Текст книги "Прыжок в известность"
Автор книги: Валерий Медведев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Медведев Валерий
Прыжок в известность
Валерий Владимирович Медведев
Прыжок в известность
1
Как настоящий спортсмен, Гена Ларионов просыпался раньше всех. Из полуоткрытой двери другой комнаты ему слышалось вежливое похрапывание отца. Его портфель смотрел на Гену деловито ярким замком, похожим на круглый глаз.
Тихо делая лёгкую разминку, Гена приблизился к дверям столовой и замер. Всё стекло балконной двери было заклеено большущими буквами и даже целыми строчками, как будто вместо газеты типография выпустила сегодня эту самую дверь. Буквы кричали в комнату: "Ура чемпиону двора и школы!", "Слава покорителю воздуха!", "Живая ракета "Земля – Воздух"!", "Будущий чемпион мира!" – и разные другие слова.
С одной стороны, Гене сразу стало очень приятно. С другой стороны, он пришёл в ужас, представив себе, как просыпается папа и всё это видит. И мама тоже – она только позавчера сделала генеральную уборку в доме.
Гена бросился на кухню, налил кастрюлю горячей воды, схватил нож и тряпку...
Окна засияли невозможной чистотой.
"Скорее всего, это сделал Гусь... – подумал Гена. – Из пакости, после того как ребята устроили этот "крик восторга" под балконом и десять минут вопили "Ларионов, Ларионов!" только потому, что в этот день я взял на один сантиметр выше".
Гусь тоже стоял на своём балконе, который вообще-то тот же самый, что у Ларионовых, только лестничкой перегорожен. Он стоял, ничего не говорил, но очень уж пристально посмотрел и очень как-то плюнул... через перила.
Зазвенел будильник.
Потирая ладонями щёки, папа вышел из спальни.
– Физкультпривет? – спросил он.
– Конечно, физкульт! – бодро ответил Гена, глядя в сутуловатую, очень добрую спину отца.
Гена снова пошёл на балкон. Если Юрка Гусь ещё там, он ему скажет... два слова.
Все балконы цвели майками, купальниками, плавками. Лена Гуляева крутила хулахуп. Она была в красном и чёрном. Она крутила красный обруч. Он вертелся как бешеный то у колен, то почти под мышками. Лена почему-то перестала последнее время заплетать косички, и теперь волосы её летели, летели... Она смотрела на Гену. Странно, но это было именно так. Хотя в это время на неё смотрел Антон Филимонов. Он приседал и вставал, очень охотно вставал и очень неохотно приседал, потому что тогда, наверное, Лену было не видно. Но Лена смотрела всё-таки на него, на Гену... Гена не выдержал и сделал стойку на перилах.
– Ах, – сказала Лена, и красный обруч упал к её красным тапочкам.
В ту же минуту сделал стойку и Филимонов. Гусь посмотрел на них обоих, стоящих вниз головой, и сказал:
– Ну и ну... мир перевернулся. Тоже мне... подумаешь... – и начал засучивать рукава.
Гена и Антон встали на ноги. Все, кто это видел, замерли. Гусь засучивал рукава решительно, пока они совсем не кончились.
– Ну и что? – спросили сразу Гена и Филимонов.
– Ничего... – проговорил Гусь. – Жарко...
2
Гена очень любил эту минуту. Тренировка закончена, ноги гудят, и не прошло ещё ощущение сдающихся опилок под ногами, и ладони горят... И летит на тебя, как тёплый дождь, вода из душа, дробится на плечах. И сквозь пузырчатое стекло окон в душевой особенно зелена зелень стадиона, особенно синё небо, а красные и белые майки как тюльпаны на газоне.
И вообще всё отлично. Особенно если верить графику, который Гена сам начертил и повесил на стену. График обещает, что минимум лет через шесть Гена будет прыгать выше всех на свете. И хоть это не просто, но каждый шаг на дорожке шуршал, шуршал одно и то же: выш-ше... выш-ше... И планка в глазах Гены как черта горизонта для лётчика – только поднимись над ней и будешь выше, выше всех!
Интересно, так ли всё это представляется старательному Антону Филимонову?
– Тоша, скажи по-честному, – спросил Гена, – чего вы все со мной: "Гена, Гена, Геночка!.."? – Он сказал это противно-сладким голосом. – Чего вы все со мной... носитесь?..
– И никто... не носится... – Антон, чтоб не смотреть Гене в глаза, сунул голову под душ. – Просто тебя уважают... на тебя надеются.
– Надеются, – ворчливо сказал Ларионов. – Проходу не дают! А почему вот на тебя не надеются?
– Я ниже тебя на сантиметр прыгаю.
– Какой-то сантиметр...
– Для тебя сантиметр, а для меня... для меня это, может, полмиллиона километров тренировок!
– Ну, давай вместе тренироваться, я ж тебе всё показываю! Почему ты перестал со мной тренироваться?
– А потому, что настоящий спортсмен не должен своими секретами распыляться налево и направо! Иначе будет куча одинаковых спортсменов вместо одного чемпиона!
Ларионов, прижав ладонь к раструбу душа, послал струю воды в Филимонова. Антон нанёс ответный "удар".
– Скорей, а то опоздаем!
Они вбежали в кабинет, когда директор стадиона, стоя над чьим-то призом в виде золотой чаши, рубил рукой воздух над нею и прямо в чашу говорил:
– И не просите! Стадион я вам не дам! Олимпийские – надо же! Если бы я потакал всяким фантазиям, я давно бы... – Он не смог найти слово и поэтому многозначительно повторил: – Я давно бы!
– Ну, на один же день! – умоляюще сказала Надя. – Вон Ларионов пришёл, вы же сами говорили, что он ваша надежда!.. Ларионов, скажи!
– На один день... – сказал Ларионов. – Ведь у вас же бывает, когда ничего такого на стадионе не бывает!
– Тогда уборка бывает, – сердито сказал директор. – Понятно?
– Ну, что вам стоит? – проникновенно сказала Лена.
– Мне – ничего! А вот стадиону – стоит! Знаете, сколько один день стадиону стоит! Сто-и-ит!
– Мы соберём, – деловито сказал Лёня Толкалин – лентописец. – Говорите цену!
– Мы не на базаре. – Директор "гостеприимно" распахнул дверь. – Не в деньгах дело. Всего хорошего!
– Но ведь общее дело! – не сдавалась Надя.
– Скажите спасибо, что я вам тренироваться разрешаю! Ты что там записываешь? – возмущённо спросил директор лентописца Толкалина.
Лёня невозмутимо щёлкнул клавишей своего магнитофончика.
– Я не записываю... я уже записал! Это для радио. Передача про бюрократов.
– Шантаж?! – злым шёпотом проговорил директор. – Во-о-н!
Под акациями ребята едва отдышались.
– Не будет игр, – сказал Ларионов.
– Не бойся... – ответила Надя. – Будут!
3
В субботу, на следующее утро, всё проспавший Иван Иванович раскрыл окно и замер. На каменистом пустыре под руководством дяди Миши, столяра-краснодеревщика, сооружались трибуны. Мотоциклисты, те, кто не уехал куда-нибудь на отдых или экскурсию по побережью, ютились в углу двора. Стол доминошников стоял теперь возле самого забора. Среди тех, кто привычно стучал домино уже по утрам, нашлись и сварщики, и каменщики, и один почти художник, который чертил на листах фанеры какие-то фигуры. Одна, изображающая дискобола, уже стояла, сверкая белой краской, прислонённая для просушки к дереву.
Ребята строили свой стадион.
4
На стадионе было пусто. Один Ларионов беспощадно гонял себя по гаревой дорожке, приседал, прыгал.
– Ген, а Ген! – Гусь позвал его ещё издали.
Ларионов остановился.
– Ну? – нахмурился он.
Гусь вышел на гаревую дорожку, по которой Гена собирался бежать, приняв позу спортсмена на старте.
– Научи меня прыгать... – Гусь умоляюще сложил ладони. – Ты видишь, у меня ноги перспективные, мне все так говорят. Возьми меня в ученики...
– Всё дурачишься? Уйди с дороги...
Гусь встал на колени:
– Гена, возьми меня в ученики...
– Ты что, за дурака меня считаешь?
– Таков закон. – Гусь поднялся и отряхнул брюки. – У каждого мастера должны быть ученики!
Ларионов, закусив губу, помчался на него с шестом наперевес. Гусь не сдвинулся с места, глядя на Гену, как на приближающийся поезд.
Ларионов легко перемахнул через него, промчался дальше и взял высоту... Юра подбежал к стойкам...
– Три метра семьдесят один сантиметр... – почти шёпотом сказал он и завопил: – Гениально!
Ларионов, недовольно оглянувшись, увидел в глазах Гуся неподдельное восхищение и смягчился.
– Да что там! – сказал он. – Олимпийский рекорд Кука и Джильберта восьмого года.
– Восьмого? – удивился Гусь. – Так недавно? Гена, поучи меня, я тебя прошу, честное слово! Я могу с двумя чемоданами забор перепрыгнуть... Я раньше недопонимал, а теперь... научи...
– С двумя чемоданами? – недоверчиво спросил Гена. – Ты серьёзно?
– Честное слово! Я у бабушки в деревне всегда с чемоданами прыгал!
– А почему с чемоданами?
– А потому что у неё собака злая. Я как приеду, так с чемоданами через забор. А знаешь, какие чемоданы! Там даже тушёнка в банках – мама посылала.
– И как ты бежал?
– А вот так я бежал... – Гусь поставил планку на высоту бабушкиного забора, разбежался и – прыгнул. – Так-то что! Вот с чемоданами...
– А ну-ка, покажи ещё раз...
Гусь показал и спросил:
– А когда тренироваться-то будем?
– А мы уже тренируемся!
...Домой они шли, дружно разговаривая, настолько дружно, что бабушка Антона Филимонова высунулась из окна и сказала:
– Это что такое творится? Гусь-то ваш с Геной сдружился?..
– Понимаешь, – говорил Гена, – до девяностого года прошлого века прыгуны не передвигали левую руку к правой по шесту. – Ларионов на ходу показывал, как они держали руки. – Они вот так их держали, и при разбеге, и при установке шеста. У первых прыгунов был шест с грузом свинца, больше пятнадцати килограммов, на переднем конце... Это для того, чтобы шест занимал вертикальное положение, как ванька-встанька...
Под спокойный голос Ларионова, в приподнятом настроении от строгой похвалы Гены, Гусь размечтался... Он представил себе шест, прозрачный такой, с ртутью внутри. Он нарисовал себе такую картину, как он бежит – упор! – в прозрачном шесте ртуть резко устремляется вперёд к опорному концу! Гусь взмывает над планкой... и падает на кучу опилок прямо перед транспарантом: "Ура лучшим дворовым командам нашего квартала!" Тут же вскочив, Гусь мчится дальше со своим шестом, снова взмывает над планкой, установленной уже более высоко, и опять падает на кучу опилок перед новым транспарантом: "Физкультпривет прыгунам нашего района!" Гусь, продолжая свой бег, берёт новую высоту. Новый транспарант: "К новым вершинам!" И нарядная Лена Гуляева машет ему платком из рядов восхищенных зрителей.
– Вот так наши спортсмены находят свой стиль... – говорил Гена. – И ты имей всё это в виду...
"Батюшки мои, – подумал Гусь, возвращаясь на землю с небес своей мечты. – Всё прослушал. Придётся завтра сделать вид, что не понял".
А чтоб Гена что-нибудь такое не спросил, Гусь сказал:
– Слушай, Гена, пойдём завтра на море?
– Какое море? Завтра тренировка, тренировка и тренировка! И послезавтра то же самое, и всегда будет то же самое... Если не нравится – отказывайся сразу...
– Тогда сейчас пойдём на море... мы же уже тренировались.
– А кто за нас на спортплощадке будет работать?
...Двор преображался. Капитончик красил зелёной краской скамейки для зрителей. Ванюша вместе с сухоньким дворником дядей Петей мастерил чашу для олимпийского огня – оказывается, до пенсии дворник был сварщиком. Металлическая круглая чаша цвела фиолетовыми огнями. Фейерверки в честь будущих побед летели из-под электрода. Дядя Петя разогнулся, поднял "забрало" и сказал Ванюше:
– После чоновского отряда я пошёл по призыву в ЧК. Бандитов вылавливали... Так что, парень, всякие разные приёмчики я хорошо знаю до сих пор. Ты не смотри на мой рост и комплекцию, и даже на возраст...
– Что вы, – сказал Ванюша, – разве это имеет значение?
"Забрала" опустились, и олимпийская чаша снова вспыхнула цветами и фейерверками... Филимонов и Надя таскали песок из большой кучи на дорожку. Лена красила сетку, отгораживающую спортплощадку от двора. Несколько пенсионеров срезали лопатами кочки на пустыре, а малыши носили охапки травы к мусорным ящикам.
Гена засучил рукава.
– Где моя лопата? – громко спросил он.
– И моя? – спросил Гусь.
– Твоя вон там, возле песка, – сказала Надя Гусю. – А ты, Гена, иди домой! Ты работать не будешь. Нас много, а ты один. Отдыхай, набирайся сил! Тренируйся...
– Ты что? – воскликнул Гена. – Что я, хуже других?
– Мне не нравится твоё дыхание... – озабоченно сказала Надя. – Тебе нравится, а мне нет. Мы решили тебя беречь!
Ларионов некоторое время метался по площадке. Он готов был свернуть горы. Но горы оказались неприступными. Он постоял несколько минут рядом с дискоболом, фанерные мышцы которого были так напряжены, точно он собирался метнуть диск туда, где синий морской горизонт сливался с синим горизонтом неба.
Гена постоял, постоял и поплёлся домой, сопровождаемый сочувственным взглядом Гуся.
5
Филимонов сидел на диване, мрачно глядя в бабушкину спину. Интервидение передавало репортаж о международном чемпионате по боксу. Бабушкина спина отражала все удачи и неудачи на ринге. Бабушка то посмеивалась, то пугалась, то восторгалась, довольно умело делая при этом выпад правой, как будто сама посылала в нокаут всех побеждённых, кроме, конечно, своих, советских боксёров. Когда они проигрывали, бабушка обыкновенно охала, комкала фартук и прижимала его к лицу.
– Ах, Антошенька! – говорила бабушка. – Когда в двадцать седьмом году у нас при клубе организовали женские команды в кружке бокса, я записалась первая...
Потом бабушка принялась рассказывать, как она стала мотогонщицей.
Всё это Антон уже знал.
– Я устал... – сказал Антон. – Вон сколько песку перелопатили сегодня...
– А почему не работал Гена? Он заболел?
– Нет, – сказал Антон. – Он у нас знаменитость и наша надежда. Мы его бережём.
– Молодцы! – похвалила бабушка. – Хотя мы в наше время ни для кого не делали исключения...
И она пошла на кухню заварить чайку – она очень любила перед сном с внуком попить чайку и повспоминать что-нибудь героическое из дедушкиной жизни или что-нибудь забавное из своей.
"Ну, и что из этого, что я прыгаю на один сантиметр ниже? – сумрачно думал Антон. – В конце концов, на пьедестале почета, кроме первого места, есть и второе! Что, они хотят, чтоб когда-нибудь второе место занял какой-нибудь американец?"
Сегодняшний чай не доставил Антону почти никакого удовольствия. Он отставил чашку и подошёл к окну. На своём балконе Вита Левская устроила скрипичный концерт. Молдавские мелодии услаждали слух всех, кто ещё не спал. И, возможно, слух Ларионова, который, возможно, тоже ещё не спал.
6
Ветер дул с моря, уже с утра горячий, пахло мокрыми лодками, просмолёнными канатами, пахло портом и кораблями. Гена стряхнул с себя своё раздумчивое, непонятное настроение, сказал:
– Ну, Гусь, давай! Давай, Гусь! Смотри, Гусь!
Гена побежал, Гена оттолкнулся, Гена взлетел!
– Гениально! – завопил Гусь.
Гена взял ещё одну высоту. Гена летел на крыльях.
– Да здравствует белая зависть! – завопил Гусь. – Я тебе белой завистью завидую!
Ларионов отошёл:
– Беги теперь ты!
Гусь долго и забавно примерялся, с некоторым страхом глядя на планку, которая была значительно выше бабушкиного забора.
– Три тридцать... – сказал Гена. – Не подкачай!
Гусь прыгнул – сбил планку. Прыгнул ещё, опять сбил.
– Давай, давай! – крикнул Гена. – Не раскисать!
Гусь отчаянно ринулся на третью попытку. Фонтаном взлетели под ногами опилки.
– Взял! – заорал Гусь, валясь на спину и дрыгая ногами.
– Ещё не совсем чисто, не совсем! – сказал Гена. – Смотри!
Гусь смотрел, стоя почти на четвереньках возле дорожки. Смотрел... И увидел – на заборе Лёня Толкалин и ещё какие-то личности с киноаппаратами снимали этот великолепный Генин прыжок.
– Не мешайте! – завопил Гусь. – Вот проныры.
Гена приземлился – он был в воздухе, как в воде дельфин. Не техника ювелирная работа!
– Чего вам опять? – спросил он Лёню.
– Делаем кинограмму твоих прыжков... – невозмутимо ответил Толкалин. На сегодня довольно. – И команда кинооператоров исчезла за забором.
– Ну, народец! – сказал Гена. – Знаешь, старик, из тысяча восемьсот девяносто шестого года ты, пожалуй, вырос, подумай теперь о тысяча девятьсот четвёртом... об олимпийском рекорде Дворака в Сент-Луисе.
– А сколько это? – перетрусил сразу же Гусь.
– Три пятьдесят пять...
– С трёх тридцати сразу три пятьдесят пять? – ужаснулся Юрка.
– Не сразу, а постепенно... – сказал Гена. – У тебя, старик, действительно перспективные ноги... Ну, начинай... Разомнись ещё немножко...
Они расстались с Гусем за стадионом. У магазина "Хозяйственные товары" Гена столкнулся с Леной.
– Привет! – сказал Ларионов.
– Здравствуй... – ответила Лена, замедляя шаг. – Чего это ты такой сегодня скучный?
– Ни капельки... – скучно улыбнулся Ларионов.
– А-а-а... – протянула Лена.
Они с полквартала прошли молча. Генин шест постукивал как-то невесело.
– А через неделю отборочные соревнования... – сказала Лена.
– Отборочные? Уже? – встрепенулся Гена.
– Тебе-то чего волноваться? Кворум тебя от наших отборочных освободил. Вне конкурса...
– Вот ещё! – возмутился Гена. – Я как все... Как все!
– Хорошо... – Лена пожала плечами. – Сам знаешь – твоё слово для нас закон... Мы знаем уже, что победа будет за нами... Ты же Ларионов!
– Ну, вот – заладили...
Гена засыпал, расслабляясь по системе Селянина, не зная, что Юрка Гусь подглядывает через реденькую штору. Надя поручила ему нарисовать спящего Ларионова, но не ночью же было подглядывать, как Гена спит. Кроме того, Гусь не очень был доволен таким поручением – всё-таки учит его Гена, а он тут... Но тема была такая, что Юрка решил это поручение выполнить. Гусь должен был нарисовать Гену во сне и назвать эту картину "Олимпийское спокойствие".
За спиной Юры Филимонов и Гуляева терпеливо ждали, когда уснёт Гена. Занавески шевелил ветер.
– Спит... – сказал Гусь, доставая из кармана бумагу и карандаш.
Ларионов, который до этого лежал тихо, вдруг дрыгнул ногой и сказал во сне:
– Левая нога... должна быть... как стрелки... на часах... в положении без пяти шесть...
– Тренируется! – восхитился шёпотом Гусь. – И во сне тренируется!
– Вот именно, – мрачно сказала Лена. – Надо разбудить. Это не сон – так спать.
– Нехорошо срывать тренировку, – сказал Гусь.
Ларионов дёрнул ногой ещё раз и пробормотал:
– Сейчас возьму... рекордную...
– Надо будить, – повторила Лена.
– Погоди, – попросил Гусь. – А вдруг возьмёт рекордную?!
Ларионов сдвинулся всем телом на кровати, так что ноги протиснулись сквозь прутья спинки. Затем резко надвинулся на подушку и замер.
Все переглянулись.
– Интересно, взял или нет? – забеспокоился Гусь. – Взял или нет рекордную?
– А ты спроси, – посоветовала Лена. – Вдруг ответит?
– Ларионов, – тихо окликнул Гусь, – взял рекордную или нет?
– Не взял... – спокойно ответил сам себе спящий Ларионов.
– Честный человек и во сне честный, – с уважением сказал Гусь.
7
Настроение у Гены было совсем неважное, когда он пришёл во двор, уже гудевший приготовлениями. Сегодня должны были состояться отборочные соревнования.
Для вдохновения на спортивный успех на судейском столе уже сегодня стоял главный приз "олимпийских игр" – дюралевая ваза под серебро, на которой был выцарапан гордый профиль Ларионова.
– Скорее, Гена! – крикнула Надя. – Из-за тебя всё задерживается.
Возле судейского стола выстроились шестовики: Филимонов, Гусь, мальчик из соседнего двора, которого все называли Мишей, какие-то ещё мальчишки. Гена пристроился к ним.
Ребята поочерёдно штурмовали высоту. Первым разбежался Гусь. Прыжок планка сбита. Ещё прыжок – сбита опять. В третий раз Гусь взял высоту! По просьбе Филимонова планку установили выше. Разбег – высота взята. Болельщики загудели. Миша пошёл на ту же высоту, что и Филимонов. И взял! Раздались вопли: "Мы говорили!", "А они говорили – чемпион у них живёт!", "Миша, бери выше!", "Ура!" – вопили соседи.
– Гена! – орали свои. – Бери выше Миши! Гена, не подкачай! Дай фору, Гена!
Усмехнувшись – тоже мне, Миша! – Гена разбежался... И – не взял.
– Поднимите планку! – крикнул он в отчаянной тишине.
Планку подняли. Гена закусил губу и помчался.
И снова – неудача.
– Гена! Генка! Геночка-а-а!..
Глаза Гены как будто туманом закрыло. Третья попытка!
– Не взял! – завопил Миша.
Растерянно переглянулись судьи.
Обидно засвистели зрители.
И тут произошло неожиданное.
– Случайность! – крикнул Ларионов. – Я требую четвёртой попытки!
– Это почему же четвёртой? – спросил пренебрежительно герой дня Филимонов. – Ты кто такой, чтобы четвёртую?
– Я Ларионов! – вызывающе ответил Гена. – Ларионов!!
Стало совсем тихо. Пошептавшись о чём-то с судьями, Надя поднялась.
– За требование четвёртой попытки, за зазнайство и... – Голос её потонул в криках, топоте и свисте. Надя взяла рупор, сделанный из ватмана, и крикнула: – Ларионова дисквалифицировать!
– Ну и не надо! – закричал Ларионов всему стадиону. – Не надо! И не буду прыгать, никогда не буду! Станете просить – всё равно не буду!
Под улюлюканье соседей Гена, спотыкаясь, уходил со спортивной площадки.
8
Дворник дядя Петя встал рано. Он вышел во двор и в смущении кашлянул. Весь асфальт был расписан мелом. Только теперь вместо фамилии "Ларионов" было написано "Филимонов". Он поднял глаза на окна Филимоновых. Вся балконная дверь была расписана лозунгами, только не так, как тогда у Гены. У того все слова кричали внутрь, в квартиру, а у Филимоновых во двор! Дворник развёл руками, изумляясь такой перемене привязанностей и восторгов. "Ах, как нехорошо!" – сказал про себя дядя Петя и стал подметать асфальт. Антон поглядывал из-за шторы, какое впечатление на ребят и на всех жителей двора произведёт такая его популярность – он так старался почти до рассвета!
Антон вышел во двор. Малышня собиралась понемножку, те, кто постарше, устраивали на спортплощадке свои "соревнования", Филимонов подошёл и вынул из кармана пачку своих хрустящих фотографий с уже заготовленными автографами.
– Налетай! – крикнул он. – Цып, цып, цып!..
Надя и Гена, точно сговорившись, разом захлопнули окна. Филимонов и бровью не повёл.
Он подошёл к стенду, где висела газета с заметкой о Ларионове. Оторвал её и приклеил другую, которая называлась "Взлёт Филимонова".
9
Толпы мальчишек и девчонок, взрослых и даже стариков из всех переулков шли в этот день во двор, где через час должны были начаться "олимпийские игры". Раздавался праздничный грохот джаз-оркестра.
В углу двора стояли озадаченные и расстроенные Надя и Лена. Надя листала папку и жутким голосом говорила:
– Всё продумали. А где возьмём олимпийский огонь? Чем зажжём факел? Ведь мы не в Греции!
– Ах, Надя, Надя... – сказала Лена. – Как где? Он везде! Он светит нам, как и древним грекам! Огонь Олимпа – Солнце! Дайте лупу!
Надя мучительно ждала, пока луч солнца ударит в одну точку. Ждала, ждала – и вот факел вспыхнул.
А одинокий Ларионов стоял недалеко от них и смотрел – на Лену.
Лена медленно подняла голову и сказала:
– А где ты был? Мы же тебя обыскались! Прыгун тут, а тренера нету! Ты понимаешь, какое у него сейчас состояние?
– Так разве мне разрешили?..
– Разрешили! – закричала Надя не знакомым никому, весёлым, человеческим голосом. – И во-о-о-бще!..
Загремела труба.
Лена подняла факел, рванулась, помчалась мимо дискобола, мимо Зевса Громовержца, мимо, мимо... В "олимпийской чаше" вспыхнул огонь. Зашумели зрители, пополз по флагштоку "олимпийский флаг" – пять колец, пронзенных шестом! И во двор вошли ребята, широкими шеренгами, неся плакаты: "Шире дорогу маленьким спортсменам в большой спорт нашего города!", "Выше голову и ноги", "Уважай сильного, дружи с равным, помогай слабому!".
Стадион ревел так, как будто он был настоящий. Лицо Нади сияло гордой радостью. Планка не на рекордной высоте. Чуть ниже, но всё же если Гусь возьмёт, то второе место ему обеспечено.
Разбегается Гусь. Высота взята!..
– "И вдруг прыжок, и вдруг летит, летит как пух от уст Эола!" – шепнула Лена.
– Что? – спросила Надя.
– Пушкин... – сказала Лена, перехватывая восхищённый взгляд Ларионова. – Пушкин, – повторила она громко, – и Ларионов. Его работа. Он тренер.
А из своего угла на всё это мрачно смотрел Филимонов. Конечно, будешь мрачным, если ты занял на соревнованиях только четвёртое место. Он смотрел, как Гена обнимал Юрку Гуся, как, обнявшись, они пошли в его сторону, как они всё приближались и приближались к нему, счастливые и довольные. Антон попятился. Он бы сейчас от зависти провалился сквозь землю в полном смысле этого слова – такие были лица у Гуся и Гены, такие лица! Антон не выдержал и... кисло улыбнулся.
– Поздравляю... – сказал он. – Поздравляю... Победителей не судят. – Он со злости ещё хотел добавить, что победителям подсуживают... но... удержался. "Второе место не стоит афоризма" – так подумал Филимонов. И ещё он опять же с завистью подумал, что Гена назло ему, Филимонову, так хорошо подготовил Гуся к соревнованиям.
Лёня Толкалин проявлял плёнку и смотрел пока её сам. Он смотрел, как поднимается на первое место пьедестала почёта тот самый Миша из соседнего двора, как на второе место встаёт счастливый Гусь, а на третье место кто-то из "французской" спецшколы. Как они поздравляют друг друга. Как Надя вешает им на шеи медали... совсем как настоящие медали, отлитые и раскрашенные в кабинете физики. И как у Филимонова от злости, что ли, дёргается лицо.
Он наслаждался своей работой, лентописец и кинооператор Толкалин, когда вдруг заиграла на своей скрипке Вита. Она снова заиграла молдавские мелодии. "Зачем? – воскликнул про себя Лёня. – Вот бестолковая, ведь всё кончилось уже!"
Он подбежал к телефону, набрал номер Витиной квартиры.
– Витка, ты что, с ума сошла? – крикнул он. – Прекрати играть эти мелодии, эти самые...
– Не прекращу... – сказала Вита.
– Но ведь это уже не нужно!
– Это всегда нужно, – сказала она и положила трубку.
Красиво сказала, между прочим. И трубку на рычаг опустила тоже красиво. Изящно так.
Лёня ещё раз набрал её номер. Телефон не отвечал. Молдавские мелодии плыли над двором. Он взглянул из своего освещённого окна на освещённое окно Виты Левской, потом перевёл взгляд на землю. Ларионов и Лена стояли возле дискобола. Судя по их позам, они ни о чём не говорили. Они просто стояли.
А усталый Гусь в это время спал. И завистливый Филимонов тоже спал. Ему снился вещий сон – Надя ему будто бы говорит: "Таких, как ты, в Древней Греции изгоняли из города!" При этом она стоит в хитоне, как Афина, рождённая из головы Зевса, и говорит ему: "Вон!" – и показывает рукой направление своим указующим перстом. Филимонов остался в темноте... И зарыдал...
– Что с тобой? – Бабушка тряхнула его за плечо. – Что с тобой, детка?
– Что?! – Антон вскочил. В ушах его ещё звучал Надин голос: "Греки во время игр прекращали все войны, а ты внутри себя всё воюешь..."
– Да что ты?
– Греки... – сказал он. – Если бы они не придумали эти дурацкие игры, у меня сейчас было бы хорошее настроение.
– Какие греки? Господи, до чего довели ребёнка эти спортивные страсти!
Бабушка открыла окно – и вплыла Витина музыка. Она вплыла вместе с ветром, сама такая же ласковая, как ветер. Антон потёр лоб... Вздохнул... Жуткий какой сон... Хорошо, что он не в Древней Греции... Хорошо, что только приснилось...
А для кого играла Вита? Может, для всех, кто сейчас устал, кто перестал быть самим собой или стал самим собой... Вита играла долго, так долго, что её никто уже не слышал. Потому что все уже спали. Спали те, кто был убеждён, что в Олимпийских играх важно не только участвовать, но и побеждать. И спали те, кто был убеждён, что в Олимпийских играх важно не только побеждать, но и участвовать.
