Текст книги "Просто командировка"

Автор книги: Валерий Горбань

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Да и говорить особо не понадобилось. Через день проходили мы тот район. И колонну эту увидели. Не боевая колонна. Только один "Урал" на транспорт боевиков тянет. Хоть и сгорело все, но видно, что остальное – разношерстная техника. Легковушки. Автобусы. Остатки барахла гражданского... Заглянули мы. Разные там трупы были. И женщины. И дети. А оружия не было. Ни целого, ни обгоревшего.

Подошел Серега. Смотрел, смотрел... и заплакал молча.

А вечером, когда мы с ним у меня в палатке сидели, говорит:

– А ведь не всех сразу.... Мы, когда сообразили что происходит, прекратили огонь, кинулись помогать. Засветились перед ними – чья работа. А что дальше делать? Комбат, козел, протрезвел резко. Собрал нас, говорит: "Если отпустить их, или в госпиталь отвезти – все! Кранты нам!..." В общем, получается, перевязали мы их, накормили и ... Не знаю, как теперь с этим жить. Но думаю, что скоро мы за это ответим.

Не стал я его ни утешать, ни успокаивать. Не поверил бы он моим словам.

Тем более, что прав он оказался на сто процентов. Будто знак какой -то лег на роту. Через день, да каждый день пошли у них потери. Глупые какие-то, непонятные... для тех, кто не знал, что происходит.

Я тогда об одном Господа просил: чтобы дал Сереге легко уйти. Чтобы дал ему возможность успеть душу свою очистить.

А под Дуба-Юртом их рота легла. Практически полностью. Человек пять осталось. Когда чехи на пятки сели, Серега отход остатков роты прикрывал.

После того, как мы духов вышибли, мои ребята его нашли. Меня позвали.

Он себя вместе с боевиками гранатами подорвал. Две воронки по бокам. Весь – как решето. Кистей рук нет. А на лице – ни царапины. Чистое лицо. Строгое и спокойное.

Я рад за него. Жить по своей вере он уже не мог. Но умереть успел...

Он с верой умер.

Что? Да! Я – православный. Только тут не о том речь. Нет. Кто как молится – это без разницы. Бог один на всех, это и без меня сказано. И вера настоящая – она одна в душе. И Закон на всех действует одинаково.

Работали мы как-то за линией. Надо было броды к Катыр-Юрту разведать. Пошли впятером. Ночь хорошая такая была. Туман, морось. Можно под носом у любого секрета пройти. Если только прямо на них не наступим – не заметят.

Прошли мы эту речушку, как велено. Броды нашли, и не один. Времени еще полно. И такой соблазн одолел: посмотреть, как у духов служба организована, что в ауле делается.

Там, где мы заходили, постов не было. Или спали, как убитые. Но, скорей, все же не было. Мы же не дуриком шли. Смотрели.

К крайним домам вышли. И тут – патруль.

Трое их было. Что-то типа ополчения местного. Боевиками-то и назвать трудно. Но, здоровые ребята. Один с охотничьим ружьем, а двое – с калашами. У нас и Винторез был, и пистолет бесшумный. Но только, если бы мы их просто убрать решили, то не стали бы и патроны тратить. Они же идут, болтают о чем-то по-своему. Только песни не поют. В ножи спокойно можно было взять. Но интерес-то другой. Три "языка" сами в руки идут.

Надо было видеть, когда мы им сзади каждому ствол в ухо вставили. Обмякли джигиты.

Сначала трудно они шли. Да нет, не сопротивлялись, какое там! Ноги просто у них поотказывали. Идут, а коленки в разные стороны выгибаются.

За речкой передохнули. Стали совет держать. Тащить их? Кому они особо нужны? В кусты порознь растащить, на месте расспросить и избавиться от обузы.

Но тут я прикинул, времени – можно хоть еще раз к духам сходить и вернуться. Пленники наши очухались. Идут уже живо. Говорю парням:

– Не стоит грех на душу брать.

Были бы наемники. Или серьезные отморозки типа басаевских. Тех сокращать при любых обстоятельствах надо. Нечего им в колониях наш хлеб жрать. А эти... народные дружинники.

Ребята посомневались. Но спорить не стали. "Языки" наши сообразили, что им жизнь подарили. Впереди нас чешут, но бочком-бочком, в глаза по-собачьи заглядывают.

Доставили мы их. Сдали. Пусть другие с ними беседуют. Есть любители бесед с пристрастием.

Но опять повезло джигитам этим. Узнали про них высокие начальники. Приехали лично допросить. Ну, тут уже культурно все, чуть ли не под протокол. Клянутся "дружинники", что боевиков в селе нет. Укреплений нет. Только ополченцы местные. И против федералов ничего не имеют. Ополчение создали, чтобы, наоборот, боевиков в село не пускать и от мародеров отбиваться.

Когда их отпускали, нам поручили их за посты вывести. Старший их на прощание обниматься полез. Говорит:

– Мы тебе жизнью обязаны. Приходи ко мне в гости. Хоть сейчас, хоть завтра. Всей семьей охранять будем. Да и охранять не надо будет. Аллахом клянусь, у нас в селе гостя никто не тронет! А в моем доме – тем более!

Обниматься я с ним не стал. Но руку пожал. Понял человек добро хорошо. Меньше зла будет. Его в Чечне и так слишком много.

А на следующий день наши парни на их засаду напоролись. Тогда вся бригада развернулась и пошла на зачистку. Ну, ты знаешь, что там оказалось. И дзоты в подвалах и снайперы на крышах. Сколько ребят легло!

Но рассчитались мы с ними. Закончили работу, вернулись на базу, с ног валимся. Сил нет даже поесть. Одна мысль – забраться в палатку и отключиться. И тут, представляешь: ... ведут моего "друга"! Не одного. Их там десятка полтора было. Но я его сразу узнал. В разгрузке, крутой такой.

– Ну, привет, говорю. Значит, так у вас гостей встречают? Выходит, ты меня в гости звал, чтобы в засаде повязать? А как же твой Аллах? Ваше гостеприимство хваленое?

И тут меня заело – передать не могу! Мы, русские, о своем гостеприимстве на каждом углу не кричим. Но из собственного дома ловушку делать для того, кто тебе жизнь подарил, ... У нас последний уголовник такого себе не позволит. Порвать бы его, суку, голыми руками! Душа клокочет, чуть сердце не лопается.

Ребята, что его вели, поняли все. Говорят:

– Не переживай, братишка. Сейчас мы вон до тех кустиков дойдем, и он у нас бежать попытается...

– Нет, говорю, не пойдет так. Вы из сволочи мученика сделаете. А ему на небе места нет. Даже у Аллаха.

Мои ребята в круг встали. Духов рядом поставили.

В кругу я и он. Он на голову выше. Крепкий. На свежей баранинке и молоке рос.

– Бери нож. Я тоже только с ножом буду. Убьешь меня – мои ребята тебя отсюда выведут и отпустят. Слово офицера и моя последняя воля на этот случай. Ты Аллахом клясться любишь... Ну что ж, если твоя вера сильней, то покажи, как ты в него веришь.

Не было у него никакой веры.

МЫ ПРИЙДЕМ НА МОГИЛЫ БРАТИШЕК

На периметре комендатуры шел бой. Боец в "Сфере" и бронежилете, расположившись в самом центре амбразуры и тщательно прицелившись, садил одиночными из автомата – тах!-тах!... тах! Пулеметчик, обмотанный лентами поверх тельняшки, на манер революционного матроса, стоя на открытом пятачке, по ковбойски – от пояса поливал "зеленку" длинными очередями из своего ручника. Длинный Пастор, командир расчета АГС, четко, по уставу подавал команды наводчику, пока тот, нажав на гашетку, не заглушил его голос гулкой короткой очередью: дум-дум-дум! Через пару секунд из "зеленки" отозвались разрывы долетевших выстрелов: тах-х...тах-х...тах-х!

С противоположной стороны на территорию комендатуры влетел "Урал", за ним – БТР сопровождения с бойцами ОМОН на броне.

С подножки машины на ходу спрыгнул Шопен – командир отряда, бегом направился в сторону постов, где вперебой стучали выстрелы, с сухим треском разорвалась ручная граната. Бойцы горохом сыпанули с брони, рванули вслед за ним.

– Что происходит? Прекратить огонь! Ты что, сдурел, как мишень торчишь?! – Шопен, схватив пулеметчика за шиворот, рванул его за угол кирпичного сарайчика, в укрытие. – Где противник, кто дал команду стрелять?!

– Все нормально, командир! – От стены сарайчика отделились двое в вопиюще гражданских нарядах. Джинсы, футболки. У одного на плече профессиональная видеокамера.

Шопен, потеряв дар речи, стоял и смотрел на это явление. Наконец, задавив себя и остановив гневно заигравшие желваки на скулах, он своим обычным ровным голосом спросил.

– Кто такие?

– Телевидение. Мы тут ребят попросили поработать в кадре. Третий день в городе, ничего интересного. Спасибо, ваши помогли.

Шопен развернулся к бойцам. Те стояли, переминаясь с ноги на ногу и понурив головы.

– Кто дал команду?

Молчание.

– Мой зам в курсе?

– Так точно.

Долгая пауза повисла в воздухе предгрозовым разрядом. Даже задиристый, разбитной наводчик АГС подтянулся, ожидая, что же сейчас произойдет.

– Хорошо, идите!

Дружный облегченный вздох вырвался из десятка молодых могучих легких.

– Да нам бы надо еще... – начал один из телевизионщиков.

– Вам нужно, чтобы шальной пулей кого-нибудь завалило в результате вашей клоунады? Чтобы сюда через час десяток комиссий понаехал разбираться, кто нарушает приказ командующего гарнизоном, открывает огонь без разрешения? Чтобы опять местные шум подняли! Мы только-только с ними отношения наладили. Вы же ( с нажимом на "вы") вещаете, что мы на мирной российской территории конституционный порядок наводим. Что здесь войны нет. Так какого... – Шопен еле сдержался – вы нам ее здесь устраиваете. Вон, полюбуйтесь – уже делегация идет!

И точно: от крайних домов частного сектора неспешно шли несколько стариков в папахах, один опирался на посох. Впереди бежал молодой парень, размахивая руками и что-то крича.

– Но ваш заместитель...

– Вот вместе с ним на пару теперь и объясняйтесь. Пастор!

– Я!

– Найди зама, я жду его в штабном кубрике.

Минут через десять из штабного помещения в расположении ОМОН, выполнявшего заодно и роль столовой, вышел заместитель Шопена. Тяжко вздохнув, он классическим российским жестом полез было в затылок, но заметив насмешливые взгляды бойцов, резко сбросил руку и с разобиженным видом пошел на выход, покурить, успокоиться.

Жизнь в Грозном шла своим чередом.

У частных домов напротив комендатуры, у ворот, покуривая и неспешно, солидно беседуя, на корточках сидели мужчины. Время от времени они исподлобья бросали внимательные, цепкие взгляды на КПП комендатуры, на выезжающий и заезжающий транспорт. Вот двое встали и пошли в дом. Из тех же ворот, с огромной надписью мелом "Здесь живут люди!", немедленно вышли двое других, помоложе, и уселись на месте ушедших.

Женщины, перекрикиваясь пронзительными голосами, хлопотали в огородах, развешивали белье, энергично выметали и без того чистые бетонированные дворы. Несколько молодаек, похихикивая, сплетничали у одного из дворов. Половина из них держала на руках грудных малышей или покачивали коляски. У остальных, несмотря на свободный покрой цветастых платьев, заметно выдавались большие животы. Почти за каждую цеплялись еще один-два карапуза, неуверенно топающих вокруг матери.

Пацаны постарше бойко торговались со скучающими на внешних постах комендатуры бойцами. Товар был обычный: жвачка, сигареты, "Сникерсы". Один даже притащил с недалекого рынка вафельный торт и настойчиво совал его бойцам.

Те отбрыкивались:

– Может твоему торту сто лет. А может он с отравой.

– Не-е! Бомба есть, отравы нет!

– Дорого просишь. На рынке дешевле.

– Э-э-э! Зачем на рынке? Зачем ходить. Так покупай, я что даром бегал?

– А я тебя просил?

– Э-э-э! Если такой бедный, зачем на войну поехал? Ехай домой деньги зарабатывай!

– Ну ладно. Тыщу сбросишь?

– Зачем? Деньги бросать нехорошо!

Видно было, что торговались просто так, больше из интереса. Торт пацану скорей всего дала работающая на рынке мамка. А соскучившихся за нормальной жизнью, за младшими сестренками и братишками парней забавляла нахальная экспрессия юного спекулянта. Каждая его реплика вызывала у спорщиков новый прилив смеха.

Один из пацанов, пользуясь тем, что бойцы отвлеклись, влез на невысокую стеночку ограждения и, сосредоточенно шевеля губами, стал что-то пересчитывать во дворе комендатуры.

– А ну брысь, шпион мелкий! – один из постовых ссадил его с ограды и дал шутливый шлепок чуть пониже спины.

Пацан в ответ, не долго думая, треснул его в грудь, защищенную бронежилетом и запрыгал на одной ноге, дуя на ушибленный кулак.

– Ай, дурак железный!

Бойцы улыбались. А смешливые мальчишки, держась за животы, что-то звонко выкрикивали приятелю по-чеченски.

К комендатуре подъехал чужой "Камаз". Постовые на КПП, встретив машину настороженными стволами, вдруг из-за мешков защитных повыскакивали, улыбки на лицах засветились. Те, что под тент заглядывали, смеются, своим руками машут:

– Пропускай.

Зарычал "Камаз", вполз на территорию. А из-под тента еще на ходу бойцы выпрыгивают. Загорелые, запыленные, в камуфляже. Бороды, как у боевиков. Головы косынками повязаны, серыми от пыли. Лица будто в два цвета разукрашены. Вокруг глаз и выше – бурые: смесь пыли и загара. Ниже смугло-розовые, распаренные под сорванными облегченно повязками, с дорожками пыли и потеками ручейков потных. У наиболее пижонистых – на руках перчатки с обрезанными пальцами. Разгрузочные жилеты битком набиты магазинами, гранатами. У каждого над левым плечом или на голени – нож боевой. На кого ни глянь – Шварценеггер из "Коммандо", или Рэмбо ( кто помельче).

Омоновцы сбежались, обнимаются с приехавшими.

Огромный, бритый наголо, но при этом чернобородый детина, больше похожий на афганского моджахеда, чем на российского "спеца", бросив своим две-три команды коротких, орет радостно:

– Здорово, Шопен! Принимай подмогу!

Командир ОМОН, поспешивший на этот шум, к нему бросился. Тоже обнялись, друг друга по спинам хлопают.

– Душман, братишка, какими судьбами?

– Да мне из ГУОШа передали, что ты тут совсем чехов распустил. Пришлось к вам аж из Гудермеса на выручку рвать.

– Ладно, ладно! Небось твоя банда тамошнего коменданта достала своей крутизной, вот он и придумал, как от вас избавиться.

– Ах ты композитор хренов! – ничуть не обидевшись, рассмеялся великан и от избытка чувств так хлопнул товарища по спине, что тот аж присел:

– Ты, медведь! Убьешь!

– Слушай, это вы так домой припарадились? Выбритые, чистенькие.

– Не в окопах, чай, живем. Воды у нас – хоть залейся. С горячих источников привозим – мойся, стирайся. Чего вшей разводить? Да и куда нам до вас – собров-суперов? Мы – народ скромный. Нам бороды-косынки не к лицу. У меня только один такой...Рэмбо, да и тот – Питон. А своих предупреди: пока здесь не освоятся, пусть никуда не лезут и пальцы веером не растопыривают. Особенно на ногах, а то все растяжки поснимают, – в глазах у Шопена запрыгали веселые чертики.

– Разберемся, братишка. Ты только дай команду, чтоб нас покормили, как следует. А то весь день не жравши.

– Котяра! Ты гостей кормить собираешься?

– Обижаешь командир! Уже накрываем... А... это...? – коренастый, круглолицый, действительно похожий на кота старшина выразительно округлил глаза и его пальцы непроизвольно сложились в фигуру, которой в России традиционно обозначают стопарик.

– Гостям по соточке, по случаю приезда. А свои перетопчутся. Нам сегодня опять весь периметр перекрывать.

– Понял, не дурак! – и прихватив с собой пару бойцов, старшина умчался на помощь кухонному наряду.

Серега, ты не в курсе, кто нас менять будет?

– В курсе, в курсе. Нас сюда затем и перебросили, чтобы мы им на первых порах подсобили. Они от ГУОШа за нами шли, отстали немного. СВМЧ. Срочники....

– Что-то мне твой тон не нравится, а, брат?

– Сейчас сам увидишь. Вон они – пылят.

– Ой, е...! – Шопен, подперев щеку и пригорюнившись, наблюдал, как из заполонивших двор грузовиков высаживается пополнение из прибывшего батальона.

Зеленые, звонкие восемнадцатилетние пацаны ошарашено вертели головенками на тощих цыплячьих шеях. Армейские каски нависали над их прыщавыми лицами непомерно большими тяжеленными тазиками. Явно неперекачанные руки держали оружие так неклюже, что сразу становилось ясно: эти крутые воины в лучшем случае прошли традиционную подготовку молодого бойца. Три месяца подметания плаца, строевая подготовка, разнообразные наряды и под занавес, перед присягой – три выстрела одиночными по грудной мишени. Окончательно добило собравшихся аборигенов комендатуры то, что из машин выгрузили всего с десяток ящиков с боеприпасами, но в дополнение к ним – целые вороха резиновых палок и пачки пластиковых щитов.

– Мужики, вы куда приехали?

Мальчишки, смущенно пожимая плечами, исподтишка бросали любопытные и тревожные взгляды то на обступивших их "спецов", то на дома вокруг комендатуры, будто ожидая, что по ним вот-вот начнут стрелять неведомые и страшные "духи".

– Ну вы и снарядились, командир! – Серега насмешливо уставился на моложавого подполковника, одетого в патрульную милицейскую форму со всеми нашивками и знаками различия.– Кто это вас так надоумил?

– Да в штабе округа! Подняли по тревоге, за шесть часов до вылета. Мы же сюда – прямиком из дома, на самолете. Спрашиваю: "Скажите хоть, что там реально происходит?" А они: "Ты что, шесть месяцев в Карабахе провел и не знаешь, как батальон готовить?" Прошу: "Дайте хоть боекомплект пополнить!", а мне:" По телеграмме главка только два БК с собой положено. Все остальное на месте получите."

– Ага, получите! – кивнул головой Шопен. – Тут уже давно все запасы размели...

– Понятное дело! В Северном сели, в город въезжаем, я чуть не охренел. Какой Карабах?! Тут, наверное, покруче Афгана будет. А у меня офицеры – одна молодежь. На ходу в машинах боеприпасы раздавал. Вот же суки штабные, конспирацию развели, а! – и подполковник завернул в адрес своих начальников такой роскошный оборот, что насмешка в серегиных глазах сменилось восхищением.

– О, брат, да ты поэт! Музыкант у нас уже есть, – Серега шутливо подтолкнул Шопена, – твои слова, да на его музыку... Вот это песенка получится!

– Да...Серега! – протянул Шопен, – Будут сегодня песенки, будет и музыка, Хотел я коменданта попросить, чтобы нам в последнюю ночь перед дорогой отдохнуть дали...

– Какой тут, к Аллаху, отдых? – понимающе усмехнулся собровец. – Эти орлы сегодня все, что шелестит, блестит и "кажется" перестреляют. Через пятнадцать минут после наступления темноты весь боекомплект рассадят.

– Патроны не проблема, – махнул рукой Шопен, – запас есть, поделимся. Тут снайперы по ночам постоянно лазят. А сегодня могут специально собраться: поохотиться на свежачка. Слышь, командир, – хлопнул он бамовца по плечу, Тебя как зовут-то?

– Володя.

– Игорь. А это – Душман, в миру – Серега. Бывший зам командира ОМОН, ныне целый командир СОБР... Володя, ты на посты сегодня офицеров старшими ставь. А где не хватит, мы с Серегой своих ребят дадим. Чтобы твои дуриком не стреляли. А то стемнеть не успеет, как получишь "груз двести".

Тот благодарно кивнул и отправился хлопотать по размещению своего батальона.

Четверо омоновцев расселись на низком кирпичном заборчике, с вожделением рассматривая только что купленный у пацанов-чеченцев вафельный торт. Питон, высокий боец с вальяжными "рисованными" манерами и шкодной щербатой улыбкой, достал жуткого вида кинжал, и, изображая самурая с двуручным мечом, примерился, будто собираясь рубануть тортик с размаху.

– Другого места не нашли? – Шопен, обходивший линию постов, появился, как всегда, неожиданно. – Или в расположении тортик не такой вкусный будет? Обязательно надо устроиться у всех на виду, чтобы любой дурак вам мог напоследок пулю засадить?

Повисла долгая пауза.

– Вы меня плохо поняли?!

– Да еще рано, командир. До темноты еще час, если не больше... Мы быстренько, – в голосах бойцов явно ощущались просительные нотки, видно было, что особо спорить с командиром никто не намерен. Только Питон всем своим видом выражал недовольство заслуженного ветерана, которому, словно мальчишке, осмелились сделать такое пустяковое замечание.

– Ну да, вы с духами обо всем договорились...

– Да ладно. Тишина в городе. Вон комендатура тоже отдыхает. И ничего, наконец подал голос и Питон.

Шопен оглянулся. Действительно, недалеко от омоновского поста, под стенкой комендатуры, несколько офицеров курили, сидя на корточках, и весело смеялись над какими-то байками жизнерадостного помощника коменданта по работе с населением.

– Марш в расположение, – голос Шопена не оставлял никаких шансов на продолжение дискуссии.

Бойцы дружно поднялись и, тихонько обмениваясь ворчливыми репликами, поплелись к зданию. Питон, на ходу пытавшийся закрыть торт, уронил крышку на землю. Замысловато выругавшись, он с наслаждением, демонстрируя глядящему вслед Шопену свое недовольство, врезал по картонке ногой. Командир рассмеялся, будто наблюдая за выходкой озорного, взбалмошного, но любимого сынишки и тут же снова озабоченно оглянулся на шашлычную компанию. Потом перевел взгляд на частные дома, окружавшие комендатуру. Улица была пуста. Исчезли вездесущие пацаны. Будто испарились постоянно сидевшие на корточках у домов мужчины. Опустели дворы. В переулке мелькнула женщина. Таща за руки двух ребятишек, она опасливо оглянулась в сторону комендатуры и, прибавив шагу, скрылась за поворотом.

Шопен развернулся и решительно зашагал к комендатуре. В дверях он столкнулся с помощником коменданта по тылу. Тот вел, обняв за талии, сразу двух телевизионщиков и весело приговаривал:

– Так, ребятки, сейчас для тренировки махнем по соточке, а за ужином уже – как следует.

– Тезка, где комендант?– озабоченно спросил Шопен.

– У себя, а что?

– Что-то мне не нравится...

Серия разрывов легла перед сидящими на улице офицерами, расшвыряла их в стороны. Совсем близко, из кустов, из-за стоящей метрах в ста старой, разбитой кочегарки хлестанули автоматные очереди.

Стоявшие на постах омоновцы среагировали почти мгновенно, из всех стволов ударили по краю "зеленки". Небольшая группа собровцев, под прикрытием огня товарищей, кинулась к упавшим, выхватила их из под очередной серии взрывов. Кого на спине, кого волоком – вбросили в коридоры комендатуры, тяжко дыша, попадали на пол, прислонившись к стенам.

Мимо них, горохоча тяжелыми ботинками, пронеслась группа резерва. В руках – автоматы, пулеметы, коробки с запасными лентами. За спинами – по две-три "Мухи". Разгрузки до отказа набиты боеприпасами для себя и для тех, кто только что по "зеленке" отстрелялся. Через запасной вход, прикрытый стеной мешков с землей, вынырнули на улицу. Сквозь черные султаны, сквозь струи трассеров рванули врассыпную, к постам. К братишкам.

И пошла бойня!

Раненых в спальное помещение перенесли. Двое – тяжелые. Их на кровати уложили. Трое, исполосованные поверхностными ранениями, кряхтя камуфляж стаскивают, шальными от шока глазами кровавые дорожки на собственном теле рассматривают. Еще двое стоят, покачиваясь, трясут головами, пытаются звон от контузии из ушей вытряхнуть. Айболит и все, свободные от боя, друзьям помогают: кровавое тряпье срезают, промедол колют, раны перевязывают.

В одной из комнат – телевизионщики.

Молодой коротко стриженый крепыш в туго натянутой на груди камуфляжной футболке, сидя на ящике из-под патронов и держа в руке микрофон, раза три подряд, под аккомпанемент автоматных очередей пытается начать репортаж:

– Наша съемочная группа находится в одной из комендатур города Грозный...

Грохот разрывов, сверху сыпется что-то, репортер вжимает голову, снова начинает:

– Наша съе...

– Ё... твою мать, – как бы заканчивает его фразу ворвавшийся боец, засел, падла в кочегарке, из-за кирпичей не выковырнешь, "Муху" дайте!

– Лучше "Шмелем" зажарить! – отзывается другой, стоя на коленях недалеко от журналистов, и разрывая полиэтиленовую упаковку огнемета.

– "Шмеля"? Давай "Шмеля", возбужденно кричит боец. Пританцовывая от нетерпения, ждет, пока ему отдадут оливкового цвета трубу со смертоносной начинкой и, подхватив ее наконец, выскакивает на улицу, в грохот и трескотню.

– Наша съемочная группа находится в одной из комендатур города Грозного. Вот уже три дня, как действует подписанное командованием федеральных войск и Асланом Масхадовым соглашение о прекращении огня. Но вопреки законам жанра нам сегодня не прийдется сказать не слова. За нас говорят автоматы...

– Готово!

Облегченно вздохнув, журналист встает с патронного ящика, нервно закуривает и говорит оператору.

– Володя, поснимай еще раненых... Перемирие, блин!

С улицы лай собаки доносится: испуганный, подвывающий. Снова серия разрывов, и лай в скулеж отчаянный переходит.

Раненый в живот кинолог Вадим стонет:

– Ральфа, Ральфа заберите!

Один из бойцов на улицу выскакивает. Пригнувшись, бросается к стоящему недалеко от входа вольеру, в котором мечется немецкая овчарка. От зеленки его прикрывает невысокий кирпичный заборчик, не больше метра. И стоило мелькнуть над забором его полусогнутой фигуре, как прицельная очередь выбила фонтанчики крошки из кирпича, рикошетом хлестанула по макушке шлема, слегка оглушив бойца и усадив на землю. Совсем ползком он добирается к вольеру, стволом автомата сдвигает вертушку. Сообразив, что происходит, духи укладывают рядом пару гранат из подствольников. Одна взрывается метрах в пяти, вторая, ударившись в стену, накрывает человека и собаку брызгами штукатурки и мелкими осколками. А те, уходя от смерти, стремительно мчатся на четвереньках к спасительной двери: собака – повизгивая, а боец приговаривая, – Ох бля! Ох, бля! – и под запоздавшую автоматную очередь они вместе проскакивают в коридор.

Собака сразу бежит в комнату, где стоит кровать его хозяина. Увидев непонятную толчею, ошалев от запахов гари и крови, она вздыбливает шерсть и рычит, недоверчиво глядя на окружающих.

Кинолог шепчет:

– Свои, Ральф, свои! Иди ко мне, не бойся. Здесь все свои.

И бессильно свисающей рукой пытается погладить виновато поскуливающего пса.

Серега – собровец, вместе с командиром бамовцев к Шопену спешат. Лица встревоженные.

– Братишка, у нас сюрприз на букву "х".

– А не хватит на сегодня сюрпризов?

– Не, еще только начинаются...

– Да что такое?

– У него, – кивает собровец на подполковника, – полный "ЗИЛ" – наливняк бензина. Девяносто третьего.

– Где? – холодея, спрашивает Шопен.

– А вон: под стенкой комендатуры, – машет рукой Серега.

Действительно, на углу стоит бензовоз. Пули щербят возле него стены. Пару раз в нескольких метрах от машины вздыбливаются разрывы подствольников.

– Да вы что...начинает Шопен.

– Ладно, не рычи. Пацан – водитель испугался, убежал. И ключи уволок. Но у нас есть зиловские. Мой боец машину выведет. Только твоим надо будет выскочить, духов огнем в упор ошарашить. Под разрывы перегоним в мертвую зону.

– Котяра, всех с подствольниками сюда.

Минуты не проходит, как две пятерки гранатометчиков в коридорчике выстроились. Среди них и Питон с теми, кто недавно тортик на улице разделывать собирался.

Шопен задачу ставит:

– Разбиваемся на две группы и залпами поочередно отрабатываем край "зеленки". Перезарядка – в укрытии, зря рисковать не нужно.

Заканчивая, не удержался:

– Питон, ты бы сбегал, проведал свою коробочку. Духи вторым заходом как раз там накрыли.

Тот, виновато сморщив нос, в затылке чешет. Друзья смеются, локтями подпихивают.

– Все... Заряжай! Пошли!

Подошедшие телевизионщики вслед нацелились.

– Куда? Жить надоело?

Крепыш – журналист бурчит сердито:

– Извини, командир. Я тебя не учу, как твою работу делать? – и поняв, что слишком резко получилось, добавляет примирительно, – надо же людям показать, что здесь делается, и как наши ребята драться умеют.

Шопен вскидывает брови, тянет изумленно-одобрительно:

– Мужи-ик! Тебя как зовут?

– Михаил.

– Ладно, Миша, подожди секунду... Малыш, Мак-Дак!

Подбегают двое из резерва. У одного– здоровяка – пулемет ручной, у второго – сухощавого, с умным тонким лицом – автомат с оптическим прицелом.

– Прикройте ребят, головой отвечаете! Малыш,– к здоровяку обращаясь, ты старший.

Тот молча в ответ кивает.

– Ну, с Богом, – и оператору, – Только смотри: для духов твоя камера это просто оптика. По возможности, башку от нее подальше держи...

Пригнувшись, журналисты со своей личной охраной выскакивают туда, где бой идет, и смерть носится, свою дань с живых собирая.

Снова волны разрывов с автоматной и пулеметной трескотней сливаются. За черной завесой, взревев мотором, проскакивает во внутренний дворик "ЗИЛ"бензовоз.

– Фу-у-у! – хором облегченно выдыхают командиры, в комедатуру возвращаясь.

– Мешками обложить, брезент от подствольников сверху натянуть! А завтра хоть весь батальон на лопаты ставь, но чтобы капонир был под бензовоз. Это же – вакуумная бомба под собственной задницей, – качает головой Шопен.

– Ну кто знал, что разгрузиться не успеем, как в такой концерт попадем,– оправдывается бамовец.

– Да ладно, тут твоей-то вины нет. Хотя пузырь с тебя – все равно. О! спохватывается Серега, – ты же у нас еще и не прописанный! Вот завтра за все сразу и выкатишь... Так, а это что за запах? Закусь спеет!

В грохот разрывов, звуки перестрелки вплетается шкворчание мяса на огромной сковородке. Тыловик комендатуры, в бронике, в шлеме, с автоматом за спиной, на керосинке баранину жарит. Переворачивает мясо большой вилкой, убавляет огонь и, еще раз оглянувшись: не пригорит ли, выскакивает с очередной выходящей группой. Через пару минут он возвращается. Бросает пустые магазины сидящему у стены бойцу с перевязанной головой, – Набей! – и, пока тот снаряжает магазины патронами, продолжает кухарить.

В расположении ОМОН, в уголке, за старой партой, сидят шестеро в полной боевой. За спинами у них еще человек пять. Тоже вооружены до зубов бодрствующая смена. Шестеро режутся в карты, в "дурака", на вылет. Остальные заглядывают им через плечи, вполголоса дают советы. Игроки незлобно и также негромко отругиваются.

На железных армейских койках, поставленных в два яруса, на синих и серых солдатских одеялах отдыхает третья смена. Бойцы, свои автоматы обняв, расстегнув броники и поставив их "коробочкой" на бок, спят между титановыми створками, как ниндзя-черепашки. В головах у каждого шлем лежит. Обутые ноги на панцирных сетках покоятся, матрацы подвернуты, чтоб не испачкать.

За стенами кубрика бой идет.

Шлеп-шлеп-шлеп... Дум-дум-дум... Бум-ба-бах! Бум-ба-бах!

Трясутся стены, прыгают.

А бойцы спят. Один из них перевернулся на спину, похрапывать было начал. Негромко сначала, а потом – соловьем залился. Сосед с нижнего яруса, из глубокого сна вынырнув, ногой его снизу пихает:

– Хорош храпеть, спать мешаешь.

Картежники, переглянувшись, прыскают, зажав рты, чтоб не расхохотаться. Один, наиболее смешливый, в коридор выскакивает. А храпун и его сосед снова в сон проваливаются.

В "кубрик" командир взвода зашел. Что-то сказал вполголоса, и будто не спал никто. Поднялся резерв. С ясными глазами, напружиненными телами, к любому обороту готовые, поднялись, как один. В три-четыре секунды застегнули броники, надели шлемы, присоединили магазины к оружию. Походкой волчьей, скользящей, настороженной, пошли на выход.