Текст книги "И снова этот Баранкин, или Великая погоня"
Автор книги: Валерий Медведев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Валерий Владимирович Медведев. И снова этот Баранкин, или Великая погоня
Фантазии Баранкина – 3
И СНОВА ЭТОТ БАРАНКИН, или ВЕЛИКАЯ ПОГОНЯ
Вместо предисловия
Нет, с этим Баранкиным не соскучишься! Это надо же! Вроде бы я его автор и всё про него знаю, всё и продумал, и всё придумал, а вот какие новые пироги! Оказывается есть ещё одни совершенно новые приключения Юры Баранкина, которые называются «Великая погоня». Были «Великие превращения»! Была «Великая подготовка»! А оказывается ещё и была «Великая погоня!» Вот о ней я ничего, оказывается и не знал. Но я не знал не по своей вине. Это всё Эра Кузякина. Это она утаила «Великую погоню». Когда я её буквально припёр к стене, она сказала:
– Этот Баранкин и так знаменит!.. Чего ещё про него что-то писать!?
Конечно я, как автор Баранкина, должен был бы всё знать о Юре, но бывает так, что автору рассказывают другие действующие лица о герое его произведения. Вот как раз Эра знала больше меня о Юре Баранкине, а взяла и не сказала мне ни слова.
Ничего удивительного. С великими классиками это тоже бывало. Вот Александр Сергеевич Пушкин, кажется, всё знал о Татьяне, он ведь её и придумал, а в конце романа в стихах сказал: "Видели, какую штуку удрала со мной Татьяна? Взяла и вышла замуж за генерала".
И так бывает! Но вернемся к Баранкину и его Великой Погоне! Оказывается, что великие превращения начались не сразу после того, как Юра Баранкин и Костя Малинин получили первые двойки в новом учебном году, а несколько позже. А до этого было вот что.
СОБЫТИЕ САМОЕ ПЕРВОЕ. Последняя двойка перед каникулами
Вы помните, как начинается книга «Баранкин, будь человеком!».. Уж я-то хорошо помню, как она начинается! Вот как она начинается: «…Если бы я и Костя Малинин не умудрились получить двойки по геометрии в самом начале учебного года, то, может быть, ничего такого невероятного и фантастического в их жизни не приключилось бы, но двойки они получили, и поэтому на следующий день с ними случилось что-то невероятное, фантастическое, и, можно сказать, сверхъестественное!..»
Но, оказывается, что дело всё не только в том, что Баранкин и Малинин в начале учебного года схлопотали по двойке, оказывается, что и в предыдущем учебном году, в самом конце его, когда до летних и долгожданных каникул оставалось буквально несколько дней, Юра и Костя тоже умудрились получить две самые последние двойки!..
Что тогда в классе поднялось! Ну почти что то же самое, что в книге "Баранкин, будь человеком!".
"..На перемене, сразу же после этого злополучного события, Зинка Фокина, старосте класса, подошла к ним и сказала: "Ой, Баранкин и Малинин! Ой, какой позор! На всю школу позор!" Потом она собрала вокруг себя девчонок и стала с ними, судя по всему, составлять против Юры с Костей какой-то заговор. Совещание продолжалось всю перемену, пока не прозвенел звонок к следующему уроку.
Только что Алик Новиков тогда не фотографировал Юру с Костей и не поместил эту фотографию в стенгазету, потому что, он ещё не был спецкором классной стенгазеты и ещё потому, что у него не было фотоаппарата. И стенгазета тогда ещё не была такой красивой, так что две мрачные физиономии Баранкина и Малинина – физиономии типичных двоечников – ещё не могли испортить её внешний живописный вид.
Дело в том, что Эру Кузякину тогда только что назначили ответственной за стенгазету и стенгазета распустила свой пышный и красивый, как у павлина, хвост, только с первых дней будущего учебного года.
Тем временем, дальше в классе всё тоже продолжалось вроде примерно так, как в книге "Баранкин, будь человеком!" в том смысле, что Зина Фокина и все одноклассники как один не дали Косте и Юре даже опомниться, а сразу же напали на них всем классом, чтобы они успели исправить двойки за эти несколько дней, которые остались до конца учебного года…
Надо сказать, что Зину Фокину тоже только что выбрали новой старостой класса. Прежняя староста Оля Тихонова к концу года так разболелась хронической ангиной, что не могла уже совладать не только с нарушениями дисциплины и нормальной учебы в своем классе, но и со своим здоровьем.
– Ты, Баранкин, будь человеком! – сказала громко на весь класс Фокина (сказала она уже не в первый раз!) И ты, Малинин!.. Исправьте двойки! И немедленно!..
Тихонова была вообще-то немного мямлей, хотя и примерной ученицей, а у Фокиной восклицательные знаки так и сыпались изо рта. А главное – бывшая староста класса Тихонова напускалась, конечно, время от времени на Баранкина и Малинина, но никогда не говорила "Баранкин, будь человеком! Будь человеком, Баранкин!.." А эта Фокина, можно сказать и староста-то без году неделя, а уже сказала Баранкину двадцать пять раз, нет двадцать шесть раз, точно двадцать шесть раз (Баранкин на всякий случай этим выпадам уже вёл счёт у себя в блокноте!).
Юра Баранкин смотрел на краснощёкое и пышущее здоровьем лицо Зины Фокиной и думал: "от этой, пожалуй, не только хронической ангины, вообще никакой болезни не дождёшься…"
У прежней старосты класса Оли Тихоновой и голос был тихий, а у этой, у Фокиной, как у будильника.
– Ну, Юра, ты же знаешь, как нам с Эрой трудно, меня только что старостой выбрали, а Эра редактором стенгазеты стала… Ну, исправьте двойки и немедленно! Помогите нам с Кузякиной.
– Чего? Чего? – возмутился Баранкин – вы может быть ещё захотите, чтобы мы с Костей исправили наши двойки сейчас прямо у вас на глазах?!
– Что мы вам фокусники что ли какие?!. – подхватил Костя Малинин, – чтобы из карманов пятерки повытаскивать на глазах у изумленной публики.
– Мы вам не сыновья Кио и Арутюна Акопяна! – сказал Баранкин. – И вообще, продолжал он, – учебный год кончается!.. У нас с Костей наблюдается полное нервное истощение и упадок всех сил!..
– Учебный год для них кончается! – взвизгнула Эра Кузякина. Он для вас, по-моему, ещё и не начинался!..
– Извините, для нас лично нормальный год начнётся только тогда, когда кончится учебный! – подхватил Костя Малинин.
– Ну, Юрочка, ну, Костенька! – залебезила вдруг Зинка Фокина. – Я вас даже не по хорошему прошу, а по очень хорошему, ну исправьте за оставшиеся дни две свои двойки!.. Ну не переносить же их на следующий учебный год?.. Если уж переносить, то лучше пятерочки!..
Юра подумал и сказал:
– У нас хотя и полное всеобщее и нервное истощение, но чтобы перенести две двойки на будущий учебный год, на это сил у нас ещё хватит?.. Я правильно говорю, Костя?
– В отличие от всех этих, – Костя обвел рукой класс, – ты всегда говоришь правильно, Баранкин!
– А насчёт ваших пятёрок, я вам вот что скажу, – сказал Баранкин, – Михаил Михалыч нам как-то на дополнительном уроке сказал: "Я вам, говорит, Баранкин и Малинин ставлю с наслаждением двойки, потому что я знаю, что вы оба абсолютно ничего не знаете по геометрии и я не грешу против истины!.. Когда же я ставлю пятёрку какому-нибудь отличнику, я думаю, а не забудет ли он сразу же выйдя из класса то, что сейчас ответил мне на пять?…" Соображаете, об чём речь?… От нас ему наслаждение, а от вас?..
Малинин тут же взял и опять несколько развил речь Баранкина:
– Есть такие отличники, – сказал нам Михал Михалыч, которые знают всё на пять, пока отвечают урок… А спроси его после урока про теорию Пифагора, он о ней знает только, что "пифагоровы штаны на все стороны равны…" Соображаете, об чём речь?
– Мы соображаем, – сказала Фокина, переглянувшись с Кузякиной, – сообразите лучше вы с Малининым, как срочно исправить двойки.
– Мы исправить вообще-то можем, – сказал Баранкин, переглянувшись с Малининым, – но мы боимся, что Михал Михалыч может это заметить…
– Понимаете, – стал разъяснять речь Баранкина Малинин. – Двойку на тройку очень трудно переправить, вот тройку на восьмерку легко, – сказал Костя, – только к сожалению, такой отметки как восьмёрка не существует.
– Тебе не стыдно, Малинин, – возмутилась Эра Кузякина, – мы вас не в дневниках просим подделать отметки, а в ответах у доски!
– Ах, у этой у доски, можно сдохнуть от тоски, – пропел Малинин довольно красивым и как говорится от природы поставленным голосом.
– Вот ведь и петь может, если захочет! Сегодня позанимаетесь весь день с Юрой, завтра утром пересдадите, а днём придёте в школьный сад, – сказала ласково Зина Фокина.
– В сад? – удивился Баранкин. – Это ещё зачем в сад?.. Гулять, что ли?..
– Зачем гулять? – также ласково сказала Зина Фокина. – Рыть ямы специальные для будущих посадок. Заранее внесём специальные удобрения.
– Специальные! Какие специалисты развелись! За лето ямы осыпятся, зарастут травой! – сказал Юра.
– Точно, – подхватил Костя. – И компост в них потеряет свои ценные качества!
– А суперфосфат перестанет быть супером! – сказал Юра,
– Он ещё и слово компост знает! – сказал Алик.
– А как же, – сказал Юра, ямы для обеда деревьев, на первое суп-пер, на второе – фосфат, на третье сладкий компост из гнилых фруктов!
– И про суперфосфат тоже всё знают! – сказал Венька Смирнов.
– И про компост!..
– Про что не надо они всё знают, а про что надо – ни бум-бум!..
– Не исправите, смотрите, тогда Михал Михалыч годовую двойку выведет вам!
– Подумаешь, чем испугали, – сказал Юра.
– Зиночка, сказала Эра Кузякина, – да хватит нам с ними поодиночке церемониться, давайте возьмём их в оборот всем классом!..
– Придётся, – согласилась с Эрой Фокина и скомандовала: Три-четыре!
И весь класс хором произнес:
Костя – Юра, слово массам,
Мы проводим вас всем классом,
Мимо сада, мимо тира,
До Баранкинской квартиры,
И за стол без споров лишних
Сядьте с Яковлевым Мишей
И займитесь с ним учебой,
В результате были б чтобы
Чтобы две печальных двойки
Вы исправили на тройки,
Ну, а честно вам сказать
Лучше, если бы на пять!
Нам отпор не нужен ваш!
Встать! И к цели шагом марш!
Вероятно, вот точно такое же впечатление производил древнегреческий хор в своих древнегреческих спектаклях на своих древнегреческих зрителей, какое впечатление произвёл на Баранкина и Малинина хор своих одноклассников.
– Ну, знаете, – после большой паузы сказал, первый раз в жизни вроде бы растерявшийся Баранкин, – это уже как в «Чапаеве» получается!.. Это уже какая-то психическая атака, – Баранкин знал, что лучше всего на стихи было бы ответить стихами и пока отвечал прозой одновременно готовил ответ в рифму. И приготовил… – А за ваш хор мы вас с Малининым лично ставим «неуд».
– Три-четыре! – скомандовала Фокина. – Это почему «неуд»? дружным хором спросил снова класс Баранкина и Малинина.
Баранкин что-то пошептал на ухо Малинину и они в один голос громко произнесли:
– Сразу видно, что не Пушкин написал эти частушки!..
Двухголосый ответ, да ещё в рифму, да ещё в довольно складную вообще-то, произвел на ребят некоторое впечатление, но Фокина не унималась и снова скомандовала: "Три-четыре!.."
– А за такой экспромт вам Пушкин.
Дал бы с Костей по макушке!.. – ответил снова хором весь класс. И здесь Баранкин понял, что пока сопротивляться классу бесполезно. Если первые стихи были, конечно, подготовлены заранее Зиной Фокиной или Эрой Кузякиной, то второй стихийный ответ класса в стихах поверг Баранкина в недоумение, в бессилие и в полное подчинение классу. Последнее слабое сопротивление, которое он попытался оказать одноклассникам, было произнесено жалкой, по сравнению со стихами, прозой и не имело никакого эффекта. Юра Баранкин сказал, обращаясь лично к Веньке Смирнову:
– Смирнов, ты-то что орешь, да ещё хором. У тебя у самого двоек навалом!
– Навалом, – согласился Смирнов, хихикая, – но ни одной из них нет ни самой первой, ни самой последней!.. У меня они все серединные.
В этом была своя логика, и после этого Баранкин и Малинин как бы внутренне сказали "Сдаёмся!.." и как бы тоже внутренне подняли вверх руки.
Юра Баранкин и Костя Малинин шли под окружением школьного конвоя домой. Погода была прекрасная. В такую погоду лифтерша в Юрином доме всегда, смеясь, говорила: "Погода шепчет – бери расчёт…" На вовсю зазеленевших деревьях и на газонах бездельничали и вообще вели себя как на большой перемене воробьи и не каких-нибудь там двадцать минут, как все школьники, а уме с самого утра. И будут бездельничать до вечера. И всю жизнь с утра до вечера. Над клумбами как хотят и куда хотят порхали бабочки. Сразу было видно, что все они как одна бессознательные и неорганизованные. Какая-то тайная смутная мысль, похожая на желание, в который раз шевельнулась в душе Юры Баранкина, мысль, похожая на строчки из какого-то стихотворения, которое он то ли где-то прочитал, не то он их сам придумал: "…я уверен без забот воробей живет!.." Баранкин в который раз присмотрелся к воробьям и подумал, что нельзя себе было и представить, чтобы кто-то из воробьёв кого-то куда-то бы поволок силой против его желания. Занятий у них нет, значит, и репетиторов у них таких противных, как этот отличник Мишка Яковлев, тоже нет, и вообще никто не делит воробьёв и бабочек на отличников, хорошистов и двоечников. И не призывает "Будь воробьём! Или бабочкой!" Все они просто воробьи и бабочки. Просто!.. И всё!.. А тут… Вон, что творится!.. Сплошное насилие над личностью!..
Окруженные тесным кольцом одноклассников, Баранкин и Малинин продолжали приближаться к Юриному дому. Малинин оглянулся и сначала сказал:
– Правильно в русской народной песне поётся, – а затем запел довольно приятным голосом: "любовь кольцо, а у кольца начала нет и нет конца…"
– Малинин, – спросила его Кузякина, – а почему бы тебе не участвовать в школьном хоре? С таким приятным голосом, как у тебя – это вполне реально.
– Потому что есть такой школьный юмор, – ответил Малинин Кузякиной, – примерно такой ученик, как Венька Смирнов… – Венька Смирнов тут же навострил уши – приходит домой и показывает дневник, в котором одни двойки и только по пению пять… Отец, просмотрев дневник, говорит: "С такими отметками и ты ещё поёшь?.. А ну, снимай штаны!.."
– А почему это такой ученик, как я, а не такой, как ты? взъерепенился Смирнов.
На этот вопрос Малинин ответить не успел, потому что школьное оцепление довело их до Баранкинской квартиры.
– Баранкин, будь человеком! – произнес школьный хор на прощание.
– А что я пятикантроп, что ли? – спросил на прощание Баранкин.
– В лучшем случае, – ответила Фокина, – ты шестикантроп и то с большой натяжкой…
Все засмеялись, а Баранкин в который раз пожалел, что Оля Тихонова перестала быть старостой класса. Уж у неё то на такой ответ просто не хватило бы здоровья…
– Счастливо оставаться! – произнёс весь класс, воздев приветственно вверх руки.
– Общий – сказали в один голос Баранкин и Малинин.
Но на фоне школьного хора два голоса Юры и Кости опять прозвучали весьма неубедительно. Юра, Костя и Миша Яковлев подошли уже к входной двери подъезда, когда из-за кустов, разукрашенных весенними зелеными листиками сирени, выскочил Венька Смирнов и протявкал:
– Счастливо оставаться!..
СОБЫТИЕ САМОЕ ВТОРОЕ. Бег ради бегства
Юра Баранкин достал из почтового ящика «Вечёрку» и заглянул в неё.
– Ребята! – воскликнул он, – сегодня же день бегуна!..
– Ну и что? – спросил Малинин.
– Символично! – Баранкин протянул газету Малинину и приказал: – между делом изучи маршрут!..
После этого все трое стали подниматься по лестнице.
Миша Яковлев никогда не был в гостях у Юры Баранкина, хотя между одноклассниками о его комнате ходили легенды и сочинялись целые сказки.
Но всё сводилось к одному: что всё у Баранкина не так, как у людей, а "что всё не так как у людей" сводилось к следующему образному заключению, что пол у него похож на потолок, а потолок похож на пол. Миша Яковлев с нетерпением ждал, когда откроется дверь в этот, как сказали бы взрослые, парадокс.
Наконец, кончив возиться в прихожей, Баранкин распахнул дверь и Миша Яковлев с опаской вытянув шею, которая и без того у него была длиннее, чем у других мальчишек его возраста, сначала повертел ею в разные стороны, затем, перешагнул через порог таким образом, каким входит неопытный купальщик в холодную воду. То, что он увидел, его несколько, интеллигентно говоря, ошеломило, а если выразиться попроще, то ошарашило…
Прямо против входа в комнату висела цветная репродукция с картины художника Решетникова "Снова двойка". На этой картине, кто её видел, то помнит, что изображено: мальчик с портфелем в руках, получивший двойку. Мама с укоризной глядящая на сына, младший брат на велосипеде с выражением на лице: "Ну тебе сейчас мама задаст!" И собака, положившая передние лапы на грудь мальчика, как бы говоря: "Да ладно! Не расстраивайся! Не в пятёрках счастье!"
Сама комната походила на стройплощадку чего-то непонятного и даже таинственного, тем более, что это определялось и подчёркивалось железной табличкой, которой украшают заборы, за которыми что-нибудь строят: "Не пускайте детей на стройплощадку! Это опасно для жизни!".
Вняв табличке, Яковлев снова закивал головой теперь то вверх, то вниз. Баранкин сказал:
– Если не боишься за свою жизнь, то проходи!..
Яковлев вошёл в комнату окончательно, задрав голову. На потолке висел плакат: "Можно ли всему, в том числе математике, учиться, во сне?.." На этот вопрос ответа не было. Но наследующем плакате на вопрос: "Можно ли отвечать на вопросы Михал Михалыча во сне?.." был дан ответ: "Можно! Если Михал Михалыч в это время тоже будет спать рядом!" "Можно ли расти быстрее?.." Этот вопрос тоже был без ответа, "Можно ли, чтобы деревья росли так быстро, как взрыв от снаряда?.." Ответа на этот вопрос тоже не было… На вопрос: "Можно ли переделать двойку на пятерку?" был дан ответ: "Можно, но будет заметно!.." На многие другие вопросы ответов не было. Например, рядом висел лист, на котором было написано: "А что, если взять, да…" Ниже было написано: "А если не брать, тогда что?.."
Левее на листе было выведено: "Я уверен – без забот!?.. Что без забот?!." Ничего было нельзя понять!..
Ещё выше висел лист тоже с непонятной надписью: "Он это впитал с молоком матери!.." В скобках (как говорят взрослые) развить и дополнить в смысле: молоко, обогащенное теоремой Пифагора!!!
Ещё на стене висел кусок белого ватмана с надписью: "Чертеж машины ускоренного роста человека!!!", но чертежа машины никакого не было. "Или ничего этого на самом деле нет, – подумал про себя Яковлев, или это всё засекречено?.. Просто какая-то клинопись… Вот расшифровать бы…" На полу было заготовлено ещё несколько плакатов в том же духе: "А можно ли?.." Но дальше оставалось пустое безответное пространство. Рядом с этими плакатами на полметра выше висел кусок картона, на который были наклеены вырезанные из всевозможных журналов и газет фотографии воробьёв. Воробьи на них летели, клевали, купались в лужах, грелись на солнце. Яковлев почему-то покачал головой и сказал:
– Ты меня, Баранкин, извини, мне раньше казалось, что ты, ну совершенно ничем не интересуешься, а теперь мне кажется, что ты вроде бы как будто хочешь изучить жизнь воробьёв?
– Почему это я хочу изучить жизнь воробьёв? – высокомерно ответил Юра, – я может быть хочу, чтобы они изучили мою жизнь?!
Яковлев успел заметить, что под фотографиями воробьёв было выведено мелким почерком Баранкина: "Это Воробьиния! А что в Бабочконии?.."
Осмотрев всё внимательно в комнате Юры Баранкина, Миша Яковлев сказал:
– … противуречья есть и многое недельно!..
Это была цитата из пьесы Грибоедова "Горе от ума", но Баранкин и Малинин этого не знали, поэтому не обратили на неё никакого внимания.
– Между прочим, мимо нас пробегает… – сказал Малинин вдруг, изучая что-то в «Вечёрке».
– Что мимо нас пробегает? – спросил настороженно Яковлев.
– День бегуна пробегает мимо нас с Баранкиным, мимо тебя он не пробегает…
– А, – сказал Яковлев.
А Баранкин многозначительно произнёс:
– Так нам и надо!..
– Я, Баранкин, – сказал Миша, – как будто в твою голову попал, а не в комнату, такой у тебя везде беспорядок… А интересно бы превратиться в молекулу взаправду и очутиться у тебя в мозговых извилинах, – мечтательно сказал Яковлев,
– Не советую, заблудишься, – отрезал Баранкин.
– Что заблужусь, это точно, – согласился Яковлев. – Или попаду в тупик. У этого Баранкина, – продолжал Миша изыскательским голосом, – в голове вместо мозговых извилин мозговой лабиринт. Мысль идёт-идёт, смотришь – заблудилась!.. – сказал сам себе Миша. Он любил иногда говорить сам с собой вслух и даже порой с собой поспорить. При этом он кстати ещё успел заметить, что над подоконником висит микроскоп, направленный в небо, а на полу телескоп, наведённый на блюдце с водой…
– Интересный ты Баранкин, – сказал Миша уже Юре и замялся.
– Что интересный? – подхватил Юра. – Человек, что ли?..
– Видишь ли, – замялся ещё больше Миша Яковлев, – тебе Зина Фокина сказала, что ты шестикантроп с натяжкой, но я бы лично прибавил цифру до семи… до… семикантропа… А если честно, интересный, ты, Баранкин, интересный Баранкин… – продолжал Миша, – а почему у тебя микроскоп направлен в небо, а телескоп в блюдце с водой, когда по логике всё должно было бы быть наоборот? – спросил Яковлев.
– Потому что я изучаю грипп, – ответил Баранкин. – Я хочу уловить самое начало инфекции. Его первую волну. Взрослые с гриппом-то ничего не могут поделать, а ты… – сказал Миша, – и тут же добавил, – м-да, от микроскопа, до телескопа! Есть о чем подумать!..
– Понимаешь, Яковлев, продолжал Баранкин оттягивать начало занятий. – Взрослые, они не правильно рассуждают, они думают, что гриппом человек болеет, а я думаю, что гриппом болеют сами вирусы и лечить надо сначала от гриппа микробов, а человек сам выздоровеет… Понимаешь, Яковлев…
– Я понимаю, – начал разоблачать Яковлев Баранкина, – я то понимаю, что ты меня Баранкин, и себя всеми способами отвлекаешь от цели – я пришёл заниматься с вами математикой, а не гриппом, поэтому, давайте не терять времени даром! – Яковлев задрал голову и закатил глаза, как птица, пьющая воду из лужи и скороговоркой произнес, не делая между словами пауз:
– Задачаномертристадевяностодва, ребята. "Ребята пололи на пришкольном участке клубнику. Один из них прополол в два раза больше, чем другой, а третий прополол 8 рядов. Сколько рядов прополол первый мальчик и сколько второй, если все трое пропололи 26 рядов".
Говорили, что отличник Миша знает все учебники наизусть. Баранкин с Малининым этому не верили, но услышав барабанную без запинки дробь задачи, готовы были в то поверить.
– Ну, что вам непонятно в этой задаче? – спросил Яковлев, глядя на Юру и Костю как на малышей из детского садика. Этого Баранкин перенести не мог.
– Нам в задаче непонятно одно: зачем Михаил Яковлев теряет в квартире Баранкина зря своё отличниковское драгоценное время?..
– Как это зря? – обиделся Миша, – я ничего не теряю, я пришёл, чтобы помочь вам…
– Тогда ты нам очень поможешь, если оставишь нас с Малининым вдвоём, – сказал Юра Баранкин, – не маленькие… Отвернись! неожиданно приказал Баранкин Яковлеву, – Тот отвернулся. – Мы сами с усами, – сказал Баранкин и добавил: "Повернись!" – Яковлев повернулся и увидел Баранкина и Малинина действительно с усами. Это было настолько неожиданно, что Яковлев оторопел.
– Понял, куда мы сейчас с Малининым намотали твою задачу?.. На ус!.. И без твоей помощи!..
– Я что?.. Я пожалуйста! – сказал Яковлев, направляясь в прихожую.
Внезапно Яковлев вернулся и, вытянув шею из проема дверей, спросил:
– Юра, а можно я приведу свою маму к тебе на экскурсию?
Баранкин ожидал от Яковлева любой вопрос, кроме этого. Поэтому поразмыслив, сказал:
– Можно!.. Но не нужно!..
Яковлев заметно расстроился, тогда Баранкин спросил его:
– А что, тебе от этого будет легче?
– Может быть будет полегче, – после этого Яковлев с явной завистью обвел взглядом сказочный и даже, можно сказать, волшебный беспорядок Юриной комнаты, – я на всякий случай буду сидеть во дворе на лавочке, если что, свистните…
– Ладно, – сжалился Баранкин, – когда я объявлю в своей комнате "день открытых дверей", приходи со своей мамашей!.. Так и быть…
Яковлев ушёл, потом снова вернулся.
– А что такое молоко, обогащённое теорией Пифагора? – спросил он.
– Много будешь есть, скоро состаришься, – ответил Баранкин.
После того, как входная дверь захлопнулась за Яковлевым, Баранкин подошёл к окну. Вход в подъезд был оцеплен ребятами. Алик Новиков успел притащить фотоаппарат на треноге и нацелил его на парадное.
– Ну, Фокина! – сказал Баранкин, – какую окружность сделала вокруг нас с тобой!.. Тихонова до этого никогда бы не додумалась!..
– Тут, пожалуй, не сбежишь, – согласился Малинин с Юрой.
– Не сбежишь? – усомнился Баранкин, – а день бегуна на что?.. Где его маршрут проходит?.. – спросил он Костю, – кажется где-то около нас?
– Кажется мимо твоего дома, – ответил Костя, разворачивая вчерашнюю «Вечёрку». Оба склонились над газетой.
– Точно, – сказал Баранкин, – вот наша улица… вот наш дом… вот шоссе, по которому скоро побегут участники… Через парадную дверь не выйдешь, а если через чердак и по пожарной лестнице?..
Юра снова подошёл к окошку.
Алик Новиков стоял по-прежнему возле фотоаппарата на треноге, нацеленного прямо на подъезд. На скамейке невдалеке сидел Миша Яковлев, уткнувшись носом в книгу.
– Всё, – сказал Баранкин, – ничего не поделаешь! Придётся срочно начать бег… ради Бегства!..
