Текст книги "Аквамариновое танго"

Автор книги: Валерия Вербинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Госпожа баронесса, – с притворным смирением промолвил Габриэль, – умоляю вас, не обижайтесь, но, по-моему, мы знаем самое главное. Эта дама получила большое наследство, и оно ее погубило. А танцевала она танго или кек-уок, любила собак или кошек, розы или ирисы, простите, совершенно к делу не относится. Конечно, публика захочет узнать такие подробности, но…

Тут он увидел Ксению, которая вошла в комнату, и прикусил язык.

– Что случилось? – спросила Амалия по-русски.

– Феоктистов опять напился, – ответила Ксения с неудовольствием. – Я не знаю, что с ним делать. Откуда он достает выпивку, просто уму непостижимо… Его жена устроила истерику, ломает руки и валяется у Михаила в ногах, чтобы их не выставили на улицу. У них же нет документов…

Амалия извинилась перед своими собеседниками и поднялась с места.

– Полагаю, нам придется встретиться еще раз, позже, чтобы обсудить дальнейшие действия…

– Да, конечно, – сказал Габриэль.

Ему хотелось остаться и поглядеть на девушку, которая сердито, с горящими глазами втолковывала что-то матери. Однако он понимал, что ему и инспектору Лемье пора уходить.

Глава 11
Вечер у комиссара

Анри Лемье считал заполнение бумаг не то чтобы самой неприятной, но определенно самой скучной частью своей работы. Поэтому, когда мадемуазель Грёз сказала ему, что его ждет комиссар Оливьери, он в глубине души даже обрадовался, что можно хоть на полчаса отложить возню с чертовым рапортом.

Поблескивая черными глазами, комиссар похвалил подчиненного за то, как ловко тот расколол учителя, и спросил, удалось ли найти нож.

– Да, я позавчера нырял в реку раз двадцать, но в конце концов все же его нашел… Ферран бросил нож в воду после убийства, он приблизительно описал, где именно…

– Следов крови, конечно, не осталось?

– Осталось. На деревянной ручке, кровь въелась, поэтому вода ее не смыла.

– А ты молодец, – снисходительно одобрил комиссар. – Я всегда говорил, что ты далеко пойдешь… Сегодня я устраиваю ужин и буду рад видеть тебя у себя.

– Комиссар…

– Отличный ужин, – объявил Оливьери, в предвкушении потирая свои маленькие ручки. – Будет рыба, паста… с настоящим соусом, понимаешь ли, а не то, что эти шаромыжники подают под видом итальянского соуса. Так что я тебя жду. Часам к семи…

Анри терпеть не мог рыбу – его мутило от одного запаха любых морепродуктов, да и перспектива провести вечер с Оливьери его не слишком радовала. Инспектор Лемье принадлежал к людям, которые не любят сокращать дистанцию, даже с начальством, от которого зависит их карьера. Он поймал себя на мысли, что с Амалией ему было куда легче. Она не вносила в общение излишние эмоции, в ней не было ни высокомерия, ни фамильярности; говорила она всегда по делу и готова была уважать чужую точку зрения, если та представлялась разумной и обоснованной.

– Значит, договорились? – бодро заключил комиссар.

…Анри явился ровно к семи. Он заранее настроился на то, что ему предстоит шумный вечер в крикливом итальянском семействе – Оливьери поздно женился, и у него по всему дому бегали пятеро маленьких черноволосых детишек. Однако, к его удивлению, комиссар оказался один и увлеченно колдовал на кухне, нацепив фартук. Служанка провела Анри в гостиную и удалилась расставлять посуду.

– Любишь рыбу? – спросил комиссар, появляясь в дверях. – Нет? Ну, ты тогда настоящей рыбы не пробовал! Вот я тебе сейчас покажу, что такое настоящее рыбное блюдо!

Инспектор понял, что ему никуда не деться от гостеприимства начальника, и смирился. Однако, когда они оказались за столом, Лемье с удивлением констатировал про себя, что от рыбы почти не пахло и что все было на самом деле очень, очень вкусно.

– А где все ваши, господин комиссар?

Оливьери промычал с набитым ртом несколько слов, из которых можно было разобрать только то, что у родственницы жены какой-то праздник, и жена ушла туда вместе с детьми, а комиссар остался дома, потому что раньше уже пригласил коллегу к себе.

– Мне неловко, что я разлучаю вас с семьей, – пробормотал Анри. – Вы могли просто позвонить мне и объяснить ситуацию…

Тут он увидел, как блеснули глаза комиссара, и насторожился. Все это вздор, внезапно сказал себе инспектор. Черта с два такой зацикленный на семье итальянец станет разлучаться с женой и детьми только потому, что пригласил на ужин незначительного сослуживца. Нет, он нарочно устроил так, чтобы он и Анри были за столом только одни. Зачем? Неужели из-за расследования, которое проводит Лемье?

– Мария! – рявкнул комиссар. – Вино закончилось… Где тебя носит?

Старая Мария с ворчаньем внесла новую бутылку, а Оливьери сорвался с места и побежал на кухню, где томилось в ожидании своего часа очередное блюдо. И хотя Анри был уверен, что ему кусок не полезет в горло, молодость все же взяла свое, и в конце ужина он поблагодарил Оливьери вполне искренне.

– Не за что, – радушно ответил комиссар. – Ты куришь? Если хочешь курить – кури, мне жена ни слова не говорит…

За полгода, кажется, он мог бы запомнить, что я не курю, мелькнуло в голове у Лемье. Он улыбнулся и вежливо отказался.

– Как твоя мама? Все еще болеет? – спросил комиссар.

Инспектор ненавидел вопросы, задаваемые лишь из вежливости, и вообще все окольные пути, которыми к сути дела пробираются неловкие собеседники.

– Мне кажется, она преувеличивает свои болезни, – проговорил он. – Чтобы я чаще приезжал к ней.

– Ну что ты хочешь, ты же у нее единственный сын, – заметил комиссар.

Хм. Что я не курю, он не помнит, но что единственный сын, он запомнил. Типичный итальянец. Сколько бы поколений его предки ни жили во Франции, он не изменится.

– Вы хотели о чем-то со мной поговорить? – в лоб спросил Анри.

Оливьери неопределенно улыбнулся, потирая висок, и достал из ящика чудовищных размеров сигару.

– Гм… Поговорить, поговорить! В самом деле, мальчик мой, нам надо поговорить…

Прежде комиссар никогда, даже находясь в наилучшем расположении духа, не называл Анри «мой мальчик». Мысленно инспектор приготовился к тому, что беседа будет не из легких.

– Дело Феррана ты закончил, верно?

– Да, месье.

– А эти, как их, Рошары? Что с ними?

– Работаю.

– Это по ним ты посылал запросы в Париж?

– Да.

– И что ты думаешь об этом деле? – Комиссар устремил на подчиненного пытливый взор.

– У меня пока нет никаких доказательств, – помедлив, признался Анри. – Но я уверен, что их смерть как-то связана с их прошлым.

– А конкретнее?

– С убийством Лили Понс.

– Лили Понс, Лили Понс… Это певица, что ли? Так она же покончила с собой, разве нет?

– Нет. Это было убийство. То есть, – он едва не сказал «мы так полагаем», но вовремя одернул себя, – я так полагаю.

– На основании чего, можно узнать?

Анри пустился в объяснения. Он постарался скрыть роль Амалии в расследовании, но содействие Габриэля Форе ему утаить не удалось.

– Ясно, – буркнул комиссар, когда Анри закончил. Сигара Оливьери давно потухла, но он не пытался курить ее даже для виду. – И при чем же тут Рошары?

– Я не исключаю, что какой-то сумасшедший решил отомстить за Лили Понс и теперь убивает всех, кто был в замке в ночь ее гибели. Поначалу он скрывался, но затем ему захотелось славы, и он стал действовать почти открыто… да еще и писать порядковые номера, кого и когда он убил.

– О господи, – вздохнул комиссар. Следующий вопрос его казался абсолютно нелогичным. – Как по-твоему, в каком мире мы живем?

Анри вытаращил глаза.

– Простите?

– В убийстве замешан сын министра, богачи Делотры, этот Антуан Лами, у которого денег еще больше, и его пасынок, который то и дело мелькает в иллюстрированных журналах, – безнадежно перечислил комиссар. – Ты всерьез думаешь, что тебе позволят это расследовать?

– Но… но…

– И никаких но, – осадил его Ольвьери. – Потому что мы живем в сволочном мире. Как только ты начал посылать свои запросы, сразу же стало ясно, куда ты клонишь. Ты моей смерти хочешь? Или, может быть, своей? Объясни.

Анри распрямился, весь бледный.

– Мсье комиссар, я полагал…

– Ты полагал, что это очередная Луиза Ферран, которую пристукнул паршивый учителишка, – безжалостно перебил его комиссар. – Ты полагал, что ты придешь весь в белом, задашь умные вопросы, найдешь свидетелей и все поймешь. Ты хоть понимаешь, какое осиное гнездо ты разворошил? Ты же умный парень, Анри, я имел возможность в этом убедиться. Неужели ты так ничего и не понял?

Анри молчал.

– В нашем деле, – устало, с каким-то отвращением промолвил Оливьери, – нужно быть осторожным. Потому что, кроме закона, есть еще другие законы, неписаные, и преступать их никому не позволяется. Понимаешь? Надо быть политиком… и уметь закрывать глаза на то, на что надо закрывать глаза.

– Но убийство…

– Плевать на убийство, людей убивают во все времена, какие законы ни принимай и что ни делай. Мой мальчик, пойми: у тебя талант, я же вижу. Ты далеко пойдешь, а когда Оливьери говорит, что ты далеко пойдешь, можешь считать, что ты уже сидишь на набережной Орфевр с бригадой инспекторов в личном подчинении. Но только если ты научишься останавливаться, когда следует… и не будешь дразнить гусей. Это дело дурно пахнет, слишком дурно. Мне уже негласно дали по шее, и я по-дружески тебя предупреждаю. Не лезь туда, понимаешь? Остынь. Отступи. Плевать на певичку, она уже умерла, ее ничто не воскресит. Зачем тебе портить из-за нее жизнь? Найди убийцу Рошаров, закрой дело и работай дальше. А о Лили Понс забудь, не то пожалеешь, помяни мое слово, горько пожалеешь.

– Вы хотите сказать, – мрачно спросил Анри, – что, если я буду копать дальше, меня самого закопают?

– Ну зачем же так сурово, – хмыкнул комиссар. – Может, тебя и не убьют, но ведь есть и другие способы избавиться от человека. К примеру, ты пытал подозреваемого Феррана…

– Никого я не пытал! – возмутился Анри.

– А он скажет, что пытал, и предъявит следы пыток. И люди, которых ты считал своими друзьями, первые подтвердят, что ты садист и мерзавец. Тебя ославят во всех газетах, осудят и посадят в тюрьму, да еще в такую, куда попасть для полицейского – верная смерть. И что потом будет делать твоя мать? Носить цветочки тебе на могилку? Ты хоть понимаешь, чем все может для тебя обернуться?

Анри отвел глаза.

– Они вам угрожали? – каким-то бесцветным, почти равнодушным голосом спросил он.

– Они дали мне понять, чтобы я тебя притормозил. Ты не должен заниматься делом Лили Понс, ясно? Даже упоминать ее имени не должен. Ни в коем случае.

Анри сидел, кусая губы. Лицо его пошло пятнами, жилка на шее нервно подергивалась. Комиссар смотрел на него с жалостью. «Нет, он хороший парень… Поупрямится немного, может быть, покричит, но отступит. Он не дурак, далеко не дурак. И потом, у него просто нет другого выхода».

– Как я могу найти убийцу Рошаров, если все указывает на то, что их смерть напрямую связана с Лили Понс? – наконец спросил Анри.

И, услышав его голос – голос человека, готового смириться, комиссар Оливьери почти успокоился.

– Кто нашел труп Жозефа Рошара?

– Русская. Баронесса Корф.

– Вот и обвини ее, раз уж она нашла тело.

– Вы в своем уме? – вскинулся Анри. – Это абсурд! Зачем ей убивать хозяина кафе?

– Не знаю. При желании всегда можно придумать. Положим, она не давала ему проходу, а он ее знать не хотел.

– Чушь какая-то, – сдавленно проговорил Анри. – Ему было шестьдесят два года! Что значит «не давала проходу»? Кто в это поверит?

– Или он знал какую-то тайну и шантажировал ее… Ну ладно, ладно, я уже понял, что баронессу притянуть не удастся. Рошар в тот вечер ехал требовать долг со своего знакомого? Посади его. Так гораздо проще, в самом деле. Тот не захотел отдавать деньги и убил Рошара…

– Он отдал деньги, – с ненавистью ответил Анри. – Они были найдены при убитом.

– Значит, положил их для отвода глаз, – безмятежно констатировал Оливьери.

– Слушайте, это была вовсе не та сумма, из-за которой можно всадить в человека три пули!

– Сплошные сложности, – проворчал комиссар, растирая пальцами лоб, который начал ныть. – Тогда вот тебе самое простое решение. Обвини кого-нибудь из сброда, который ютится на вилле баронессы. С ними присяжные церемониться не будут и вникать в обстоятельства дела особо не станут. Кроме того, наш префект очень заинтересован в закрытии приюта.

– Потому что дружит с мэром, а тот давно хотел купить виллу баронессы Корф для своей любовницы, – огрызнулся Анри. – За кого вы меня принимаете?

– Я подсказываю тебе, как с наименьшими потерями выбраться из этой ситуации, – парировал Оливьери. Заметив, наконец, что сигара давно потухла, он с отвращением отшвырнул ее. – Не хочешь – не надо, твое дело. Напиши, что имело место убийство, совершенное неустановленным лицом или лицами, и все. Потом, когда при очередной облаве пристрелим какого-нибудь бандита, можно будет все свалить на него.

– А номер на зеркале? Как его объяснить?

– Может, он вообще не связан с убийством? К примеру, мадам Рошар сама его написала, чтобы не забыть что-то важное.

– А листок возле тела ее мужа?

– Так ведь он исчез – наверное, ветром унесло. Какая разница?

И он безмятежно улыбнулся в ответ на взгляд Анри, полный немой ярости.

– Если не хочешь вести дело, я вообще могу его забрать и передать Птимону. Тебе же будет проще.

При мысли о том, что этот лощеный злобный тип будет ходить к Амалии Корф и допрашивать ее, да еще, может, постарается исполнить желание префекта и повесит убийства на кого-нибудь из русских беженцев, Анри почувствовал сердцебиение.

– Не нужно… Я думаю, вариант с облавой вполне подойдет.

Комиссар важно кивнул.

– Заурядное убийство с целью ограбления, и ни к чему тут огород городить, – подытожил Оливьери, поднимаясь с места. – Я очень рад, что мы нашли общий язык, – добавил он, протягивая руку Анри.

И, презирая себя, инспектор все же пожал протянутую руку, пропахшую рыбой, которую он ненавидел.

* * *

Покачивая в пальцах бокал, человек, на полке у которого жили бумажные человечки, сидел и слушал старую пластинку, которая крутилась на патефоне.

 
На улице дождь со снегом
Идут третий час подряд,
Укрывшись старым пледом,
Дремлет старый пират.
 
 
Снятся ему ураганы,
Снится девятый вал,
Команды кричат капитаны,
Идут корабли в Порт-Ройял.
 
 
Сегодня на рассвете
Тонули в пучине морской
Купцы, их жены и дети —
Жесток абордажный бой.
 
 
Дележ добычи закончен,
Золотом трюмы полны,
В старых дубовых бочках
Вино из далекой страны…
 
 
Над морем дождь со снегом
Идут третий час подряд…
Тонут пиратские бриги,
Стонет во сне пират.
 

Какой великолепный голос, подумал человек. Какое богатство интонаций… Самые простые слова произносятся так, что каждая строка западает в память, каждое слово доходит до потаенного донышка души. И из-за какого-то мерзавца… подлеца… ничтожества…

Но он найдет убийцу Лили Понс. Найдет, будьте благонадежны. А если понадобится, перебьет всех, кто находился тогда в замке… Хоть один из них да окажется тем, который ему нужен.

А пока… За кого ему пока приняться?

Есть, к примеру, Андре Делотр. Было ли ему выгодно убийство Лили? Конечно, было. И его братцу, увлекающемуся искусством, тоже.

Или взять Антуана Лами. О-хо-хо, до чего скверная репутация у этого господина. И ведь нельзя сказать, что сам он лучше своей репутации…

Человек поднялся с места и, поставив на стол бокал, бережно снял пластинку с патефона.

– Кажется, пора отправить очередное послание, – сказал он себе.

Фотография Лили Понс, снятой в блестящем платье, с эгретом в темных волосах, томно улыбалась ему со стены.

Глава 12
Японская книга

– Это дело, – сказала Амалия на следующее утро, – может обернуться большими неприятностями.

– Для нас? – быстро спросила Ксения.

– Нет. Но для моих помощников – почти наверняка. Честно говоря, я почти жалею, что подала им мысль начать расследование. С другой стороны…

– Ты просто сделала то, что должна была сделать, мама.

– Так или иначе, – Амалия поморщилась, – я уже подала объявление в газеты. Не исключено, что оно поможет кое-что прояснить… а может быть, и нет. Но попытаться стоит.

– Что за объявление? – заинтересовалась Ксения.

– О том, что Мари Флато в Ницце ждет небольшое наследство от дальнего родственника. Если она вдруг объявится, немедленно зови меня. Я назвала в объявлении наш адрес.

– Флато – та, которая была горничной в замке Поршер? Думаешь, ей что-то известно?

– Не знаю, но сама посуди: из прислуги в живых остались только горничная и садовник, непосредственно с господами не связанный. Он описал присутствовавших в замке, так сказать, издали. А чтобы увидеть их вблизи, мне нужно знать, что о них думала горничная. Понимаешь, слуги на самом деле все примечают, и они всегда чуть-чуть критично настроены по отношению к господам. Для расследования это может быть как раз то, что нужно.

– А остальные свидетели? Ты не будешь их расспрашивать?

– О-о, – протянула Амалия, и ее глаза зажглись золотом, – только представь, как я заявлюсь в бюро Андре Делотра и с порога огорошу его вопросом: «Скажите, месье, это случаем не вы проломили голову Лили Понс?»

– Мама!

– Что мама? Что бы я у него ни спросила, даже подробности о каких-нибудь акциях, суть вопроса все равно останется той же. Кто убил Лили Понс? И не надо строить иллюзий, что он не поймет, о чем идет речь.

– Но ты ведь не оставишь это дело? – спросила Ксения почти с мольбой, которая была совершенно для нее непривычна.

– Я вижу, тебя заинтересовала эта история… Куда подевалась соль?

– Вот, возьми. – Ксения покусала губы, но потом решилась: – Я считаю, что эти люди поступили подло. Они веселились у Лили Понс в гостях, а потом предали ее… И стали соучастниками убийцы, которого покрывали. По-моему, они все обыкновенные мерзавцы.

– Думаю, все будет не так драматично, – спокойно ответила Амалия. Она отставила тарелку и стала рассматривать фото, которые для нее сделал Габриэль. – Большинство из них, вероятно, окажутся обычными людьми. Может быть, малодушными, может быть, эгоистами…

– Ты так спокойно говоришь об умышленном убийстве?

– А я пока не знаю, насколько оно умышленное, – парировала Амалия. – Из рассказа Габриэля вроде бы следует, что общество проводило время весело и безмятежно. Замок стоит в живописном месте…

– Это кто? – спросила Ксения, поглядывая на фото, где были запечатлены Эрве и Бланш.

– Нынешний владелец замка и его сестра. Так вот, я говорила о настроении гостей. Оно пока никак не вяжется с убийством, которое произошло среди сочельника. Поэтому у меня возникают разные вопросы, и я вовсе не уверена, что получу на них правдивые ответы. Пока я хочу выяснить, что представляла собой сама Лили Понс. Кстати, почему я больше не вижу у нас Еву Ларжильер?

– Кого? – изумилась Ксения.

– Это одна из монахинь, которая ходит сюда ухаживать за больными. Сестра Ева, она же бывшая актриса Ева Ларжильер. Она уже помогла мне в другом деле [3]3
  Об этом можно прочитать в романе «Девушка с синими гортензиями».


[Закрыть], и я хочу расспросить ее о Лили Понс. Не знаешь, где она сейчас?

– По правде говоря, от нее не было особой помощи, – помедлив, призналась Ксения. – Она сама серьезно больна, кажется, у нее была малярия, и она до конца так и не оправилась. Она приходила раза два или три… Если она тебе нужна, я могу навести справки у сестры Анны.

– Нужна, и очень. Только придумай какой-нибудь подходящий предлог – что она помогла мне когда-то в прошлом и я хочу ее отблагодарить, к примеру. Не нужно, чтобы посторонние знали, что я собираюсь говорить с ней о Лили Понс.

…Ступени, которые вели на третий этаж, оказались крутыми и высокими – и так как Амалия привыкла делать свои собственные выводы из любых мелочей, она подумала, что монахини не слишком жалуют больную. Если бы дело обстояло иначе, конечно, Еве выделили бы комнату на первом этаже, чтобы ей не пришлось подниматься по лестницам.

«Хотя, может быть, я зря драматизирую… Просто у них нет свободного помещения, к примеру, или она сама попросила эту комнату…»

– Сюда, – вполголоса сказала молодая монахиня, сопровождавшая Амалию. – Только постарайтесь не задерживаться… Она не слишком хорошо себя чувствует, хотя…

Она замолчала. Амалия вопросительно взглянула на нее, приглашая не обрывать фразу многоточием.

– По правде говоря, – пробормотала монахиня, – мать-настоятельница полагает, что Ева просто пытается привлечь к себе внимание… ну, знаете, как актрисы… – Она покраснела.

Однако, когда Амалия увидела лицо Евы, у нее поневоле мелькнула мысль, что надо сильно недолюбливать человека, находящегося в таком состоянии, чтобы обвинять его в симуляции. На лице этом, казалось, жили только огромные черные глаза, и хотя Ева, лежащая на кровати, прикрылась одеялом, Амалия сразу же заметила, до чего та исхудала. В коротко стриженных, слегка вьющихся темных волосах поблескивали седые нити, губы истончились и потеряли цвет. Над кроватью Евы висело распятие и картинка, изображавшая одного из боттичеллиевских ангелов.

– Я так и думала, что еще раз увижу вас, – сказала Ева с подобием улыбки.

Она попыталась сесть на постели, но Амалия знаком попросила ее не двигаться. Придвинув к изголовью стул, баронесса опустилась на него.

– Мне очень жаль, что вы больны, – сказала Амалия.

Ева несколько мгновений пристально смотрела ей в лицо своими черными обжигающими глазами, затем отвернулась и машинально подтянула одеяло повыше. В этой комнате пахнет несчастьем, мелькнуло в голове у Амалии; другие, может быть, увидели бы здесь только идеальную чистоту накрахмаленного белья и эту строгую стену с распятием и ангелом, но я-то чувствую, что дело вовсе не в них. На столике возле кровати лежала Библия с многочисленными закладками и маленькая записная книжка – должно быть, с какими-то личными заметками. Ближе к стене стояло несколько пузырьков с какими-то лекарствами.

– Что это? – вяло спросила Ева, кивая на книги, которые Амалия принесла с собой.

– Я подумала, что они, может быть, пригодятся кому-нибудь в вашем ордене. В приюте недавно умер один профессор… он был знатоком японского, это его книги. Наследники сказали, что им книги на японском ни к чему, а я вспомнила, что у вашего ордена есть миссия в Японии…

– И вы пришли сюда ради этого? – Бледные губы Евы вновь исказило подобие улыбки.

– Не только. Я хотела поговорить с вами об одной женщине, которую вы, может быть, знали. – Амалия увидела, как колюче блеснули глаза Евы, и, не давая ей времени возразить, быстро сказала: – Речь идет о Лили Понс.

– Ах, – сказала Ева с совершенно неподражаемой интонацией. Только актриса – очень хорошая актриса, подумала Амалия, могла вложить в этот коротенький возглас столько оттенков: иронию и грусть, разочарование и жалость. – Боюсь, сударыня, что вы зря потратили свое драгоценное время. Я плохо знала Лили Понс… и потом, я последний человек, к которому вам стоило бы обратиться.

– Почему?

Ева вздохнула, и Амалия увидела, как на бледные щеки ее собеседницы вернулось некое подобие румянца.

– Потому что я терпеть ее не могла. Я знаю, это не по-христиански – говорить такие вещи, но… – Она повела худым плечом. – Это правда.

Амалия поняла, что ее задача осложняется. Безусловно, тут было замешано что-то личное, поэтому следовало действовать особенно осторожно. Конечно, можно было найти еще кого-нибудь, кто знал Лили Понс и мог рассказать, что за человек она была, но это заняло бы некоторое время, а Амалию томило предчувствие, что как раз времени ей может и не хватить.

– Вы знаете, как она умерла?

– Ну… да.

– Скажите, вас не удивило, что она покончила с собой?

В черных глазах впервые с начала разговора блеснули искорки интереса.

– Собственно говоря… А почему вы спрашиваете?

– Судя по всему, некто сейчас избавляется от людей, которые находились с ней в одном доме, когда она умерла. И мне хотелось бы разобраться, в чем там дело.

– Думаете, ее убили?

– Не исключено.

Ева тяжело вздохнула и прикрыла глаза рукой.

– Скажите мне, только честно, – внезапно проговорила она, убирая руку. – Что вы станете думать обо мне, если я вам скажу, что когда я узнала о смерти Лили Понс, то пошла и купила шампанского?

– Я подумаю, что она, наверное, причинила вам большое зло, которое вы не смогли простить.

– И вы не станете меня осуждать?

– Нет, если вы не участвовали в ее убийстве.

– Этого не было, – медленно проговорила Ева. – Но если вам интересно, никто из тех, кто близко знал Лили, не поверил в официальную версию.

– Что она покончила с собой?

– Да. Понимаете, она была из тех людей, которые пойдут по чужим головам ради достижения своих целей. Но покончить с собой – никогда. Для этого она слишком себя любила.

– Однако у нее все же была весомая причина: смерть сына, гибель мужа…

– Это не ее сын.

– То есть как? – изумилась Амалия.

– Обыкновенно. Муж Лили хотел ребенка, но у нее ничего не получилось. Тогда она взяла в дом свою сводную сестру, напоила ее однажды и подложила мужу в постель. Да еще потом хвасталась, как ловко все устроила…

– Сестра – это Жанна Понс?

– Да, по-моему, так ее звали. Когда она родила сына, Робер и Лили сразу же его забрали, а Жанну выставили из дома. Как они оформили бумаги, я не знаю, но мне говорили, что ребенка представили сыном Лили, чтобы Жанне ничего не светило, если бы она пошла в суд…

– Скажите, Ева, я правильно понимаю, что поступки вроде этого были вполне в духе Лили?

Ева мрачно посмотрела на нее.

– Боюсь, что вы понимаете все совершенно правильно, сударыня. – В ее голосе зазвенели дерзкие нотки. – Видите ли, Лили считала, что имеет право делать что угодно, если это каким-то образом приносит ей пользу. С ней никто не дружил – я хочу сказать, из женщин, а кто по глупости подружился, потом сильно об этом сожалел.

– Как вы?

– Нет, мы никогда не были подругами. Но…

– Она помешала вам быть с кем-то счастливой?

– Можете не подбирать слова, – уже холодно промолвила Ева. – Она уводила у меня любовников, несколько раз. Она меня ненавидела, потому что была в те годы всего лишь начинающей певичкой. Весь ее репертуар тогда – несколько дурацких песенок: «Фиалки под снегом», «Мой Париж», «Габриэль в лесу», «История одной любви»… негусто, да? Она пыталась играть в театре, а я тогда была уже звездой, и меня называли «королевой бульваров» [4]4
  То есть театров, расположенных на бульварах, где играли самые ходовые и кассовые пьесы, а также популярные оперетты и ревю на злобу дня.


[Закрыть]. Чтобы отомстить, Лили стала распускать сплетни, что я уже старуха и у меня выпадают зубы… что у меня вставная челюсть, что я облысела и ношу парик… и все в таком же духе. А однажды…

– Продолжайте, – попросила Амалия, видя, что Ева умолкла.

– Я никогда не смогу этого доказать, – ответила та, горько кривя рот. – Но я уверена, что это ее рук дело. Однажды на репетиции на меня упала часть декорации. Я получила серьезную травму головы и некоторое время находилась между жизнью и смертью. До этого у меня были длинные волосы, но после травмы причесывать их стало невыносимо тяжело, голова все время болела… И я остригла волосы.

– Так появилась знаменитая короткая прическа Евы Ларжильер?

– Да, вот так возникает мода, – усмехнулась Ева. – Лили в той оперетте была моей дублершей. Если бы со мной что-нибудь случилось, она бы получила мою роль… и я помню, что видела, как она нежничала с одним из рабочих, которые устанавливали декорации. И это не мои фантазии, поверьте. Директор театра был моим другом, и когда со мной случилось несчастье, он сразу же выгнал Лили и ее приятеля. Сам выгнал, я его ни о чем не просила – мне было в те дни слишком плохо. Значит, он получил какие-то доказательства того, что все случилось неспроста, он был не из тех, кто довольствуется слухами…

– Словом, Лили была скорее из тех людей, которые готовы убить ради своих целей кого-нибудь другого, но не себя?

– Нет, – решительно сказала Ева, – сама она не стала бы мараться. А вот подбить кого-нибудь на убийство, а потом отойти в сторону и делать изумленное лицо – это вполне в ее духе. Уверена, если бы я умерла тогда, она бы пришла на мои похороны с самыми дорогими цветами и лила бы слезы больше всех. – В ее голосе зазвенело ожесточение. – А теперь у меня постоянно болит голова, особенно когда меняется погода. И еще в Тунисе я заболела лихорадкой, которая мучает меня до сих пор.

– Я уверена, вы поправитесь, – мягко сказала Амалия. – Просто нужно время.

– Никогда у меня ничего не выходило, – пробормотала Ева, не слушая ее. – Ничего, ничего! Я была плохой актрисой и стала плохой монахиней. Хотите знать правду, почему меня приняли в орден? Потому что им были нужны мои деньги, чтобы строить школы, чтобы сделать ремонт в монастыре… А еще – это ведь такая реклама! Сама Ева Ларжильер, грешница, пришла к ним каяться… Объясните мне, почему актриса должна быть большей грешницей, чем жена чиновника? И их лица… Они все время говорят о любви, но сами никого не любят. Несколько дней назад мне было так плохо, я думала, что вот-вот умру, а мать-настоятельница стояла и смотрела на меня так, словно я была на сцене… и на лице у нее было написано, что она мне не верит. Доктор сказал, что я словно из тюля сделана и могу умереть… та травма головы может в любой момент закончиться кровоизлиянием в мозг… и я молю бога, чтобы смерть наступила быстро. Это же ужасно, если я буду парализована и останусь жить, как растение, сколько мучений… боже мой, сколько мучений…

Она плакала, уже не таясь, и слезы градом катились по ее лицу. Амалия понимала, что надо сделать или сказать что-нибудь ободряющее, но у нее язык не поворачивался обещать Еве, что все каким-то волшебным образом изменится и ее жизнь наладится. Внезапно лицо монахини исказилось от боли, она бурно закашлялась и стала ворочаться на постели.

– Пожалуйста… Вон то лекарство… и воды… Графин на другом столе.

Амалия поспешила помочь, но руки у нее дрожали, и она едва не разбила стакан. Ева проглотила лекарство, запила его водой и с измученным видом откинулась на подушки. Ей было стыдно, что она дала волю чувствам при Амалии, которая была все-таки посторонним человеком – и, кроме того, пришла сюда вовсе не ради нее самой, а чтобы расспросить о женщине, которая в свое время причинила Еве столько зла. При одной мысли об этом бывшая актриса почувствовала глухую враждебность.

– Как по-вашему, кто мог убить Лили Понс? – спросила Амалия.

– Никто, – сухо ответила Ева. – Я хочу сказать, я плохо представляю, чтобы она могла стать чьей-то жертвой. В свое время болтали всякое, но я не слишком верила слухам.

– И что же говорили?

– Среди ее гостей был некий Антуан Лами. Я его знала, потому что однажды он написал пьесу – крайне убогую – и хотел, чтобы я играла главную роль. Но я видела, что это бесполезная трата времени. Ну и сам Лами, честно говоря, был мне не по душе. Он увлекался групповыми оргиями, – Ева поморщилась, – а в ту пору еще и нюхал кокаин. Про его времяпровождение такое рассказывали… В общем, когда Лили не стало, пошел слух, что Лами переборщил с… ну, сами понимаете… и нечаянно убил ее. Ведь Лили была его любовницей, еще до того, как Робер Делотр увидел ее в каком-то представлении и потерял голову настолько, что решил на ней жениться…