Текст книги "Золотая всадница"

Автор книги: Валерия Вербинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 10
Лошадь д’Артаньяна

Как уже известно читателю, Амалия собиралась найти себе новый дом. Собственно говоря, он нужен был не столько ей лично, сколько для успеха той коварной комбинации, которую она задумала, поэтому баронесса собиралась подойти к выбору со всем тщанием.

Итак, сев в экипаж, она отправилась осматривать дома, которые продавались или сдавались внаем. Скажем сразу же, что задача оказалась гораздо сложнее, чем предполагалось вначале. Ибо Любляна – город довольно скромный, особенно для столицы, в архитектурном смысле вовсе без излишеств. Осмотрев несколько особняков, Амалия поняла, что ни один из них ей не нравится, а те дома, которые пришлись ей по вкусу, были недоступны, потому что в них уже кто-то жил. Стало быть, следовало менять уже обдуманный план, и это Амалии было вовсе не по душе.

Она велела кучеру возвращаться домой, откинулась на подушки кареты и задумалась. В какое-то мгновение ее охватил почти непреодолимый соблазн бросить все и вернуться в Петербург, но тут она услышала недовольное восклицание кучера и подняла глаза.

Экипаж ехал вдоль какого-то большого запущенного парка, в глубине которого виднелся серый дом.

– Что там, Никита? – спросила Амалия.

– Да крестьянин какой-то, сударыня, со своей повозкой, – отозвался кучер. – Местные совсем не умеют ездить, чуть не сшиблись.

– Я не об этом, – ответила Амалия, глядя на парк. – Что это за место?

– А, так это при французах здесь устроили, – объяснил словоохотливый кучер. – У них в Париже был сад Тиволи, так вот они и тут сделали Тиволи. Маршал Мармон, который герцог Рагузский, приказал разбить парк… Это еще, стало быть, при Наполеоне было.

– А что за особняк?

– Не знаю, сударыня. Там никто не живет. А впрочем, можно узнать у графа Верчелли. Это ведь его собственность.

– Езжай к воротам, – распорядилась Амалия. – Я хочу осмотреть дом и сад.

Дряхлый привратник, который отворил немилосердно скрипящие ворота, сообщил, что эта земля действительно принадлежит графу, но сам Верчелли здесь не живет и в доме давно не был.

– Его милость хотел продать эту землю под застройку, а здание снести, да только кто этим будет заниматься… Невыгодно это никому. Вот замок и стоит без дела, а графу приходится платить налоги…

– Что, дом настолько старый? – спросила Амалия.

– Считайте сами, сударыня… Построен в семнадцатом веке, в прошлом веке был резиденцией нашего епископа. Потом пришли французы… эти, ясное дело, устроили тут все по-своему. После них парк и замок отошли семье Верчелли.

– Я могу осмотреть замок?

С точки зрения Амалии, это был всего лишь трехэтажный особняк, но в Любляне, похоже, любое здание выше одного этажа считалось замком.

– Разумеется, сударыня… Сейчас я позову ключницу, она вас везде проведет и все покажет.

Он удалился искать ключницу, а Амалия решила тем временем осмотреть парк.

Случалось ли вам в незнакомой, чужой стране вдруг попадать в место, которое кажется вам милым и близким, словно родной дом, в котором вы не были очень давно? Именно это ощущение возникло у Амалии, едва она сделала несколько шагов по парку. Конечно, все здесь было запущено, дорожки заросли сорняками, статуи, судя по всему, привезенные еще при французах, потемнели и смотрели настороженно, а от клумб остались только контуры, но все же – до чего здесь было хорошо! Над головой пели птицы, на кусте сверкала крошечными каплями дождя паутинка, солнце пронизывало лучами кроны деревьев, и на землю ложилась ажурная колышущаяся тень…

«Восстановить клумбы… Заново сделать дорожки и посыпать их гравием… Обновить статуи… Расставить кое-где беседки… ну, положим, можно обойтись и без беседок… или нельзя? Что еще? Совсем забыла! Обязательно надо будет устроить площадку для лаун-тенниса…»

– Прошу, сударыня, – сказала ключница, кланяясь. И Амалия последовала за ней к дому.

Дворец Тиволи был расположен на небольшом возвышении, к нему вела каменная лестница, находившаяся не в самом лучшем состоянии. «Ступени тоже надо будет отремонтировать», – мысленно сделал заметку Амалия. В комнатах царил полумрак и прохлада, окна были плотно зашторены.

– Вы бы не могли открыть занавески? Благодарю вас…

Она переходила из комнаты в комнату, ведомая жилистой, крепкой ключницей, которая открывала окна, показывала, рассказывала… Чужое, незнакомое, хмурое пространство оживало на глазах, на люстрах заблестели хрустальные подвески, у дам на портретах появились улыбки, стал виден рисунок на деревянной части старинной арфы, забытой в углу, и только один не смирился – бюст императора Наполеона, каким-то образом переживший в этой гостиной своих победителей и их союзников, смотрел надменно и строго, поджав губы. Мебель была французская, разномастная, словно ее тащили из всех эпох – там стулья в прихотливом стиле рококо, тут столешница, инкрустированная перламутром, а вот красное ампирное кресло с белыми фигурными подлокотниками в виде лебедей. Кресло Амалии ужасно понравилось, и она, сев в него, стала осматривать свое будущее царство.

Полно, да царство ли?

– Вы ищете для себя дом, сударыня? – почтительно спросила ключница.

– Да, – ответила моя героиня, – мне нужен особняк с парком, и чтобы конюшни были в порядке, потому что я собираюсь много ездить верхом.

Ключница приободрилась: судя по всему, у дамы водились деньги. Те, кто раньше приходили осматривать замок, так и уходили ни с чем.

– У нас хорошие конюшни, сударыня, просторные. Если хотите, я вас провожу.

Амалия вздохнула.

– Перед замком я заметила фонтан, он что, не работает?

– Нет, сударыня.

Стало быть, фонтан тоже придется чинить. Амалия спросила адрес графа Верчелли, уточнила, какое жалованье получают привратник, ключница и остальные слуги, и задумалась. По всему выходило, что ее авантюра влетит Российской империи в копеечку. А что, если ее план провалится?

– А по соседству кто живет? – спросила она наконец.

Ключница, немного подивившись вопросу, ответила, что можно сказать, никто, потому что парк, мягко говоря, не маленький. Впрочем, они часто видят князя Михаила, он тоже любит верховую езду и по утрам обыкновенно скачет мимо.

Когда Амалия встала с кресла, она уже решила про себя, что постарается во что бы то ни стало заполучить Тиволи. Оставался сущий пустяк – договориться с графом Верчелли.

Сенатор был в этот день совершенно свободен, потому что очередное заседание сената должно было состояться только через неделю, и старый брюзга не знал, куда себя деть. Единственным его развлечением оставались письма родственников, живших в Италии, но так как послания их содержали только просьбы о деньгах в той или иной форме, граф ждал прилива желчи (который он обыкновенно именовал вдохновением), чтобы ответить своим нежно любимым родичам в достойной форме, оставив их с носом.

Можно понять, как обрадовался Верчелли, когда слуга доложил, что его спрашивает баронесса Корф. По мысли графа, российская шпионка явилась, чтобы так или иначе перетянуть его на свою сторону, и Верчелли с интересом приготовился наблюдать за тем, как его попытаются, выражаясь языком короля Стефана, «взять на абордаж».

Однако оказалось, что Амалия явилась к нему совершенно по другому делу, потому что ей понравился дом в старой части Любляны, которым владел граф. Верчелли отлично помнил это здание, унылое и темное, которое раньше принадлежало какому-то монастырю и было примечательно разве что остатками старинной росписи на потолке и стенах. Тем не менее он напустил на себя важный вид и объявил, что дом либо продается, либо сдается внаем, но не на месяц, как хотела бы госпожа баронесса, а минимум на полгода, ибо у почтенного графа не гостиница и он не привык заниматься пустяками.

– Полгода? – изумилась Амалия. – Сударь, мне нужно приличное жилье на месяц… может быть, на два, но не более!

При мысли, что эта вертихвостка рассчитывает за столь короткий срок окрутить монарха и выбить из него то, что нужно пославшим ее русским, Верчелли почувствовал сердцебиение и решил, что просто так баронессе этого не спустит. Он был сердит хотя бы уже потому, что его явно не принимали всерьез – настолько, что даже не пытались завлечь.

– Так уж и быть, сударыня, – молвил он со вздохом, – исключительно из уважения к вам я готов поступиться своими принципами и сдать вам дом на четыре месяца… но не меньше!

– Четыре месяца – тоже многовато, – заметила Амалия. – Позвольте узнать, господин граф, во сколько вы оцениваете месяц пребывания в этом замечательном доме?

Господин граф помялся и озвучил цифру, на которую в Париже можно было преспокойно снять всю авеню Ош с Триумфальной аркой в придачу. Амалия (которая, впрочем, не ожидала ничего иного) сделала большие глаза.

– Если уж вы платите по триста золотых за вышивку, названная мной сумма и подавно будет вам по карману, – объявил жестокосердный граф.

– То была королевская вышивка, – рассудительно возразила Амалия, – а это всего лишь дом. Может быть, вы согласитесь снизить цену?

– Сударыня, я бы с радостью, но… как можно? Изумительный дворец, в котором жил сам Наполеон… даже как-то обидно, честное слово!

– Наполеон никогда не был в Любляне.

– Ну, если бы он здесь оказался, он бы остановился именно у меня!

Надо признать, что скаредность подсказывала старому графу самые неожиданные доводы; однако по лицу Амалии он видел, что они ничуть на нее не действуют.

– Сударь, я вижу, вы не расположены к серьезному разговору… Что ж, значит, мне не судьба любоваться на замечательные фрески в вашем особняке. Прощайте!

И, встав с кресла, она шагнула к двери.

Верчелли понял, что еще мгновение – и он останется один на один со своей желчью и с письмами родственников, и запаниковал.

– Это прекрасный старинный дворец! – простонал он. – Другого такого нет во всей Любляне! Сударыня…

Амалия уже взялась за ручку двери.

– Я готов обсудить цену! – прокричал Верчелли в отчаянии.

Его собеседница остановилась, о чем-то раздумывая, и повернулась к нему.

– Мне кажется, что этот дворец слишком темный, в нем мало солнца, – объявила она. – Может быть, у вас есть на примете что-нибудь еще?

Сенатор утер пот и предложил Амалии на выбор три особняка (которые он упорно именовал дворцами). Он призвал на помощь все свое красноречие и знание истории, расписывал, кто и когда побывал в этих замечательных домах и какие непревзойденные архитекторы над ними работали. Амалия улыбалась и кивала: днем она уже побывала во всех этих местах и знала, что дворцы, о которых повествует Верчелли, всего лишь никуда не годные развалюхи.

Наконец Верчелли вспомнил о замке Тиволи, который уже лет десять тщетно пытался хоть кому-нибудь всучить, и рассказал Амалии о райском месте, красивом, ухоженном, с множеством цветников, фонтанов и статуй… словом, втором Версале, только лучше.

– Там нет газа, – ответила бессердечная баронесса Корф, обмахиваясь веером.

– И без газа можно прекрасно жить, – быстро возразил Верчелли.

– Водопровод не действует, и воду приходится таскать из пруда.

– Но она все-таки есть, – напомнил граф. – Подумайте: прекрасный дворец в три этажа и роскошный парк…

– На что мне парк? Лучше уж что-нибудь поскромнее, но с водопроводом… и с электричеством. Газовое освещение все-таки уже устарело.

– Дворец в прекрасном состоянии! – защищался Верчелли. – И фонтаны…

– Ни один из них не работает.

– Зато у вас будет собственный парк! И никаких докучных соседей.

– Тоже мне, преимущество, – пожала плечами Амалия. – Я человек общительный и люблю бывать в компании друзей.

И она так посмотрела на сенатора, что на мгновение он даже забыл, зачем они здесь находятся; однако в следующее мгновение жадность вновь напомнила о себе, и Верчелли опомнился.

– Однако все находят, что дворец Тиволи прекрасен…

– Поэтому в нем уже десять лет никто не живет, – фыркнула Амалия. – Я вижу, сударь, что у вас нет ничего, чтобы меня порадовать.

Верчелли застонал про себя и объявил, что готов снизить цену. Они вновь перебрали все принадлежащие графу дома, и каждый Амалия вновь отвергла, но куда тверже и категоричнее, чем раньше. Очевидно, ей не меньше графа наскучили эти бесплодные обсуждения. А по тому, как гостья нет-нет да поглядывала на дверь, сенатор понял, что она просто-напросто тяготится его обществом и только ищет предлог для того, чтобы уйти.

– На площади, недалеко от российского посольства, я видела очаровательный домик с резными деревянными фигурами на фасаде, – наконец сказала Амалия. – Он сдается, и мне сказали, что обращаться надо к Новаковичам. Это, случаем, не родственники генерала, с которым я танцевала?

Граф затравленно поглядел на нее и, не зная, за что уцепиться, вновь завел речь о Тиволи. На сей раз он снизил цену до почти приемлемой, но требовал, чтобы договор был подписан сроком на полгода.

– Ну, не знаю, сударь, право, не знаю, – протянула Амалия, и он видел, что молодая женщина начала колебаться. – Если бы там имелся хотя бы газ…

– Я бедный человек, сударыня, – промолвил Верчелли с горестным вздохом.

– Неужели? – задумчиво уронила Амалия и посмотрела ему в глаза.

И, хоть старый граф был вовсе не робкого десятка (впрочем, в жизни ему и не приходилось чего-то особенно бояться), он все же дрогнул.

– Сударыня… Я очень бедный человек!

Амалию так и подмывало расхохотаться, но она сдержалась и ограничилась тем, что раскрыла веер и вновь – испытанное средство – выразительно покосилась на дверь. И сенатор решился.

– Конечно, из уважения к вам… – Он покусал губы и озвучил вполне допустимую цену, даже чуть ниже того, на что рассчитывала Амалия.

Теперь был ее черед дать ответ, но, отлично зная людей наподобие своего собеседника, она не торопилась.

– Так вы согласны? – спросил граф, нервничая.

– Пожалуй, да, – вздохнула Амалия. – Я пришлю к вам Петра Петровича для подписания договора. – Она покачала головой. – И как вы уговорили меня снять этот Тиволи? Уму непостижимо… Вы очень ловкий человек, граф! Ведь я намеревалась просить у вас совсем другой дом…

Сенатор решил, что хоть в чем-то сумел обвести шпионку вокруг пальца, и приосанился. Он отлично помнил, что особняк, о котором она заговорила первой, находится недалеко от королевской резиденции, в то время как Тиволи располагается на северо-западе города, и мысленно поздравил себя с тем, что ему удалось хоть в чем-то расстроить замыслы этой особы.

В самом лучшем расположении духа Амалия направилась домой. План, детали которого она весьма тщательно разработала, начал претворяться в реальность. Теперь оставалось договориться с Олениным, чтобы он нанял садовников и рабочих, заказать новые статуи и цветы для клумб, наметить места для беседок и теннисной площадки… А еще надо починить фонтан, и нанять оркестр, и…

«Может быть, соорудить в парке искусственные руины? Искусственную реку, конечно, я не потяну, да и не к чему она…»

Амалия вышла из кареты возле дома, в котором Оленин снял ей квартиру, и тут же обратила внимание на небольшую толпу неподалеку. Все ее дурные предчувствия разом пробудились. Уж не устроили ли ей вражеские агенты какую-нибудь пакость?

Однако оказалось, что причиной столпотворения была всего лишь лошадь, но зато какая! Желтая, цвета лютика, с тонкими ногами, крутой шеей и большими глазами. Животное сердито косилось на людей, которые обступили его и смеялись, показывая пальцами. Лошадь мотала головой и пыталась вырваться, но денщик держал повод крепко.

И тут в голове у Амалии закружился калейдоскоп воспоминаний: стало быть, ей лет 8 или 9, и старший брат Костя, примостившись возле нее, читает вслух чудесную книжку с текстом, напечатанным в две колонки, и черно-белыми картинками.

Желтая лошадь! Д’Артаньян и его отец, Менг, незнакомец, миледи… Уж не потому ли она, Амалия, выбрала жизнь, полную приключений, что брат когда-то прочитал ей эту книгу?

– Что происходит? – спросила молодая женщина и, протянув руку, погладила лошадь, чтобы успокоить ее.

Денщик объяснил, что его хозяин, генерал Новакович, играл недавно в карты со своим коллегой Ивановичем, последний проиграл не только деньги, но и одну из своих лошадей. Новакович ставил на лошадь не без умысла, потому что конюшни у Ивановича были отменные. Однако бравый генерал, воспользовавшись неточной формулировкой – «одна из ваших лошадей», обвел выигравшего вокруг пальца и прислал ему лошадь, которой дорожил менее всего и которая уродилась непонятно в кого.

– Вряд ли генерал Новакович будет этим доволен, – заметила Амалия. – А не продаст ли он эту лошадь мне?

Денщик вытаращил глаза. Собственно говоря, он до сих пор слонялся по улице только потому, что сильно опасался хозяйского гнева, который обязательно выплеснется, едва генерал увидит, какой выигрыш ему прислал Иванович. А в гневе Новакович был ой как крут!

– Думаю, он не откажется, – почтительно ответил денщик. – Он живет неподалеку, если вам угодно, я могу вас проводить.

Больше всего в это мгновение он боялся, что странная дама передумает и ему придется явиться к Новаковичу в одиночестве. Однако дама, судя по всему, была решительно настроена завладеть желтой лошадью.

Узнав, какую свинью (в виде лошади) подложил ему «этот мерзавец Иванович», громадный белокурый розоволицый Новакович побагровел, посинел, позеленел, стал стучать по столу кулаком и разразился ругательствами одно заковыристее другого. Но стоило струхнувшему денщику сказать, что лошадь не прочь выкупить какая-то дама, и генерал удивился настолько, что вновь обрел человеческий вид.

– Дама? И что это за дама?

Увидев Амалию, генерал воспрянул духом и решил, что лошадь, конечно, пустяк, просто он произвел на русскую гостью столь ошеломительное впечатление, что она теперь ищет любой предлог познакомиться с ним поближе. Он наговорил ей множество пошлых комплиментов, между прочим, сказав, что счастлив ее видеть сегодня и будет еще более счастлив встречаться с ней в дальнейшем. Впрочем, следует отдать генералу должное – он и слышать не захотел о деньгах за желтого урода и, объявив, что капризы дамы для него священны, подарил лошадь Амалии, начисто отказавшись от платы.

Таким образом, моя героиня в один день заполучила дом, который был ей нужен, и лошадь, которая вроде ей была не нужна. Однако человеку, который весь день в отдалении следовал за ней, отмечая в памяти каждое передвижение, такие тонкости, конечно, не были известны, и ближе к ночи он доложил своему начальнику:

– Баронесса Корф вернулась на свою квартиру, которую для нее снимает Оленин. Утром она была во дворце на заседании…

– Утро можешь пропустить, – оборвал его собеседник. – Что она делала потом?

– Смотрела разные дома. По-моему, она собирается переехать. Дольше всего она пробыла в Тиволи, а потом отправилась к графу Верчелли и находилась у него несколько часов. Слуги…

– Да, так что говорят слуги графа?

– Что она обсуждала с их хозяином аренду разных домов и в итоге остановилась на Тиволи.

– И граф, конечно, заломил двойную цену.

– Он пытался, но ему пришлось уступить.

Человек, слушавший доклад шпиона, изумленно поднял брови. С его точки зрения, это было равносильно подвигу.

– А потом?

– Потом она купила у генерала Новаковича лошадь, которую ему проиграл Иванович. То есть собиралась купить, но Новакович ей так подарил.

– Что за лошадь?

– Желтая. Как одуванчик.

– Зачем ей желтая лошадь? – пробормотал собеседник шпиона. – Ладно. Что было потом?

– Ничего. Она у себя. Писем не отправляла, больше никуда не ходила. Правда, к ней после ужина наведался Оленин, и они долго беседовали. О чем – неизвестно.

– Хорошо. – Собеседник шпиона достал из ящика стола несколько серебряных монет. – Продолжай за ней следить, только осторожно. Если выяснишь что-то важное, прямиком ко мне.

– Да, господин полковник. Конечно, господин полковник.

Господин полковник Войкевич откинулся на спинку кресла, сцепил пальцы за головой и задумался. Глаза его в полумраке блестели, как черные алмазы, по губам то и дело пробегала улыбка.

– Да, – наконец промолвил он, глядя на висящий напротив портрет короля Владислава, – так что же вы задумали, баронесса Корф?

Глава 11
Золотая всадница

Австрийский резидент Томас Кислинг пребывал в самом скверном расположении духа.

Кислинг был высокий, узкоплечий, с жидкими усами и такими же жидкими светлыми волосами. Глаза у него были бесцветные, голос – ничем не примечательный. Вытянутое худое лицо пытался украшать такой же вытянутый нос, но без особого успеха. Во внешности Кислинга не было ничего яркого, ничего запоминающегося. И, хотя в ней не прослеживалось и ничего неприятного, его не любили ни женщины, ни дети, ни животные. Да что уж там – Кислинга вообще никто не любил. Сколько он себя помнил, он всегда оставался в стороне, играя роль наблюдателя, а все остальные находились где-то рядом, в поле его зрения. Они действовали, а он смотрел и делал выводы, не пытаясь слиться с окружающими. В школе за эту манеру его частенько колотили, но когда Кислинг вырос, тумаки как-то сами собой сошли на нет; более того, выяснилось, как нужен порой человек, умеющий наблюдать и делать выводы. У него был очень цепкий взгляд, а методичный холодный ум помогал отбрасывать несущественное и фокусироваться на важном. А так как наблюдательный человек видит многое из того, что окружающие хотели бы скрыть, то Кислинг был не слишком высокого мнения о других людях. Возможно, поэтому их нелюбовь или неприязнь никогда его не трогали. В жизни он любил только одно: свою работу. Душу его грела мысль, что история, о которой столько рассуждают болваны-профессора, делается в том числе и его руками, и для него не было большего наслаждения, чем удачное завершение многоходовой сложной комбинации, в результате которой его страна оказывалась в выигрыше, а противник терпел позорное фиаско. Это был самый прилежный, самый преданный сторонник Австрийской империи, и если бы ему кто-нибудь сказал, что империя, и император, и все, что составляло смысл его жизни, исчезнет, не пройдет и 20 лет, – он бы только рассмеялся холодным неприятным смешком и не поверил. Потому что тот, кто чувствует за собой силу своей державы, склонен забывать о том, что на всякую силу может найтись еще большая, которая ее сокрушит.

В Иллирии Кислингу, мечтавшему о просторе для своих интриг, поначалу было тесновато, но потом он втянулся в работу и стал находить большое удовольствие в том, чтобы вертеть местными сановниками и добиваться от них того, что ему было нужно. Очаровательная Лотта Рейнлейн была его идеей, и в случае, если бы она справилась с заданием и заставила короля пустить австрийцев в Дубровник, можно было считать все проблемы Австрии в этом регионе решенными. Однако тут Кислинг наткнулся на непонятное противодействие, которое сводило на нет все его усилия. Он приписывал его нерешительности Стефана, затем влиянию России, затем твердолобости министра иностранных дел Суботича, который дружил со ставленником русских генералом Ивановичем и вдобавок терпеть не мог австрийцев. Кислинг предписал Лотте быть еще более ласковой с королем и не без труда, но добился того, чтобы Суботичу дали отставку. Сменивший его министр с весьма монархической фамилией Деспотович относился к союзу с Австро-Венгрией куда благосклоннее, тем более что ему обещали очень хорошие деньги в случае, если австрийцы получат базу в Дубровнике. Однако, несмотря на все хлопоты резидента и его присных – Деспотовича и генерала Ракитича, – король только мило улыбался и отделывался туманными обещаниями, и из него никак, даже с помощью Лотты, не удавалось выудить соглашение. Время шло, дело не двигалось с места, и Кислинг начал нервничать. Известные депутаты вроде Старевича и Блажевича были против базы, но они не могли иметь решающего влияния на короля, потому что Старевич был республиканцем, а Блажевич предлагал утопический союз с Сербией. Одно время резидент полагал, что имеет дело с интригами, которые ведут либо королева-мать, либо наследник, преследующие какие-то свои цели. Тут в Любляне объявилась известная авантюристка баронесса Корф, и Кислинг понял, что с соглашением об австрийской базе лучше поторопиться, потому что русская база в этих водах была бы для его страны катастрофой. Однако вскоре после того, как Амалия арендовала у Верчелли Тиволи, с важными вестями явился Ракитич. Лицо, которое не желает пускать австрийцев в Дубровник, это не депутат, не министр, не сановник и не королевская особа, а просто алчный малый, который привык обтяпывать свои дела за чужой счет и вовсе не заинтересован в том, чтобы лишиться одного из своих источников дохода.

– Это Войкевич, чтоб его черти съели! – рявкнул Ракитич и стукнул по подлокотнику кулаком.

– Вы уверены? – мрачно спросил Кислинг.

– Король почти признался в этом Лотте, – проворчал Ракитич, немного успокоившись. – А она сразу же послала меня сказать вам. Нет сомнений, это полковник.

Кислинг вспомнил, сколько денег он передал Войкевичу, чтобы тот повлиял на короля и убедил его заключить нужное австрийцам соглашение. Так что, полковник банально его обманул?

– Вы же знаете его манеру, – сказал Ракитич. – Брать деньги со всех, много обещать и ничего не делать. Зачем подписывать соглашение, если ему платите вы, потом русские, потом итальянцы и даже сербы через Блажевича? Я бы не удивился, если бы он брал мзду даже с республиканцев, которые на всех углах кричат, что подкуп – это низко и они никогда до такого не опустятся.

Кислинг скрипнул зубами… из-за этого продажного прохвоста он потерял драгоценное время, соглашение не подписано, и еще эта баронесса Корф…

– Вам известно, что русские требуют у короля нейтралитета наших портов? – спросил генерал. – Они больше не просят, чтобы их корабли пустили в Дубровник.

– Ну, если так, они или очень наивны, или попросту глупы, – ответил Кислинг, и на его лице впервые с начала разговора появилось некое подобие улыбки. – Но, по крайней мере, это дает нам некоторую свободу маневра.

Ракитич кивнул.

– Я только ума не приложу, что нам делать с Войкевичем, – пожаловался он. – Я бы послал кого-нибудь из своих людей вызвать его на дуэль, да только это бессмысленно – он слишком хорошо стреляет.

Кислинг сосредоточенно размышлял, покусывая изнутри нижнюю губу. Конечно, Войкевич – жалкий тип, который возвысился лишь благодаря личному доверию двух королей, но оказывает на Стефана влияние. Причем такое, с которым справиться не в состоянии даже искусительница Лотта Рейнлейн.

– Я поговорю с ним еще раз, – сказал наконец Кислинг. – Постараюсь убедить не мешать нам. Но если будет упорствовать, что ж – придется от него избавиться.

– А что делать с этой… с баронессой Корф? – с тревогой спросил Ракитич.

Кислинг пожал плечами.

– Пока она требует нейтралитета портов, она нам не опасна, – уронил он. – Но…

Он умолк. По правде говоря, он сомневался, целесообразно ли было присылать из Петербурга столь выдающуюся особу только для того, чтобы добиться нейтралитета, который ничего, по сути, не значит. Уж нет ли у нее какой-то задней мысли?

На самом деле австрийский резидент был прав: Амалия действительно ничего не делала просто так, а если и делала, выяснялось, что это удачным образом согласуется с ее планами. К примеру, когда наследник престола утром отправился, как обычно, на конную прогулку, впереди на тропинке он увидел чудесное зрелище: золотую всадницу на золотой лошади. Михаил подстегнул коня и вскоре поравнялся с баронессой Корф. В золотистой амазонке, верхом на лошади невиданной желтой масти Амалия была чудо как хороша. Она милостиво улыбнулась Михаилу и на очаровательном французском осведомилась, что он делает в ее владениях.

– Я и не знал, что эта земля п-принадлежит вам, сударыня, – признался князь, который смотрел на нее во все глаза.

– Принадлежит – слишком громкое слово, – засмеялась Амалия. – Просто я взяла в аренду у графа Верчелли этот милый уголок с замком в придачу. Кроме того, я некоторым образом ваша должница.

– В самом деле? – изумился ее собеседник.

– Конечно, вы ведь столь любезно принимали меня в вашем старинном дворце, и теперь я тоже обязана пригласить вас к себе. Но сначала надо привести парк и замок в порядок. Если у вас найдется свободная минутка, я хотела бы посоветоваться с вами по этому поводу – я не так хорошо разбираюсь в предмете, как мне хотелось бы.

Князь Михаил поклонился и галантно объявил, что он готов помогать баронессе чем может, после чего немедленно был приглашен взглянуть на владения Амалии поближе. И, едва они оказались на главной аллее, которая вела к замку, Михаил чуть не уронил хлыст и в удивлении привстал в стременах.

Дремучий, запущенный парк Тиволи, небрежением графа Верчелли превратившийся в настоящие дебри, теперь преображался на глазах. Повсюду была бурная деятельность: одни работники расчищали дорожки и заново посыпали их песком, другие подстригали кусты, третьи высаживали цветы, щеголь-архитектор, выписанный из Парижа, размечал место для беседок и теннисного корта. Дому, который жался к деревьям в глубине парка, тоже не суждено было остаться прежним: слуги перетаскивали мебель, а маляры перекрашивали безжизненный серый фасад в ослепительно-белый цвет.

– Всегда мечтала устроить себе маленький Версаль, – объявила Амалия. – И потом, должна же я себя как-то развлечь, а то в вашей сонной Любляне я умру от скуки.

– Госпожа баронесса! – К ней приблизился взволнованный инженер, специалист по системам подачи воды. – Кажется, я разобрался в причинах поломки, и ваш прекрасный фонтан скоро заработает снова.

– Очень плохо, – осадила его Амалия. – Что такое один фонтан для такого большого парка? Сделайте мне еще десяток фонтанов. Господин Деланнуа! Это мой архитектор, – пояснила она Михаилу. – Господин Деланнуа, так что там с кортом? И не забудьте про руины, прошу вас! И многие статуи нуждаются в замене, а еще я хочу, чтобы привезли новые, копии самых лучших в мире!

И она стала объяснять своему спутнику, каким она видит будущее Тиволи. Глаза ее блестели, на губах порхала грациозная улыбка, тонкая ручка, затянутая в перчатку золотистой кожи, повелительно указывала, где будет располагаться большой цветник, новый фонтан или романтическая беседка. Князю Михаилу показалось, что он попал в сказку. Его завораживало зрелище хорошенькой хлопочущей женщины, которая так толково всем распоряжалась. И когда она спросила, играет ли он в теннис, он, не задумываясь, ответил утвердительно, хотя до этого держал ракетку в руках всего два раза в жизни.

– Но сначала я собираюсь созвать друзей на званый вечер, когда все тут будет устроено по моему вкусу, – добавила Амалия.

Михаил огляделся и рискнул предположить, что на устройство уйдет не меньше трех месяцев. Амалия гордо вскинула головку и объявила, что через две недели все будет готово, и она готова держать пари по этому поводу. И хотя князь был вовсе не азартным человеком, он и сам не заметил, как согласился на пари.