Текст книги "Том 1. Стихотворения 1892-1909"

Автор книги: Валерий Брюсов

 
Он придет, обезумевший мир,
Который поэтом прославлен.
Будет сладостным ядом отравлен
Воздух и самый эфир.
 
 
С каждым мигом впивая отраву,
Обезумеют бедные дети земли:
Мудрецы – земледельцы – певцы – короли —
Звери – птицы – деревья – и травы.
 
 
Станут распускаться странные цветы,
Яркие как солнце, дышащие пряно,
Открывая к воздуху жаждущие рты.
Яркостью нежданной заблестев, поляны
Заструят томительный, жгучий аромат.
Птицы исступленные стаями взлетят,
Над блестящим городом и на месте диком
Замелькают с радостным, многосложным криком.
Островами новыми встанут в океане
Сонмы рыб, теснящихся в ярости желаний.
Разбегутся звери по полям и нивам,
Прыгая, кувыркаясь в полусне счастливом;
И на белой площади северной столицы
Будут ползать змеи и скакать тигрицы.
 
 
И люди, медленно пьянея,
Забудут скудные дела,
Как будто первая Астрея
В мир изнемогший снизошла.
 
 
Затихнут страшные машины
И фабрик резкие гудки,
И не подымет ни единый
Пилы, лопаты иль кирки.
 
 
Все будут в праздничных одеждах,
В полях, в пути, на площадях,
Твердя о сбывшихся надеждах,
Восторженно целуя прах.
 
 
И вдруг все станет так понятно:
И жизнь земли, и голос рек,
И звезд магические пятна,
И золотой наставший век.
 
 
Восстанут новые пророки,
С святым сияньем вкруг волос,
Твердя, что совершились сроки
И чаянье всемирных грез!
 
 
И люди все, как сестры-братья,
Семья единого отца,
Протянут руки и объятья,
И будет радость без конца.
 
 
Земля, как всегда, не устанет кружиться,
Вкушая то знойного света, то ночи,
Но снами никто не захочет упиться,
И будут во мраке восторженней очи.
В полярных пустынях, в тропических чащах,
В открытых дворцах и на улицах шумных
Начнутся неистовства сонмов кипящих,
Пиры и веселья народов безумных.
Покорные тем же властительным чарам,
Веселые звери вмешаются в игры,
И девушки в пляске прильнут к ягуарам,
И будут с детьми как ровесники тигры.
Безмерные хоры и песен и криков,
Как дымы, подымутся в небо глухое,
До божьих подножий, до ангельских ликов,
Мирам славословя блаженство земное.
 
 
Дыханьем, наконец, бессильно опьянев,
Где в зимнем блеске звезд, где в ярком летнем
свете,
Возжаждут все любви – и взрослые и дети —
И будут женщины искать мужчин, те – дев.
И все найдут себе кто друга, кто подругу,
И сил не будет им насытить страсть свою,
И с Севера на Юг и вновь на Север с Юга
Помчит великий вихрь единый стон: «Люблю!»
И звери меж людей на тех же камнях лягут,
Ласкаясь и любясь, визжа и хохоча,
На ступенях дворцов, у позабытых пагод,
В раздолии полей, близ моря, у ключа.
И странные цветы живыми лепестками
Засыплют, словно снег, лежащие тела.
И будет в яркий день лазурь гореть звездами,
И будет ночи мгла, как знойный час, тепла.
Среди чудовищных видений и фантазий,
Среди блуждающих и плоть принявших снов
Все жившее замрет в восторженном экстазе
И Смерть закинет сеть на свой последний лов.
Ничто не избежит своей судьбы блаженной,
Как первые в раю – последние уснут…
И ангел вострубит над смолкнувшей вселенной,
Все тысячи веков зовя на общий суд.
 

1903

1

 
Ассура край постигло наводненье,
Погибли севы, смытые водой,
Хирели, влагой пьяные, растенья.
 
 
Народ стонал, ошеломлен бедой,
И яростно все требовали чуда,
Теснясь во храм с надеждой и враждой.
 
 
Дымилась жертв обугленная груда,
Всходили дымы факелов и свеч,
Не молкли день и ночь стенанья люда…
 
 
Сам царь пришел свою свечу возжечь,
И вот, в благом присутствии владыки,
Верховный жрец к народу начал речь:
 
 
«Так говорит Ассур. Грехи велики
Народа, позабывшего богов.
Что мне ответить на мольбы и крики?
 
 
Они для брашен берегут тельцов,
А мне – лишь дым. Им – соки винограда,
Мне – выжимки. Мне – кровь, им – весь улов.
 
 
Но я, как сто волков, найду на стадо;
Как вихрь пустынь, засыплю их поля!
Несите жертв. Я – бог! Мне много надо!
 
 
Двенадцатую долю уделя
От всех избытков, да сберутся в храме,
Посыпав главы пеплом и моля.
 
 
Быть может, тронусь я тогда мольбами.
Внемлите. Так рабам вещает Бэл:
Прекраснейшую девушку меж вами
 
 
Найдите. Стыд ее да будет цел.
Ее лицо – цветов весенних краше,
Ее хребет – как снег нагорный, бел.
 
 
Тогда вином наполните две чаши,
И в замкнутом покое храмовом,
Где башни верх, поставьте ложе наше,
 
 
Да нас никто не видит в зале том,
Да мы никем услышаны не будем,
И я тогда, в наитии благом,
Как девы муж, явлюсь, быть может, людям!»
 

2

 
Утром ее убирали к венцу,
Умащали ей стан ароматами.
Как подошли ей цейлонские перлы к лицу,
Как она выросла сразу под тканями пышно-богатыми!
 
 
Очи ей черными сделал пылающий юг,
Дева Астарта ее одарила своими пристрастьями.
Как обозначились выгибы девственных рук
Под золотыми запястьями!
 
 
Ею отпразднован только тринадцатый праздник весны:
Годы – так тихо невинные.
В черные косы ее вплетены
Нити из жемчуга длинные…
 
 
Еще вчера, еще недавно
Она пасла свои стада,
Как серна в поле, своенравна,
Как барс, упряма и горда.
 
 
Ее младенческое тело
Еще не знало стрел страстей,
И в очи юношей глядела
Она с небрежностью детей.
 
 
И даже сон мечтой греховной
Еще не смел ее смутить,
И дни ее мелькали ровно,
Как бусы нижутся на нить.
 
 
Она сегодня – невеста Бэла,
Она сегодня войдет во храм,
Чтоб богу Солнца доверить тело.
 
 
Она сегодня, под звон напева,
Под звуки бубнов, войдет во храм,
Глядя стыдливо, еще как дева.
 
 
Еще сегодня, тропой горящей,
Бог беспощадный войдет во храм,
Как муж поникнет над лоном спящей.
 
 
Она сегодня рабой дрожащей
Познает бога… Идет во храм
Бог лучезарный, бог пепелящий!
 

3

 
Таинственно уединен покой
На выси храма, странный, с гробом схожий;
Там окон нет, и беспредельной тьмой
Окружено единственное ложе.
 
 
Она не спит, она глядит во тьму,
Рукой прижав ко грудям ожерелья,
И ждет, дрожа, бессветного, к кому
Пришла на свадебное новоселье.
 
 
Но зной томит; с курильниц аромат
Встает, томя и взоры и движенье;
Уже ресницы длинные дрожат,
Уже в коленях детских онеменье.
 
 
Что будет? В тишине взгремит ли гром?
Прольется ль в сумрак дождь змеистых молний?
Молчи! Встречай грядущего лицом,
Пред родиной святой обет исполни!
 
 
Тот будет ли могуч, как дикий бык?
Навалится ль, как пламенная груда?
Она, слабея, подавляет крик,
Дрожит в дремоте, в предвкушеньи чуда…
 
 
Иль будет он, как свет небесный, тих,
Прекрасный юноша, с очами лани?
Чу! смутный стук! Ужель грядет жених?
Она – в бреду от страха и желаний…
 
 
Припасть к нему! Нет, скрыться, умереть,
Не быть! Не надо, ничего не надо!
На мысли странная ложится сеть,
В безвольных членах странная услада.
 

4

 
Он сошел не в лучах огневого венца,
Ты во мраке его не узнала лица,
В тишине его голоса ты не слыхала.
Было страшно и сладко, и много и мало.
Было ль это свершенье священных надежд?
Чьи-то руки коснулись пурпурных одежд,
Чье-то тело коснулось бессильного тела,
И в объятьях внезапных ты вся холодела,
И не знала, где боль, и не знала, где стыд.
Поцелуи томили окраску ланит,
На руках колыхало объятье запястья,
И страданья, сливаясь с безмерностью счастья,
Повторялись и жгли, наполняя всю ночь…
Ты не знала, когда удалился он прочь,
Ты очнулась одна на таинственном ложе,
В этой спальне глухой, на могилу похожей,
Две лампады, горя, озаряли покой…
В сердце – стыд, в мыслях – бред, в теле – зной.
И, томясь отвращеньем иль чистой любовью,
Ты смотрела на пояс, забрызганный кровью.
 

5

 
И в то же утро солнце пронизало,
Победное, губительный туман.
Вода с полей, открыв посевы, спала.
 
 
Опять спеша в родимый океан,
В свое русло везде вошли потоки,
И был весь мир лучами осиян.
 
 
Жрецы богов, надменны и жестоки,
Считали в храмах груды серебра
И на камнях свои чертили строки;
 
 
А люди, вопиявшие вчера,
Несли свои благодаренья богу
За то, что счастья вновь пришла пора.
 
 
Толпа теснилась к царскому чертогу
В желаньи видеть ту, что их спасла, —
И деву Бэла вывели к порогу.
 
 
Она была робка и не светла,
Ее томили царские наряды,
И лишь горела кос ее смола.
 
 
Стремились к ней восторженные взгляды,
Кричали все: «Тебя избрал сам Бэл!»
А с крыши храма, там, где колоннады
 
 
Скрывали дверь в святилище, смотрел
Жрец младший Солнца. Пламенные очи
Его – казались остриями стрел:
 
 
Он вспоминал о тайнах грешной ночи.
 

1903

Старое Село

Stephanos (1904–1905)

Вячеславу Иванову, поэту, мыслителю, другу

Посвящение

 
Когда впервые, в годы блага,
Открылся мне священный мир
И я со скал Архипелага
Заслышал зов истлевших лир,
 
 
Когда опять во мне возникла
Вся рать, мутившая Скамандр,
И дерзкий вскормленник Перикла,
И завершитель Александр, —
 
 
В душе зажглась какая вера!
С каким забвением я пил
И нектар сладостный Гомера,
И твой безумный хмель, Эсхил!
 
 
Как путник над разверстой бездной,
Над тайной двадцати веков,
Стремил я руки бесполезно
К былым теням, как в область снов.
 
 
Но путь был долог, сердце слепло,
И зоркость грез мрачили дни,
Лишь глубоко под грудой пепла
Той веры теплились огни.
 
 
И вот, в столице жизни новой,
Где всех стремящих сил простор,
Ты мне предстал: и жрец суровый,
И вечно юный тирсофор!
 
 
Как странен в шуме наших споров,
При нашей ярой слепоте,
Напев твоих победных хоров
К неумиравшей красоте!
 
 
И нашу северную лиру
Сведя на эолийский звон,
Ты возвращаешь мне и миру
Родной и близкий небосклон!
 

16 ноября 1903

Вечеровые песни

De la musique avant toute chose.

P. Verlaine [17]17
Музыки прежде всего.  П. Верлен (фр.).


[Закрыть]

 
Поблек предзакатный румянец.
На нитях серебряно-тонких
Жемчужные звезды повисли,
Внизу – ожерелье огней,
И пляшут вечерние мысли
Размеренно-радостный танец
Среди еле слышных и звонких
Напевов встающих теней.
 
 
Полмира, под таинством ночи,
Вдыхает стихийные чары
И слушает те же напевы
Во храме разверстых небес.
Дрожат, обессилевши, девы,
Целуют их юноши в очи,
И мучат безумных кошмары
Стремительным вихрем чудес.
 
 
Вам всем, этой ночи причастным,
Со мной в эту бездну глядевшим,
Искавшим за Поясом Млечным
Священным вопросам ответ,
Сидевшим на пире беспечном,
На ложе предсмертном немевшим,
И нынче, в бреду сладострастном,
Всем зачатым жизням – привет!
 

17–19 февраля 1904

 
Воздух становится синим,
Словно разреженный дым…
Час упоительно мирный
Мы успокоенно минем,
Близясь к часам роковым.
 
 
Выгнулся купол эфирный;
Движется мерно с востока
Тень от ночного крыла;
В бездне бездонно-глубокой
Все откровенное тонет,
Всюду – лишь ровная мгла.
 
 
Морю ли ставить препоны
Валом бессильных огней?
Черные всадники гонят
Черных быков миллионы, —
Стадо полночных теней!
 

Февраль 1904

День вечерел. Мы были двое.

Ф. Тютчев

 
Помню вечер, помню лето,
Рейна полные струи,
Над померкшим старым Кёльном
Золотые нимбы света,
В этом храме богомольном —
Взоры нежные твои…
 
 
Где-то пели, где-то пели
Песню милой старины.
Звуки, ветром тиховейным
Донесенные, слабели
И сливались, там, над Рейном,
С робким ропотом волны.
 
 
Мы любили! мы забыли,
Это вечность или час!
Мы тонули в сладкой тайне,
Нам казалось: мы не жили,
Но когда-то Heinrich Heine
В стройных строфах пел про нас!
 

6 марта 1904

 
Вдоль тихого канала
Склоняют ветви ивы.
Дорога льнет к воде,
Но тени торопливы,
И чу! ночная птица
Кричит привет звезде.
 
 
Вдоль тихого канала
Проходит вереница
Поникших белых дев.
Они идут устало,
Закрыв вуалью лица
И стан фатой одев.
 
 
Из тихого канала,
Как белые громады,
Встают ряды коней,
И всадники их рады
Дышать вечерней влагой,
Спешат скорей, скорей!
 
 
Вдоль тихого канала
Летят лихой ватагой
И манят дев с собой,
Им руки простирают —
И белый плащ свивают
С их белою фатой!
 

1903

 
Вьет дорога на деревни
Зеленеющим овсом,
И поет мне голос древний,
Колокольчик, о былом.
 
 
Словно в прошлое глядится
Месяц, вставший над рекой,
И янтарный лик двоится:
Он и тот же, и другой.
 
 
Снова смутное бряцанье,
Вновь и вечер, и овес,
Лишь одни воспоминанья
Я живыми не донес.
 
 
Как в тумане все поблекло,
На минувших годах тень…
Так едва мерцают стекла
Удаленных деревень.
 
 
Все темнее. Кто томится
В смутной песне под дугой?
Словно в прошлое глядится
Лик янтарный над рекой.
 

1904

 
Над бредом предзакатных марев,
Над трауром вечерних туч,
По их краям огнем ударив,
Возносится последний луч.
 
 
И, глуби черные покинув,
В лазурный день из темноты
Взлетает яркий рой павлинов,
Раскрыв стоцветные хвосты.
 
 
А Ночь, охотник с верным луком,
Кладет на тетиву стрелу.
Она взвилась с протяжным звуком,
И птица падает во мглу.
 
 
Весь выводок сразили стрелы…
От пестрой стаи нет следа…
На Запад, слепо потемнелый,
Глядит Восточная Звезда.
 

16 апреля 1904

 
Целит вечернее безволие
Мечту смятенную мою.
Лучей дневных не надо более,
Всю тусклость мига признаю!
 
 
Пускай темнеют дали синие,
Я не зажгу во тьме свечи:
В душе ни смеха, ни уныния…
Ты, голос памяти, – молчи!
 
 
Обвили сладостными платами
Мне тени дышащую грудь.
Нависла сводами и скатами
Над взором тягостная муть.
 
 
Идут часы – мгновенья серые,
Царит всевластно темнота…
Иль позабыт во мгле пещеры я,
И все, что было, – лишь мечта?
 
 
Иль я лишь прах, во гробе тающий,
Я – чей-то призрак в бледной мгле,
К давно минувшему взывающий
И всем безвестный па земле!
 

1904

 
Вечер мирный, безмятежный
Кротко нам взглянул в глаза,
С грустью тайной, с грустью нежной…
И в душе под тихим ветром
Накренились паруса.
 
 
Дар случайный, дар мгновенный,
Тишина, продлись! продлись!
Над равниной вечно пенной,
Над прибоем, над буруном,
Звезды первые зажглись.
 
 
О, плывите! о, плывите!
Тихо зыблемые сны!
Словно змеи, словно нити,
Вьются, путаются, рвутся
В зыби волн огни луны.
 
 
Не уйти нам, не уйти нам
Из серебряной черты!
Мы – горим в кольце змеином,
Мы – два призрака в сияньи,
Мы – две тени, две мечты!
 

4–6 февраля 1905

 
Как любил я, как люблю я эту робость первых встреч,
Эту беглость поцелуя и прерывистую речь!
 
 
Как люблю я, как любил я эти милые слова, —
Их напев не позабыл я, их душа во мне жива.
 
 
Я от ласковых признаний, я от нежных просьб отвык,
Стал мне близок крик желаний, страсти яростный язык,
 
 
Все слова, какие мучат воспаленные уста,
В час, когда бесстыдству учат – темнота и нагота!
 
 
Из восторгов и уныний я влекусь на голос твой,
Как изгнанник, на чужбине услыхавший зов родной.
 
 
Здесь в саду, где дышат тени, здесь, где в сумраке светло,
Быстрой поступью мгновений вновь былое подошло.
 
 
Вижу губы в легкой сети ускользающих теней.
Мы ведь дети! все мы дети, мотыльки вокруг огней!
 
 
Ты укрыла, уклонила в темноту смущенный взгляд…
Это было! все, что было, возвратил вечерний сад!
 
 
Страсти сны нам только снятся, но душа проснется вновь,
Вечным светом загорятся – лишь влюбленность!
лишь любовь!
 

1904

 
Ветер печальный,
Многострадальный,
С лаской прощальной
Ветви клоня,
Свеял хрустальный
Дождь на меня.
 
 
Тенью зеленой
Лип осененный,
Я, окропленный
Майским дождем, —
Жрец, преклоненный
Пред алтарем.
 
 
День миновавший,
Свет отснявший,
Дождь пробежавший, —
Гимн этот – вам!
Вечер наставший,
Властвуй, как храм!
 
 
Ливень весенний
Смолк. Без движений
Первые тени
В тихой дали.
Час примирений
С миром земли!
 

10 мая 1905

На Сайме

Тебя полюбил я, красавица нежная…

Вл. Соловьев

 
Меня, искавшего безумий,
Меня, просившего тревог,
Меня, вверявшегося думе
Под гул колес, в столичном шуме,
На тихий берег бросил Рок.
 
 
И зыби синяя безбрежность,
Меня прохладой осеня,
Смирила буйную мятежность,
Мне даровала мир и нежность
И вкрадчиво влилась в меня.
 
 
И между сосен тонкоствольных,
На фоне тайны голубой,
Как зов от всех томлений дольных,
Залог признаний безглагольных, —
Возник твой облик надо мной!
 

1905

Rauha

 
Желтым шелком, желтым шелком
По атласу голубому
Шьют невидимые руки.
К горизонту золотому
Ярко-пламенным осколком
Сходит солнце в час разлуки.
 
 
Тканью празднично-пурпурной
Убирает кто-то дали,
Расстилая багряницы,
И в воде желто-лазурной
Заметались, заблистали
Красно-огненные птицы.
 
 
Но серебряные змеи,
Извивая под лучами
Спин лучистые зигзаги,
Беспощадными губами
Ловят, ловят все смелее
Птиц, мелькающих во влаге!
 

1905

Rauha

 
В дали, благостно сверкающей,
Вечер быстро бисер нижет.
Вал, несмело набегающий,
С влажной лаской отмель лижет.
 
 
Ропот ровный и томительный,
Плеск беспенный, шум прибоя,
Голос сладко-убедительный,
Зов смиренья, зов покоя.
 
 
Сосны, сонно онемелые,
В бледном небе встали четко,
И над ними тени белые
Молча гаснут, тают кротко.
 

1905

Rauha

 
Мох, да вереск, да граниты…
Чуть шумит сосновый бор.
С поворота вдруг открыты
Дали синие озер.
 
 
Как ковер над легким склоном
Нежный папоротник сплел.
Чу! скрипит с протяжным стоном
Наклоненный бурей ствол.
 
 
Сколько мощи! сколько лени!
То гранит, то мягкий мох…
Набегает ночь без тени,
Вея, словно вещий вздох.
 

1905

Rauha

 
Я – упоен! мне ничего не надо!
О, только б длился этот ясный сон,
Тянулись тени северного сада,
Сиял осенне-бледный небосклон,
 
 
Качались волны, шитые шелками,
Лиловым, красным, желтым, золотым,
И, проблистав над синью янтарями,
Сгущало небо свой жемчужный дым,
 
 
И падало безумье белой ночи,
Прозрачной, призрачной, чужой – и ты,
Моим глазам свои вверяя очи,
Смущаясь и томясь, искала б темноты!
 

1905

Rauha

 
Мы в лодке вдвоем, и ласкает волна
Нас робким и зыбким качаньем.
И в небе и в нас без конца тишина,
Нас вечер встречает молчаньем.
 
 
И сердце не верит в стране тишины,
Что здесь, над чертогами Ато,
Звенели мечи, и вожди старины
За сампо рубились когда-то.
 
 
И сердце не верит, дыша тишиной,
Ласкательным миром Суоми,
Что билось недавно враждой роковой
И жалось в предсмертной истоме.
 

11 сентября 1905

Rauha

 
Голубое, голубое
Око сумрачной страны!
Каждый день ты вновь иное:
Грезишь, пламенное, в зное,
В непогоду кроешь сны.
 
 
То, в свинцовый плащ одето,
Сосны хмуришь ты, как бровь;
То горишь лучами света,
От заката ждешь ответа,
Все – истома, все – любовь!
 
 
То, надев свои алмазы,
Тихим ропотом зыбей
Ты весь день ведешь рассказы
Про народ голубоглазый,
Про его богатырей!
 

1905

Rauha

 
Воздух живительный, воздух смолистый
Я узнаю.
Свет не слепит, упоительный, чистый,
Словно в раю.
 
 
Узкой тропинкой к гранитам прибрежным
Вышел, стою.
Нежу простором, суровым и нежным,
Душу мою.
 
 
Сосны недвижны на острове, словно
В дивном краю.
Тихие волны лепечут любовно
Сказку свою.
 
 
Вот где дозволило божье пристрастье
Мир бытию!
Веет такое же ясное счастье
Только в раю.
 

1905, 28 мая 1908

Rauha

Правда вечная кумиров

Познал ты правду вечную кумиров.

Ив. Коневской

 
Небо четко, небо сипе,
Жгучий луч палит поля;
Смутно жаждущей пустыней
Простирается земля;
 
 
Губы веющего ветра
Ищут, что поцеловать…
Низойди в свой мир, Деметра,
Воззови уснувших, мать!
 
 
Глыбы взрыхленные черны,
Их вспоил весенний снег.
Где вы, дремлющие зерна,
Замышляйте свой побег!
 
 
Званы вы на пир вселенной!
Стебли к солнцу устремя,
К жизни новой, совершенной,
Воскресайте, озимя!
 
 
И в душе за ночью зимней
Тоже – свет, и тоже – тишь.
Что ж, душа, в весеннем гимне
Ты проснуться не спешишь?
 
 
Как засеянное поле,
Простираются мечты,
И в огнистом ореоле
Солнце смотрит с высоты.
 
 
Брошен был порой осенней
И в тебя богатый сев, —
Зерна страсти и мучений,
Всколоситесь, как напев!
 
 
Время вам в движеньях метра
Прозвучать и проблистать.
Низойди в свой мир, Деметра,
Воззови к уснувшим, мать!
 

1904

Ева

 
Адам! Адам! приникни ближе,
Прильни ко мне, Адам! Адам!
Свисают ветви ниже, ниже,
Плоды склоняются к устам.
 

Адам

 
Приникни ближе, Ева! Ева!
Темно. Откуда темнота?
Свисают ветви справа, слева,
Плоды вонзаются в уста.
 

Ева

 
Адам! Адам! кто ветви клонит?
Кто клонит, слабую, меня?
В певучих волнах тело тонет,
Твои – касанья из огня!
 

Адам

 
Что жжет дыханье, Ева! Ева!
Едва могу взглянуть, вздохнуть…
Что это: плод, упавший с древа,
Иль то твоя живая грудь?
 

Ева

 
Адам! Адам! я – вся безвольна…
Где ты, где я?., все – сон иль явь?
Адам! Адам! мне больно, больно!
Пусти меня – оставь! оставь!
 

Адам

 
Так надо, надо, Ева! Ева!
Я – твой! Я – твой! Молчи! Молчи!
О, как сквозь ветви, справа, слева,
Потоком ринулись лучи!
 

Ева

 
Адам! Адам! мне стыдно света!
О, что ты сделал? Что со мной?
Ты позабыл слова запрета!
Уйди! уйди! дай быть одной!
 

Адам

 
Как плод сорвал я, Ева, Ева?
Как раздавить его я мог?
О, вот он, знак Святого Гнева, —
Текущий красный, красный сок.
 

Январь 1905

Орфей

 
Слышу, слышу шаг твой нежный,
Шаг твой слышу за собой.
Мы идем тропой мятежной,
К жизни мертвенной тропой.
 

Эвридика

 
Ты – ведешь, мне – быть покорной,
Я должна идти, должна…
Но на взорах – облак черный,
Черной смерти пелена.
 

Орфей

 
Выше! выше! все ступени,
К звукам, к свету, к солнцу вновь!
Там со взоров стают тени,
Там, где ждет моя любовь!
 

Эвридика

 
Я не смею, я не смею,
Мой супруг, мой друг, мой брат!
Я лишь легкой тенью вею,
Ты лишь тень ведешь назад.
 

Орфей

 
Верь мне! верь мне! у порога
Встретишь ты, как я, весну!
Я, заклявший лирой – бога,
Песней жизнь в тебя вдохну!
 

Эвридика

 
Ах, что значат все напевы
Знавшим тайну тишины!
Что весна, – кто видел севы
Асфоделевой страны!
 

Орфей

 
Вспомни, вспомни! луг зеленый,
Радость песен, радость пляск!
Вспомни, в ночи – потаенный
Сладко-жгучий ужас ласк!
 

Эвридика

 
Сердце – мертво, грудь – недвижна.
Что вручу объятью я?
Помню сны, – но непостижна,
Друг мой бедный, речь твоя.
 

Орфей

 
Ты не помнишь! ты забыла!
Ах, я помню каждый миг!
Нет, не сможет и могила
Затемнить во мне твой лик!
 

Эвридика

 
Помню счастье, друг мой бедный,
И любовь, как тихий сон…
Но во тьме, во тьме бесследной
Бледный лик твой затемнен…
 

Орфей

 
– Так смотри! – И смотрит дико,
Вспять, во мрак пустой, Орфей.
– Эвридика! Эвридика! —
Стонут отзвуки теней.
 

1903, 10–11 июня 1904