Текст книги "Английский экспромт Амалии (На службе Его величества)"

Автор книги: Валерия Вербинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 3,
о лошадях, леди и общипанных курах

В поезде, уносящем ее в Европу, Амалия скрупулезно изучила досье на обоих интересовавших ее деятелей. Ее ум лихорадочно искал, за что можно зацепиться, чтобы положить конец сотрудничеству короля прессы и властелина пушки. Ибо, хотя ей дали понять, что для решения ее проблемы вполне достаточно лишить жизни одного или даже обоих союзников, Амалию такой выход никак не устраивал. Убийство вообще – ultimum auxilium [6]6
  Крайнее средство (лат.).


[Закрыть], и прибегать к нему надо с чрезвычайной осмотрительностью. А лучше всего – не прибегать вовсе. Кроме того, незаменимых людей на свете очень мало, и никто не мог гарантировать, что преемники Ундервуда или Лаймхауза не будут разделять их взглядов на то, как надо обделывать свои дела в этом лучшем из миров. Так что самым верным средством, по мнению Амалии, было бы разбить союз лорда и баронета таким образом, чтобы его восстановление стало делом практически невозможным. Как это сделать – она пока не имела ни малейшего понятия, хоть и прекрасно отдавала себе отчет в том, с чем ей придется бороться. Вне всяких сомнений, обоими джентльменами двигала обыкновенная алчность – самая примитивная и вместе с тем самая сильная из человеческих страстей. Перевесить ее, и то при очень благоприятных обстоятельствах, могли бы только страх или оскорбленное самолюбие. Именно поэтому Амалия так тщательно перечитывала собранные в досье страницы, исписанные чьим-то разборчивым почерком, – в надежде, что среди вороха малозначительных и незначительных фактов ей удастся обнаружить хоть один, который приведет ее к желанной цели.

Поезд оставил позади пограничную станцию Вержболово [7]7
  Ныне это город Вирбалис в Литве.


[Закрыть]и катил по уютной Германии. Амалия отложила выученные практически наизусть досье и, покусывая пальцы, уставилась в окно.

Лорду Герберту Фрэнсису Эдмунду Ундервуду исполнилось пятьдесят четыре года. Судя по фотографии, это был энергичный, прекрасно сохранившийся сухощавый джентльмен с благородной сединой, весьма его красившей. Он был очень умен, целеустремлен и хваток. Его остроты были у всех на устах, его лошади вызывали благоговение у завсегдатаев скачек в Англии и на континенте. Он был женат и имел семерых детей. Среди его изданий значились прекрасно оформленные ежемесячники для высоколобых интеллектуалов и дешевые ежедневные листки, которые по карману любому жителю Англии. В карты мистер Печатный Станок не играл, вино пил, но умеренно. Курил сигары, увлекался травлей лис, одно время содержал актрису, но потом бросил ее из-за ее бесконечных капризов. Одним словом, если бы он не был сволочью, он был бы вполне приличным человеком.

Джордж Лаймхауз родился в 1843 году и был, следовательно, на двенадцать лет моложе своего друга. С фотографии, приколотой к досье, смотрел широкий в кости, полный человек в котелке, с надменным мясистым лицом, украшенным усиками, и с пухлыми большими руками. Не так давно королева пожаловала ему титул баронета, и Амалия легко могла представить себе, что с этих пор он взирал на мир еще надменнее. Лаймхауз был одним из крупнейших английских промышленников. Его банковский счет, можно сказать, ломился от нулей, и жил он на широкую ногу. Охота и скачки баронета не интересовали, но вот остальным радостям жизни он умел отдать должное – обожал вкусно поесть, держал личного повара-француза и был, что называется, не дурак выпить. Настоящей же его страстью были женщины, и он волочился за ними с неутомимостью, достойной восхищения. Так как он был богат и имел значительное влияние, мало кто осмеливался ему отказать. Жена, не одобрявшая полигамных взглядов супруга, родила ему троих детей и с тех пор безотлучно находилась на водах в Спа, что его более чем устраивало. Если лорд Ундервуд слыл язвительным скептиком и его не так-то легко было рассмешить, то Лаймхауз, наверное, заходился хохотом от любой грубой шутки. Но хотя он в жизни являлся весельчаком и бонвиваном, Амалия догадывалась: любому, кто пожелал бы встать ему поперек дороги, пришлось бы ох как несладко.

Таким образом, лорд Ундервуд больше всего на свете любил лошадей, а баронет Лаймхауз всему остальному предпочитал женщин. Идеальным для целей Амалии было бы, если бы Лаймхауз при своей неумеренной любвеобильности затеял интрижку с женой Ундервуда и последний бы об этом узнал. Хотя для большинства высокопоставленных людей семья – всего лишь распространенная форма лицемерия, которой они обязаны следовать, шутить с ней они не любят. Ни один мужчина, как бы он ни был безразличен к своей половине, не обрадуется, узрев на своем челе пресловутые метафорические рога, что испокон веков украшают всех обманутых супругов. А унижение общественного деятеля еще сильнее – ведь его жизнь, можно сказать, является достоянием окружающих, и, сколь бы могуществен он ни был, он все равно не принадлежит себе. Когда о его позоре начинают трубить знакомые и многочисленные недруги, он не вынесет насмешек окружающих, даже если и наделен философским спокойствием Сократа, мудростью Аристотеля и кротостью дохлой кошки. Короче говоря, если бы Лаймхауз соблазнил леди Ундервуд, лорд Печатный Станок никогда бы ему этого не простил, а значит, их сотрудничеству моментально пришел бы конец. Никакие деньги не стоят того, чтобы переступать через собственную гордость, – разумеется, когда ты и так уже богат.

Увы! К величайшему несчастью для Российской империи, для войны и мира, для настоящего и грядущего, Лаймхауз никогда, никак, ни при каких обстоятельствах не мог воспылать сердечной страстью к леди Ундервуд. Никто на белом свете, ни один человек, каким бы прилежным учеником Казановы он ни являлся, не был способен возбудиться при ее виде. Ибо леди Ундервуд была на редкость уродлива. Маленькая, косоглазая, близорукая, усеянная бородавками, как небо – звездами, она в любом, даже самом дорогом платье неизменно смахивала на плохо общипанную курицу. Единственным оправданием ее существования, по крайней мере в качестве леди Ундервуд, были солидные деньги, которые она принесла супругу в приданое и на которые тот (третий сын разорившегося аристократа) сумел открыть свое дело. К сожалению, за все на свете приходится платить, и на этот раз расплата была довольно своеобразной. Все семь детей лорда и леди Ундервуд носили на себе печать, если можно так выразиться, неоспоримого авторства своей матери. Один в тридцать лет был лыс, как сковородка, другой – кривоног и страшен до блеска, у третьего один глаз смотрел в Канаду, а другой – в Китай. Увидев их портрет, находившаяся в прескверном расположении духа Амалия задалась вопросом, как вообще такие несуразные создания могли появиться на свет. Ответ напрашивался сам собой: либо лорд Ундервуд был очень смелым человеком, либо кромешная тьма была ему подмогой. Словом, Амалии окончательно стало ясно, отчего Печатный Станок души не чает в лошадях.

Поняв, что ей не удастся использовать в своих планах леди Ундервуд, Амалия до самого Парижа ломала голову над тем, как бы еще столкнуть лбами союзников, и ничего не придумала. В шпионских романах героиня, как правило, стремится всеми силами соблазнить не в меру влюбчивого героя, чтобы подчинить его себе, но Амалия трезво оценивала свои возможности. Она знала, что женщине, пусть даже самой прекрасной на свете, не под силу заставить прожженного дельца забыть о миллионных прибылях, составляющих смысл его существования. От идеи воздействовать страхом Амалия отказалась сразу же, ибо было совершенно неясно, чем таким можно припугнуть лорда или баронета, чтобы они расстались с мыслью заполучить колоссальные деньги, которые на них посыпались бы в случае войны. Ундервуд вел практически безгрешный образ жизни, а Лаймхауз при всех своих негативных чертах не был замешан ни в чем настолько скандальном, чтобы его могла испугать угроза разоблачения. Словом, с этой стороны Амалию тоже ждал тупик.

«Надо будет узнать побольше об их детях, – решила она, когда за окнами уже вырисовывался Северный вокзал. – Если бы сын одного и дочь другого были, скажем, помолвлены и если бы удалось разорвать эту помолвку…»

Как видим, баронесса была весьма изобретательной интриганкой. Но, чтобы успокоить совесть наиболее щепетильных читателей, сообщим заранее, что ей не пришлось разбивать ничьи сердца, ибо события повернулись совершенно неожиданным образом.

Взяв фиакр, баронесса велела отвезти себя в отель «Мираж», где попросила, чтобы ей заказали два билета на вечерний поезд до Кале. Из отеля она поехала в посольство, где оставила досье, как ее просили, и из посольства направилась на улицу, название которой ничего не скажет читателю, так как ее все равно больше не существует: она исчезла во время одной из перепланировок Парижа. На этой улице в доме номер пять, где подоконники были сплошь заставлены цветочными горшками, жил тот самый загадочный Франсуа Галлье, которому баронесса недавно отправляла телеграмму. Добавим сразу же, что настоящая его фамилия была не Галлье и что, хотя в квартале жилец дома номер пять числился скромным рантье, он вовсе таковым не являлся.

По натуре Франсуа Галлье был авантюрист, и страсть к приключениям могла бы завести его очень далеко – может статься, даже под нож гильотины, – не попадись ему однажды на пути наша баронесса. Бог знает как, но ей удалось привить ему любовь к порядочности в том возрасте, когда человек уже не слишком поддается чужому влиянию. Тем не менее Франсуа покаялся, завязал с сомнительным прошлым, поселился в тихом квартале и занялся разведением комнатных цветов.

Тогда, в 1885 году, это был жилистый, худой, как палка, малый лет двадцати семи, с длинными руками и длинными, как у журавля, ногами. У него были плутовские голубые глаза, темные кудрявые волосы и всепобеждающий юмор, который однажды помог ему перехитрить и обчистить трех матерых шулеров, когда они вознамерились обчистить его.

Несмотря на то что в мире мошенников Франсуа долгое время слыл мастером на все руки, Амалия была уверена в его храбрости и надежности. Не была она уверена только в одном: захочет ли он ехать с ней в Англию, чтобы помочь в ее деле, которое, в сущности, его нисколько не касалось.

Однако прием, который ей оказал рантье-цветовод, развеял все ее сомнения. Франсуа объявил, что он, получив телеграмму, уже собрался и готов следовать за ней хоть на край света. Кроме того, он наслышан об англичанках и мечтает увидеть их собственными глазами.

– О, мадам, я так устал от этой приличной жизни! Скучно все-таки весь день напролет быть порядочным членом общества. Поверите ли, я даже стал заглядываться на лавку старого ювелира в том конце улицы. Он держит двух свирепых собак, но если бы мне удалось…

– Франсуа! – сказала Амалия с упреком.

Ее помощник только вздохнул и развел руками с таким невинным видом, что она не смогла удержаться от улыбки.

– Благодаря вам, – вывернулся плут, – ему больше нечего опасаться.

– Хотелось бы верить, – с сомнением в голосе произнесла Амалия. – Кстати, вы говорите по-английски?

– Не говорю, но понимаю.

– Значит, можно считать, не владеете языком вовсе. Жаль, одного понимания мало… Ничего, будем надеяться, на нашем деле это не отразится.

– А ваше дело – оно опасное? – спросил Франсуа с надеждой в голосе. – Нас могут убить?

– Убить – не думаю, а вот неприятности у нас вполне могут быть, – отозвалась Амалия. – На всякий случай захватите с собой оружие.

– Хорошо, – с готовностью согласился Франсуа. – Кем я буду при вас – лакеем?

Амалия секунду подумала:

– Нет, поваром. Повар-француз – это звучит естественно, а вот лакей при даме – не очень.

– Правда? – воскликнул Франсуа. – Ну, так я вас обрадую. Я готовлю так, что пальчики оближете!

– Лучше, чем в прошлый раз? – с сомнением спросила Амалия.

– О! Верьте мне, я в грязь лицом не ударю.

– Тогда встречаемся в пять в гостинице и оттуда – сразу на вокзал.

Вечером поезд, одышливо свистя, уносил их в Кале, откуда наутро они на пароме переправились в Дувр. Пока путешествие проходило без сучка без задоринки. В пути Амалия читала последний выпуск «Ньюс энд Сториз», купленный в Париже. Лорд Ундервуд превзошел самого себя: слово «война» читалось между всех строк. Франсуа, в сером безупречном костюме примостившийся напротив Амалии, проглядывал какое-то обозрение светской жизни. Как и большинство смертных, он благоговел перед звездами и титулованными особами.

– Граф Ларош-Бретон выдает свою единственную дочь за пэра Франции, хм! А герцог…

– Это случаем не тот граф, у которого вы в свое время увели столовое серебро? – как бы между прочим поинтересовалась Амалия.

Франсуа прикрыл рот газетой и зарумянился.

– И пять коллекционных бутылок коньяка почти вековой выдержки, – вздохнул он. – Мы его потом выпили, но, ей-богу, простое божоле и то лучше! Одну бутылку вообще пришлось вылить, потому что на нее не нашлось желающих.

Амалия прыснула.

– А вот это просто ужас какой-то, – заметил Франсуа, пробегая глазами строки. – Представьте себе: герцог и герцогиня Олдкасл утонули в Венеции во время медового месяца! Их похоронили в родовом склепе. Парню было всего двадцать два года, а ей – восемнадцать. Да уж, в такие минуты поневоле возрадуешься, что ты не герцог и не шастаешь по Венециям.

– Франсуа, следите за речью, – строго сказала Амалия. – Не то любой сразу же догадается, кто вы на самом деле. Слова – великие предатели, они всегда говорят о человеке больше, чем он думает.

– Понял, – смиренно отозвался Франсуа. – Буду держать рот на замке.

В Дувре наших путешественников ждал густой туман.

– Боже! – воскликнул расстроенный Франсуа. – А я-то думал, что все рассказы об английском тумане – небылицы.

– Все чемоданы на месте? – спросила Амалия, морщась и плотнее закутываясь в шаль.

Франсуа отвернулся, пересчитывая их багаж (не такой уж, к слову, большой). Мимо прогрохотала тяжелая карета.

– Все на месте, – доложил Франсуа, оборачиваясь к Амалии. – А что…

Он хотел спросить: «А что теперь?» – но застыл на месте с раскрытым ртом.

Амалия исчезла.

Глава 4,
окутанная туманом

Сообразительный читатель, конечно же, уже догадался, что баронесса Корф исчезла не по своей воле. Пока Франсуа вне себя от горя мечется по Дувру, ища следы своей госпожи и благодетельницы, карета, запряженная четверкой резвых лошадей, увозит Амалию все дальше и дальше. Дорога вьется между холмов, огибая прелестные деревушки с домиками, сплошь увитыми плющом.

Амалия открыла глаза, и в уши ей ворвался стук подков по дороге и мерное посвистывание кнута. Она тут же отметила, что в бок ей впивается чей-то локоть, а еще то, что голова у нее кружится, как от крепкого вина.

– Welcome to England, milady [8]8
  Добро пожаловать в Англию, миледи (англ.).


[Закрыть], – произносит чей-то гнусавый и (она готова поклясться) насмешливый голос.

Амалия встряхнула головой. Дувр… Ну да, она с помощником прибыла в Дувр и велела Франсуа сделать что-то. Потом ее схватили сзади, прижали к лицу какую-то тряпку и… Мой бог!

Амалия рванулась, но чьи-то крепкие руки вцепились в нее с двух сторон и усадили обратно на сиденье. Вне себя от ярости, Амалия подняла глаза и увидела напротив себя престранного субъекта. Он был лопоухий, с недобрым лицом, на котором иронически кривились тонкие ниточки губ. Карета по-прежнему катила сквозь туман.

– Надеюсь, вам нравится путешествие, – прогнусавил лопоухий. – Вы, если я не ошибаюсь, баронесса Эмили Корф? Меня зовут Дэниэл Уивертон.

– Это насилие, – прошипела Амалия, дергая плечом, чтобы поправить сбившуюся шаль.

– Конечно, насилие, – легко согласился лопоухий. – Как и убивать общественных деятелей, между прочим.

Амалия поежилась. Итак, о ее миссии здесь были заранее осведомлены. Вот тебе и «никто не знает». Плохи ваши дела, баронесса. С контрразведкой вообще, как известно, шутить опасно.

– Надеюсь, сэр, – Амалия обрела свое обычное присутствие духа, – вы не собираетесь меня убить? Я этого просто не переживу!

У левого плеча Амалии загоготали.

– Мне говорили, что вы за штучка, – сказал Дэниэл, разглядывая ее в упор бесцветными глазами без ресниц. – Имейте в виду, у вас ничего не выйдет, так что можете и не пытаться соблазнить меня.

– Я что, похожа на сумасшедшую? – спросила Амалия в пространство с видом крайнего изумления.

На этот раз смущенно хмыкнули у ее правого плеча. Уивертон дернулся, и Амалия с радостью убедилась, что ее слова задели его за живое.

– По крайней мере, пребывание в лечебнице вам не повредит, – хладнокровно заметил Уивертон. – Это чтобы вы не могли творить здесь свои пакости. А к тому времени, когда вы выйдете из сумасшедшего дома, ваша дикая и жалкая страна будет поставлена под протекторат Британской империи.

– Если она такая дикая и жалкая, – не осталась в долгу Амалия, – на кой черт она сдалась Британской империи?

Уивертон не нашелся что ответить, но для Амалии это была слишком мелкая победа.

– Я рад, что вы не кричите, – произнес лопоухий через некоторое время. – Это весьма благоразумно с вашей стороны, тем более что кучер все равно наш человек и я специально выбрал окольную дорогу. Так что можете не надеяться, все равно здесь никто не придет вам на помощь.

– Не зарекайтесь, сэр, это плохая примета, – насмешливо отозвалась Амалия.

На самом деле ее переполняло отчаяние. То, что она попалась, да еще таким жалким образом, было унижением для ее гордости. Стражи по бокам не спускали с нее глаз, да и Уивертон, как она заметила, только и ждал повода, чтобы учинить ей какую-нибудь гадость. Карман его зеленоватого сюртука заметно оттопыривался, и Амалия, по долгу службы имевшая дело со всякого рода оружием, без труда сообразила, что в нем скрывается револьвер.

«Франсуа, конечно, не оставит меня в беде. Но ведь он не говорит по-английски! Это плохо. Сколько пройдет времени, пока он отыщет меня, – месяц? два? А лопоухий крысеныш ведет себя слишком уверенно, и, похоже, что война действительно дело решенное. Господи, если бы у меня был хотя бы месяц, чтобы сделать то, что я должна сделать!»

Тем временем Уивертон, полагая, что этим более всего досадит Амалии, стал насвистывать «Правь, Британия».

– У вас хороший слух, – сладко заметила пленница, – но, по мне, собачий вой куда лучше.

Свист разом оборвался.

– Сколько бы вы мне ни дерзили, вам все равно не вывести меня из себя, – угрожающе заметил контрразведчик, и в это мгновение карета остановилась. Снаружи послышались глухие голоса.

Дальнейшее произошло так быстро, что Амалия не успела опомниться. Дверца кареты распахнулась, и чья-то здоровенная ручища выдернула из экипажа Уивертона, как устрицу из раковины. Лопоухий покатился вверх ногами по дороге. Двое стражей получили зуботычины, после которых в беспамятстве съехали с сиденья на пол.

– Не извольте волноваться, мисс, – сказал устрашающего вида громила, уложивший контрразведчиков. – Все идет как по маслу!

После чего выволок за ноги двоих стражей Амалии наружу и захлопнул дверцу. Судя по воплям, кучеру досталось не меньше остальных. Щелкнул кнут, и экипаж вновь покатился по дороге – только теперь он двигался настолько быстро, насколько позволяли лошади.

«Хорошенькое дельце! – подумала Амалия. – Куда это меня везут?»

Она бросилась к окошку, чтобы рассмотреть окрестности, но кругом был только туман и пробивающиеся сквозь него зеленоватые пятна – очевидно, деревья.

«Во всяком случае, хуже, чем в контрразведке, мне все равно не будет».

На противоположном сиденье лежала ее сумочка, в которой Амалия хранила миниатюрный револьвер для непредвиденных случаев. Амалия схватила сумочку и лихорадочно обыскала ее, но револьвера не было. Наверное, его забрал лопоухий.

– Черт! Дьявол! – завопила Амалия, на секунду потеряв самообладание.

Карета круто завернула, и бедную баронессу отшвырнуло в угол.

– Тпру! – заорали снаружи.

Лошади стали, фыркая и перебирая ногами. Туман по-прежнему не позволял ничего увидеть. Амалия метнулась к дверце, но там ее уже ждал все тот же громила. У него была улыбка до ушей, как у Чеширского кота, а за ухом – она только сейчас заметила – торчал цветок ромашки.

– Боже! Какая красавица! – вскричал он. – Ну, слава богу, приехали! Мы уж решили, что вы передумали. Священник, наверное, нас заждался.

– Какой свя… – начала Амалия в изнеможении, но тут ей на голову набросили что-то белое и невесомое, и она ослепла и заметалась.

– Тихо, все хорошо, все идет как надо, – говорил громила, таща ее за собой. – Прекрасное платье для венчания! Вот молодой джентльмен-то обрадуется! Осторожно, порог – сюда… Да куда же вы! А вот и ваш суженый… Еле поспели, сэр. Ужасный туман, ни зги не видно!

Амалию осенило. Она поняла, что попала в сумасшедший дом, где пациенты вырвались на свободу, и от этой мысли сразу же присмирела.

«Вот оно что! Ну, тут надо вести себя осторожно».

Она вертела головой, пытаясь хоть что-то разглядеть, но под проклятой белой тряпкой было еще хуже, чем в тумане. Кто-то возле нее скромно кашлянул.

– Вы готовы, сэр?

– Давайте, только быстрее! – велел сочный баритон где-то сбоку от нее. – Джеффри, идите сюда, вы тоже будете свидетелем.

– Хорошо, сэр, – почтительно откликнулся Джеффри.

– Согласен ли ты, Арчибальд Эдмунд Филип Невилл, взять в жены Эмили Стерн, беречь ее и заботиться о ней, пока смерть не разлучит вас?

– Да, да, да!

– Одного «да» вполне достаточно. Согласна ли ты, Эмили Стерн, выйти замуж за Арчибальда Эдмунда Филипа Невилла…

Тут Амалию пребольно ущипнули за бок, и она взвизгнула так истошно, что ее должны были услышать если не в Дублине, то уж в Эдинбурге точно.

– Она согласна! – объявил баритон.

– Объявляю вас мужем и женой, – закончил первый голос.

Кто-то взял Амалию за правую руку, но тут уж она не стерпела. Вырвав руку, она отскочила в сторону и, издав несколько бессвязных воплей, стряхнула с головы мешок из кисеи, который на нее набросили.

В жизни Амалии было немало потрясений, но, как она напишет в своих мемуарах, сильнейшим из них было именно это.

Сначала Амалия увидела скамьи – скамьи справа и скамьи слева. За ними тянулся ряд колонн. Впереди стоял алтарь и в глубине – небольшой орган. Это была церковь.

У алтаря стояли трое человек: пожилой священник с приятным лицом, полковник с седыми усами, одетый в форму одного из индийских полков, и молодой джентльмен в корректнейшем костюме новобрачного с белой гвоздикой в петлице. В руке он держал коробочку с двумя обручальными кольцами и в совершенном изумлении таращился на Амалию.

Баронесса Корф перевела взгляд на лежавший у ее ног мешок, с помощью которого ее хотели ослепить, и увидела, что это была обыкновенная подвенечная фата с криво приколотым к ней флердоранжевым венком.

«Я сейчас сойду с ума», – подумала она.

Увидев Амалию, священник прямо-таки просиял от радости, но радость эта быстро сменилась удивлением, когда он услышал ее оторопелый вопрос, обращенный к жениху:

– Сэр, простите, но кто вы такой?

Полковник тревожно мигнул.

– Я? – заверещал юноша с белой гвоздикой. – Черт возьми, а выкто такая?

Это был здоровенный – чуть ли не в три аршина ростом [9]9
  Три аршина – приблизительно семь футов, или 2 м 13 см.


[Закрыть]– малый с симпатичным лицом, кроткими, чуть навыкате хрустальными глазами и рыжеватыми волосами. На его щеках цвел неистребимый румянец, а форме рта позавидовала бы любая примадонна. В общем, четыре девушки из пяти сочли бы его красивым, а пятая, немного поломавшись, с ними бы согласилась.

– Нет, кто вытакой? – завопила Амалия, чувствуя, что у нее голова идет кругом от всего происходящего.

– Арчи, – вмешался полковник, – в чем дело?

– В чем дело? – Рыжий в сердцах швырнул коробочку с кольцами на пол. – Это же не Эмили!

– Нет, я Эмили, то есть Амалия! – возмутилась наша героиня. – А кто вы?

– Я – Арчибальд Невилл! Как вы посмели? Где моя Эмили?

– Откуда мне знать? Ваши люди набросились на меня и…

– О боже! – застонал несчастный жених. – Джеффри! Джеффри!

Громила с ромашкой за ухом, стоявший в стороне, поколебался, но потом все-таки приблизился.

– Джеффри, кого вы мне привезли, а? Вы что, с ума все посходили?

– Сэр, – оправдывался громила, – я сделал все, как вы велели!

– Но это же не она! – кричал жених, указывая на Амалию обвинительным жестом.

– Как не она, сэр? Вы же сами сказали: блондинка и красавица. И других карет там не было. Что просили, то вам и доставили.

– Но это же не она! – повторял несчастный, ломая руки. – Ах! Боже мой! Это же не она! Это совсем, совсем другая! Что вы наделали!

Джеффри пожал плечами. Он был в полном недоумении.

– Что ж вы не сказали, что это не вы? – с укоризной обратился он к Амалии.

– А откуда я знала, кто вам нужен? – парировала она.

– Что верно, то верно, – вздохнул Джеффри.

– Что тут вообще происходит? – шепотом спросила Амалия.

Громила смущенно хмыкнул.

– Ну, вон тот джентльмен очень сох по одной леди, только ее родители – ни-ни, ни в какую. Ну, он добыл разрешение на венчание и велел нам привезти ее. Умыкнуть, – пояснил Джеффри, глядя на Амалию с радостной улыбкой. – Ну а мы, похоже, ошиблись и вместо нее умыкнули вас.

Амалия перевела дух. Загадочная на первый взгляд ситуация оказалась банальной. Настолько банальной, что она даже испытывала легкое разочарование. «Слава богу, что в мире еще не перевелись романтические идиоты, – подумала она, – не то бы меня уже заперли в бедлам [10]10
  Бедлам – ставшее нарицательным название знаменитого лондонского дома для умалишенных.


[Закрыть]».

– Только я не понимаю, чего он так убивается, – добавил громила, разводя руками.

Жених и в самом деле был вне себя от горя. Он испустил несколько жалобных воплей, которые растрогали бы любое сердце, кроме крокодильего, – а может быть, смягчили и последнее тоже, – и вцепился в свои рыжие волосы с явным намерением выдрать их с корнем.

– Арчи, Арчи, – полковник похлопал его по спине, для чего ему пришлось поднять ладонь вверх. – Возьми себя в руки.

Лицо Арчибальда пылало, но он, видимо, одумался. Кинув на Амалию уничтожающий взгляд, он решительно одернул сюртук и обратился к священнику:

– Итак, сэр, мне очень жаль, но произошло недоразумение. Венчание недействительно. Это не моя невеста. Я вообще ее не знаю!

– Прошу прощения, сын мой, – мягко заговорил священник, а затем обратился к Амалии: – Вас зовут Эмили?

– Почти, – подтвердила она. – Но…

– Эмили Стерн?

– Нет, я Амалия Корф. Кроме того, я не знакома с присутствующим здесь джентльменом и вовсе не собиралась выходить за него замуж, вы уж извините.

– И все же, – покачал головой священник, – отныне вы муж и жена, и я ничего не могу поделать с этим.

Жених, уже было направившийся к дверям, остановился и резко обернулся. Причем едва не сбил с ног полковника, который подобрал кольца и смиренно плелся за ним.

– Что?! Да я ее в глаза не видел!

– Вы стояли у алтаря, и вы сказали «да», – упорствовал священник. – Вы обвенчаны, понимаете?

– Ничего я не говорила! – рассердилась Амалия.

– Вы сказали «да»!

– Не говорила! Это он ущипнул меня!

– Очень мне нужно было вас щипать! – завопил возмущенный жених.

– Вы меня ущипнули!

– Нет!

– А я говорю, ущипнули! – Амалия в воинственном запале повысила голос.

Арчибальд тяжело дышал. Оба стояли друг против друга, обмениваясь взглядами так, как хорошие фехтовальщики обмениваются выпадами в схватке не на жизнь, а на смерть.

– Поймите же, – упрямо проговорил священник, подходя к ним, – властью, данной мне церковью, я обвенчал вас. Вы стояли у алтаря, вы сказали «да», а такие пустяки – знаете вы друг друга или нет – значения не имеют.

– Пустяки?! – вскипел жених.

– Как это не имеют? – возмутилась Амалия. – Что за чушь! А ну, – скомандовала она, – дайте-ка сюда разрешение!

Полковник смущенно почесывал ус.

– Даже не знаешь, что сказать, – признался он. – Но вы держитесь, Арчи, не падайте духом. Все образуется.

– Вам легко говорить! – огрызнулся рыжий.

Священник развернул и показал Амалии разрешение на брак, не давая, однако, бумагу в руки.

– Вот. Арчибальд Невилл… и дальше: Эмили Стерн…

– Но позвольте! – вскричала Амалия. – Тут сказано, что ей восемнадцать лет и что она дочь какого-то графа… Это не я!

– Вот именно, не она! – поддержал ее жених. – Я же говорил!

– Теперь это уже не имеет значения, – ответил священник. – Согласно английским законам, вступившим в брак считается то лицо, которое стояло у алтаря, вне зависимости от того, какое имя было названо в разрешении.

– Что? – вырвалось у Амалии.

– Что? – болезненно вскрикнул жених.

Священник развел руками:

– Я понимаю ваше возмущение, но поскольку обряд уже свершен, все сомнения по поводу его правомерности может разрешить только суд. Тут я бессилен.

– Но ведь в разрешении… – начала Амалия.

– Документ, – перебил ее священник, – лишь дает основание для свершения обряда, тогда как венчание есть таинство, обсуждению не подлежащее. Простите, но я ничем не могу вам помочь.

Арчибальд, выведенный из себя спокойствием священника, сделал попытку вырвать у него злосчастное разрешение, явно чтобы разодрать бумагу в клочья. Священник проворно отскочил назад. Полковник удержал друга.

– Боюсь, – сказал священник, – что венчание вполне законно. Даже если в документе не ваше имя, а чужое. Разумеется, вы имеете право подать прошение о признании брака недействительным, если считаете, что с вами обошлись несправедливо, но должен вас предупредить… гм… такого рода дела весьма щекотливы и тянутся очень, очень долго.

– Послушайте, – обратился Арчибальд к Амалии. – Это какое-то ужасное, дикое недоразумение! Я ничего лично против вас не имею, но, черт возьми… Я не желаю, чтобы вы были моей женой!

– Арчи, Арчи… – забормотал полковник, тщетно пытаясь его успокоить.

– Вспомните, может, вы уже замужем? А?

– Мне очень жаль, – сказала Амалия искренне, – но я была замужем, а теперь…

– Уже была? О черт! – Рыжий вновь вцепился руками в волосы и, как подкошенный, рухнул на скамью. – О черт, черт, черт! – повторял он, раскачиваясь всем телом.

– Значит, все по закону, – удовлетворенно констатировал священник.

– Послушайте, – сказала Амалия, которая успела проникнуться искренней жалостью к своему так называемому мужу, – но ведь это же безумие! В разрешении стоит чужое имя, я не Эмили, а Амалия, я не говорила «да» у алтаря, и я совершенно не собиралась выходить замуж!

Священник только пожал плечами.

– Вот что получается, когда люди торопятся, – назидательно заметил он.

Арчибальд рыдал, уткнувшись лбом в спинку скамьи. Полковник пребывал в тихом оцепенении и лишь время от времени дергал себя за ус.

– Боже мой, – стонал жених, – что скажет моя тетушка, когда узнает об этом! А Эмили, моя дорогая Эмили! Я пропал, я погиб! Отойдите от меня! – крикнул он на Амалию, которая стояла возле него, не зная, что делать.

Священник открыл табакерку и взял понюшку табаку. Это был почтенный старый джентльмен, и все случившееся хоть и занимало его, но вместе с тем нисколько не выбивало из привычной колеи.