Текст книги "Шоколадная медаль"

Автор книги: Валерий Цапков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Цапков Валерий Владимирович
Шоколадная медаль

Цапков Валерий Владимирович

Шоколадная медаль

"Город Кабул -это солнце и пули..."

Р.Киплинг "Брод через реку Кабул"

"Когда литераторы рассуждают о военных делах, это в большинстве случаев "разговор о солдатах на бумаге"; когда военные рассуждают о литературных произведениях, это в большинстве случаев – повторение чужих мнений, услышанных в пути."

Чжан Чао "Тени забытых снов"

ГЛАВА 1.

Визг тормозов, вопль ишака и яростный мат водителя в миг отрезвили Олегова, в то время как внезапный удар головой о ветровое стекло из-за резкого торможения ''Урала" всего лишь разбудил.

Он очнулся весь потный, тряхнул головой, сгоняя сонную одурь, и огляделся. Водителя в кабине уже не было, утренний ветерок, залетев через распахнутую дверцу, приятно освежил усталую кожу лица. Расстояние до впереди идущего ''Урала'' с каждой секундой увеличивалось, наконец он исчез, свернув за нависавшую справа над дорогой скалу. Колонна растянулась, от Хинджана до Пули-Хумри дорога плавно шла под уклон, машины мчались, невзирая на запреты и инструктажи, в два раза быстрее положенных сорока километров в час.

Вылезая из кабины, Олегов потерял равновесие, зацепившись рукавом за дверную ручку, и упал на землю, больно ударившись коленом о камень. Он чертыхнулся, проклиная водителя за неудачное место для остановки, поднялся, отряхиваясь от пыли, и замер... В желудке неприятно похолодело, от обиды на судьбу на глазах выступили слезы.

Ручеек крови прокладывал себе путь по пыльному асфальту, неторопливо наполняя трещины и ложбинки, кратчайшим путем ведущие на обочину дороги от середины, где, уткнувшись толстым волосатым брюхом в ребристое колесо ''Урала'', лежал, еще подрагивая, ишак, а рядом с ним, нелепо подогнув руку под себя, мальчишка лет десяти.

Водитель машины оглянулся по сторонам, внимательно всмотрелся в гребень нависавших над дорогой скал, перешагнул через лежавший рядом лопнувший мешок с мукой, и , стараясь не запачкаться в крови, приложил ухо к груди мальчишки. Послушав, он поднялся, зло сплюнул и повернулся к Олегову.

– Вот сука! За полгода до дембеля! Ну-ка, старлей, помогай, а то вместе на зоне топать будем!

Моментально сообразив, что от него требуется, Олегов бросился вперед, чувствуя при этом облегчение.

– Ты – бачу, а я – ишака, – деловито скомандовал водитель.–Да не трясись, ему уже ничего не нужно!

Бережно подхватив под руки, Олегов поволок теплое тело на обочину, голова мальчика запрокинулась и болталась, его черные глаза с налитыми кровью белками, как казалось Олегову, угрожающе поглядывали на него. Он положил тело в небольшую ложбинку между камнями, осторожно, как будто стараясь не ушибить, положил на голову мальчишке, прямо на лицо, плоский камень, чтобы голова не была видна с дороги. Бегом вернувшись к машине, он помог водителю столкнуть тушу ишака под откос, лопнувшее брюхо оставляло желто-красный след на асфальте.

– Поехали!

Олегов торопливо вскочил на подножку и, еще не успев толком сесть на свое место, захлопнул дверку. Водитель же, глянув на дорогу – никто их пока не догонял, боевая машина замыкания отстала еще больше, – неторопливо направился к машине, но, пнув ногой лежавший на дороге мешок с мукой, заметил торчащий из него сверток, поднял его, и только после этого залез в кабину.

''Урал'' взревел и тронулся с места, быстро набирая скорость.

Поглядывая на дорогу и придерживая руль левой рукой, солдат развернул сверток, пачкая при этом мучной пылью кожаное сиденье рядом с собой. На пергаментной жирной бумаге блеснул никелем маленький изящный пистолетик.

– Дамский? – взвесил на ладони, как бы оценивая пистолет, спросил солдат у Олегова.

– Испанский ''Стар''. Зачем тебе? – буркнул Олегов. Он чувствовал себя гадко, разговаривать не хотелось. Солдат ухмыльнулся:

– Возьмите себе, бакшиш.

Увидев, что Олегов заколебался, он добавил:

– Не бойтесь, не заложу. Мы ведь теперь повязаны.

– Да, повязаны...– Олегов горестно вздохнул и задумался, вспоминая вчерашние события...

ГЛАВА 2.

...Тишину расколол грохот крупнокалиберного пулемета. Олегов невольно пригнулся. Стреляли рядом, за бугром, где размещалась застава артиллеристов. Олегову стало интересно, в кого стреляют. Пройдя мимо равнодушно глянувшего на него солдата у шлагбаума, он подошел к огневой позиции – сложенному из камней брустверу, затянутому сверху маскировочной сетью.

Пулемет снова сотряс воздух. Стреляли не прицельно, трассы веером шли над долиной в ущелье, оставляя слабый дымчатый след.

– Если не секрет, по кому палите? – дружелюбно улыбаясь, спросил Олегов.

По пояс голый мужчина обернулся, внимательно оглядел Олегова и снова отвернулся, продолжая поправлять ленту с патронами. Второй же стрелявший, тоже в одних брюках и кроссовках на босую ногу, словоохотливо ответил:

– А пусть не ездят после восемнадцати часов. Видишь, ''Тойота'' внизу пылит? Если не

свернет сюда, размолотим вдребезги.

На плече у него Олегов заметил татуировку: девичье лицо и кольцом вокруг него надпись на английском языке–''Make love , not war''

Усатый поправил ленту, вытер грязные от пороховой гари и ружейного масла руки

несвежим полотенцем, услужливо поданным ему татуированным, затем повернулся к Олегову, нахмурился и холодно спросил:

– А ты кто, если не секрет?

– Я из колонны, – ответил Олегов, беспечно махнув рукой в ту сторону, где за бугром, на окруженной кустарником площадке, стояли ''Уралы'' автоколонны N 142, с которой он и ехал по маршруту Кабул–Хайратон.

Усатый пристально посмотрел в глаза Олегову, недоверчиво покачал головой и , сначала медленно, нараспев, а под конец все более жестко, произнес:

– Нет. Ты не из колонны. Ты из Пакистана, шпион. Ты пришел по этому ущелью. Но тебе не повезло, ты вышел на нас. Руки вверх! Выше!

В руках у усатого оказался автомат. Олегова от неожиданного поворота событий прошиб пот, растерявшись, он не нашел, что ответить.

– Кругом! Иди вперед, в блиндаж!

– Мужики, да вы что...

– Заткнись! Сколько рупий тебе платят за каждую взорванную школу? Шире шаг, сейчас мы тебя допросим.

Пригнув голову, совершенно удрученный, Олегов шагнул в сумрачную духоту блиндажа, сложенного, как и все инженерные сооружения на заставе, из плоских камней, и услышал, как усатый за его спиной кому-то крикнул:

– Эй, любезнейший! Позвони коменданту зоны, скажи, что я велел ему разобраться с ''Тойотой'' и дуть сюда!

Олегов осмотрелся по сторонам: две койки, застеленные пыльными одеялами, шкаф у стены, сделанный из ящиков от снарядов, грязный стол, заставленный стаканами и недоеденными консервами.

Усатый широким жестом взмахнул рукой, со стола взлетела туча мух, наполнив жужжанием пропыленный воздух помещения.

– Садись, мы сейчас выясним твою личность.

С этими словами усатый достал полиэтиленовый пакет с не очень прозрачной жидкостью, перехваченный в горловине нитками, осторожно проколол его вилкой и бережно наполнил стакан.

– Пей! Пакистанские наймиты этого не пьют, только наши.

Кишмишовка шибанула в нос, во рту стало гадко. Олегов невольно открыл рот, стараясь не дотрагиваться одеревеневшим языком до покрывшихся противным налетом зубов.

– Ну-ка, закуси толстолобиком, свежая баночка, – засуетился тот, что с татуировкой, -ты, видать из Кабула, почем там сейчас бутылка?

Олегов отдышался, зажевал противный привкус во рту сочным куском рыбы, вытер проступившие слезы и ответил:

–Четыреста двадцать афганей, курс к чекам – один к девятнадцати.

– Баснословно дешево, – завистливо вздохнул татуированный, – слушай, а не забросишь ли нам следующей колонной ящичек-другой? Тридцать пять чеков за бутылку даю, в Пули-Хумри пятьдесят после получки могут дать, но ведь туда везти... Кстати, давай знакомиться. Я–Костя, старшина батареи.

Олегов почувствовал, как замешанный черт знает на чем самогон из кишмиша вступил в реакцию с организмом, изменил его химический состав и тем самым окрасил в другой цвет восприятие окружающего. От желудка во все точки тела хлынула теплая волна. Нелепый арест оказался шуткой.

– Меня зовут Миша. Заместитель командира роты.

– Ну-ка, не отвлекаться, между первой и второй разрыв должен быть минимальный, -отрывисто бросил усатый и, с недовольством глянув на замешкавшегося со стаканом у рта Олегова, добавил, – у нас одного за задержку тары топором зарубили.

Олегов вздрогнул, услышав про ''тару''. Это присловье было ему знакомо, напоминало Союз, и не просто Союз, а вполне конкретных друзей. Он почувствовал себя уютней.

– Ты , случаем, Колю "Рашпиля" не знал?

Усатый снисходительно улыбнулся, пожал плечами – нет, не знал.

Потом пили еще и еще, усатый со старшиной рассказывали, как замечательно вольготно служить на этой придорожной заставе, на высоте почти три тысячи метров. Подошедший комендант заставы, розовощекий старший лейтенант, рассказывал, что у дуканщиков Хинджана можно купить все, причем не на много дороже, чем в городе, но Олегову казалось , что они с завистью слушают его рассказы об изобилии дуканов Зеленки, Шестой улицы, Мейванда и Спендзара. Комендант принес в полевой сумке еще пакеты с кишмишовкой, появился противень с жаренной картошкой, потом организовали баню. Усатый с задором кричал: ''Пошали!'' – когда в бане, также сложенной из камней, с жаровней из бронелиста, старшина сек его эвкалиптовым веником, а комендант плескал воду в гильзы от снарядов, вмурованные в печь, и они выстреливали густыми клубами пара, обжигали людей и те спасались от них в крошечном бассейне с ледяной водой, а дневальный прямо в бассейн подавал поднос с горячим жасминовым чаем. Комендант хвастливо рассказывал, как на его БТР все время охотятся духи, обстреливают из гранатомета, но всегда промахиваются, а потом началась стрельба , и они, стоя в одних трусах, видели, как с вершины горы на другой стороне ущелья одна за другой навесной траекторией взлетают шесть ракет. Усатый сказал, что будет перелет, и через минуту горящий фосфор осветил откос у дороги, площадку с машинами невдалеке, зенитные установки боевого охранения колонны, размещенные в кузовах ''Уралов''. Ответили огнем, стало больно ушам, комендант кричал что-то в трубку полевого телефона у шлагбаума, потом отправил посыльного в колонну, чтобы прекратили огонь–мешают артиллерии и танкам корректировать стрельбу. Вершина горы вспыхивала от разрывов, а потом оттуда снова полетела серия реактивных снарядов, и они удивлялись живучести духов, опять била артиллерия, но не все еще было выпито, и старшина все выспрашивал, что за груз везет колонна, есть ли стройматериалы и где стоит машина с продуктами. Мутило и хотелось спать, но стоило закрыть глаза, как начинало подташнивать. Олегов плюхнулся на чью-то кровать, на полке, сделанной из крышки от ящика для боеприпасов, лежала книга, он взял ее, сдул с нее густую пыль, и, чтоб не тошнило, попытался сосредоточиться на ней. Это был Есенин. Полистав, он вырвал лист, стал читать. Это оказался стих, который, положив на '' блатные аккорды'', весело распевал Колька "Рашпиль", топтавший эти дороги три года назад, и школьный учитель Витька Мороз, которому отец, начальник разведки парашютно-десантного полка, пригрозил, что выгонит из дома, если тот пойдет в десантное училище. Особенно хорошо у них получался припев: ''ковыряй, ковыряй, мой милый, суй туда пальчик весь, только вот с этой силой в душу мою не лезь...''

ГЛАВА 3.

Измельчав, горы плавно перешли в холмы, изрезанные оврагами, а те–в пустыню, до приграничного Хайратона оставалось несколько часов пути. После ''своротки'' на Мазари-Шариф, где колонну притормозила комендантская служба, Олегов пересел в машину связи. Ее хозяин, лейтенант Шалыгин, вообще предлагал на обратном пути пересесть к нему, на что Олегов с радостью согласился. Машина связи представляла собой гибрид из ''Урала'' и стоящего у него в кузове фургона с радиостанцией, снятого с ''Газ-66''.

... Олегов стоял в спальном отделении фургона, откинув верхнюю крышку. Нетерпение и возбуждение от приближения к границе СССР, вечно свежее синее небо, прохладный ветер в лицо–все это сливалось в единый сплав чувств и ощущений.

В голове колонны выстрелили сначала короткой, затем длинной очередью. Ударила автоматная очередь и из кабины машины связи, где сидел Шалыгин. На промчавшемся мимо телеграфном столбе с треском разлетелся один из немногих уцелевших фарфоровый изолятор. Только сейчас Олегов обратил внимание на то, что придорожные столбы, знаки и указатели изрешечены пулями. Стреляли уже и впереди и сзади. Придерживаясь, чтобы не упасть, он пригнулся в сумрак радийной будки, достал автомат с примкнутым магазином и с азартом включился в это сумасшествие. Бетонные столбы он не трогал, опасаясь рикошета, выбирал какой-нибудь приметный куст на склоне бархана и короткими очередями расстреливал его, стараясь , чтобы фонтанчики попаданий ложились кучнее, пытаясь прикинуть, какое же нужно брать упреждение на движение машины. ''Занятие'' по огневой подготовке закончилось также внезапно, как и началось – по сигналу головной машины, в которой ехал начальник колонны, капитан Зубов, прозванный за солидный для капитана возраст, комплекцию и грозное выражение лица ''полковник''

Впрочем, это звание у него оспаривал его же старшина, прапорщик Габурин, много лет назад сыгравший в забытом всеми фильме эпизодическую роль гусарского полковника. Времени с тех пор утекло много, однако разворотом плеч и дореволюционной офицерской осанкой он по-прежнему обращал на себя внимание. Габурин служил в Афганистане по ''второму кругу''. После первого, вернувшись домой, он счел нужным открыть беглый ружейный огонь из двухстволки по жене. Ей удалось убежать, они развелись, а его перевели в другой гарнизон. Там он запил, и довольно быстро пропил все деньги, от наказаний его уберегали комбат и командир полка, помнившие его по первому кругу, как совершенно непьющего атлета, умевшего и любившего воевать. Сейчас Габурин, из соображений субординации, предпочитал кличку ''урядник''. Второй круг он начал круто–борьбой с ротной солдатской мафией. Колонна часто ходила в Термез, практически все водители промышляли контрабандой: в Союз товары, из Союза – водку. Прибылей хватало и на подкуп офицеров. Габурина отдали под суд чести прапорщиков за то, что одного солдата бросил в арык, а другому сломал ключицу, но общественное мнение офицеров встало на его защиту, мол, если б все были такие, как Габурин... Он получил строгое предупреждение за неуставные взаимоотношения, после чего затих, ушел в хозяйственные старшинские хлопоты и завел себе собаку.

Собака эта, рыжая дворняжка, тоже ехала в колонне, тявкая под брезентом в кузове одной из машин, где у нее был свой матрац. Она нетерпеливо скулила, утомившись за дорогу, ожидая, когда, наконец, можно будет спрыгнуть на твердую землю.

Не терпелось и Олегову. Пока ''Уралы'' пылили, покучнее выстраиваясь на широкой песчаной площадке, машина связи остановилась чуть в стороне, Шалыгину тоже не терпелось.

...Утопая по щиколотку в песке, Шалыгин с Олеговым брели на вершину бархана, песчаная площадка, называемая здесь полевым парком, была окружена природными и рукотворными дюнами. Их догнала дворняга Габурина и, задорно тявкая, кругами начала носиться вокруг людей, потом погналась за ящерицей, выбежала на бархан и замерла с высунутым языком. Тяжело дыша, вслед за ней поднялись и Олегов с Шалыгиным и молча, жадными глазами, стали разглядывать Советский Союз: опоясанные колючей проволокой склады, река с заросшими берегами, опять склады, всюду песок, здание таможни у моста и далекие очертания труб и крыш Термеза.

– Жаль, что нас туда не пустят, – безнадежно – мечтательно вздохнул Шалыгин.

– Да, тебя только пусти,– отозвался Олегов.

Шалыгин достал из кармана складные итальянские очки ''Феррари'', одел их и нарочито официальным тоном сказал:

– Уважаемый, а не сходить ли нам куда-нибудь, не испить ли чего прохладительного? Погрузка начнется только завтра...

– Отчего бы и нет?!–в тон ему отозвался Олегов.

Они спустились с бархана, заперли свои автоматы в радийной будке и налегке, лениво болтая на ходу о всякой всячине, побрели по пыльной дороге, ведущей к берегу Амударьи, на котором далеко в обе стороны раскинулись склады снабжения 40-й армии.

ГЛАВА 4 .

На следующий день Шалыгин напросился к Зубову с просьбой, чтобы тот взял его и Олегова с собой на продовольственные склады, хотя Шалыгину, как начальнику связи колонны, делать там было нечего, впрочем как и Олегову. Он попал в колонну совершенно случайно, вместо заболевшего брюшным тифом начальника инженерной службы полка, который должен был загрузить один ''Урал'' колючей проволокой, маскировочными сетями и миноискателями.

От полевого парка до продовольственных складов ехать было минут пятнадцать. Желтая пыль пустыни густо клубилась за впереди идущим ''Уралом'', проезжая через железнодорожный переезд, Олегов вспомнил, что в секретном справочнике по Афганистану, который он читал еще в Союзе, было написано, что в ДРА всего одиннадцать километров железной дороги.

– В Хайратоне хоть километр асфальта есть? – проворчал Олегов, поднимая стекло, чтобы не дышать пылью. Шалыгин, сидевший в этой же кабине, предвкушая какие-то удовольствия, улыбнулся:

– На складе – есть. Там все есть!

У ворот в колючей проволоке, ограждавшей склад, колонна притормозила. Зубов, тяжело спрыгнув на песок, пошел предъявлять документы на получение груза, ворота открылись, машины, окутывая все сизым дымом, по одной начали въезжать во двор и выстраиваться на бетонированной площадке.

У погрузочной платформы склада сиротливо сочился рассолом штабель ящиков со стеклянными банками.

– Пошли, помидорчиком опохмелимся.

– А можно?

– Если только очень хочется, – засмеялся Шалыгин и погладил свои крошечные усики.

Некоторые банки в ящиках были либо разбиты, либо треснуты. По бетону от штабеля шел влажный след, аппетитно пахло рассолом. Олегов проглотил слюну. Шалыгин деловито оглядел ящики, выбрал банку с наиболее симпатичными помидорчиками, достал ее и вскрыл ножом, который был им предусмотрительно захвачен.

– Эй, бездельники! Ну-ка, подойдите ко мне!–строго прикрикнул Зубов.

Он стоял рядом с худосочным прапорщиком, который настороженно, даже несколько враждебно поглядывал то на офицеров, то на солдат, уже грузивших мешки с мукой в машины. Погрузочной команды на складе не было, работали зенитчики из боевого охранения колонны и водители, по очереди подгоняя и заполняя машины.

– Я вас для чего взял?–сердитым хриплым голосом спросил Зубов и сам же ответил, – следить за этими урками, чтоб чего не украли! Вперед, по местам!

– Слушаемся, гер полковник!–дурашливо щелкнул каблуками Шалыгин и отдал честь.

Прапорщик, как видно, начальник склада, с подозрением посмотрел на Шалыгина, но ничего не сказал.

Прикрикнув для видимости своей работы на солдат, грузивших мешки, Олегов с Шалыгиным зашли в сумерки складского помещения. Штабеля ящиков, кладки мешков, ряды бочек заполняли все пространство, оставляя лишь неширокие проходы.

– Стой, что это у тебя? – Шалыгин на ходу схватил за рукав проходившего мимо солдата, опытным взглядом определив, что у того что-то спрятано в комбинезоне на груди.

– Товарищ старший лейтенант, не знаю, – искренне ответил солдат, широко улыбаясь, – как раз вас искал, хотел спросить.

Шалыгин повертел в руках литровую жестяную банку, прочитал шифр на торце и озадачился, услышав шорох в банке.

– А где взял?

– Там, – солдат показал в угол, где стояли картонные ящики.

– Ладно, иди, благодарю за бдительность, – довольно поглаживая усы, не смотревшиеся на его юношеском лице, сказал Шалыгин.

Присев на ящик, он опять достал нож и тремя движениями пропорол жестяную крышку, отогнул ее и высыпал на ладонь горсть белых гранул величиной с горошину. Понюхав, он осторожно лизнул гранулы и высыпал все в рот.

– Оригинально. Сушеный творог. Но душа требует иного.

Порыскав среди штабелей, они угостились консервированным сыром, сосисочным фаршем, судаком в томате и запили все соком зеленого горошка, прокалывая в банках дырочки и высасывая содержимое.

– Красиво здесь можно жить, – С ленцой в голосе произнес Олегов, когда, наевшись и напившись, они лежали на мешках с мукой в одной из машин, предусмотрительно накрыв их брезентом.

– А как же, они не банками, а тоннами все считают, – Пробормотал с закрытыми глазами Шалыгин.

Очнулись они от дремы, услышав перебранку у склада.

– Вы на двенадцать мешков больше загрузили! – срывающимся от волнения голосом кричал прапорщик.

– Посчитай заново: в каждой машине – шестьдесят мешков, – невозмутимым , спокойным голосом отвечал Зубов.

– Вы уже отправляли машины в лагерь? – спросил подошедший лейтенант с эмблемами мотострелковых войск на петлицах.

– А чего ждать? – агрессивно ответил Зубов, – три машины с зампотехом роты уехали, машины нужно обслужить!

– Едем! – решительно сказал лейтенант.

– Пока все не загружу, не поеду, вы мне еще сок не дали!

Лейтенант задумался, посмотрел на прапорщика, тот смутился, кивнул головой. Лейтенант, осторожно взяв Зубова за локоть, отвел его в сторону, что-то говоря ему на ходу. Зубов изобразил сначала разъяренный вид, потом затих, что– то спросил у лейтенанта, ткнув его пальцем в грудь, достал блокнот и что-то пометил.

– Грузим дальше! – прикрикнул Зубов на праздно стоящих солдат и офицеров, – чего уставились...

Картонные ящики с жестянками виноградно-яблочного сока грузить было легче, чем мешки с мукой, погрузку закончили быстро.

К волнующему моменту подписания накладных офицеры сгрудились вокруг Зубова и прапорщика. Зубов со вздохом сожаления, а прапорщик с облегчением поставили подписи, пожали друг другу руки, после чего, вдруг лейтенант решительно заявил:

– А теперь едем пересчитывать! Будем смотреть те три машины. Я вызвал комендантский патруль.

Зубов с ненавистью посмотрел на лейтенанта, на ворота, за которыми стоял ''ГАЗ-66'' с бело-красной полосой поперек кабины.

Колонна тронулась в обратный путь.

– Что будет? – с тревожным любопытством спросил Олегов у Шалыгина, когда машина тряслась по песчаным ухабам по дороге в лагерь.

– Меня не интересует. Я отвечаю за связь, а не за груз, – беспечно ответил Шалыгин, – пошли лучше ящериц в барханы ловить.

Забрав автоматы из радийной машины, натолкав баночек с соком в карманы, они двинулись от стоянки в восточном направлении, но, услышав крики лейтенанта, вернулись, заинтересовавшись развитием событий.

– Да, по мешкам бьет! Но ведь машина не полная?! – брызгал слюной лейтенант.

– А я так грузил, – невозмутимо отвечал Зубов, – с расчетом на то, что ''урядник'' стол с табуретками грузить туда будет.

Солдаты и офицеры, столпившиеся вокруг, рассмеялись, одобряя Зубова и откровенно насмехаясь над лейтенантом.

Комендантская машина с тыловиками упылила. Зубов вытер пот рукавом, озабоченно посмотрел вслед, сплюнул, и зычно скомандовал:

– Рота, строиться!

Это было уже не интересно, Олегов с Шалыгиным двинулись в глубь барханов, окружавших стоянку.

Мелкие серо-зеленые ящерицы в изобилии бегали по песчаным склонам, оставляя за собой хвостом еле заметный след.

– Вот это реакция у них! Как у Брюс-Ли! – восхищенно приговаривал Шалыгин, тщетно пытаясь схватить ящерицу, которая, резко меняя направление бега, ловко увертывалась от него. Дело пошло на лад, когда они заметили, что измельчавшие потомки динозавров боятся тени. Расставив руки, пугая ящерицу тенями, они, наконец, загнали одну на ровную песчаную площадку и столкнувшись лбами, схватили ее.

– Неправильная ящерка, – с укором сказал Шалыгин, взяв ее за хвост двумя пальцами, – должна отбросить хвост, а не отбрасывает.

Запихнув ящерицу в спичечный коробок, они поставили его у подножья высокого бархана и отошли метров на сорок.

– Ну что, на банку сгущенки?

– Как обычно, – согласился Олегов.

Очередь установили жребием, первым выпало стрелять Шалыгину. Звук выстрела в тишине пустыни показался чрезвычайно громким, рядом с коробком, не задев его, всплеснулся песчаный фонтанчик.

Олегов прицелился. Ему вдруг расхотелось расстреливать ящерицу. Спичечный коробок почти заслонялся мушкой, края прицельной планки воспринимались глазом слегка расплывчато. Вдруг показалось, что он слышит, как ящерка скребется и бьется о стены картонной тюрьмы, пытаясь вырваться, и, смирившись с потерей банки сгущенки, он сместил мушку чуть вправо. И тут Олегову стало дурно, он вспомнил черные с налитыми кровью белками глаза мальчишки на дороге, перед глазами встало лопнувшее брюхо ишака. Ящерка во всем виновата, – подумал Олегов. Он стиснул зубы, сместил мушку влево и выстрелил.

– И что же осталось?–Шалыгин разочарованно копнул носком ботинка ямку в песке на том месте, где стоял коробок с ящерицей.

– Ничего, – ответил Олегов. Он подошел к пологому склону бархана и сел на горячий песок. Слабость в ногах прошла, липкий пот быстро подсох.

Не надо раскисать – сказал он сам себе и, вспомнив, что в какой-то популярной книжке было описано упражнение для самовоспитания, лег на песок, надвинул кепи на глаза и расслабился, повторяя про себя: не надо раскисать, я не раскисаю, все ерунда, ничего не боюсь, не кисну, никаких слюней...

ГЛАВА 5 .

От перестановки мест слагаемых сумма очень даже меняется, мрачно размышлял Олегов, беззвучно шепча то ''Саланг-Хайратон'', то ''ХайратонСаланг''. Первое словосочетание , казалось, окрашено в розовый цвет радости, второе же вызывало тревогу и даже страх. Каждый уже приметный для него пункт на обратной дороге к Кабулу только усиливал паскудное настроение, угнетали гранатовая роща, ущелье Македонского, Пули-Хумри. В Пули-Хумри он сказал, что заболел, ни в клуб на фильм, ни по военторгам не пошел, остался в спальном отделении радийной будки машины связи. Заболеть хотелось и в самом деле.

После Пули-Хумри он лежал в будке на пропыленной за дорогу постели не высовываясь и придерживаясь, чтобы не сбросило на пол при крутом повороте. Пытаясь заснуть, Олегов приоткрыл шторку на окошке, а для того, чтобы утомить мозг, стал считать подбитые или сожженные бензовозы и бронетранспортеры на обочине. На второй сотне он сбился, сон не шел, наоборот, усиливалась тревога, он зашторил окошко. По поворотам и виражам машины он пытался прикинуть, как далеко осталось до того места, он гнал эти мысли, снова пытался заснуть, и снова вспоминал откос, крупные валуны у дороги, шумящий ручей внизу, вырубленные, и без того редкие деревья у дороги, напоминавшие ему детские книжки про партизан, в которых фашисты вырубали леса вдоль дорог в Белоруссии.....

Машина остановилась. Сердце трепыхнулось от стука в стенку будки.

– Пошли, посмотрим, чего стали,–лениво произнес Шалыгин и, не услышав ответа, -спишь что ли?

Олегов лежал не шевелясь, дождавшись ухода Шалыгина, он вскочил, ударился лбом о крышку будку, присел, не почувствовав боли, огляделся. Заметив, что наволочка на подушке за неделю почернела от грязи, он достал полотенце, тоже не первой свежести, застелил подушку и снова лег. Пошарив рукой на полке в изголовье, он нашел упаковку сахара ''Аэрофлот'', разорвал обертку и сунул кусочек в рот. Заныл коренной зуб слева, едва наметившаяся в прошлом году зазубрина уже превратилась в дыру в эмали. Зуб – это почти часть скелета, ведь это мои кости тлеют заживо, подумал Олегов и языком перекатил уже подтаявший кусочек сахара за другую щеку. Вспомнилась чья-то байка, услышанная еще в училище в восьмидесятом году, что, мол, душманы стреляют с гор сверху вниз, поэтому военный госпиталь в Ташкенте забит раненными, у которых отстрелена нижняя челюсть...

Снова кто-то постучал в будку.

– Товарищ старший лейтенант, вас капитан Зубов зовет!

Не раскисать, никаких слюней, – шептал себе Олегов, приближаясь к головной машине. Она стояла, тормознув всю колонну, в пятидесяти метрах от выкаченных на дорогу булыжников. Возле камней стоял Зубов, зампотех роты капитан Швец и два солдата в бронежилетах с автоматами.

– Меня прогнал, а тебя зовет, – недоуменно сказал Шалыгин, стоявший вместе с другими любопытствующими у капота головной машины.

– Засада! Щас мочить нас будут,–авторитетно произнес водитель в тельняшке, залезший для лучшего обзора на крышу кабины ''Урала''.

– Слезь, обезьяна,–отозвался кто-то.

Зубов сидел на камне посреди дороги и задумчиво глядел на Олегова.

– На шестьдесят первой ты ехал?

– Я...

– Ну и как?

– Ничего особенного.

Зубов широко улыбнулся, покрутил головой, как бы чему-то дивясь, повернулся к зампотеху и сказал:

– Прочти,Боря.

Тот поднял к глазам тонкий, полупрозрачный лист бумаги с какими-то вензелями и старательно прочел:

– Заплатите за бачу. Его убила 12-61 АО , колонна 142. Если не заплатите, будем вас убивать. Десять мешков муки, мешок сахара, четыре чайника...'' – Швец сокрушенно покачал головой и поднял глаза, – тут еще написано, перечислять страшно.

– Товарищ капитан, водитель двенадцать – шестьдесят один гвардии рядовой Тарасов прибыл, – бодро отчеканил за спиной у Олегова знакомый голос.

– Давил кого-нибудь? – громко спросил Зубов.

– Никак нет! – Олегов позавидовал выдержке водителя.

– Отец, они говорят, что не давили, – развел руками Зубов.

Только сейчас Олегов заметил сидящего у скалы, в небольшой нише дряхлого старика в белой чалме. Тот в ответ не пошевелился, безучастно глядя сквозь стоящих перед ним солдат и офицеров.

Зубов помолчал немного, повернулся к Олегову и с непонятным тому злорадством сказал:

– А ведь никому ничего не докажешь, и прокурору не пожалуешься. Плати, дружок. Мне здесь еще долго ездить. Если за каждую колонну буду терять хотя бы по одному солдату, по одной машине... Думаешь, в штабе не заинтересуются, почему всех здесь пропускают, а меня нет?

У Олегова пересохло в горле.

– Это же бешенные деньги.

– Видать, пацан не простой был. Плати.

– Чем?!

– Плати.

Олегов схватил Зубова за запястье:

– У вас есть лишнее. Дайте!

– А ты считал? – Зубов зло выдернул руку, – у меня норма, мешок к мешку!

Швец, до сих пор безучастно стоявший рядом и задумчиво разглядывавший гребень нависавших над дорогой скал, вдруг оживившись , сказал:

– Товарищ капитан, а может, дать ему под расписку, во временное пользование в присутствии свидетелей?

– А что, верно, – вполне дружелюбным тоном сказал Зубов. Его круглое с подвижными губами лицо легко меняло выражение на противоположное.

– Но с возвратом!

Олегов махнул рукой, соглашаясь. Он чувствовал, что из одной ловушки попадает в другую, но вырваться из этой, именно сейчас, так хотелось, что о будущем не думалось.

– Что дадите?

– Только муку, двенадцать мешков.