Текст книги "Огненный ангел"
Автор книги: Валерий Брюсов
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)
– Как вы смеете входить в чужой дом, не постучавшись? Это – не пивная и не ратуша! Уходите, пока мы не указали вам дороги к двери!
Этот окрик до такой степени противоречил всем моим ожиданиям, что подействовал на меня, как удар по лицу, – сразу потерял я обладание собою и, в порыве безотчётного гнева, крикнул в ответ тоже неосмотрительные и резкие слова, что-то вроде следующих:
– Ты ошибаешься, приятель, говоря, что я вошёл без стука! Но в этом доме лакеи бражничают, вместо того чтобы исполнять свои обязанности! Ступай и осведомись у своего господина, как тебе обращаться с его гостем, потому что вот у меня к нему рекомендательное письмо от его друга.
Слова мои произвели впечатление сильнейшее. Один из сидевших вскочил с яростным ругательством и устремился на меня с сжатыми кулаками, опрокинув скамью, другой бросился ему на помощь, третий, напротив, пытался удержать товарищей, а собаки начали кидаться на меня с лаем и рычанием. Я, видя себя неожиданно вовлечённым в бесславную схватку, обнажил свою испытанную шпагу и, размахивая ею, отступил к стене, повторяя, что проколю насквозь первого, кто приблизится на расстояние удара. В продолжение нескольких минут всё вокруг напоминало покои царя Улисса перед началом избиения женихов, и легко могло статься, что, ввиду неравенства сил, за свою заносчивость расплатился бы я жизнью, и никто, конечно, не поинтересовался бы убийством неизвестного проезжего.
По счастию, однако, исход распри был более мирным, потому что одержали верх голоса более благоразумных, которые убеждали, что у нас нет никакого повода к кровавому столкновению. Тот из молодых людей, которого, как я узнал вскоре, звали Аврелием, принудил нас разойтись, сказав нам такую речь:
– Господин приезжий и товарищи! Не давайте богу войны – Марсу – торжествовать в этом доме, посвящённом богине мудрости – Минерве! Господин приезжий виноват, обращаясь с нами, как с челядью, но и мы виноваты, встретив человека благородного столь пренебрежительно и невежливо. Принесём взаимные извинения и выясним, в чём недоразумение, трезво, как подобает людям мыслящим.
Говоря правду, я был рад подобному обороту дел, избавлявшему меня от бессмысленной, но опасной драки, и, поняв, что вижу перед собою не слуг Агриппы, но его учеников, вторично в учтивых выражениях изложил поводы моего посещения, назвал своё имя, показал рекомендательное письмо и объяснил, что нарочно приехал из другого города, чтобы переговорить с Агриппою.
Аврелий ответил мне:
– Не знаю, удастся ли вам увидеть учителя. Он имеет обычай работать в своём кабинете, не выходя из него, по нескольку суток подряд, и никто в доме не смеет в это время его тревожить, так что даже обед и питьё ставят для него в соседней комнате. Там же кладут ему и все присылаемые письма, так что, если вы передадите нам ваше, мы его включим в то же число.
После такого заявления не оставалось мне ничего лучшего, как вручить Аврелию письмо Геторпия и откланяться, довольствуясь тем, что так счастливо разрешилось моё первое в доме Агриппы приключение, в котором вёл я себя не совсем достойно. Однако, надо думать, что тот день принадлежал к числу несчастных, dies nefasti[43]43
день нечестивый (лат.).
[Закрыть], потому что и Аврелий и я, оба мы вздумали загладить следы нелепой ссоры, забывая пословицу, что кто отыгрывается, проигрывает вдвое. Так, Аврелий убедил всех своих товарищей подать мне руку и по одному представлял их мне.
– Это, – говорил он, указывая на того, с кем началась у. меня перебранка, – самый из нас старший, родом из Италии, и мы зовём его Эммануэлем; как уроженец юга, он вспыльчив и необуздан; а это – маленький Ганс, самый младший из нас, не по имени только Иоанн, но и по любви к нему учителя; а это – дельный малый, голова и кулак, каких немного, по прозвищу Августин; наконец, перед вами я сам – Аврелий, человек кроткий, как вы сами видели, а потому надеющийся наследить землю[lxxxii]lxxxii
В переписке Агриппы упоминаются его “ученики”: Аврелий, Августин, Эммануэль; Иоганн Вейер (Жан Вир) вступил в число учеников Агриппы в 1533 г. Как известно, в XVI в. “ученики”, группировавшиеся вокруг выдающихся художников, философов, учёных, занимали в их доме место среднее между членом семьи и слугою.
[Закрыть].
Я же не только пожал всем руки, но, на беду, предложил, в знак того, что не осталось между нами никакого недоразумения, выпить вместе кварту вина в одном из трактиров Посоветовавшись между собою вполголоса, ученики согласились на мой зов, и без промедления все, впятером, отправились мы из дома Агриппы под гостеприимный кров лучшей в городе гостиницы под вывеской “Жирных Петухов”[lxxxiii]lxxxiii
Гостиница “Жирных Петухов” в Бонне несколько раз упоминается в письмах “Тёмных людей”.
[Закрыть].
Расположившись в большой и ещё совершенно пустой в тот ранний час комнате трактира за стаканами, в которых искрился радостный шарлахбергер[lxxxiv]lxxxiv
Шарлахерберг – поныне знаменитое вино из окрестностей Бингена.
[Закрыть], и за кругом доброго южного сыра, мы очень скоро забыли недавние вражеские друг на друга взгляды. Вино, по выражению Горация Флакка, explicuit contractae seria frontis[lxxxv]lxxxv
“Explicuit contractae seria frontis”. Hor. Serm., lib. II, ecl. II, 125.
[Закрыть], разгладило на наших лбах морщины, и голоса наши стали громкими, живыми и радостными, так что сторонний наблюдатель мог бы принять нас за обычных собутыльников, не знающих тайн между собою. Но напрасно старался я навести разговор на сокровенные знания и на магию, думая, что ученики великого чародея, за бокалами, будут похваляться своими частыми сношениями с демонами, – их мысли были всего дальше от этих предметов. Здоровые и весёлые, болтали они обо всём на свете: об успехах лютеранства, о своих любовных похождениях, о приближавшихся праздниках св. Катарины и св. Андрея с их забавными обрядами[lxxxvi]lxxxvi
О “забавных” обрядах, долго державшихся в Германии, в праздник св. Катарины (25 ноября) и в ночь на день св. Андрея (29 – 30 ноября), см. напр.: A. Schultz. Das Häusliche Leben Europäischen Kulturvölker. München. 1903.
[Закрыть], – и я почувствовал себя опять студентом среди своих давних кёльнских собутыльников. И только один юный Ганс держался среди нас особняком, пил мало и был похож на девушку, которая, по стыдливости, говорит “спутники” вместо “панталоны”[lxxxvii]lxxxvii
“Спутники” (или “телохранители”) вместо “панталоны”. “Trabanter wie jene Jungfrau, die nicht gerne das Bruch nent, sagt” – выражение XVI века.
[Спутники, как молодая девица говорит, которая никогда не скажет панталоны (нем.).]
[Закрыть].
Когда наконец прямо стал я расспрашивать об Агриппе и его теперешней жизни, изо всех уст посыпались жалобы, для меня очень неожиданные. Августин признался, что переживают они время очень плачевное, что учителя теснят кредиторы, а у него почти нет других доходов, кроме прибыли от продажи его сочинений. Аврелий добавил, что из-за этой стеснённости в деньгах принужден был Агриппа вступить на службу к нашему архиепископу, а тот поручает ему такие недостойные занятия, как устройство праздников и присмотр за ними. Наконец, Эммануэль с бранными словами напал на третью жену Агриппы, с которой он только что развёлся, находя, что все беды принесла с собой эта женщина, и всячески выхваляя его покойную жену, Жанну-Луизу, к которой, кажется, был неравнодушен. Начал Эммануэль также рассказывать мне о прекрасных днях, какие знали они все в Антверпене, когда Агриппа процветал под покровительством, ныне уже покойной, принцессы Маргариты Австрийской; когда дом их был оживлённым, весёлым, вечно наполненным смехом и шутками; когда учитель, его жена, его дети и его ученики составляли одну дружную семью… К сожалению, шкипером нашей беседы был бог Вакх, и конец рассказа, не достигнув пристани, затонул где-то под штормом неожиданных шуток и насмешек Августина. Одно только мог я заключить с достоверностью: что Агриппа, если и умел делать золото для других и доставлять успех другим, не пользовался своим искусством для самого себя.
Однако несколько времени спустя мы опять повернули к интересным берегам, потому что захмелевшие собеседники стали настойчиво добиваться от меня, с каким делом приехал я к Агриппе. Я не в силах был сказать ни слова этим беспечным ребятам о Ренате и потому отозвался кратко, что хочу спросить некоторых советов по вопросам оперативной магии.
К моему справедливому удивлению, этот ответ был встречен дружным смехом.
– Ну, друг, – сказал Аврелий, – попали вы не метко в цель! Придётся вам ехать назад с тем же багажом, с каким приехали!
– Неужели Агриппа, – спросил я, – до такой степени оберегает свои сведения в тайных науках и так неохотно делится ими?
Тут в разговор вмешался Ганс, молчавший почти всё время:
– Как обидно, – воскликнул он, – что на учителя всегда смотрят, как на чародея! Неужели всегда Агриппа Неттесгеймский, один из самых светлых умов своего века, должен будет платиться за увлечения своей молодости и его будут знать только как автора слабой и неудачной книги “О сокровенной философии”?
Изумлённый, я указал, что книгу Агриппы по магии никак не могу почитать неудачной, что, кроме того, она только что вышла из печати и что, следовательно, сам автор придаёт ей, ещё теперь, некоторое значение.
Ганс ответил мне негодуя:
– Разве же вы не читали предисловия к книге, где учитель объясняет это? Его книга распространилась по всей Европе в списках неверных, со вздорными дополнениями, вроде нелепой её “четвёртой части”, и учитель предпочёл напечатать свой подлинный текст[lxxxviii]lxxxviii
В предисловии к своему сочинению “О сокровенной философии” Агриппа говорит, что, написав свою книгу в юности, он сообщил её аббату Тритгейму, после чего она стала ходить по рукам в Италии, Франции и Германии, причём даже собирались её напечатать; это будто бы его и побудило самому напечатать свой юношеский труд, сделав в нём только несколько незначительных поправок.
[Закрыть], чтобы отвечать только за свои слова. Но в самой книге нет ничего, кроме изложения разных теорий, которые учитель изучал как философ. Нас он сам заверил, что никогда, ни одного раза в жизни не приходило ему в голову заниматься такими пустяками или такими нелепостями, как вызывание демонов!
Едва Ганс произнёс эти запальчивые слова, как товарищи стали потешаться уже над ним, напоминая, что ещё очень недавно он сам верил в заклинания. Смешавшись и покраснев, Ганс, чуть не со слезами на глазах, просил замолчать, говоря, что тогда он был ещё слишком молод и глуп. Но я, как лицо постороннее, настаивал, чтобы мне объяснили, о чём речь, и Августин, хохоча, рассказал мне, что Ганс, только что вступив в дом Агриппы, тайно унёс из его кабинета книгу заклинаний и гримуаров[44]44
магическую книгу (от франц. grimoire).
[Закрыть] и хотел, начертив круг, непременно вызвать духа.
– Забавнее всего то, – добавил оправившийся Ганс, – что теперь в народе рассказывают про этот случай. Уверяют, будто ученик, укравший книгу, действительно вызвал демона, но не умел отогнать его. Тогда демон умертвил ученика. Агриппа как раз в эту минуту вернулся домой. Чтобы не сочли его самого виновником этой смерти, велел он демону войти в тело ученика и отправиться на людную площадь. Там будто бы демон и покинул мёртвое тело, оживлённое им, так что оказалось много свидетелей скоропостижной смерти ученика. И я убеждён, что эту вздорную басню включат впоследствии в биографию учителя и будут ей верить больше, чем правдивым рассказам о его работах и несчастиях![lxxxix]lxxxix
Приключение с Гансом Вейером (Жаном Виром), укравшим книгу гримуаров, рассказано им самим (Prost., II, 398). В духе легенды оно пересказано М. Дель-Рио (Disquisitionum magicarum, lib. II, sectio I, q. 19) и вошло во все старинные биографии Агриппы.
[Закрыть]
После этого все четверо ещё несколько минут говорили о демонах и вызываниях, но всё время в тоне пренебрежительной шутки, и не без лукавства расспрашивали меня, в какой отдалённой местности подобрал я на ниве брошенную за ненадобностью веру в магию. Я же, слушая эти легкомысленные речи, действительно чувствовал себя, как Лютер, приехавший из своего глухого города в Рим, где ждал он найти сосредоточие благочестия, а нашёл только разврат и безбожие.
Тем временем хозяин “Жирных Петухов” усердно сменял опустевшие кварты полными, собеседники мои пили от чистого сердца, с ненасытимой жаждой молодости, а я пил, чтобы заглушить чувство стыда и неловкости перед самим собой, – и наша весёлая болтовня переходила понемногу в буйное веселие. Языки наши стали выговаривать слова не отчётливо, а в головах закружились розовые смерчи, от которых всё стало казаться приятным, милым и лёгким. Покинув темы о магах и о заклинаниях, перешли мы к беседам, более подходящим к состоянию нашей мыслительной способности.
Так, сначала поднялся у нас спор о преимуществах разных сортов вин: итальянского рейнфаля и испанского канарского, шпейерского генсфюссера и виртембергского эйльфингера, а также многих других, причём ученики Агриппы проявили себя знатоками не хуже монахов[xc]xc
О винах, распространённых в XVI в., см. современную книжку: “Vinc. Obsopocus. Vonn der Kunst zu trinken. Uebers. V. Georg Wicram. Freb. i. Br. 1537”. (Новое издание: Köln, 1891.)
[Закрыть]. Спор грозил перейти в драку, потому что Эммануэль кричал, что лучшее вино идёт из Истрии, и грозил разбить череп всякому, кто думает иначе; но всех пятерых примирил Аврелий, предложивший спеть песенку:
Стихи, должно быть, как голос Музы, успокоили всех; но через минуту поднялась другая ссора о том, где женщины лучше. Эммануэль опять выхвалял свою Италию и особенно дома веселия в Венеции, но Августин уверял, что нет места лучше Нюренберга, так как там недавно закрыли женский монастырь и все монахини перешли в публичные дома[xci]xci
“Закрыли женский монастырь, и все монахини перешли в публичные дома”. Подобный случай имел место в Нюренберге, в 1526 г.
[Закрыть]. Впрочем, спор вёлся безо всяких правил диспутов, и, когда я только упомянул, что был в Риме, Эммануэль пришёл в неистовый восторг, схватил меня в объятия и целовал, крича: “Он был в Италии! Слышите – он был в Италии!” Чтоб и в этом случае успокоить страсти, Аврелий предложил такое решение, что лучшие женщины – в Бонне, и что в этом надо немедленно удостовериться. Товарищи, с криками радости, согласились на доводы Аврелия и объявили, что никогда не видели более ловкого кводлибетария[xcii]xcii
“Кводлибетарий”. Раз в году, в средневековых университетах, весь артистический факультет, магистры, бакалавры и схоляры, с ректором и деканами во главе, собирались на главную словесную битву – disputatio de quodlibet [Диспут на любую заданную тему (лат.).]. Руководитель этого диспута назывался – quodlibetarius.
[Закрыть].
Запев какую-то весёлую песню, но не очень твёрдо стоя на ногах, отправились мы, под предводительством Аврелия, куда-то на другой край города, пугая мирных прохожих. Однако свежесть зимнего воздуха довольно скоро отрезвила меня, и, когда на одном повороте маленький Ганс сделал мне знак глазами, я тотчас его понял и поспешил последовать сигналу. Задуманная военная диверсия нам удалась счастливо, и скоро мы остались одни в пустынном переулке.
– Мне показалось, – сказал Ганс, – что вам не было заманчивым продолжать попойку, а я считаю такое времяпрепровождение и вредным, и бесполезным. Хотите, поэтому я вас провожу к вам домой?
Я ответил:
– Вы совершенно правы. Я вас благодарю и очень прошу в самом деле оказать мне услугу, потому что вино в этом городе, кажется, вдвое крепче, чем на всём свете, и без вас я не найду другой дороги, как в ближайший ров.
Маленький Ганс добродушно засмеялся и принял во мне самое близкое участие. Не только он проводил меня в мою гостиницу, но и уложил в постель, где тотчас же придавил меня мутный сон. А когда, спустя несколько часов, я проснулся, не совсем, конечно, освежённый, с сильной ещё головной болью, но с проветренным сознанием, – я увидел, что Ганс не покидал меня и заготовил мне какое-то питьё и ужин.
– Я – медик, – объяснил мне Ганс, – и не счёл хорошим покинуть больного в том виде, в каком вы находились.
Гансу было лет двадцать, а может быть, меньше[xciii]xciii
Ганс Вейер, или Жан Вир (немецкая его фамилия была Weyer, в латинской форме Wierus, во французской передаче Wier), род. в 1515 г., ум. в 1588. Те же соображения, которые автор “Повести” передаёт от его имени, были позднее им изложены в его сочинении: “De prestigiis daemonum et incantationibus ас veneficiis” (Базель, 1563). Основная мысль этого сочинения в том, что так называемые “ведьмы” суть больные женщины, которых надо лечить, а их судьи – палачи. Появление трактата Вира произвело сильное впечатление; за 14 лет трактат вышел в пяти изданиях и вызвал множество возражений, на которые Вир отвечал “Апологетической книгой” (“Liber apologeticus”). Особенно резко нападали на Вира инквизиторы М. Дель-Рио и Варфаломей Спина и знаменитый Ж. Бодэн (1530 – 1596), посвятивший в своём сочинении “Démonomanie des sorciers” особый отдел “Опровержение мнений Жана Вира”. Между прочим, в этой книге Бодэн доказывал несомненную связь Вира с дьяволом тем фактом, что в юности Вир водил на верёвке собаку Агриппы, которая была не кто иной, как дьявол. Ещё в XVI в. появился французский перевод основного сочинения Ж. Вира: Jean Wier. Histoires, disputes et discours des illusions et impostures des diables. Paris. 1579. Переиздание: Paris. 1885.
[Закрыть]. Он был невысок ростом и некрасив лицом, которому несколько смешной вид придавали кругловатые глаза навыкате под круто изогнутыми бровями, но молодое лицо изобличало ум и было приятно. В разговоре, который завязался у нас тотчас, этот безбородый юноша выказал проницательность, большие сведения в науках и даже знание жизни. И вот, под впечатлением минутного порыва, который управляет нашими поступками чаще, чем рука холодного соображения, а может быть, и не без влияния ещё не вполне миновавшего опьянения, я рассказал маленькому Гансу то, что утаил от его старших товарищей: зачем я приехал к Агриппе и вообще, что пришлось мне пережить за последние месяцы, умолчав, конечно, только об имени Ренаты и о нашем местопребывании. Надо, впрочем, в моё оправдание, вспомнить, что в течение долгого времени я не имел возможности ни с одним человеческим существом поговорить откровенно и что всё то мучительное, что испытывал я, оставалось в моей душе как некая тяжесть, давившая её и давно искавшая исхода.
Ганс выслушал мою длинную и страстную исповедь со вниманием, как врач принимает признания больного, и, после недолгого обдумывания, ответил мне так, говоря, словно наставник к младшему:
– Я не сомневаюсь в справедливости ни одного из ваших слов. Но вы, по-видимому, мало изучали медицину и, во всяком случае, не знаете новых и весьма замечательных открытий, сделанных в этой области. Я же был счастлив, имев руководителем по этой науке такого учёного, как наш учитель, который хотя и прекратил практику, но остаётся одним из величайших медиков своего века. Теперь мы знаем, что существует особая болезнь, которую нельзя признать помешательством, но которая близка к нему и может быть названа старым именем – меланхолия. Болезнь эта чаще, чем мужчин, поражает женщин, – существо более слабое, как показывает самое слово mulier[46]46
женщина (лат.).
[Закрыть], производимое Варроном от mollis, нежный. В состоянии меланхолии все чувствования бывают изменены под давлением особого флюида, распространившегося по всему телу, так что больные совершают поступки, которых нельзя объяснить никакой разумной целью, и бывают подвержены самым необъяснимым и самым быстрым сменам настроений. То они веселы, то печальны, то бодры, то безвольны до крайности, – и всё это безо всякой видимой причины. Точно так же без надобности они лгут: выдают себя не за то, что они есть, возводят сами на себя или на других вымышленные преступления, особенно же любят играть роль преследуемых, жертвы. Эти женщины искренно верят в свои рассказы и искренно страдают от призрачных бед: воображая, что одержимы демонами, они действительно мучатся и бьются в конвульсиях, причём заставляют так изгибаться своё тело, как это им невозможно сделать сознательно, и вообще своим воображением могут довести себя и до смерти. Из числа именно этих несчастных пополняются ряды так называемых ведьм, которых надо бы пользовать успокоительным питьём, но против которых папы издают буллы, а инквизиторы воздвигают костры. Я полагаю, что и вы повстречались с одной из подобных женщин. Конечно, она вам рассказала о своей жизни басню, и никакого графа Генриха не существовало никогда; позднее же, всеми доступными ей средствами, она стремилась к тому, чтобы остаться в ваших глазах необыкновенной и несчастной, за что, впрочем, никак нельзя её винить, так как тут действовала её болезнь.
Выслушав эту лекцию, я напомнил Гансу то, что рассказывал ему о своём полёте на шабаш и о нашем вызывании демона Анаэля, но Ганс возразил мне так:
– Пора бы перестать верить в такие бабьи сказки, как шабаш: помрачение чувств, воображение – вот что такое шабаш! Вы, конечно, были во власти сильного снотворного средства, которое дала вам ваша знакомая, и я тотчас скажу вам состав этого зелья: в него входило – масло, петрушка, паслен, волкозуб, ибунка, может быть, соки и других растений, но главными элементами были – трава, называемая итальянцами белладонна, затем белена и немного фиванского опиума. Составленная таким образом мазь, при втирании её в тело, всегда вызывает глубокий летаргический сон, в котором являются с большой яркостью видения тех вещей, о которых вы думали, засыпая. Некоторые медики уже делали опыты и заставляли женщин, которые почитали себя ведьмами, натираться волшебной мазью под своим присмотром. И что же? Оказывалось, что эти несчастные лежали простёртыми во сне на одном месте, хотя, проснувшись, с полным убеждением и повествовали разные небылицы о своих полётах и плясках. Точно так же нелепо верить, будто какие-то слова, халдейские или латинские, которые ничем не лучше наших немецких, и какие-то линии, называемые характерами, имеют власть над силами природы и Дьяволом. Я уверен, что в вашем опыте вызывания не что иное, как дым от курения приняли вы за образы демонов и что разбил у вас первую лампаду не один из злых духов, но та же ваша помощница, конечно находясь в припадке исступления.
На все эти рассуждения у меня тогда не нашлось возражений, как потому, что моя голова была утомлена в тот день, так и потому, что я отвык от учёных споров, и я стоял перед маленьким Гансом как противник, выронивший шпагу из рук, или как пристыженный ученик, которого наставник бьёт линейкой. Такое положение не помешало мне, однако, воздать должное остроумию доводов Ганса, и я тут же сказал ему, что, если он сумеет обосновать свои мнения и подкрепить их достаточным числом примеров, ему удастся написать очень примечательное и, может быть, полезное сочинение. И я ещё твёрдо надеюсь повстречать такую книгу, которая и сделает известным имя моего молодого друга – Иоганна Вейера.
Остаток вечера мы провели в беседе менее значительной, но исполненной всяческой приятности, ибо во всех областях, каких мы касались, проявлялся природный ум Ганса, его сметливость и ранняя начитанность. Для меня эта беседа имела значение немаловажное, ибо вывела меня из того круга мыслей, в котором я вращался, и напомнила мне, как смешно сводить судьбу человека к таинственной воле инфернальных сил. Прощаясь со мною, Ганс убедительно советовал мне прийти на следующий день к ним в дом, так как это был воскресный день и можно было ожидать, что Агриппа покинет свой кабинет. Я тоже согласился, что неприлично мне, оставив рекомендательное письмо, самому в доме не появиться, но после всего, что слышал я от учеников Агриппы, уже не мог ждать ничего важного для себя от встречи с ним. Эту вторую ночь в Бонне провёл я совсем не с такими весенними мечтами, как первую, и все мои пустоцветные надежды, словно от засухи, поникли головами к земле.
