Текст книги "Бриллиант Фортуны"

Автор книги: Валерия Вербинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава четырнадцатая,
в которой Видок показывает себя отъявленным циником, а Полина Степановна дуется на весь свет

– Значит, ищем «Принцессу грез"? – спросила Полина.

– Именно так, мадемуазель.

– Признаться, – вмешался Алексей, – эта затея кажется мне лишенной смысла.

– Это почему же? – желчно осведомился Видок.

– Потому, что большинство остальных камней уже перекочевало в другие руки, и с «Принцессой» наверняка произошло то же самое.

– Дорогой мсье, – сказал Видок скучающим тоном. – Я, кажется, уже упоминал, что зеленые бриллианты чрезвычайно редки. Если бы «Принцесса грез» где-то всплыла, даже и в разрезанном виде, я наверняка узнал бы об этом. Но ничего такого не произошло, и я думаю – даже уверен – что «Принцесса грез» где-то спрятана и до сих пор мирно ждет своего часа.

– Думаете, ее спрятал Симон Брюле? – с любопытством спросила Полина.

– Я не исключаю такой возможности. Но не забывайте, что Симона Брюле убили, и это обстоятельство меня здорово настораживает. Кто его убил и почему? Я навел справки у разных людей и выяснил, что Брюле перед отъездом из Парижа продал свою долю по сходной цене, но зеленого бриллианта у него никто не видел. Потом Симон неожиданно исчез, и мне потребовалось черт знает сколько времени и усилий, чтобы определить, что Симон Брюле и некий Симон Лагранж, которого в 1822 году пришили в Тулузе, одно и то же лицо. Почему он сменил фамилию? Может, боялся? Кого? Своих бывших подельников, знавших, что бриллиант у него? Или кого-то другого? Но я могу только строить предположения, а мне нужны факты. Факты же известны только Жанне Лагранж, потому что единственный сын Симона умер от чахотки еще при жизни отца, а жена Симона – через два года после похорон мужа.

– А жена сына? – быстро спросил Алексей.

Видок иронически покосился на него.

– Умерла в родах, милый мой, при рождении Жанны. Вы что, всерьез думаете, что я мог ее пропустить? Нет, Жанна – это наша единственная нить.

– Да ведь ей было лет пять, когда убили ее деда, – напомнила Полина. – Почему вы думаете, что она непременно должна что-то знать?

Видок поднял палец.

– Во-первых, не пять, а семь. А во-вторых, ее нашли плачущей неподалеку от тела Симона. Значит, она что-то видела. Возможно, даже видела, как он погиб. И вот еще что. Старика и девочку обнаружили в заброшенной церкви, но кроме Симона там был еще один труп. Опознать его не удалось, потому что пуля угодила в лицо. Я бы многое отдал, – задумчиво прибавил Видок, – чтобы узнать, кто это был.

* * *

Алексей возвращался домой со смешанным чувством. С одной стороны, он был доволен, что проходимцу Эльстону не удалось извлечь никакой выгоды из писем, которые он выманил у доверчивой молодой девушки. С другой стороны, Каверина тревожило, что он сам вместе с Полиной попал в кабалу к Видоку, и, возможно, надолго. С третьей стороны… с третьей стороны у них не было выхода, кроме как согласиться на условия бывшего каторжника. Алексей хорошо знал Видока и понимал, что в случае отказа тот не замедлит привести угрозу в исполнение. Поэтому молодой человек обратился мыслями к хорошенькой кокетливой Жанне Лагранж, которую ему, по образному выражению Видока, предстояло «разговорить».

– Разумеется, – сказала Полина, – надо будет как-то попытаться выведать у нее, что ей известно. Вопрос только в том, как.

Видок кашлянул, и в глазах его мелькнули и погасли иронические искорки.

– Умоляю вас, мадемуазель, не забивайте себе голову такими пустяками, – скрипучим голосом промолвил старый сыщик. – Разговорить Жанну – дело мсье Каверина, ему оно должно удаться как нельзя лучше.

– И как вы себе это представляете? – насмешливо поинтересовался Алексей у Видока. – Я просто подойду к ней в коридоре и небрежным тоном справлюсь: «Скажите, милая, вы не помните, случаем, кто пристукнул вашего дедушку в 1822 году?»

Видок хищно осклабился.

– Ну зачем же так грубо, мой мальчик! Уверяю вас, вам будет куда проще выпытать нужные нам сведения, если вы будете ее допрашивать, хм, между простыней и одеялом.

Реакция присутствующих не обманула его ожиданий. Алексей застыл на месте, а Полина Степановна покраснела как маков цвет, приоткрыла рот и издала придушенный протестующий звук:

– Ах так!

Она была не на шутку задета: вместо того чтобы предложить тонкое решение вопроса, Видок предлагал пойти столь прозаическим, банальным и – будем откровенны – совершенно вульгарным путем.

– Знаете, – сказал Алексей с чувством, – много я видал разных… разных типов, но такого, как вы, – никогда!

– Именно! – поддержала его Полина, оскорбленная до глубины души.

Видок переменил тон.

– Лично мне, мой мальчик, совершенно наплевать, как вы добудете нужные сведения. Даю вам три дня. Больше я ждать не смогу – я и так потерял в Ницце чертову уйму времени.

– Три дня? – воскликнул пораженный Алексей. – Вы серьезно?

– Абсолютно, мой мальчик.

– Но это невозможно!

– Дорогой мой, – наставительно сказал Видок, – впредь обращайтесь со словами осторожнее. Когда вы говорите: «Это невозможно», вы тем самым делаете это невозможным. Скажите себе: «Возможно» – и увидите: у вас все получится. Все ведь зависит от настроя, а если вы заранее готовы к неудаче, то ясно, что у вас ни черта не выйдет. Конечно, неудачу тоже надо учитывать, но только как один из вариантов, не более. Умный человек всегда стремится выиграть, а не проиграть. Тот, кто покорно ждет проигрыша, – просто кретин… До свидания. Жду через три дня. Вас, мадемуазель, я счастлив видеть в любое время дня и ночи… особенно ночи, – добавил он с ухмылкой.

– Даже и не рассчитывайте! – возмутилась Полина. – Вы… вы прожженный негодяй, вот вы кто!

Видок в ответ только низко поклонился.

«Правильно она сказала ему в лицо, кто он такой», – помыслил Алексей Каверин.

– А вы, сударь, ничуть не лучше! – набросилась на него Полина. После чего с достоинством подобрала юбки и вышла, не попрощавшись.

«Что я-то сделал?» – изумился Алексей. Но тут Видок захохотал так, что едва не свалился с кресла.

– Не вижу ничего смешного, – проворчал задетый за живое Алексей.

– Женщины! – хохотал Видок. – Ох уж эти женщины! – Он вытер слезы, которые от смеха выступили у него на глазах, и покачал головой. – Боже мой, как было бы без них скверно на свете! С ними, конечно, не соскучишься, но без них вообще никуда.

«Вот старый мерзавец! – в сердцах размышлял Алексей, возвращаясь домой. – Что он, что Эльстон – одного поля ягоды. И почему он так уверен, что отыщет чертов бриллиант?»

Молодой человек вошел в ворота «Ла Вервен», поклонился княжне, которая покраснела при его приближении, и поднялся к себе.

Днем его навестил доктор Лабрюни.

– У вас просто поразительный организм, мсье! – объявил он. – Другой бы на вашем месте еще лежал бы в постели, а вы уже, как я слышал, вовсю гуляете по окрестностям.

«Опять эта старая доносчица Варвара постаралась, – сердито подумал Алексей. – Чтоб тебе провалиться, старая жаба!»

Обед был подан, как обычно, в красной гостиной. За столом, кроме Каверина, сидели великая княжна, «дорогая тетушка», вторая фрейлина и доктор. Полина дулась, Алексей молчал, хмурился и думал, как бы улучить момент и выудить из Жанны нужные сведения. Великая княжна робко пыталась поддержать разговор, но молодой человек не обращал на ее попытки ровным счетом никакого внимания. По счастью, доктор трещал без умолку, а Варвара Федотовна, приклеившая сегодня на лицо пару мушек в память о временах своей молодости – надо полагать, для гармонии с бородавками, – охотно подавала ему реплики.

После обеда все разошлись. Алексей в своей комнате написал краткий отчет о происшедшем для барона М. Он дал понять, что письма у Видока и что последний отдаст их в обмен на некоторые услуги. После того как Каверин закончил писать письмо, его надо было зашифровать, на что ушло несколько часов. Шифрованное донесение Алексей запечатал в конверт, а черновик и промокательную бумагу сжег. Завтра должен явиться курьер из Парижа, который привозил Александре Михайловне письма от родных, а заодно забирал послания Варвары Федотовны и письма особых агентов.

Меж тем великая княжна ушла пережидать послеполуденную жару в голубую гостиную, в которой стоял рояль. В хорошенькой головке Александры Михайловны теснилось множество вопросов. Ей хотелось знать, почему красивый офицер был за обедом так мрачен, почему он ни разу не поднял на нее глаз и даже не разговаривал со своей тетушкой, которая казалась немало обиженной.

«Все-таки он странный, – думала Александра Михайловна, заводя за ушко непокорную прядь волос. – Вызвал на дуэль Эльстона, потому что ему показалось, что тот сказал обо мне нечто неподобающее, и руку мне поцеловал, а сегодня даже смотреть на меня не хочет».

– Полина, – окликнула она фрейлину, – вы не посмотрите, что там делает наш гость?

Полина вскоре вернулась.

– Он пишет письмо, ваше высочество.

«Интересно, кому? Родных у него нет, кроме Варвары Михайловны. Может, своей невесте?»

Это открытие, бог весть отчего, не на шутку уязвило княжну.

Наступил вечер. Каверин, одетый, лежал на кровати и думал. Ему стоило только протянуть руку и дернуть за шнурок звонка, чтобы вызвать Жанну, а там бы, пожалуй, он воспользовался той тактикой, которую ему предложил Видок. Но Алексей считал себя честным человеком, и ему претило поступать таким образом.

Княжна играла на рояле что-то печальное, щемящее, нежное… Алексей и сам не заметил, как закрыл глаза и уснул.

Посреди ночи он неожиданно проснулся оттого, что заныла нанесенная Эльстоном рана. Каверин, морщась, поднялся.

Он подождал, пока рана перестанет болеть, и вышел в сад. В полумраке – ночи на юге никогда не бывают темными – смутно белели качели, и Алексей присел на них. Его внимание привлек слабый свет в одном из окон второго этажа.

Молодой человек невольно насторожился. Оставлять зажженную свечу на ночь было в те времена более чем небезопасно: пожар мог начаться от легкого ветерка. Он решительно зашагал к дому.

На втором этаже располагались покои княжны, но свет шел не оттуда, а из маленькой комнатки по соседству. Алексей осторожно постучал и, не получив ответа, приоткрыл дверь.

На столе и в самом деле горела большая свеча, но, когда Каверин толкнул створку, пламя закачалось от сквозняка и погасло. Из угла донесся сдавленный всхлип.

– Кто здесь? – шепотом спросил Алексей. – Жанна, вы?

Глава пятнадцатая,
в которой проясняются дела давно минувших дней

Мсье Сорель повязал накрахмаленную салфетку, крякнул и взял в руку вилку. Посреди стола опять красовалась большая ваза со свежими розами, и мсье Сорель кинул на нее непередаваемо злобный взгляд.

Знаменитый ботаник, точнее, сыщик, действующий в его обличье, как раз собирался приняться за свой завтрак, но тут дверь растворилась, и вошел Алексей Каверин. Одного взгляда на его лицо, полное удовлетворения, хватило Видоку, чтобы вмиг забыть и о завтраке, и о розах. Он скомкал салфетку и бросил ее на стол.

– Доброе утро, мсье, – сказал Алексей и сел, не дожидаясь приглашения.

– Марсель! – зычным голосом распорядился Видок. – Пока мсье тут, последите, пожалуйста, чтобы нас не беспокоили.

– Слушаюсь, мсье!

– Ну? – спросил Видок нетерпеливо. – Вы что-нибудь узнали?

– Все, что вам надо, – весело отвечал Каверин, блестя глазами.

– Я же говорил – вы везунчик, – промолвил старый сыщик. – Рассказывайте.

– Вчера ночью, – начал Алексей, – я вышел в сад, но увидел свет в окне. Я поднялся, чтобы узнать, в чем дело. Свет шел из комнаты Жанны.

– И?

– Оказывается, она панически боится темноты. С тех пор, как в сентябре 1822 года ночью за ней пришли и похитили ее, она не может оставаться ночью без света. Ей все время кажется, что к ней кто-то заберется, зажмет ей рот, как было в тот раз, и унесет с собой.

…Жанна плакала и цеплялась за руки молодого человека. Он уже не знал, что ей сказать, чтобы успокоить.

– Что вы, Жанна… Прошу вас… не надо так плакать. Расскажите мне, что с вами тогда случилось, и я, может быть, сумею вам помочь.

Жанна вытерла слезы и начала рассказывать. Ей было семь лет, и она жила в Тулузе вместе с дедом и бабушкой. Ее отец умер, когда она была совсем маленькой, а мать скончалась в родах. Несмотря на это, Жанна росла счастливым ребенком. Бабушка обожала ее, а дедушка и вовсе не чаял в ней души. Он был большой, важный и чем-то походил на монаха. Семья усердно посещала церковь, а дедушка никогда не расставался с деревянными четками.

Именно в церкви и произошла та самая, первая встреча, после которой все и началось. После окончания службы Симон вел внучку за ручку по проходу. Бабушка на этот раз хворала и не пошла с ними. Неожиданно к Симону подлетел юркий человечек с седыми волосами. Жанна запомнила, что на левой руке у него было четыре пальца. Он постоянно улыбался и…

– Постойте, – перебил Алексея Видок, нахмурившись. – Четыре пальца… четыре пальца… – Он хлопнул себя по колену. – Ну конечно, Жан Тербийон!

– Член шайки? Черноглазый?

– Вот именно!

Впрочем, цвет его глаз Жанна не запомнила.

– Привет, Симон, – сказал седой. – Тебе привет от Жака Одрие. Помнишь его?

– Я не знаю никакого Одрие, – ответил Симон, нахмурившись.

– Да брось, – беззаботно сказал человечек. – Будто не ты своими собственными руками перерезал ему глотку в Париже. То-то ты все в церковь ходишь – грехи замаливаешь, да?

– Вы не в своем уме, – ответил Симон. В лице его не дрогнул ни один мускул.

– Я же знаю, зачем Одрие тогда пришел к тебе, – наседал человечек. – Он хотел отнять у тебя «Принцессу грез», верно? Так что мне его ни капли не жаль. Не знаю, что там у вас произошло, но ты оказался проворнее. Ты пришил его, а потом испугался. Ведь мокрых дел за тобой прежде не водилось. Поэтому ты и удрал в Тулузу и даже фамилию сменил. – Он улыбнулся Жанне. – Надо же, какая милая крошка. Внучка твоя, да?

– Дотронешься до нее, – сиплым, страшным шепотом сказал Симон, – я тебе мозги вышибу.

– Да ладно тебе, Симон, – беззаботно отвечал человечек. – Ты же меня знаешь. Я не такой, как Жак, – ему жадность глаза застила, вот он и отправился ужинать с ангелами. Со мной ты всегда сможешь договориться.

Лицо Симона снова сделалось спокойным.

– Нам не о чем договариваться, любезный, – ответил он. – Так и знайте.

– Да знаю я, знаю, – отвечал Тербийон. – Только я знаю кое-что еще. Ведь она все еще у тебя, ты не продал ее. Бережешь, да? Хранишь на черный день, а, Симон? Я же знаю тебя, ты всегда был запасливый.

– Убирайся, – коротко ответил Симон. – Идем, Жанна, девочка.

– Зря ты так со мной, Симон, – сказал Тербийон, качая головой. – Я ведь не один знаю, где ты находишься. Отдай камень по-хорошему, избежишь больших неприятностей. Это я тебе говорю.

– Пойдем, Жанна, – сказал Симон, – позовем полицию. Видишь, человеку совсем плохо, он заговаривается. Эй, мсье Армори! Заберите этого бродягу, а то он мне проходу не дает.

Но, прежде чем мсье Армори успел что-то сделать, Жан Тербийон бесследно растворился в толпе.

На следующую ночь Жанну похитили.

Ее привезли в какой-то дом, где по полу шныряли мыши и царила ужасающая грязь и запустение. В доме жили трое: толстая крикливая баба, ругавшаяся через слово, ее сын, мальчик чуть старше Жанны, с холодными глазами и остреньким личиком, и господин, похожий на важного сеньора. Было похоже, что этот красивый вальяжный мужчина – глава семьи. Четвертым в доме был Жан Тербийон – человек, который, собственно, и украл Жанну.

– Вот, принес, – доложил он гордо.

Жанна зарыдала. Ей было холодно в ночной рубашонке, и она хотела обратно домой. Толстая баба дала ей оплеуху, но тут вмешался важный господин.

– Ну, Мари, разве так можно обращаться с ребенком… – Он взял со стола румяное яблоко и протянул его Жанне. – Держи, крошка.

Жанна проглотила слезы и нерешительно протянула руку за яблоком. Важный господин со смехом отвел руку, но потом все же отдал ей яблоко.

– Бедняжке холодно, – сказал господин участливо. – Надо бы ее во что-нибудь одеть.

– Сам и одевай! – взвизгнула баба. – У меня тут не приют!

– Возьми что-нибудь из одежды Огюстена, – распорядился господин. – Они примерно одного сложения, пусть она пока поносит его вещи.

Толстая баба разинула рот. Она была так ошеломлена, что даже забыла выругаться.

– Чтоб я отдавала какой-то соплячке одежду моего сына… – начала она в негодовании.

– Ну, Мари, – сказал господин мягко, – будь же умницей… Ведь этот ребенок стоит целое состояние. Мы же не хотим, чтобы он случайно умер от воспаления легких? Так что давай, делай то, что тебе говорят, старая корова!

Последние слова прозвучали совершенно неожиданно, и Жанна даже заморгала от удивления. Она и не предполагала, что красивый и воспитанный господин, похожий на тулузского кюре, может быть таким грубым. Но толстая Мари проглотила все замечания, которые, очевидно, так и просились ей на язык, и принесла одежду. Девочка переоделась и почувствовала себя немного увереннее.

– А теперь, – сказал глава семьи, – пора сочинить старику письмо.

– То-то Симон удивится! – сказал Тербийон, помирая со смеху.

– Можете мне не говорить, что было в письме, – перебил Видок Каверина. – Его извещали, что его внучка украдена и что они согласны вернуть ее в обмен на зеленый бриллиант. – Он поморщился. – Куда больше меня интересуют сообщники Тербийона. Жанна что-нибудь запомнила?

– Почти ничего. Кажется, главу семьи звали Франсуа, но в этом она не уверена. Надо сказать, что взрослые почти сразу же забыли о ней, поручив маленькому Огюстену стеречь ее и никуда не выпускать. Впрочем, тогда Жанна почти не сознавала, что ее стерегут. Она подружилась со своим тюремщиком, и они много играли вместе. У Огюстена была ручная мышь, и он кормил ее сахаром, а девочке это ужасно нравилось. Еще он показывал ей всякие фокусы, например вынимал золотую монету у нее из волос.

– Ах, фокусы, – пробормотал Видок. – Ладно. Что еще удалось запомнить мадемуазель Лагранж?

– В том доме она пробыла недолго, два или три дня. Кормили ее плохо, но, в общем, обращались с ней довольно сносно. Однажды ночью ее разбудили и сказали, что дедушка приехал за ней.

Это было не совсем правдой. Таинственный Франсуа, одетый еще более изысканно, чем обычно, помог Жанне сесть в карету, Тербийон сел на козлы, и они поехали.

– Куда мы едем? – жалобно спросила Жанна. Но никто ей не ответил.

Карета остановилась, и все тот же Франсуа, подняв девочку, помог ей сойти. Оглядевшись, Жанна узнала это место, и у нее заныло сердце. Это были развалины церкви Святой Елизаветы, о которых в городе ходила дурная слава.

– Ну, идем, – бодро сказал Франсуа и, взяв Жанну за ручку, зашагал вперед. – Мы пошли, Жан. А ты смотри, следи в оба!

– Само собой, – пообещал тот.

Они вошли в церковь, Часть крыши давно обрушилась, и над головами у них с гулкими уханьем проносились совы. Неожиданно из-за колонны показался силуэт мужчины. Франсуа притянул к себе Жанну, и внезапно она почувствовала, что он приставил к ее голове какой-то холодный металлический предмет.

– Только без глупостей, Симон, – предупредил Франсуа.

Симон Брюле сделал несколько шагов вперед. Жанна с ужасом заметила, как он постарел и осунулся за эти дни.

– Девочка моя, Жанна, – твердил он с каким-то всхлипом в голосе, – ты цела? Они ничего с тобой не сделали?

– Перестаньте, Симон, – вмешался мужчина. – Не такой уж я злодей, в конце концов… Отдайте нам бриллиант, и можете забирать ребенка.

– Да-да, – поспешно сказал Симон. – Сейчас…

– Как вы думаете, где он хранил «Принцессу грез"? – спросил Алексей у Видока, прервав свой рассказ.

Видок холодно взглянул на него.

– Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы угадать это, – буркнул он. – Симон Брюле – бывший монах. Разумеется, тайник был в четках, с которыми он никогда не расставался… вы же сами сказали, что он везде с ними ходил.

Алексей с невольным уважением посмотрел на него и повел свой рассказ дальше.

…Симон Брюле разъял самую большую бусину и ловко извлек из нее какой-то камень, тускло блеснувший в лунном свете. Жанна как зачарованная смотрела на него.

– Вот, – хрипло сказал Симон. – Забирайте!

Мужчина двинулся к Симону, ведя за собой Жанну. В правой руке незнакомец по-прежнему сжимал пистолет.

Внезапно что-то грохнуло два раза, и Жанна с ужасом увидела, как изо рта деда потекла струйка крови. Он покачнулся и рухнул на землю. Зеленый бриллиант упал в песок. Незнакомец отпустил Жанну, упал на колени и потянулся к сверкающему камню. Не помня себя, девочка бросилась бежать.

Она забралась в какую-то нишу и затаила дыхание. Чья-то тень, как змея, скользнула по проходу, и Жанна вжала голову в плечи.

– Ну вот, – произнес удовлетворенный голос Тербийона.

Любопытство оказалось сильнее страха, и, выглянув наружу, Жанна увидела силуэт седовласого. В руке он сжимал дымящийся пистолет. Симон Брюле лежал неподвижно, а неподалеку от него на земле корчилось другое тело. Тут только Жанна заметила, что незнакомец тоже ранен. Очевидно, Тербийон подстерег момент и выстрелил в Симона, а затем в своего подельника, чтобы ни с кем не делиться добычей.

Красивый господин умирал. Из последних сил он пытался дотянуться до камня, но Тербийон легко опередил его и подобрал драгоценность.

– Ах, Франсуа, Франсуа, – издевательски промолвил Тербийон, качая головой. – Как мне жаль, что нам приходится расставаться таким образом!

– Ты будешь гореть в аду! – прохрипел Франсуа.

Вслед за этим он нашарил рукой свой пистолет и выстрелил в Тербийона.

Тот закричал, как раненое животное, и его крик отразился в углах полуразрушенной церкви гулким эхом. Франсуа хотел выстрелить еще раз, но Тербийон опередил его. Пуля попала красивому господину прямо в лицо, и он больше ничего не мог сделать.

Держась за живот, Тербийон со стоном нашарил на земле драгоценный камень, который выпустил из рук. Девочка, спрятавшаяся в нише, дрожала всем телом, но убийца, похоже, совершенно забыл о ней. Он спрятал бриллиант во внутренний карман и, спотыкаясь, бормоча ругательства, побрел к выходу. Несколько раз он налетел на стены, по пути, кажется, выронил пистолет, но все же кое-как выбрался наружу.

Когда он исчез, Жанна еще долго сидела в своем укрытии. Ноги у нее затекли, но она боялась даже пошевельнуться – из страха, что Тербийон остался где-то поблизости и непременно вернется, чтобы разделаться с ней. Где-то загорланили петухи, взошло солнце, и в церкви стало светлее. Набравшись храбрости, Жанна вылезла из своего убежища. Дед лежал на боку, и глаза его были широко открыты. Возле него валялась нитка с четками.

– Дедушка! – жалобно позвала Жанна. – Дедушка, пойдем домой!

Симон не отвечал. Жанна взяла его за руку – она была тяжелая и почти холодная. Жанна звала его и трясла, но он не отзывался. Тогда она села возле него на пол и заплакала.

Через несколько часов пришли люди. Кто-то слышал ночью выстрелы, и мэр прислал людей – проверить, не случилось ли чего. Когда Жанна увидела, что к ней кто-то идет, с ней приключился самый настоящий нервный припадок. Ее привезли домой и уложили в постель, а бабушке, госпоже Лагранж, дали знать о случившемся. Потом прибыл следователь, но ему немногое удалось выудить у Жанны, потому что при одном напоминании о событиях жуткой ночи с девочкой начиналась истерика. Жители Тулузы уже решили, что Жанну похитили с целью выкупа, потому что господин Лагранж слыл довольно состоятельным человеком; впрочем, после его смерти быстро выяснилось, что из-за неудачных вложений его дела пришли в расстройство и он был куда менее богат, чем казался. Тем не менее Жанну все жалели, а господину д'Обинье, следователю, удалось-таки после кропотливых поисков найти дом, где ее держали заложницей. Соседи, однако, показали, что уже несколько дней назад занимавшая дом женщина и ее сын уехали неизвестно куда, а приходившие в дом мужчины больше в нем не появлялись. Полиция некоторое время пыталась найти уехавших, но довольно вяло, и через некоторое время господин д'Обинье закрыл дело – надо думать, за отсутствием обвиняемых. Жанна выросла, получила небольшое наследство, но оставаться в Тулузе ей показалось слишком тяжело, и она уехала – сначала в Авиньон, потом в Ниццу, где легко найти место служанки. Никто не искал ее, и никто не напоминал ей о происшедшем – до прошлой ночи, когда она сама решила обо всем рассказать Алексею, случайно оказавшемуся в ее комнате.