Текст книги "Рассказы вагонной подушки"

Автор книги: Валерий Зеленогорский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Диалоги двух полюсов

Ираида Платоновна плакала навзрыд. Только что позвонил Фима и сказал, что не придет, жена загрипповала.

В духовке томилась баранья нога, в холодильнике стыла водка. Одетая во все новое, плакала Ираида.

Ефим был ее последним другом. Ей уже пятьдесят, ждать, когда выздоровеет его жена, никакого здоровья не хватит, каждый день стоит года. Ефим не может, а Ираида может ждать неделю и получить за два часа до встречи такой удар. Сколько таких ударов у нее впереди, даже думать не хочется. Она стала накрывать на стол – не пропадать же продуктам.

Через десять минут стол сиял. Серебро, салфетки и старая посуда из бабушкиного сервиза, мерцающая в свете свечей. О еде говорить нечего – хозяйка была мастерицей, сколько желудков мужчин нашли дорогу к ее столу, ну а потом и к телу.

Она налила себе рюмочку холодной водочки, зажмурилась и выпила за своего папу, образцового мужчину и ангела-хранителя.

Папа умер два года назад, попал в лапы к женщине, которая его убила. Сначала она увела его от мамы, увезла на дачу в Малаховку, потом покрестила и стала кормить сырыми овощами. Он бегал с ней по оврагам, купался в пруду в Быкове и умер. Ведьма его тайно похоронила, даже не сообщив дочери.

А когда-то папа был совсем другим: он руководил большим гастрономом на Таганке, сидел в белом колпаке и шелковом халате в кабинете, и там всегда толпился народ.

Они сидели у папы в приемной, как у академика, и он их принимал, а потом давал по громкой связи команду Маше или Даше обслужить клиента по высшему разряду.

Клиент шел в подвал, там ловкие люди укладывали деликатесы в папиросную бумагу и пакеты, и клиент уходил с радостью, благодаря папу, как бога, за дары земные.

Папу боготворили и академики, и народные артисты, он был нужен всем. Закончив прием до обеда, он запирался в кабинете с группой товарищей, приглашенных на обед, и обедал часа три. Обед готовила ему тут же в магазине повар из «Националя», оформленная грузчиком. Она сама заезжала на рынок, все покупала и готовила.

Ираида помнила, что в кабинете папы всегда были свежие фрукты и марочный коньяк, на стене висела картина – схема разделки туши, под номерами были указаны части – «антрекот», «шейка» и т. д.

Схема была выполнена уральскими самоцветами и сияла, как космическая съемка Уральских гор. Ираида долго не могла есть антрекот – он на схеме был изумрудного цвета. До сих пор она ест только рыбу, изумрудное мясо ей так и не пошло, так же, как и мраморное.

Папа был золотой, ничего не запрещал, ни в чем не отказывал, но она знала, как себя надо вести порядочной девушке, и папу не подвела ни разу.

А он подвел, связался на старости лет с дрянью, которая свела его в могилу, опоила, осурочила, приворожила – вот он попал в лапы ее гадкие. Свела в гроб и живет теперь на их старой даче, где жила счастливо семья благородных людей, а теперь туда ни ногой. Сука там живет по завещанию с дочкой своей, мнут цветы, посаженные мамой, ушедшей еще до папы – не смогла перенести его ухода к той твари, разрушившей семью.

Сама Ираида замужем была три раза, все три раза удачно. Все мужья потом растворились по разным причинам: один ушел к другу по театральному коллективу, второй ушел в секту в тайге, где строит до сих пор храм Веры, женщины из налоговой, возомнившей себя пророком после напряженной работы по взиманию недоимок. Вера ушла в тайгу от силовых органов и увела своих недоплательщиков, как Моисей.

Третий муж просто умер от передозировки виагры, которой злоупотреблял из-за настойчивых просьб Ираиды. Она схоронила бедолагу и стала вдовой, готовой в новое плавание, как в песне Вани Кононова «Катерок»: «Рядом, рядом омуты и мели, мы до них добраться не сумели…»

Так вот, Ираида окунулась в эти омуты, понимая, что скоро окажется на мели.

Она уже выпила три рюмки и стала анализировать «это» – так она называла свое либидо. Женщина она была скромная, в пору сексуальной революции в мире она была маленькой, говорить о том, что беспокоит ниже пояса, было не принято, и она остановилась с тех пор на том, что «это» ее не беспокоит. Хотя по правде, она об этом всегда думала, даже в начальной школе «это» уже стало говорить ей, что его голос тоже надо учитывать в диалоге с холодной головой.

Первый конфликт головы и «этого» возник на выпускном балу в школе на Больших Каменщиках. Там был мальчик, которого все хотели. Он на сверстниц не смотрел, он весь девятый и десятый смотрел только между ног учителя химии – молодой аспирантки. И она два года растлевала лучшего мальчика школы на глазах у педколлектива и беспечного родительского комитета.

На выпускном вечере мальчик увидел Ираиду в почти свадебном платье. Что-то на него нашло, и он решил лишить ее невинности, потренироваться, так сказать, на ней, сейчас бы сказали – сделать тест-драйв, вот такие сейчас времена.

Ираида была безумна в тот вечер. Такая удача свалилась ей на голову, как яблоко Ньютону; она занималась в ту пору с репетитором по физике, и другого сравнения ей в голову не приходило.

Она пила шампанское из горла и за свои слова не отвечала; после салюта все разбрелись, мальчик стал активнее и повел ее на улицу Гончарную в квартиру своей бабушки для приведения приговора в исполнение.

Но перед домом Ираида застопорила, холодный разум стал стучать колоколом, что идти не надо, время не пришло. Что она предъявит будущему мужу, что скажет папа? «Это» говорило другое: «иди, он хороший, он будет настоящий первый, я его чувствую, он очень хороший, я его ощущаю. Не слушай голову, она ничего не понимает, у нее нет моей глубины. Мой генетический опыт говорит, что он подходит, поверь мне, потом будешь жалеть».

«А сердце? Как с ним быть?» – промямлила Ираида вслух. Мальчик стал говорить, что его сердце принадлежит ей. Голова стала бурно возражать: «Он все врет, он просто хочет тебя, а потом ты будешь страдать». «Чепуха, – возразило «это», – сердце просто насос, гоняющий кровь, у насоса не может быть своего мнения, надо брать этого мальчика, он сделает все нежно и бережно, от таких предложений не отказываются», – и, усилив пульс, «это» загнало Ираиду в квартиру.

Там все должно было случиться. Голова от вина, дополнительно употребленного, отключилась, «это» вступило в свои права, но зазвонил телефон, и мальчик передал Ираиде трубку. Мама приказала спуститься, и Ираида, смирившись, сошла с дивана, где оставались только мгновения до желанного.

Так в первый раз голова победила «это».

Потом, уже в институте, все случилось буднично и серо. «Это» как в воду глядело: мальчик на сеновале в деревне, в антисанитарных условиях, отнял лелеемое, а взамен ничего. Жаль, все могло быть иначе.

Потом был первый муж, «артист московских театров» – так он себя называл. Он правда где-то играл маленькие роли, все время спал днем, а ночью репетировал. Ираида любила его, но он все репетировал и доигрался до того, что ушел к режиссеру.

Первый муж ушел, а она плакала, стыдно было перед родственниками; муж ушел к другому, не к бабе какой-нибудь.

В диалоге двух полюсов мнение было едино: невелика потеря, если он не оценил Ираиду, скатертью катись, содомит, порядочной женщине не пара, пусть ищет вдохновения со старым козлом, пусть теряет свое лицо на чужой подушке, где роль его одна – стоять на четырех лапах.

Второго мужа Ираида нашла в гостях у подруги из клиники пластической хирургии. Он был пациентом, богатый чиновник, торгующий местами для мусорных полигонов, человек скромный, но преданный. До капитализма мусора было мало, продуктов было мало и вещей тоже, а потом мусор пошел лавиной, и в сорок чиновник стал мусорным королем, распух от денег и стал о себе совсем другого мнения. Раньше его никто не уважал, он сам себя не уважал, но люди, приходившие к нему за помощью, его переубедили: «Иван Иванович, вы у нас такой». И он поверил, старую жену метлой выгнал, а сам переехал в домик площадью метров восемьсот и зажил как султан. Девушек брал таких, что дух захватывало, но однажды услышал, как очередная звонила предыдущей и сказала, что он жирный козел и урод.

Он все понял и занялся собой.

Сначала нарастил в «Реал транс хайер» шевелюру, потом отжал жир из жопы и живота-подушки, потом личный тренер накачал ему грудь и руки. Иван Иванович постоянно делал лимфодренаж и свои тонкие губы превратил в пухлые. Все это в сочетании с искусно сделанной ямочкой на неволевом подбородке выглядело неотразимо. Пара познакомилась на шоколадном обертывании – лежали рядом и пили овощные смеси. Родство душ с телами стоимостью полмиллиона долларов объединило Ираиду и Ивана Ивановича, и из клиники они вышли вместе, пахнущие и думающие одинаково.

Прожили они недолго, но счастливо. Не доглядела она, ушел он от нее через год к бабе из налоговой. У Ираиды от папы машина была «беха» старая. Забыла Ираида о ней, а налоговая вспомнила и прислала транспортный налог за десять лет, и ненаглядный пошел разбираться и разобрался, так разобрался, что сука эта налоговая увидела мужичка ладного и запутала его, взяла гиперсексуальностью. У нее мужики редко были, вот она и творила с ними, как в последний раз, а Ираидин дурачок повелся, подумал, что большим героем стал, и сошел с ума и сбежал от нее ночью темной, когда сука эта по телефону ему минет делала.

Еще она с темными силами водилась, плела ему, что в тайгу хочет уйти, храм Веры строить и жить в том храме, и силу брать из космоса, и жить вечно.

Дурачок с работы хлебной ушел, деньги дал на храм и стал четвертым наложником во втором круге обретших бессмертие. Он в тайге уже с ней не жил, жил со своими посвященными, работал на разных работах и молился на свою Веру Ивановну, которая многих недоплательщиков увела в тайгу, предварительно переведя их активы в доход храма собственного имени.

Сама Вера жила как золотая рыбка, и много стариков и молодых исполняли любое ее желание.

Ираида долго потом размышляла, чем Вера брала мужиков – красоткой она не была, умом не блистала, в сорок лет была просто старшим инспектором, а тут поперло – какое тайное знание ей помогло, где она выпила зелье, из какой чаши?

Ответ нашелся просто, как кошелек, лежащий на столе, – ты ищешь его в старой шубе и готова вскрывать паркет, а он вот, лежит прямо перед глазами.

Эта серая мышка однажды легла на диван и стала анализировать «это».

Отчаянная мысль пришла к ней со страшной очевидностью. Она всегда считала себя недостойной большой любви, считала, что ей нужно жить по совести и по справедливости, играть не по правилам ей было не суждено – так она до тех пор считала.

Не верила в себя, а потом вспомнила, что мама с папой не зря дали ей такое судьбоносное имя – Вера, и она решила все изменить. Достала из шкатулки карточку с телефоном – на ней был только телефон, без имени и организации.

Когда-то, еще на втором курсе, Вере предлагали поработать на один орган, но требовали отказаться от личного счастья. Она тогда решила попробовать ублажить свой орган и отказалась, а теперь, когда с личной жизнью ничего не получилось, она позвонила, и все изменилось.

Ей велели взять отпуск и выехать в Суздаль для учебы и инструктажа по новой судьбе.

Вера попала в группу, которая под видом тоталитарной секты устанавливала социальную справедливость. Ее клиенты отдавали добровольно нажитое непосильным трудом без суда и следствия, сами отдавали и шли в тайгу на тяжелое послушание на пожизненный срок с радостью и благодарностью.

Эту тайну Ираида узнала от племянницы, дядя которой тоже попал в тайгу, но сумел уйти, отдав все свои капиталы на храм Веры. Ушел по болезни, схватил скоротечную онкологию и перед смертью рассказал обо всем племяннице, проводившей его на тот свет в достойном виде.

Ираиде стало легче, она даже обрадовалась, что ненаглядного увело государство, а не наглая тварь из налоговой. Государство имеет право, а эта сука нет, так Ираида сказала себе и стала жить дальше, поиск личного счастья не остановила. Ее навигатор нашел третьего в поезде Москва – Санкт-Петербург.

Она ехала от подруги, праздновали ее юбилей – официально ей было шестьдесят, но цифру за столом не называли, считалось, что она гораздо моложе, настолько моложе, что цифры, где в конце уже идут десятки, не произносились, цифра была сорок с хвостиком. Хвостик рос с каждым годом и почти завял, но подруги стояли на своем. Никаких «пятьдесят-шестьдесят». Им казалось, что, как только их язык произнесет эти цифры, удача отвернется.

Но Ираиде удача улыбнулась: в ее купе сел мужчина, крепкий, с седым бобриком и морозными глазами человека, видевшего смерть врага. У мужчины были румяные щечки, выдавшие его гипертонию и ишемическую болезнь в управляемой стадии.

Его провожали солидные люди, внесли корзину с едой и вином и прощались с мужчиной с огромным почтением. Поезд тронулся, и попутчики остались одни.

«Седой бобрик» церемонно представился Сергеем, ветераном силовых структур, он скупо намекнул, что служил родине, сейчас тоже в строю и не жалеет сил для ее процветания. Родина тоже была благодарна «седому бобрику» – костюм его был хорош, часы стоили не один миллион. Ираида все оценила, и сердце ее забилось, как на выпускном вечере много лет назад.

Потом они долго говорили, и оказалось, что у них общие знакомые и интересы. Сергей был вдовцом и вел уединенный образ жизни, считая, что со своим букетом заболеваний счастья ему уже не видать. Он заметил, что когда он стал сердечником, его мужская сила иссякла, как пересохшая река, он перестал сначала желать, а потом уже и думать перестал.

Он восхитился мудростью своего организма, который сам свел его желания к нулю, чтобы он не испытывал стрессы. Организм решил: пусть он живет без любви, но зато на этом свете, а не на том…

Но иногда… бывают минуты, когда судьба бросает кости, и тебе выпадают две шестерки, и ты должен сказать себе: «Я могу…»

Через пару часов Сергей и Ираида легли спать, на столике с двух сторон лежали таблетки, он принял свои шесть, а она всего четыре.

Они продолжали разговаривать; она с непосредственностью девочки с Таганки перед выпускным вечером рассказывала ему о своей жизни легко и радостно.

Рассказала о папе, маме, о страхах – и нечаянно коснулась руки Сергея, и он сжал ее руку, и Ираида затрепетала, потом рука его слегка ослабела, через пару минут снотворное победило страсть, и он захрапел трубным голосом командира – отца солдата.

Ираида повернулась лицом к стене и зарыдала в вагонную подушку, которая приняла ее боль в себя, как всегда в своей дорожной судьбе. Подушка, как мама, прижала Ираиду к себе, и всхлипы и стоны приняла, как всегда делала, и утешила ее, и пожалела.

Утром Сергей и Ираида попили чаю с утренними таблетками и обменялись телефонами.

Через неделю он позвонил и пригласил Ираиду в свой нескромно дорогой домик. И был ужин, и была подлинная страсть, и Сергей обещал, что будет вечно любить Ираиду, но утром она проснулась от холода – холод исходил от уже остывшего тела Сергея.

Он умер во сне, перебрав виагры. Голубая таблеточка в 50 миллиграммов убила зарождающееся чувство.

Ираида помянула потенциального мужа, хороший был человек, пожертвовал своей жизнью и пал смертью воина и охотника.

Пятая рюмочка уже впорхнула в нее просто так, для процесса – и тут раздался звонок в дверь. Это приехал Фима, жена его скоропостижно выздоровела – он дал ей ударную дозу снотворного и мог оставаться до утра. На прикроватную тумбочку он положил вместе с очками и челюстью голубую таблеточку в 25 миллиграммов.

Драйвер Вася

Мой товарищ в 93-м году резко разбогател, да так резко, что завел себе личный выезд на «Бентли» 1975 года с водителем Васей из гаража Совмина.

Вася возил раньше одного козла из очень среднего машиностроения, но ушел. После расстрела Белого дома его хозяина поперли за сочувствие к опальному Верховному совету, и Вася тоже ушел из-за разногласий с директором гаража, перешедшим на сторону победителей либеральной ориентации.

Вася ориентацию менять не стал, погулял две недели и по рекомендации сменщика, дед которого еще Калинина возил по бабам, сел в «Бентли» моего товарища и стал служить новому правящему классу.

Сам Вася был крепким кабаном тридцати лет из города Шуи, попал в элитный гараж после армии, где возил зама по вооружению Московского округа. Дочка генерала очаровалась его ляжками, затянутыми в мундир, и необъятной спиной, за которой она сидела два года по дороге в МГУ.

Папа-генерал сперва напрягся, когда узнал, что дочь накатала себе небольшой животик, но потом, оценив ситуацию трезво, понял, что его худосочное дитя со средними внешними данными и милой кривизной ножулек благодаря крепкому Васе решительно улучшит породу, испорченную ее мамой – доктором исторических наук, которую генерал тоже когда-то сразил выправкой и манерами поручика Ржевского.

Доктор наук сначала хотела повеситься, потом решила сделать своему ребенку аборт, потом – посадить Васю на электрический стул, но в конце концов села на свою жопу после генеральского рыка и стала покупать детские вещи для внучки, которую она точно сделает настоящим человеком.

Вася плавно переехал в генеральский дом и на дачу и стал жить в режиме «дольче вита».

Одно «но» мешало Васе – его новая мама-теща постоянно тыкала его носом в тьму его невежества, отравлявшую ей радость духовного парения. Теща постоянно говорила вслух, что Вася всем хорош, но путать Клода Моне и Эдуарда Мане – это насилие над ее духовностью.

Вася пыхтел, он не понимал, почему ему нужно страдать из-за этих козлов и портить себе аппетит из-за одной буквы в фамилии совершенно чужих ему людей.

Он видел когда-то картину одного из них «Завтрак на траве» и совсем не восхитился. Он ребенком с весны до осени завтракал, обедал и ужинал во дворе дома у бабушки, потому что дом у них был аварийный, с потолка штукатурка падала прямо в суп. Такая лакировка действительности на картине навевала полное неверие в правду искусства.

Но жизнь не всегда поворачивается к нам тыльной стороной. Хозяин Васи стал на телевидении продюсировать развлекательные игры, где долбоебы должны были угадать по глазу или уху имя звездного человека и получить от спонсора кофемолку или пылесос.

Теперь Вася много времени проводил возле Останкино и постепенно стал осваивать закулисную жизнь, ходил на записи разных программ, знал многих звезд. Даже Якубович с ним здоровался за руку. А потом Вася узнал тайну, которая изменила его жизнь.

Однажды он принес документы из машины своему хозяину. Тот сидел в кабинете какого-то начальника. На одном из мониторов показывали «Поле чудес» для Дальнего Востока, на восемь часов раньше, чем в Москве. И тут Васю осенило.

Он взял ручку и аккуратненько записал все слова, в том числе очень длинное слово при игре на суперприз.

В шесть часов вечера Вася твердо сказал боссу, что ему надо домой, за это он готов отработать два выходных, включая ночи, если понадобится.

Босс проявил сочувствие, Васю отпустил, и Вася полетел домой, чтобы опровергнуть стойкое убеждение тещи, что Вася – баран.

В восемь сели ужинать всей семьей. Атмосфера за столом была душевной, генерал пришел к ужину слегка «датый» – он отмечал на работе юбилей первой сноповязалки на подводных крыльях, изготовленной на сибирском заводе для нужд братского вьетнамского народа в период американской агрессии.

Ракетное орудие, закамуфлированное под сельскохозяйственный инвентарь, неплохо служило братьям по оружию верой и правдой, немало америкосов попадали, как снопы, от его умелых действий.

Теща была в добром расположении духа, ждала внучку со дня на день и даже Васе простила, что он не пожелал приятного аппетита.

Сели всей семьей за стол, белая скатерть, серебро, салфетки, графинчик с запотевшей беленькой, салатики, помидорчики, грибочки. Папа всем налил и сказал: «За все хорошее», – и теща прослезилась, как всегда в этом месте, и отпила чуть-чуть. На экране показался усатый Якубович, и началось.

Для тещи эта передача была тестом на интеллект, она отвечала почти на все, папа молчал, а Вася тем более. Но теперь все изменилось – в его кармане лежал заветный листок с правильными ответами, и Вася сегодня покажет, ху из ху.

Пока шло представление и дарили подарки, Вася накатил три рюмочки и слегка закусил. Он не торопился, научился в тучные годы распределять силы за обедом, не нажираться с самого начала, а потом уже с сытым пузом сидеть и смотреть, как другие будут есть суп, котлеты и торт.

Первое слово, загаданное Якубовичем, Вася расчетливо пропустил. Слово отгадала тетка в бархатном платье, которая задушила в объятиях Якубовича и подарила ему свитер с петухами из пуха от своих коз – вонь, казалось, пробивала через телевизор. Тетка отгадала слово и опять задушила Якубовича, а он, привыкший, добродушно улыбался и натужно демонстрировал любовь к игрокам. На самом деле он давно уже ненавидел это «Поле», на котором сам вырос в крупную репку.

Второе слово отгадывали уже после супа, любимого фасолевого – теща всегда варила его в конце недели, и потом все выходные все ели и нахваливали.

Отгадывал мужик с золотыми зубами, внучкой и значком о высшем образовании, похоже, фальшивым.

Слово из шести букв о состоянии атмосферы и температуры воздуха не поддавалось мужику. Три раза он крутил барабан, не угадал ни одной буквы, потом крутила внучка, она же пела частушки, но буквы не открывались. Непонятно было, почему мужик называет буквы, которых не было в этом слове, и вообще, он называл «а», «й», «я» – ни одного попадания: потом ему Якубович подарил кофемолку и приз – открыть первые три буквы: увидев «ПОГ», мужик застопорил и дальше не двинулся, два других участника пытались добить трудное слово – и тут вступил Вася.

Он вытер жирные губы дорогой салфеткой. Раньше он брал только бумажные, но сегодня был его звездный час.

Когда Якубович в очередной раз завопил, что тот, кто назовет все слово, попадет в финал, Вася спокойно и четко сказал: «ПОГОДА». Теща не поверила своим ушам, взглянула на него так, как будто встретила Эйнштейна у себя за столом.

Она мухой метнулась на кухню подавать котлеты. Первая порция была Васина. Тесть его успех прошлепал, вздремнул после супа на диванчике в обнимку с питбулем, которого любил больше всех домашних и даже больше, чем своего друга Талгата, от которого получал каждый месяц долю со всех его дел.

А вот питбуль понял, что Вася теперь уже не чмо и может стать в доме хозяином. Пес подошел к Васе и лизнул ему незаметно руку, так незаметно, чтобы старый хозяин не обиделся. В воздухе назревала сенсация.

На следующее слово Вася среагировал сразу, без драматургического напряжения. Как только Якубович объявил вопрос: «Как называется средство от всех проблем?» – Вася хотел сказать по своей версии «водка», но рисковать не стал и сказал твердо по бумажке: «панацея». Теща чуть не грохнулась на пол, она пережила настоящий оргазм от гордости, толкнула своего мужа так, что он чуть не упал с дивана. Она желала разделить семейную радость – у них настоящий зять, а не дубина деревенская, как она ошибочно раньше считала.

Игру на суперприз ждали всей семьей, дочь-жена висела на руке Васи, словно боялась, что теперь он уйдет от нее в «Что? Где? Когда?», но Вася не собирался – там ему не нравилось. Пенсионного вида мужики так напрягались, отгадывая слова, что их было просто жалко. Они с юности перепутали, где игра, а где жизнь, так и проиграли в слова, забыв о деле. Бабы Васе тоже там не нравились, они сначала, умные и некрасивые, пришли за мужиками, а потом остались, убедившись, что слова отгадывать интереснее, чем жить с такими мужчинами.

Пришло время суперприза, на подиуме сияла машина марки «Форд», напряжение росло, взволновался даже Якубович – он боялся, что машину выиграют и спонсор будет недоволен, а это потери бюджета. Машина уже обещана за треть цены одной девушке, а она собиралась остальные две трети отдать натурой, которая волновала Леонида очень натурально.

Леонид с лицом таксиста в Шереметьево, который увезет в Химки, отберет чемоданы и, возможно, изнасилует в извращенной форме, нервно крутил в руке ключи от машины.

Он перебрал слова для финала, выбрал самое трудное и объявил.

Необходимо было назвать химическое соединение для борьбы с вредными насекомыми в сельском хозяйстве, одиннадцать букв.

Зал замер. Дядька, оставшийся в суперфинале, вспотел, запах в студии заставил всех кашлять, и глаза у всех заслезились, но вышли девушки-модели и озонировали воздух новым средством спонсора передачи. Через секунду в зале запахло орхидеями.

Мужик в телевизоре напрягся, от волнения назвал первую букву «й», и тут вступил в игру Вася. Он спросил у присутствующих, может ли он назвать все слово целиком. Все дружно закивали, теща была на грани нервного срыва.

Вася отчетливо, членораздельно произнес: «ШИНСЕКТИЦИД», – и гордо вскинул руки, как Криштиану Рональду, забивший гол на ЧЕ-2008.