

– А ты?

– Я не пью.

– Тогда и я не стану. – Михаил вздохнул. – Хорошо, что у нас остался хотя бы этот дом. В Петербурге… – он замолчал.

– Что? – спросил Александр, от которого не укрылось его смущение.

Михаил дернул ртом.

– Я был в Петербурге, – наконец признался он. – И решил взглянуть, что осталось от нашего особняка.

Александр сел, буравя брата взглядом.

– У меня были надежные бумаги… В общем, я почти ничем не рисковал. – Михаил умолк, а потом все же заставил себя продолжить: – Никого из слуг уже не было. Белый рояль – помнишь, стоял в большой гостиной? – был весь разбит, струны наружу, в крышке следы от пуль… Ковры прожжены цигарками… Когда я пришел, бравый красноармеец растапливал печку картиной, содранной со стены. Я успел увидеть какой. Мама всегда говорила, что это Тициан. И на моих глазах полотно отправилось в топку. Я спросил что-то про комитет, который расположился в соседнем здании… Помнишь бывший дом старого графа? Меня лениво обругали, но указали дорогу. И я ушел.

– Ты ейговорил об этом? – напряженно спросил Александр.

– Нет.

– И не надо, не стоит, – кивнул младший брат. Он услышал, как за несколько комнат от них хлопнула дверь, и поднялся. – Пусть она думает, что картины отдали в музей. Хотя лично мне больше по душе, – добавил Александр, неприятно скалясь, – если все сгорело.

Вошла хмурая Амалия. Заметила Михаила и улыбнулась.

– Ты тоже здесь? Вот и прекрасно. Сядем за стол все вместе.

– Какие-то проблемы в фонде? – спросил Александр, видя, как резко мать поставила на столик свою сумочку.

– Нет, – ответила Амалия, – просто неприятная встреча. Один человек хотел расследовать убийство и обратился к Папийону, а тот порекомендовал меня.

– И что? – спросил Михаил.

– Когда Папийон ему отказал, он нашел другого сыщика, – пояснила Амалия. – Репортера.

Тон, каким баронесса Корф произнесла это слово, лучше всего передал ее отношение к данной профессии.

– А что за убийство? – поинтересовался Александр.

– Собственно, даже не убийство, строго говоря, – усмехнулась Амалия. – Официальная версия – несчастный случай. Кроме того, произошедший очень давно. Помните нашумевшую гибель актрисы Лантельм? Вот его расследованием мне и предложили заняться.

– Версии версиями, но история действительно темная, – заметил Михаил. – Там не сходились концы с концами, насколько я помню.

– Ну да, – кивнула баронесса. – Коротко говоря, актриса плыла на яхте и выпала в окно, в которое никак не могла выпасть при обычных условиях. И случилось это десять лет назад, что вовсе не упрощает задачу.

– А почему тот, кто сейчас хочет расследовать убийство, столько ждал? – спросил Александр. – Или расследование для него ничего не значит, он просто ищет сенсацию?

– Нет, нет, – отмахнулась Амалия. – Он-то как раз хочет провести полное и беспристрастное расследование, поскольку когда-то знал мадемуазель Лантельм, когда та еще не стала актрисой, и был в нее влюблен. Тот человек происходит из богатой семьи, и его родители придумали предлог, чтобы разлучить молодых людей – отправили наследника в филиал семейной фирмы, расположенный где-то в Южной Америке. Когда Лантельм погибла, его семья поступила не слишком красиво, скрыв от него случившееся и даже словом о нем не упомянув. Он узнал о трагедии только через несколько лет, совершенно случайно, и сразу же хотел вернуться в Европу. Но тут как раз началась война, и ему пришлось оставаться в Южной Америке еще несколько лет. Во время войны его отец умер, и теперь он владелец всего семейного дела и сам себе хозяин. Так вот, мужчина, по его словам, долго думал, прежде чем начать расследование, но его беспокоила та давняя история, и он решил, что добьется правды. Потому что, кроме официальной версии – произошел несчастный случай, – имелась еще и неофициальная, которая гласила, что актрису убил ее муж. И многие в это поверили, потому что мсье, мягко говоря, не пользовался всеобщей любовью.

– Да, верно, – кивнул Михаил. – Кстати, мы с Лизой, когда были в Париже до войны, ходили на пьесу, в которой играла мадемуазель Лантельм. Лизе не понравилось. Она нашла, что пьеса слишком… легкомысленная.

– Понимаю, – усмехнулась Амалия. – Я и сама видела актрису на сцене три или четыре раза. Первый раз у нее была небольшая роль, но зато Лантельм позаботилась надеть великолепное платье, так что не заметить ее было невозможно. Позже она играла только главные роли, после того как встретила своего будущего мужа, Рейнольдса. Его я, кстати, тоже как-то видела на обеде – он громко смеялся и катал по столу хлебные шарики. А ее я однажды встретила на представлении русских балетов здесь, в Париже. Кажется, мы даже обменялись парой слов. Помню, на ней были огромная шляпа и множество украшений.

– Я все-таки не понял, – вмешался Александр. – Ты будешь заниматься ее гибелью или нет?

– Нет, не буду, – отрезала Амалия. – Мне предложили быть помощницей репортера, который станет вести расследование под предлогом того, что собирается писать о деле Лантельм статью. Но я сразу же сказала заказчику, что ничьей помощницей быть не собираюсь. Или я веду расследование одна, так, как считаю нужным, или пусть делают что хотят. Заказчик сказал, что уже не может отказаться от услуг репортера, потому что выплатил ему аванс. На том мы и расстались. Думаю, в конечном итоге все к лучшему. Работа в фонде помощи эмигрантам куда важнее выяснения обстоятельств того, почему некая актриса выпала из окна, из которого не должна была падать.

Горничная Даша заглянула в комнату и сообщила, что обед готов. Баронесса, Михаил, Александр, Ксения, дядюшка Казимир и Аделаида Станиславовна сели за стол. Женщины поддерживали оживленную беседу, но Александр молчал и хмурился. Михаил понял, что брат расстроен из-за того, что он ему рассказал об их петербургском особняке. Незадолго до десерта в дверь позвонили, и вскоре немолодая горничная внесла визитную карточку.