Текст книги "Николай Байбаков. Последний сталинский нарком"

Автор книги: Валерий Выжутович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Авария или открытие?

С приходом Хрущева к власти Байбаков ничего не приобрел в плане карьерного продвижения и еще два года оставался министром нефтяной промышленности. Но именно в этот период (благодаря ли министру – утверждать не рискнем, хотя сам он свой вклад оценивал без приуменьшения) Россия стала нефтяной сверхдержавой. Это произошло 21 сентября 1953 года. В этот день опорная скважина в поселке Березово (том самом, где отбывал ссылку бывший фаворит Петра I Александр Меншиков) дала мощный газовый фонтан, возвестивший об открытии первого промышленного газоносного района в Сибири. Главный инженер буровой партии Г. Д. Сурков в тот день телеграфировал: «Срочная Тюмень Нефтегеология Шиленко Выброс при подъеме инструмента Давление на устье 75 атмосфер Срочно ждем самолета Сурков».

Как же это произошло? В своей книге Байбаков не поскупился на подробности: «На Березовской опорной скважине после промывки поднимали инструмент. Вдруг произошел выброс глинистого раствора, затем были выброшены бурильные трубы, и следом возник фонтан воды с газом. Стоял очень сильный, труднопереносимый гул, поэтому жителей из близ расположенных домов пришлось переселить. Это была, конечно, аварийная ситуация. Причин было несколько, но главная из них – отсутствие опыта при аналогичных ситуациях. Газоносный пласт не был выделен, и необходимую предосторожность не проявили при подъеме колонны труб, не оказалось под рукой и фонтанной арматуры для закрытия скважины».

Это происшествие имело свою предысторию. Как после оказалось, счастливую. Зимой 1952 года в Березово был переведен на должность начальника и старшего геолога партии опорного бурения инженер А. Г. Быстрицкий. Он должен был выбрать место для заложения скважины и размещения базы, расселить людей, заготовить материалы для строительства буровой и других хозяйственных объектов. В конце мая, когда в этих местах начинается навигация, туда должны были завезти буровую установку и оборудование, чтобы к осени забурить скважину. Однако Быстрицкий ради удобного обустройства буровой перенес место ее заложения на 150 метров против проектного.

Из воспоминаний А. Г. Быстрицкого:

«Настал момент, когда окрестности Березова огласились уханьем голосов, ревом тракторов. Полным ходом шла разгрузка. Помог райком КПСС, по инициативе которого на выгрузку было мобилизовано население поселка. Долго пришлось повозиться с двадцатитонным насосом буровой установки. На высокий берег его вытаскивали тросом. Оглушительно гудел трактор и не мог сдвинуться с места. Сердито пускал к небу кольца дыма. Отходил назад и опять рвался вперед, натягивая трос до предела. Люди облепили насос со всех сторон. Руки, спины, лица застыли в едином усилии. На помощь подошла еще группа. И тронулся с места, пополз вверх тяжелый груз. Вскоре управились и с лебедкой – такой же тяжеловесной громадиной. Пока возили по непролазной грязи оборудование, основательно разбили дорогу к вышке. Бурение шло не так, как хотелось. Часто не хватало солярки для дизелей, которую возили из Ханты-Мансийска. Тогда приходилось поднимать инструмент и ждать. Но, несмотря на трудности, бурили. Буровую построили в короткий для северных условий срок – за два месяца…»

За самовольное отклонение от проекта Быстрицкому объявили выговор. Это потом выяснилось, что, если бы опорная скважина была пробурена в первоначально проектируемой точке, она дала бы только воду, поскольку оказалась бы уже за контуром месторождения.

При взрыве на буровой погибли три человека. Кто-то должен был за это ответить. В Министерстве геологии собрали коллегию. Обсуждение было тяжелым. Но недолгим. Постановили считать происшедшее не аварией, а открытием. Байбаков с этой версией согласился. Так и доложили «наверх».

Газ Березова поставил последнюю точку в спорах о перспективности Западной Сибири. Открытие этого месторождения еще более упрочило положение Байбакова во власти.

Неожиданное назначение

В августе 1955 года Байбаков неожиданно был вызван в ЦК к Хрущеву: «Помню, он встретил меня, уверенно стоя на ковровой дорожке своего кабинета, по-простецки засунув руки в карманы просторного, мешковатого пиджака, широко и приветливо улыбаясь. Он дружески пожал мне руку и широким хозяйским жестом пригласил располагаться. Сам сел за стол, а я в кресло у стола. Уже в том, как он встретил меня, было что-то от нового, “хрущевского” стиля – намек на равенство в этом кабинете, на простоту отношений, – мол, нет ни подчиненного, ни начальника – вождя, а есть деловое партийное содружество».

Хрущев был настроен дружелюбно, излучал доверие и радушие. Начал с перечисления былых заслуг Байбакова: мол, помним, ценим. Затем стал расточать похвалы ему как нынешнему руководителю отрасли, в короткие сроки достигшей успехов в увеличении добычи нефти и газа. Такое вступление вызвало у Байбакова настороженность. Он не понимал, к какой «сказке» эта «присказка». К начальству вызывают не затем, чтобы хвалить. Не успел визитер подумать, к чему клонит хозяин кабинета, как тот сам раскрыл карты:

– Президиум ЦК считает целесообразным назначить вас председателем Госплана СССР.

Это было неожиданное предложение. Настолько неожиданное, что получивший его министр от растерянности и волнения не сумел даже, как полагалось, поблагодарить за доверие. Успел только подумать: по силам ли это мне?

– Никита Сергеевич, я не экономист. И с планированием народного хозяйства страны не справлюсь.

Байбакову казалось, что он нашел нужные доводы для отказа. Но Хрущев живо парировал:

– А я? А я разве экономист? Я, что ли, разбираюсь в планировании? А ведь вот руковожу всей экономикой страны. Приходится.

Байбаков решил защищаться до конца, не боясь показаться дерзким и неуступчивым:

– Да ведь одно дело давать указания по отдельной, той или иной отрасли, и совсем другое – сбалансировать все отрасли. Все просчитать: взаимосвязи и тенденции, ресурсы. И найти правильное решение.

– Ничего, – вел Хрущев свою линию. – Поработаете со своим коллективом. Вживетесь – и будете выдавать правильные решения.

Доводов Никита Сергеевич не принимал. Решение было принято им заранее, и отступать от него он не собирался. «А я в те минуты, действительно, не представлял, как я, “коренной нефтяник”, возьмусь за планирование такого огромного хозяйства в масштабах всей страны. Разберусь ли, не завалю ли дела? “Честь велика, да ноша тяжка” – не зря ведь сказано. К тому же я целиком был поглощен развитием родной отрасли. В ней – моя жизнь, мои знания. Она теперь на крутом подъеме, осваиваются новые месторождения “Второго Баку”. Уйти сейчас – не измена ли делу всей жизни? Прирос я к нему всеми корнями. А Хрущев, не обращая внимания на мое смятение и слова, уже объяснял мне в привычном, официальном тоне, что теперь нужно лучшие силы государственно мыслящих хозяйственников направить и сосредоточить на разработке плана шестой пятилетки. Что эта пятилетка будет, безусловно, новаторской, лучше, чем прежние».

Разговор продолжался. Байбаков задавал попутные вопросы, уточнял детали. Он понимал, что по существу уже принятого решения спорить бесполезно. Тем не менее несколько раз повторил просьбу:

– Никита Сергеевич, дайте на размышление хотя бы один день.

– Ну ладно, если просите, даем вам этот один день, – согласился Хрущев.

Оставив Никиту Сергеевича в добром расположении духа, Байбаков направился в свое министерство, которое располагалось на той же площади Ногина. Он поднялся в свой кабинет и, не успев переступить его порог, увидел в приемной кремлевского курьера. Тот держал в руках красный конверт – знак срочности и важности. В конверте содержалось постановление Верховного Совета СССР о назначении Байбакова Николая Константиновича председателем Госплана СССР и освобождении его от обязанностей министра нефтяной промышленности. «Ясно, что постановление было подписано еще накануне моей встречи с Хрущевым. И он, конечно же, знал об этом, обещая дать мне время подумать. Как же так? Разумеется, не забывчивость или несогласованность отделов ЦК. Как ни невероятно, но это было так – черточка нового стиля руководства. И поскольку решение такого уровня для коммуниста – закон, я приступил к исполнению обязанностей председателя Госплана СССР».

«Кагановичу ничего не говори…»

Предшественником Байбакова в Госплане СССР был М. X. Сабуров. Он возглавлял ведомство многократно: в 1941–1942 годах, с 1949-го по 1953-й, с 1953-го по 1955-й. Именно он в октябре 1952-го, на XIX съезде КПСС, делал доклад о пятом пятилетием плане СССР, и сам документ разрабатывался под его руководством. Сабуров имел колоссальный управленческий опыт. Ему было свойственно и здравое понимание хозяйственных реалий. Он, например, решительно не приветствовал превращение многих регионов страны в монокультурные сырьевые базы, выступал против отвлечения колоссальных человеческих и материально-технических ресурсов из России в целинные регионы Казахстана, пока эффективность таких затрат не будет достоверно доказана.

Едва ли Хрущев учуял, что Сабуров станет потом активным критиком повсеместного насаждения кукурузы и противником прочих подобных «экспериментов» (за это бывшего члена Президиума ЦК КПСС и первого заместителя председателя Совмина СССР сначала сделают одним из замов главы Госкомитета по внешнеэкономическим связям, потом продолжат понижать, назначая директором то одного, то другого завода в Сызрани, и в 1966-м дадут полную отставку). Просто Хрущеву в 1955 году нужна была «свежая кровь» в Госплане. Была задумана реорганизация этого органа, и требовался руководитель, способный ее провести. Хрущев пребывал в размышлениях. На его вопрос, кого бы поставить на место председателя Госплана СССР, заведующий отделом промышленности ЦК И. И. Кузьмин ответил, что наиболее подходящий кандидат на этот пост – Байбаков, и попытался дать Байбакову характеристику. Хрущев его прервал: «Я Байбакова знаю. Он предложил строить газопровод Дашава – Киев – Москва. Это самый надежный газопровод. Байбаков принимал активное участие в его сооружении».

Раскинув кадровый пасьянс и так и эдак, Хрущев остановил свой выбор на Байбакове.

Смена главы СССР повлекла за собой и смену хозяйственных практик. Сталин осуществлял мобилизационную модель экономики, и Госплан был ее оплотом. Хрущев же потребовал реформировать систему планирования – перейти от моноструктурного к перспективному и текущему. Поэтому еще в июне, за два месяца до назначения Байбакова председателем, Госплан был разделен на две государственные комиссии: перспективного планирования, сохранившей название «Госплан СССР», и текущего планирования, председателем которой был назначен М. Г. Первухин.

Отныне Байбаков должен был иметь дело со всем хозяйственным механизмом страны. Ряд важных узлов этого сложного механизма он знал, и особенно хорошо – топливно-энергетический комплекс. Но с другими отраслями знаком был слабо. «Вся трудность для меня состояла в том, – признавался он позднее, – что нужно было быстро и основательно постичь сложнейшую механику сбалансирования всех отраслей экономики. <…> Задача невероятно трудная, и снова время потребовало от меня огромного напряжения сил: приходилось спать 4–5 часов в сутки, расписывать и планировать каждый час, одновременно и работать, используя свой прошлый опыт, и учиться, чтобы постичь государственное планирование как науку».

Вступив в должность, Байбаков взял себе за образец Николая Вознесенского, 11 лет возглавлявшего Госплан СССР: «Я знал, что это был умный человек, я бы сказал, тонкий “психолог экономики”. Все еще помнили его глобальный научный труд “Военная экономика СССР в период Отечественной войны”. <…> Главным же в его работе было то, что он обосновал необходимость опережающих темпов роста производительности труда по отношению к заработной плате как важнейшее условие социалистического накопления и расширенного воспроизводства. Мне эти принципы были понятны. Я и раньше внимательно следил за практической и научной деятельностью Николая Алексеевича, особенно в годы войны, когда он с предельной точностью и оперативностью руководил важнейшими экономическими процессами: переключением гражданских отраслей на нужды обороны, перераспределением всех экономических и трудовых ресурсов страны в интересах фронта, созданием системы снабжения фронта и тыла».

По мнению Байбакова, важным достижением Вознесенского был созданный им институт уполномоченных Госплана по важнейшим экономическим регионам страны. Уполномоченные персонально назначались правительством. Они не подчинялись местным органам власти, их задачей было блюсти общегосударственные интересы. Им придали небольшой аппарат. Уполномоченные выполняли наиболее важные, требующие рассмотрения на месте, поручения Госплана и правительства. Доклады уполномоченных рассматривались на самом высоком уровне. После гибели Вознесенского институт уполномоченных Госплана был ликвидирован.

«Теперь мне пришлось занять место Н. А. Вознесенского. Я убедился, что здесь его помнят, ценят и любят, что стиль и методы его работы сохранились и четко проводятся в жизнь. <…> Да, он был подчас резок в суждениях, решительно настаивал на своих требованиях, даже во время встреч со Сталиным. Он без личных амбиций, а строго ради дела мог возразить и Сталину, и Берии. Особенно резкие стычки были у него с Кагановичем. Это отсутствие дистанции, сосредоточенность на государственных интересах невольно вызывали уважение у тех, кто имел с ним дело».

К тем, кто имел дело с Вознесенским, принадлежал и сам Байбаков. Однажды его, наркома нефтяной промышленности, и Василия Вахрушева, главу угольной отрасли, Вознесенский вызвал к себе. Разговор был о том, как обеспечить топливом запросы фронта и тыла. Доклад обоих наркомов Вознесенского не удовлетворил. Он нахмурился и потребовал увеличить проектные задания по добыче нефти и угля.

– Но для этого нужны дополнительные материальные ресурсы! Вот цифры, вот показатели, – ответили наркомы, отлично зная, что их отрасли работают на пределе.

– Таких ресурсов у нас сейчас нет, и мы ничего дать вам не можем.

Как рассказывал Байбаков, напряженность в кабинете возрастала. Вахрушев яростно настаивал, чтобы ресурсы все-таки были выделены, сыпал цифрами. А Вознесенский с прежней твердостью отказывал. «И вдруг, то ли в запальчивости, то ли из-за перенапряжения нервов, горячий спор перешел в нечто невообразимое: Вахрушев, побледнев, вскочил со стула, схватил Вознесенского за лацканы пиджака и начал трясти его, выкрикивая уже совсем скандальные “доводы”. Я опешил. Вознесенский, тоже ухватив разъяренного собеседника за лацканы, тряс его, что-то крича. Тут подоспел заместитель председателя Госплана Панов, и нам с трудом удалось разнять и развести “бойцов”. Разошлись мы, так и не получив требуемой помощи».

Умению говорить «нет», когда надо сказать «нет», Байбаков тоже учился у Вознесенского.

Спустя три месяца после прихода Байбакова в Госплан его вызвал Хрущев и поручил разработать генеральный план реконструкции железнодорожного транспорта. Речь шла о его переводе в течение трех пятилеток с паровой тяги на электрическую и тепловую. Это было действительно необходимо: потребности страны в перевозках значительно превышали возможности паровозного транспорта. Коэффициент полезного действия электровозов и тепловозов был в 4–5 раз выше, чем у паровозов, а это много значило для повышения эффективности работы железнодорожного транспорта.

Давая поручение, Хрущев сказал:

– Только ничего Кагановичу об этом не говори, имей дело с Вещевым [министром путей сообщения. – В. В.]. Для подготовки соответствующего документа даю вам срок три месяца.

О том, что происходило дальше, рассказал в своих мемуарах сын Хрущева, Сергей:

«В конце 1955 года, вслед за целиной, реорганизацией Военно-морского флота, пересмотром стратегии в области электроэнергетики, отец взялся за транспорт, вторгся в вотчину Кагановича. <…> В 1955 году отец Кагановича не боялся, он занимал более высокую ступень в кремлевской иерархии. В таких обстоятельствах Каганович, в отличие от Молотова, никогда не спорил, соглашался, хотя сам и придерживался иного мнения. Но и отцу не хотелось с ним конфликтовать, слишком многое их связывало. <…> Отец решил действовать втайне от Кагановича, а потом поставить его перед фактом. В августе 1955 года он вызвал к себе Байбакова, недавно назначенного главой Госплана, и поручил ему разработать программу реконструкции железнодорожного транспорта с переводом его в течение трех пятилеток на тепловозную и электровозную тягу. Байбаков прекрасно понимал, что паровозы – это прошлый век. Но Каганович?.. Он прослужил у него в заместителях в Наркомате топливной промышленности не один год и хорошо изучил его характер. К тому же в Президиуме ЦК и Совете министров Каганович ведал топливом и транспортом. В позиции Кагановича Байбаков не сомневался.

Не сомневался в ней и отец, и поэтому попросил, насколько удастся, скрыть от Кагановича подготовку программы, напрямую взаимодействовать с министром путей сообщения Борисом Павловичем Вещевым.

Вернувшись в Госплан, Байбаков, не теряя времени, пригласил к себе Бещева. Уговаривать его не пришлось, Бещев лучше кого-либо понимал, что паровозам давно пора на покой. Но Каганович?!

– Николай Константинович, а Никита Сергеевич говорил об этом с Лазарем Моисеевичем? – забеспокоился министр.

– В том-то и штука, что нет, – отвечал Байбаков, – более того, он вообще просил держать всю затею в секрете от Кагановича.

– Но как провести разработку такого проекта втайне от Лазаря Моисеевича, если он в Совмине отвечает за весь транспорт? – Бещев перепугался не на шутку. – Нет, уволь меня, Николай Константинович, я за такое дело не возьмусь. Тебе-то ничего не будет, ты заместитель председателя правительства, а мне, когда Каганович узнает, несдобровать.

– Да не трусь ты, – уговаривал министра председатель Госплана, – ведь поручение исходит от самого Хрущева. Кроме того, дело-то большой государственной важности.

– Так-то оно так, – заколебался Бещев, но, видимо, представив себе разгневанного Кагановича, решительно закончил: – В таком деле я участвовать не стану.

Байбаков сочувствовал Бещеву. Он понимал, Каганович не просто заместитель председателя Совета министров, но и член Президиума ЦК, в отсутствие Хрущева он председательствует на заседаниях Президиума ЦК. Бещеву он “измены” не простит. Однако и не выполнить поручение Хрущева Байбаков не мог.

– Значит, дрейфишь? – пошел на компромисс Байбаков. – Тогда давай так договоримся: ты мне подготовишь все материалы, прикомандируешь к Госплану знающего надежного человека, а все остальное дело наших рук. Если Каганович узнает, притворишься, что ты ни при чем.

– Он что, дурак, Каганович? – возмутился Бещев. – Так он и поверит. Нет уж, уволь меня от такого дела. Считай, что мы не разговаривали, я вообще ничего не знаю, а вся эта затея – инициатива Госплана.

– Ничего не поделаешь, – сдался Байбаков. – Ты только готовь для меня материалы, какие я попрошу, а остальное я возьму на себя.

Бещев кисло улыбнулся в ответ. Он очень неуютно чувствовал себя между двух жерновов: с одной стороны, Хрущев, с его вполне своевременным и разумным поручением, с другой – Каганович…

Революцию на железных дорогах Советского Союза Госплан подготовил не за три, а за пять месяцев. С учетом всей сложности задачи сроки рекордные. В начале 1956 года предстояло обсуждение программы на Президиуме ЦК. Каганович о готовящихся документах ничего не узнал. Бещев и его подчиненные молчаливо сочувствовали новому делу и совсем не горели желанием подводить Госплан, ну а госплановцы тем более не искали хлопот на свою голову. Секрет раскрылся только в январе 1956 года, когда Лазарь Моисеевич получил официальные документы к очередному заседанию Президиума ЦК. В кабинете Байбакова раздался звонок кремлевской “вертушки”.

– Байбаков, ты представил в ЦК вредительский документ! – не поздоровавшись, заорал Каганович. – В случае войны противник первым делом уничтожит нефтепромыслы и электростанции, железные дороги остановятся, и мы погибнем.

Голос его звенел от негодования. Несколько лет тому назад Байбакову после такого разноса – одна дорога на Лубянку. Теперь уже Николай Константинович чувствовал себя в безопасности и даже попытался возражать.

– Лазарь Моисеевич, но ведь и паровозы нуждаются в топливе, а шахты можно разрушить так же, как и нефтепромыслы, – урезонивал он собеседника. – Выгоды от перехода на новые виды тяги очевидные, развитые страны давно отказались от паровозов.

– Я был и буду категорически против этой затеи! Вы еще ответите! – не унимался Каганович и тут же, чуть сбавив тон, поинтересовался. – А кто вообще поручил тебе такое?

– Первый секретарь, – ответил Байбаков, не назвав фамилии.

– Почему мне не доложил? – допытывался Каганович.

– Не хотел вас затруднять, – почти нагло ответил Байбаков.

– Все! Я буду против! – в телефонной трубке раздался громкий треск, и наступила полная тишина. Видимо, Каганович треснул трубкой об стол.

Часа через два Байбакову позвонил отец.

– Хороший документ вы представили, товарищ Байбаков, – в голосе отца проскальзывали смешинки, видимо, Каганович и ему звонил. – Надеюсь, на завтрашнем Президиуме ЦК мы его утвердим. Только как следует подготовьтесь. Наверняка вам зададут немало вопросов.

Дальше отец начал интересоваться деталями. Перед тем как попрощаться, Байбаков рассказал о звонке Кагановича.

– Э-э, не обращайте внимания, – рассмеялся отец, – чего еще можно от него ожидать? Потому-то я просил все держать от него в секрете».

Пятого января 1956 года Президиум ЦК единогласно утвердил программу реконструкции железнодорожного транспорта. Голосовал за нее и Каганович. «Железный Лазарь» всегда был с теми, за кем сила.