Текст книги "В поисках Леонардо"

Автор книги: Валерия Вербинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава шестая,
в которой происходит непоправимое

– Что случилось? – были первые слова Рудольфа фон Лихтенштейна после того, как он переступил порог. Доблестный германский агент был бледен и не вполне уверенно держался на ногах, но надо отдать должное его мужеству: он сумел-таки превозмочь коварную хворь и вышел к обществу засвидетельствовать свое почтение.

Он налетел на фрау Кляйн, молодую симпатичную жену здоровяка из Эльзаса, и вспыхнул.

– О, простите…

Обогнув фрау Кляйн, он поспешил к Амалии.

– Что произошло? – спросил он ее шепотом. – Надеюсь, никто не получил сотрясение мозга?

К нему подошел лакей с подносом, и, подумав долю мгновения, Рудольф снял с него бокал на высокой ножке.

– Вы дурно обо мне думаете, кузен, – с укором сказала Амалия. – Просто мадам Эрмелин подавилась шампанским, ей стало нехорошо, и ее унесли в каюту.

Рудольф вытаращил глаза и поперхнулся. Амалия, как и положено заботливой родственнице, поспешила к нему на помощь и легонько постучала его по широкой спине, после чего Рудольф перестал кашлять.

– Спорю, вы сказали мне это нарочно, – проворчал он, сердито покосившись на нее.

– Нет, кузен, – возразила Амалия, – я сказала правду.

– Допустим, – сказал Рудольф недовольно. – Кстати, кто такая мадам Эрмелин?

Амалия пустилась в объяснения.

– А, француженка из восьмой каюты, – буркнул Рудольф, скривившись как от зубной боли. – Кошмарная старая ведьма. Я еще слышал, как она визжала кому-то снаружи: «Вы – ничтожество! Вы – убожество! От вас никакого проку!» и так далее в том же духе. – Он ласково улыбнулся Амалии. – В это мгновение я и понял, что вы ангел, дорогая моя!

– Кузен, – сказала Амалия, стыдливо потупясь, – вы мне льстите. Но я стараюсь.

Рудольф фыркнул.

– Надеюсь, вам уже лучше? – осведомилась Амалия.

– Черта с два! – отозвался Рудольф горько. – Если бы не сознание того, что я должен обезопасить общество от ваших выходок, кузина, я бы не поднялся с места. Но долг прежде всего.

В дверь вбежал Гюстав, который вместе с братом и управляющим помогал переносить мать. Он бросился к адвокату и о чем-то с жаром заговорил с ним, после чего мужчины вышли. Зеленоглазая Ортанс подошла к Амалии.

– Мы уже встречались, не правда ли? А это – ваш муж?

– Слава богу, нет, – ответил Рудольф за Амалию. – Я всего лишь родственник мадам.

Амалия прыснула. Рудольф вел себя совершенно неприлично, однако это ее нисколько не скандализовало, напротив: она забавлялась от души. У него было тяжеловатое чувство юмора, и выражался он порой чересчур прямо и резко, но бог весть почему именно эти черты были ей симпатичны. Ортанс посмотрела на нее с удивлением. Затем решила, что на самом деле Рудольф – не родственник, а любовник Амалии, и успокоилась совершенно.

– Меня зовут Ортанс Эрмелин, – сказала она, глядя в лицо немца своими завораживающими зеленоватыми глазами.

– Граф Рудольф фон Лихтенштейн, – представился тот и галантно поцеловал ей руку.

– О! Как интересно! – заметила Ортанс, чье мнение об Амалии разом улучшилось, едва она узнала, что любовник блондинки в сиреневом – настоящий граф. – Я не видела вас за обедом. Где вы прятались?

– Я не переношу качки, – кратко ответил граф, исподтишка корча рожи Амалии, которую так и распирало от смеха.

– О, это ужасно! – посочувствовала Ортанс. – Вам очень не повезло. Обед был замечательный, обстановка просто поразительная! Цветы в вазах, старинные канделябры…

При слове «канделябры» Рудольф посерел лицом и отшатнулся.

– Кузен Руди, – объяснила Амалия с серьезным видом, – не поклонник старины.

– Вот именно, фея летающего канделябра, – проворчал Рудольф по-немецки. – Теперь я до конца дней своих буду шарахаться от каждого подсвечника!

– Ну, кузен, вы не должны на меня сердиться. A la guerre comme а la guerre! [14]14
  На войне как на войне! ( фр.)


[Закрыть]

– Так уж и быть, – философски согласился Рудольф. – Кстати, я тут подумал: если вы по-прежнему хотите иметь статью о нашей прабабушке, я могу это устроить.

– С вашим автографом, – уточнила Амалия.

– Непременно.

Оба расхохотались. Ортанс, изумленная в высшей степени, смотрела на них.

– Когда я выйду в отставку, займусь историческими изысканиями. А вы?

– Не знаю, – сказала Амалия, подумав. – Я, в общем-то, о многом не мечтаю. Надеюсь, у меня будут дети, дом и любящий муж. И что ни я, ни мои близкие не будут влачить жалкое существование.

Было видно, что у Ортанс уже голова идет кругом. Она решительно ничего не понимала.

– А вы, мадам? – спросил ее Рудольф. – О чем вы мечтаете?

Смерив его холодным взглядом, та отвернулась, словно он спросил нечто в высшей степени неприличное. Вошел Кристиан и, заметив жену, прямиком направился к ней.

– Ортанс… – робко начал он.

– В чем дело? – высокомерно спросила молодая женщина.

– Мама… она… – Он судорожно сжимал и разжимал руки. – Там у нее врач, этот испанец, Ортега… И Эжени с Надин… они ему помогают… но…

– Кристиан, – сказала Ортанс раздраженно, – она просто поперхнулась. С кем не бывает!

– Нет, – забормотал Кристиан, теряя голову, – ты не понимаешь… Маме очень плохо…

– И слава богу, – безжалостно ответила Ортанс. – Может быть, тогда нам наконец станет хорошо.

– Ортанс! – жалобно вскрикнул ее муж.

– А что «Ортанс»? – пожала плечами его жена. – Она никому из нас не дает даже вздохнуть свободно. Адвокат при ней ходит на цыпочках, Проспер… ну, про Проспера вообще нечего говорить. Он единственный сумел с ней поладить, занял достойное место в ее сердце. – Ортанс зло усмехнулась. – Только ему и Луизе удается с ней ужиться, но малышка Луиза… – Она умолкла и с иронией покосилась на девушку, которая стояла возле них.

– Ну что? – с вызовом спросила Луиза, вскидывая голову. – Договаривай, дорогая.

И этот твердый тон, похоже, оказал на Ортанс такое же действие, как несколько минут назад на Армантеля. Во всяком случае, жена Кристиана отступила.

– В конце концов, что тут происходит? – сухо спросила она. – Мадам же не умерла?

– Нет, – простонал Кристиан, ломая руки. – Она не умерла, но она умирает. Доктор… доктор сказал, что у нее лопнул сосуд в горле. – Он упал в кресло и разрыдался, уже не сдерживаясь. Плечи его дрожали.

Ортанс застыла на месте. Рудольф и Амалия ошеломленно переглянулись.

– Я же говорила: неприятности! – с победным видом заявила миссис Рейнольдс и тряхнула головой.

Маркиза Мерримейд с суеверным ужасом уставилась на нее.

Хлопнула дверь, и в салон вбежала Эжени Армантель. Это уже не была женщина средних лет, играющая маленькую девочку. Ее лицо было искажено неподдельным отчаянием, на розовом платье темнели какие-то бурые разводы, и, присмотревшись, Амалия поняла, что это кровь.

– Кристиан! Кристиан! – закричала Эжени. – О боже, как вы могли оставить меня? Она умирает, Кристиан! Ортега сказал, надо срочно звать священника, а я не знаю, где его искать. О боже мой!

– Но в первом классе нет священника, – подал голос сыщик из страховой компании, Деламар.

Амалия стряхнула с себя оцепенение.

– Да, но на корабле едут не только пассажиры первого класса… Надо справиться у помощника капитана.

Марешаль прибыл через минуту. Он уже знал, что за обедом стряслось нечто экстраординарное, и, подумав, сказал, что сумеет привести священника.

– На борту «Мечты» находится один уважаемый миссионер, отец Рене. Я уверен, он не откажется нам помочь.

Когда он ушел, Ортанс обернулась к сестре мужа.

– Эжени, так это правда? – На ее лице читалась тревога. – Она умирает?

– Тебе-то что? – сквозь слезы выкрикнула Эжени. – Тебя там не было, когда у нее кровь хлестала фонтаном изо рта! О господи, за что же мне такая напасть?

– Успокойся, дорогая, – поспешно вмешался Феликс. – Прошу тебя.

Луиза Сампьер подошла и взяла ее за руку.

– Мы должны идти к тете, – сказала она. – Нельзя оставлять ее.

Эжени вырвала руку и отшатнулась. Ее щеки были мокрыми от слез.

– Что, надеешься на наследство, кузина? А? – зло бросила она.

Девушка вскинула голову.

– Ты не в своем уме, Эжени, – холодно ответила она. – Ты ведь знаешь, что лично мне ничего от вас не надо. – И, ни на кого не глядя, Луиза направилась к выходу.

– Подожди, кузина! – залепетала Эжени. – Я… Пожалуйста, извини! Я и сама не знаю, как это у меня вырвалось… – Она бросилась за девушкой, но дверь уже захлопнулась.

Амалия поглядела на Рудольфа, Рудольф поглядел на Амалию и пожал плечами. Они зашагали вслед за Эжени, а за ними, внезапно забеспокоившись, поспешили Феликс Армантель и сыщик из страховой компании.

– Какая аппетитная дамочка, – пробормотал Рудольф по-немецки. – Булочка, а не дамочка.

– До чего же вы непочтительны, Руди, – пожаловалась Амалия. – Имейте в виду, если мадам Эрмелин умрет, ее дочь унаследует как минимум пять миллионов франков.

– Булочка за пять миллионов, – вздохнул Рудольф. – Когда мой бедный отец совсем разорился и умер, меня тоже хотела купить одна такая. Титул всегда ценится довольно высоко, как и все, что нельзя приобрести за наличные.

– Так вы женаты? – с легким неодобрением спросила Амалия.

Рудольф покачал головой.

– Если бы у меня были такие деньги, какого дьявола, спрашивается, я бы стал работать? – Он оглянулся и понизил голос: – Видели, на кого я налетел в дверях, когда вошел?

– Дама из Эльзаса?

– Никакой не Эльзас, а австрийская разведка. Сделайте мне одолжение, держитесь от нее и Вернера подальше. Вернер попеременно изображает то ее брата, то мужа. Видели, у него скула свернута? Это я его угостил в семьдесят восьмом году. Замечательная вещь – английский бокс!

– Гм, – сказала Амалия. – Спасибо за сведения, кузен. А из англичан вы никого не видели?

Рудольф мгновение подумал.

– Тех, кого я знаю, здесь никого нет.

– А вы многих знаете? – осведомилась Амалия.

Рудольф ухмыльнулся.

– О, почти всех!

В коридоре их нагнал Кристиан, утирающий слезы. С ним была Ортанс, которая шепотом уговаривала его успокоиться.

– Может быть, нам лучше удалиться? – вполголоса спросил Рудольф.

Амалия покачала головой:

– Как вам будет угодно.

Возле каюты мадам Эрмелин они встретили второго помощника Марешаля, за которым шел светловолосый священник лет сорока, облаченный в небрежно залатанную рясу. Через левую щеку его тянулся глубокий, плохо заживший шрам.

– Это отец Рене, – представил его помощник. – Он примет исповедь у мадам Эрмелин.

– Господи, – забормотала Эжени, теряясь, – но неужели все так плохо?

Отец Рене посмотрел на нее. У него были светло-голубые глаза, и когда Амалия увидела их, она невольно растерялась. Такие чистые, незамутненные глаза бывают у только что родившихся младенцев, которых еще не коснулась грязь этого мира, однако по морщинкам на переносице священника, по горьким складкам возле его рта Амалия угадала, что на самом деле этому человеку досталось сполна. И, однако, взор его поражал своей безмятежностью.

– Вы верите в бога? – ответил отец Рене на слова Эжени. – Тогда вы должны знать, что все в его воле.

Это были всего лишь слова, но то, как он их произнес, оказало на окружающих поистине магическое действие. Эжени перестала плакать, Феликс обнял ее за плечи, Кристиан кашлянул и опустил глаза, а Ортанс распрямилась, как натянутая струна. Священник растворил дверь и шагнул в каюту. Через минуту оттуда вышел шатающийся от горя Проспер Коломбье, его сестра, которая поддерживала его под локоть, Гюстав и бледный адвокат Боваллон. Последним в дверном проеме показался маленький доктор. Дверь затворилась, и священник остался с умирающей наедине. Луиза, ни на кого не глядя, прислонилась к стене. Поколебавшись, к ней подошла ее кузина.

– Луиза, – несмело начала Эжени, – извини меня, пожалуйста. Я… я была не в себе, когда сказала…

Девушка устало повернула голову в ее сторону.

– Ну что ты, – примирительно ответила она. – Я уже все забыла. – Она отлепилась от стенки и неуверенной походкой направилась к соседней каюте. – Я пока побуду у себя. Если понадоблюсь…

– Да-да, мы тебя позовем, – поспешно сказал Кристиан.

Луиза кивнула и удалилась.

Доктор Ортега хотел уйти, но в него вцепился Кристиан.

– Доктор… Скажите, пожалуйста, а мама… она… – Он собрался с духом. – Неужели нет никакой надежды?

Маленький доктор с грустью взглянул на него.

– Мне очень жаль, месье, но… Я сделал все, что было в моих силах. Теперь вся надежда только на бога.

Он удалился, а удрученные члены семьи, в одночасье оставшейся без главы, только переглядывались, не смея нарушить молчание.

– Этот миссионер, – вяло начал Феликс, – отец Рене… Он вроде знаменитости, я даже читал о нем в газете… – Все взоры приковались к нему. – Говорят, он весьма уважаемый человек.

Эжени передернула плечами.

– Может, и уважаемый, – довольно прохладно заметила она, – только вид у него какой-то… не слишком. Мог бы одеться поприличнее, в конце концов… – Но тут на нее так посмотрели, что она вынуждена была прикусить язык.

– О, глядите! – вскрикнула Ортанс, подавшись вперед.

Дверь каюты медленно растворилась. На пороге стоял отец Рене, держа в руках простые деревянные четки.

– Она… она… – начал Кристиан, не решаясь закончить вопрос.

Священник молча отступил в сторону.

– Прошу вас, господа, – сказал он.

На большой кровати под балдахином лежала мадам Эрмелин. Сказочное ожерелье ее сбилось набок, открытые глаза были неподвижны, губы посерели. Ортанс с шумом втянула в себя воздух. Гюстав стоял, зажав зубами согнутый указательный палец. Кристиан окаменел. Помедлив, отец Рене подошел к кровати и бережно закрыл старой женщине глаза. Адвокат перекрестился. В наступившей тишине были слышны только судорожные рыдания – это плакал Проспер Коломбье. Его сестра, морщась, утешала его.

– Она умерла? – изменившимся голосом спросил Кристиан. – Мама умерла? Совсем?

Отец Рене кивнул, как бы подтверждая, что смерть – вещь окончательная и обжалованию не подлежит. Феликс Армантель закусил губу и отвернулся. Весь лоск в одно мгновение слетел с человека-леопарда. Лицо стало жестким, и все тридцать два года его жизни проступили на нем.

– Из-за шампанского? – вне себя закричал Кристиан. – Из-за какого-то дурацкого шампанского? Господи боже мой!

Он схватил первое, что попалось под руку – какую-то изящную пепельницу со стола, – и с силой швырнул ее в пространство. Никто даже не шелохнулся, только Амалия крепче вцепилась в руку Рудольфа.

– Какое несчастье, – мрачно произнес адвокат Боваллон.

Ортанс, шмыгая носом, подошла к мужу.

– Кристиан…

Тот дернулся в сторону.

– Не трогай меня!

И Амалия, и Рудольф – оба испытывали тягостное чувство неловкости оттого, что оказались при этой семейной сцене. Кто-то выразительно кашлянул в дверях. Все они обернулись – и увидели сыщика Деламара.

– Что вам угодно, милейший? – сухо спросил у него адвокат.

Сыщик заложил руки за спину и спокойно смотрел на него.

– Дамы и господа, я понимаю и разделяю ваше горе, но позвольте мне напомнить причину, по которой я оказался здесь. В последнее время участились кражи украшений, представляющих особую ценность. Подчеркиваю: не каких-нибудь мелких безделушек, а действительно крупных вещей. Нам пока не удалось выйти на след вора. Известно лишь, что прозвище его – Белоручка и что никакой несгораемый шкаф ему не помеха. Учитывая печальный опыт кражи бриллиантов у княгини Лопухиной, меня уполномочили проследить за сохранностью драгоценностей мадам Эрмелин, которые застрахованы на довольно крупную сумму, во время ее морского путешествия. Так вот…

– К чему вы напоминаете нам обо всем этом? – вне себя выкрикнул Гюстав.

– К тому, – невозмутимо продолжал Деламар, – что, хотя мадам Эрмелин умерла, договор заключал месье Кристиан, и он до сих пор действителен. Более того, я не могу дать гарантии, что в настоящее время вор не находится среди пассажиров. Поэтому я прошу вас поставить меня в известность, как вы собираетесь поступить с драгоценностями покойной мадам Эрмелин. И умоляю простить меня, если я ненароком задел ваши чувства.

Адвокат Боваллон выступил вперед.

– Он, безусловно, прав, – сказал он. – Драгоценности мадам Эрмелин составляют часть ее наследства. – Он поглядел в сторону кровати, на уродливую мертвую старуху, в которой не осталось ничего, что могло вызвать ненависть, зависть или любые другие чувства. – Лучше всего снять украшения с нее, пока она совсем не окоченела, потом сделать это будет гораздо труднее. Вы поможете мне, Эжени?

Ортанс тихо охнула от ужаса. Эжени сглотнула и молча кивнула.

– В любом случае, – резко заметил Кристиан, – драгоценности остаются в семье, и тебе прекрасно это известно. Так какая разница…

Глаза адвоката прекратились в две узкие щелочки.

– Сожалею, – промолвил он спокойно, – но до оглашения завещания вашей матери вы не имеете права ими распоряжаться. – Он обвел взглядом присутствующих. – Думаю, будет лучше, если они останутся у меня.

Кристиан покраснел. Казалось, он готов был взорваться, но вмешалась Эжени.

– Хорошо, мы согласны, – устало проговорила она. – Не надо ссориться.

– Какая разница, – проскрипел Гюстав, – если мама умерла.

– А похороны? – взвизгнула Надин Коломбье. – Как же… мы же в открытом море! Кругом вода!

Адвокат серьезно и печально посмотрел на нее.

– Согласно морскому уставу, – сказал он, – умершего в море в нем и хоронят. Тут мы ничего не сможем поделать.

Гюстав затрясся всем телом.

– И все из-за этого проклятого шампанского! – простонал он. – Все из-за него!

* * *

Из дневника Амалии Тамариной.

«22 ноября. Первый день плавания. Нашего друга на борту нет. Остановка в Шербуре. Встретила дальнего родственника. C’est charmant [15]15
  Это очаровательно ( фр.).


[Закрыть]. Обед в большом салоне. Я – в сиреневом платье. Одна из пассажирок – мадам Эрмелин – умерла, случайно поперхнувшись шампанским. Печальное начало путешествия. Что-то будет завтра?»

Глава седьмая,
в которой Амалия оступается, что имеет весьма неожиданные последствия

День 23 ноября был на редкость печальным днем.

Из-за происшедшего накануне печального события пассажиры первого класса чувствовали себя неуютно. Как-то разом потускнела позолота салонов, притихли оживленные разговоры, умолк задорный смех круглолицей Эжени Армантель. Дело было даже не в мадам Эрмелин, которую большинство пассажиров едва знало, – дело было в той невидимой и незваной гостье с косой, неожиданно явившейся и выхватившей из их круга женщину, которая еще вчера беседовала с попутчиками, носила бриллианты, смотрелась в зеркало и, казалось, принадлежала к тем счастливцам, что умирают в своей постели лишь в глубокой старости. Но хватило одного-единственного глотка шампанского, попавшего не в то горло, чтобы бриллианты раз и навсегда потеряли для нее прежнее значение. Она стала всего лишь жалким телом, обреченным на распад и исчезновение, обременительным грузом, с которым не знали, что делать, и которое после долгих и мучительных переговоров поместили в пустующий ледник, где, по иронии судьбы, прежде хранились бутылки шампанского. Те же, кто остался в живых, внезапно поняли, что блеск всех драгоценностей в мире ничто по сравнению с блеском жизни, и еще – что все мертвые до ужаса похожи друг на друга. И еще они поняли, что тоже смертны, и эта мысль наполнила их невыразимой тоской.

Последнее открытие было неприятнее прочих, и оттого утром 23-го пассажиры «Мечты» старались избегать общества друг друга. Почти все затребовали завтрак к себе в каюты, и мало кто отваживался ступить на палубу. С океана дул пронизывающий ветер. Амалия взяла в библиотеке «Повелителя блох» Гофмана во французском переводе и ушла к себе. Перечитав сказку, она решила, что пора проведать кузена. Рудольф чувствовал себя неважно, но все же сумел заставить себя проглотить половину завтрака. Убедившись, что ему не требуется помощь, Амалия покинула его, но у дверей ее подстерегала темпераментная сеньора Кристобаль. Оперная певица досадовала, что вчера увлеклась выяснением отношений и пропустила интересное событие. Ортега знал о происшедшем не слишком много, и оттого сеньора Кристобаль вцепилась в мадам Дюпон, требуя подробностей.

– Мадам Эрмелин, которая сидела за соседним столом, поперхнулась и умерла, – спокойно сказала Амалия. – Больше мне нечего вам сообщить.

Сеньора Кристобаль начала причитать на весь корабль, попутно вспоминая тетку из Саламанки, которая подавилась вишневой косточкой, но не только не умерла, а пережила своего супруга, дядю из Севильи, скончавшегося от несварения желудка в пятьдесят лет, и двоюродную бабку из селения У-Черта-На-Рогах, подробности кончины которой известны разве что всемогущему богу. Она поведала бы еще немало животрепещущих подробностей в том же духе, но Амалия, опасаясь, что ей придется выслушивать описания смертей еще десяти поколений семьи Кристобаль, поторопилась сбежать в свою каюту, где заперлась на двойной оборот ключа.

Около полудня к ней постучал второй помощник Марешаль и, когда она отворила, сообщил, что похороны мадам Эрмелин начнутся через час.

– Разумеется, вы не обязаны на них идти, – добавил он.

Амалии вовсе не хотелось присутствовать на похоронах, но тем не менее она знала, что пойдет туда. Что это было: трусость стадного животного? Запоздалые угрызения совести – ведь мадам Эрмелин ей вовсе не нравилась? Гипертрофированное чувство долга? Амалия предпочитала не задумываться над этим.

Она надела темно-синее платье, наиболее уместное в данном случае, после чего решила, что у нее еще есть время, чтобы вернуть Гофмана в читальню и взять какую-нибудь другую книгу. «Надеюсь, у них есть Золя… Если нет, то сойдет Альфонс Доде».

Едва переступив через порог, Амалия заметила, что в читальне что-то изменилось. Книги умеют говорить, как люди, – и, как и люди, они умеют молчать. В библиотеках царила важная, с привкусом пыли, царственная тишина, и даже воздух в них казался загустевшим. Но здесь тишины уже не было – ее спугнули посторонние. Сжав в руке томик Гофмана, Амалия шагнула вперед.

На краешке кожаного дивана с отсутствующим видом сидела Луиза Сампьер. Она хмурилась, и переносицу ее пересекали тонкие морщинки. Возле нее примостился младший из Эрмелинов, пытаясь заглянуть ей в глаза, но Луиза упорно смотрела в сторону.

– Это просто ужасно, – жалобно промолвил Гюстав. – То, что произошло вчера…

Он не договорил.

– Да, ужасно, – мертвым голосом подтвердила девушка.

– Бедная мама! – вздохнул юноша. – Никогда не думал, что все случится… так быстро. – Он помедлил. – Как ты думаешь, Проспер…

– Что – Проспер? – вскинулась Луиза.

– Я все не могу забыть его слова, – признался Гюстав. – И Кристиан… Кристиан тоже встревожен, а про Эжени и говорить нечего.

Наконец-то Луиза подняла на него глаза.

– Ах, так ты об этом? – В тоне ее слышалось неприкрытое презрение. – Конечно, сам по себе Проспер – ничтожество, но вместе со своей сестрицей и Боваллоном…

– Думаешь, он сказал правду? – настойчиво спросил Гюстав.

– Правду или нет, какая разница, – отмахнулась Луиза. – Втроем они могут сфабриковать что угодно.

Гюстав судорожно сглотнул. Амалия, притаившись между книжных шкафов, почти не дышала. Стало быть, управляющий высказал какое-то предположение, которое не на шутку перепугало членов семьи Эрмелин. Интересно, что такого он сказал, если все так встревожились? Уж не о том ли были его слова, что мадам Эрмелин умерла не своей смертью?

– Ты сегодня не в духе, – робко заметил Гюстав. – А я так хотел посоветоваться с тобой. Завещание мамы не выходит у меня из головы.

Впервые за все время разговора Луиза улыбнулась.

– Бедный Гюс, – выдохнула она. – Ну что я могу тебе посоветовать? Я ведь знаю об этом столько же, сколько и ты. Одно могу сказать: тетя умерла не вовремя.

– Я никогда не мог понять, зачем она так приблизила к себе Проспера, – сказал Гюстав, краснея. – И теперь, похоже, всем нам придется расплачиваться за это.

И он заговорил об Эжени, которая не находит себе места после смерти матери, о том, как Феликс ее поддерживает, как переживает Кристиан…

– По-моему, больше всех переживает все-таки Проспер, – резко заметила девушка.

– Луиза! – вскинулся Гюстав. – Что ты говоришь? Ты же сама знаешь, что он за человек! И вообще, ему не место в нашей семье!

Его кузина отвернулась. Гюстав вновь принялся доказывать ей, что она заблуждается. Рассудив, что ей нет дольше смысла слушать чужой разговор, Амалия на цыпочках выскользнула из читальни, все еще держа в руке томик Гофмана. «Нет, я была права. В этой семье и впрямь что-то неладно», – подумала она.

Амалия поднялась на палубу. Океан был серый и возле самого окоема почти неразличимо переходил в серое же, покрытое тучами небо.

«Отчего все-таки умерла мадам Эрмелин? Доктор сказал, у нее лопнул сосуд в горле… А что, если он не прав и причина кроется совсем в другом?»

Течение мыслей Амалии прервало появление на палубе Надин Коломбье. Зябко поежившись, она подняла воротник своего пальто, подошла ближе.

– Доброе утро, мадам Дюпон… Вы придете на похороны?

Амалия заверила ее, что придет.

– Мой бедный брат так удручен всей этой историей… – продолжала Надин. – Он был очень привязан к Констанс, знаете ли.

– Констанс? – подняла брови Амалия.

– Мадам Эрмелин, – пояснила сестра управляющего.

– Говорят, она была весьма богата, – невпопад заметила Амалия.

Однако Надин понимающе улыбнулась.

– Чрезвычайно, – важно сказала она. – Она была единственной наследницей госпожи Бежар, которая доводилась ей троюродной бабушкой.

– Разве? – усомнилась Амалия. – Мне кажется, что там вроде был еще один наследник.

Почему-то при этих словах лицо Надин Коломбье стало настороженным, а любезная прежде улыбка превратилась в оскал, наподобие кошачьего.

– Я имею в виду брата мадам Эрмелин, – с удивлением пояснила Амалия. – Ведь Луиза Сампьер его дочь?

– Ах, вот вы о чем! – Надин Коломбье с облегчением рассмеялась. – Разве вы не слышали? Брат Констанс погиб в железнодорожной катастрофе, когда его дочери было всего три года. В это время мадам Бежар была еще жива. Она скончалась одиннадцать лет назад.

– А мать Луизы? – спросила Амалия, чтобы хоть что-то спросить.

– Умерла от родильной горячки, – последовал ответ. – Но мадам Эрмелин, которая была очень привязана к своему брату, забрала Луизу к себе и всегда относилась к ней, как к родной.

«Можно подумать, она хорошо относилась к своим родным», – мелькнуло в голове у Амалии.

Надин взглянула на свои часики.

– Извините, мадам Дюпон. Мне надо идти, отдать кое-какие распоряжения. – И она удалилась.

«Если еще кто-нибудь назовет меня мадам Дюпон, – в сердцах подумала Амалия, – я не знаю, что сделаю с этим человеком!»

Мистера Дайкори выкатили на его ежедневную прогулку. Кривя бескровные старческие губы, миллионер читал трехдневной давности английскую газету.

– Доброе утро, сэр.

– Доброе утро, мадам… – Он скользнул выцветшими глазами по ее наряду. – Должен признать, мадам, что сиреневое вам больше к лицу.

– Вы не пойдете на похороны?

– Я? Нет. К чему? Еще одна скучная непривлекательная леди отправилась в мир иной. Она могла умереть на десять лет раньше или позже, и никто бы этого не заметил.

Амалия распрямилась.

– Любопытная точка зрения, – сдержанно проговорила она. – Но довольно жестокая, вы не находите?

Мистер Дайкори с шелестом сложил газету и осклабился.

– Кто бы говорил, а? Вы ведь это хотите сказать? Ну, не буду с вами спорить. Признаюсь вам, для меня самого до сих пор является загадкой, отчего я все еще жив. Но я не жалуюсь, нет, не жалуюсь. – Он вздохнул. – Если бы я мог, то с легкой душой променял бы все свои богатства на возможность снова стать молодым, но – увы! – всевышний дьявольски несговорчивый партнер и никогда не идет на подобного рода сделки!

Амалия невольно улыбнулась.

– Я был тогда на палубе и слышал, как вы поставили ее на место, – продолжал старик. – И были совершенно правы. Только молодость и красота заслуживают внимания, и только о них можно жалеть на этом свете.

– А как же талант? – спросила Амалия.

Улыбка тронула губы мистера Дайкори.

– Талант – разновидность красоты, моя дорогая. Эта французская леди была стара и уродлива. И вся ее семья такая же, заметьте. Так что я считаю излишним скорбеть по поводу ее ухода. Но и радоваться, как делают некоторые, тоже не буду.

– По-моему, – возразила Амалия, задетая за живое, – Гюстав и Луиза отнюдь не так уж плохи, да и остальные…

Дайкори вздохнул и забарабанил пальцами по подлокотнику.

– Моя дорогая мадам, – сказал он мягко, не скрывая скуки, – есть уродство внешнее, а есть уродство внутреннее. По сути, разница между ними не так уж велика. Снаружи человек может быть таким, как все, и даже лучше, но внутри у него таится червоточинка, изъян, который рано или поздно даст о себе знать. Вопрос лишь в том, когда именно это произойдет.

Когда Амалия вернулась к себе, в голове ее царил совершенный хаос. Она-то считала американца безнадежно больным, недалеким стариком, доживающим свои дни, а он, оказывается, умен и невероятно проницателен. Амалии даже не по себе стало от его проницательности.

Склянки пробили час дня. Почти все пассажиры первого класса собрались на палубе. Не было только американского миллионера, четы «Кляйнов» из Эльзаса – тружеников австрийской разведки, и голландского торговца чаем с семьей. Он страдал жесточайшей морской болезнью, а жена его сидела с детьми, поэтому он попросил второго помощника Марешаля передать свои извинения.

Отец Рене прочитал заупокойную молитву. Все обнажили головы, и труп мадам Эрмелин, зашитый в белый мешок, стали на канатах медленно опускать в серые воды Атлантического океана. Потом раздалось едва слышное «плюх». Похороны окончились.

Эжени Армантель плакала, Гюстав сморкался и никак не мог высморкаться до конца, Кристиан стоял с застывшим лицом, как и его жена. Все немного постояли на ветру, мужчины надели шляпы и разошлись.

Обед подали в малом салоне, оформленном в приглушенных тонах, как нельзя более подходящих к данному случаю. У стюардов были сдержанно-скорбные лица, но обслуживание, как и вчера, держалось на самом высоком уровне. К досаде Амалии, она вновь оказалась бок о бок с примадонной Кристобаль и ее свитой. По счастью, вместо приставучей миссис Рейнольдс и ее толстощекой молчаливой дочери напротив Амалии посадили маркиза Мерримейда и его жену – актрису. Маркиз, которого Амалия впервые имела возможность разглядеть вблизи, был долговязый, с совершенно невыразительным лицом, единственной достопримечательностью которого являлся длинный тонкий нос. Его супруга, с воздушными золотистыми локонами и обманчиво наивными глазами, сильно смахивала бы на детскую куклу, если бы не ее принадлежность к человеческому роду. На взгляд Амалии, внешность маркизы была более чем заурядной, что, впрочем, ничуть не помешало последней заполучить в мужья аристократа, к которому наверняка присматривались претендентки и поинтересней ее. В таких случаях незабвенная Аделаида Станиславовна, мать Амалии, говорила: