Текст книги "Мы придем на могилы братишек"

Автор книги: Валерий Горбань

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

– Разберемся, братишка. Ты только дай команду, чтоб нас покормили, как следует. А то весь день не жравши.

– Котяра! Ты гостей кормить собираешься?

– Обижаешь командир! Уже накрываем… А… это…? – коренастый, круглолицый, действительно похожий на кота старшина выразительно округлил глаза и его пальцы непроизвольно сложились в фигуру, которой в России традиционно обозначают стопарик.

– Гостям по соточке, по случаю приезда. А свои перетопчутся. Нам сегодня опять весь периметр перекрывать.

– Понял, не дурак! – и прихватив с собой пару бойцов, старшина умчался на помощь кухонному наряду.

Серега, ты не в курсе, кто нас менять будет?

– В курсе, в курсе. Нас сюда затем и перебросили, чтобы мы им на первых порах подсобили. Они от ГУОШа за нами шли, отстали немного. СВМЧ. Срочники….

– Что-то мне твой тон не нравится, а, брат?

– Сейчас сам увидишь. Вон они – пылят.

– Ой, ё…! – Шопен, подперев щеку и пригорюнившись, наблюдал, как из заполонивших двор грузовиков высаживается пополнение из прибывшего батальона.

Зеленые, звонкие восемнадцатилетние пацаны ошарашено вертели головенками на тощих цыплячьих шеях. Армейские каски нависали над их прыщавыми лицами непомерно большими тяжеленными тазиками. Явно неперекачанные руки держали оружие так неклюже, что сразу становилось ясно: эти крутые воины в лучшем случае прошли традиционную подготовку молодого бойца. Три месяца подметания плаца, строевая подготовка, разнообразные наряды и под занавес, перед присягой – три выстрела одиночными по грудной мишени. Окончательно добило собравшихся аборигенов комендатуры то, что из машин выгрузили всего с десяток ящиков с боеприпасами, но в дополнение к ним – целые вороха резиновых палок и пачки пластиковых щитов.

– Мужики, вы куда приехали?

Мальчишки, смущенно пожимая плечами, исподтишка бросали любопытные и тревожные взгляды то на обступивших их «спецов», то на дома вокруг комендатуры, будто ожидая, что по ним вот-вот начнут стрелять неведомые и страшные «духи».

– Ну вы и снарядились, командир! – Серега насмешливо уставился на моложавого подполковника, одетого в патрульную милицейскую форму со всеми нашивками и знаками различия. – Кто это вас так надоумил?

– Да в штабе округа! Подняли по тревоге, за шесть часов до вылета. Мы же сюда – прямиком из дома, на самолете. Спрашиваю: «Скажите хоть, что там реально происходит?» А они: «Ты что, шесть месяцев в Карабахе провел и не знаешь, как батальон готовить?» Прошу: «Дайте хоть боекомплект пополнить!», а мне:» По телеграмме главка только два БК с собой положено. Все остальное на месте получите.»

– Ага, получите! – кивнул головой Шопен. – Тут уже давно все запасы размели…

– Понятное дело! В Северном сели, в город въезжаем, я чуть не охренел. Какой Карабах?! Тут, наверное, покруче Афгана будет. А у меня офицеры – одна молодежь. На ходу в машинах боеприпасы раздавал. Вот же суки штабные, конспирацию развели, а! – и подполковник завернул в адрес своих начальников такой роскошный оборот, что насмешка в серегиных глазах сменилось восхищением.

– О, брат, да ты поэт! Музыкант у нас уже есть, – Серега шутливо подтолкнул Шопена, – твои слова, да на его музыку… Вот это песенка получится!

– Да…Серега! – протянул Шопен, – Будут сегодня песенки, будет и музыка, Хотел я коменданта попросить, чтобы нам в последнюю ночь перед дорогой отдохнуть дали…

– Какой тут, к Аллаху, отдых? – понимающе усмехнулся собровец. – Эти орлы сегодня все, что шелестит, блестит и «кажется» перестреляют. Через пятнадцать минут после наступления темноты весь боекомплект рассадят.

– Патроны не проблема, – махнул рукой Шопен, – запас есть, поделимся. Тут снайперы по ночам постоянно лазят. А сегодня могут специально собраться: поохотиться на свежачка. Слышь, командир, – хлопнул он бамовца по плечу, – Тебя как зовут-то?

– Володя.

– Игорь. А Душман Серегой крещен… Володя, ты на посты сегодня офицеров старшими ставь. А где не хватит, мы с Серегой своих ребят дадим. Чтобы твои дуриком не стреляли. А то стемнеть не успеет, как получишь «груз двести».

Тот благодарно кивнул и отправился хлопотать по размещению своего батальона.

– На КПП новые гости. Сердитый женский голос отчитывает постовых:

– Ну и что ты, стрелять будешь? Ты иди вон в бандитов стреляй. А меня не пугай, я уже такая пуганая, что дальше некуда!

У шлагбаума стоит молодая женщина, симпатичная, но изможденная, уставшая, одетая в старенькое платье. На лице синяк громадный. Возле нее пять ребятишек в возрасте лет так от трех до двенадцати. Младшая за подол уцепилась, испуганные глазенки на часовых уставила. Моргает, кулачком веки трет. А по векам, на ресницах – гной зелеными сгустками. Ручонки в цыпках, худющие, голубые прожилки сквозь кожу светятся. Остальные к старшему пацану прижались. Смуглый, черноволосый, как пружинка сжался. Но глаза карие, взрослые – бесстрашно смотрят.

– Что случилось? – Шопен подошел.

– Где тут у вас комендант?

– Комендант в комендатуре. А ты что так развоевалась, красавица? Тут вроде все свои?

– Свои – это которые спасают! А которые нас бандитам отдают, это хуже боевиков!

– Ну-ну-ну… Ты что?! Что приключилось-то, говори толком?

– Здесь говорить? Может еще в лужу (на огромную лужу перед КПП кивает) встать?

– Э, милая. – Шопен улыбается озадаченно, – Да ты сама – боевик в юбке. На нас уже давно так никто не нападал…

– Нападешь тут! – голос к истерике близок, звенит, срывается, – Сколько можно в подвале дрожать?! Каждую ночь эти твари приходят, измываются, пугают… Вчера булку хлеба раздобыла, а сегодня крошки не съели… Лекарств никаких, Ты на детей посмотри…

– Да здесь тоже не курорт, стреляют каждый день… Ты ж пойми… Ладно…Собирай свой детсад, пошли. Как зовут-то?

– Наташа.

Четверо омоновцев расселись на низком кирпичном заборчике, с вожделением рассматривая только что купленный у пацанов-чеченцев вафельный торт. Питон, высокий боец с вальяжными «рисованными» манерами и шкодной щербатой улыбкой, достал жуткого вида кинжал, и, изображая самурая с двуручным мечом, примерился, будто собираясь рубануть тортик с размаху.

– Подожди-ка секунду, – Шопен, притормозив в сторонке Наташу с ее детсадом, к своим ореликам направился.

– Другого места не нашли? Или в расположении тортик не такой вкусный будет? Обязательно надо устроиться у всех на виду, чтобы любой дурак вам мог напоследок пулю засадить?

Долгая пауза повисла.

– Вы меня плохо поняли?!

– Да еще рано, командир. До темноты еще час, если не больше… Мы быстренько, – в голосах бойцов явно ощущались просительные нотки, видно было, что особо спорить с командиром никто не намерен. Только Питон всем своим видом выражал недовольство заслуженного ветерана, которому, словно мальчишке, осмелились сделать такое пустяковое замечание.

– Ну да, вы с духами обо всем договорились…

– Да ладно. Тишина в городе. Вон комендатура тоже отдыхает. И ничего, – наконец подал голос и Питон.

Шопен оглянулся. Действительно, недалеко от омоновского поста, под стенкой комендатуры, несколько офицеров курили, сидя на корточках, и весело смеялись над какими-то байками жизнерадостного помощника коменданта по работе с населением.

– Марш в расположение, – голос Шопена не оставил никаких шансов на продолжение дискуссии.

Бойцы дружно поднялись, поплелись к зданию. Питон, досадливо лакомство в коробку запихнул, газетку, что на заборе расстелили, скомкал со злостью, в сторону чеченских домов запулил.

Командир улыбается язвительно:

– О! Еще один ребеночек. Губки надул. Давай мы тебя в этот детсадик тоже возьмем?

Питон взгляд поднял и, будто в стену уткнувшись, замер.

Малыши, в нескольких шага стоя, глазенками в тортик вцепились, оторваться не могут. Наташа голову наклонила, детей подталкивает:

– Пошли, пошли!

Двинулись послушно, но головенки у всех к коробке яркой, как стрелки компасов к Северу, повернуты.

– Ну, командир, весь аппетит отбил, – Питон в несколько шагов детвору догнал, сунул тортик самой маленькой.

– Эй, кнопка! Держи! Только со всеми поделись!

Девчушка вцепилась в коробку, серьезно головой кивает. Остальные восторженно то на подарок, то на Питона смотрят. Улыбнулся боец, еще что-то шутливое сказать хотел, но перехватило горло, все слова застряли. Развернулся резко, побежал своих догонять.

От комендатуры снова взрыв смеха донесся. Шопен на веселую компанию посмотрел, с досадой плечами пожал. Потом перевел взгляд на частные дома за линией постов. Улица была пуста. Исчезли чеченские пацаны. Будто испарились сидевшие на корточках у домов мужчины. Опустели дворы. В переулке мелькнула женщина. Таща за руки двух ребятишек, она опасливо оглянулась в сторону комендатуры и торопливо скрылась за поворотом.

Шопен нахмурился, подхватил девчушку с тортиком на руки.

– Ну-ка, клопы, давайте шагу прибавим.

В комендатуре никого не было. Только связист в своей конурке лениво переговаривался с кем-то из своих эфирных собратьев. Усадив детей за столы в большой комнате, служившей кухней, столовой и штабом одновременно, Шопен пообещал:

– Сейчас я нашего главного кормильца найду, тот с вами быстро разберется.

В дверях он столкнулся с помощником коменданта по тылу. Тот вел, обняв за талии, сразу двух телевизионщиков и весело приговаривал:

– Так, ребятки, сейчас для тренировки махнем по соточке, а за ужином уже – как следует.

– Тезка, где комендант? – озабоченно спросил Шопен.

– У себя, а что?

– Что-то мне не нравится…

Серия разрывов легла перед сидящими на улице офицерами, расшвыряла их в стороны. Совсем близко, из кустов, из-за стоящей метрах в ста старой, разбитой кочегарки хлестанули автоматные очереди.

С первыми разрывами, стоявшие на постах омоновцы и собровцы среагировали почти мгновенно, из всех стволов ударили по краю «зеленки». Небольшая группа, под прикрытием огня товарищей, кинулась к упавшим, выхватила их из под огня. Кого на спине, кого волоком – вбросили в коридоры комендатуры, тяжко дыша, попадали на пол, прислонившись к стенам.

Мимо них, грохоча тяжелыми ботинками, пронеслась группа резерва. В руках – автоматы, пулеметы, коробки с запасными лентами. За спинами – по две-три «Мухи». Разгрузки до отказа набиты боеприпасами для себя и для тех, кто только что по «зеленке» отстрелялся. Через запасной вход, прикрытый стеной мешков с землей, вынырнули на улицу. Сквозь черные султаны, сквозь струи трассеров рванули врассыпную, к постам. К братишкам.

И пошла бойня!

Раненых в спальное помещение перенесли. Двое – тяжелые. Их на кровати уложили. Трое, исполосованные поверхностными ранениями, кряхтя камуфляж стаскивают, шальными от шока глазами кровавые дорожки на собственном теле рассматривают. Еще двое стоят, покачиваясь, трясут головами, пытаются звон от контузии из ушей вытряхнуть. Айболит и все, свободные от боя, друзьям помогают: кровавое тряпье срезают, промедол колют, раны перевязывают.

В одной из комнат – телевизионщики.

Молодой коротко стриженый крепыш в туго натянутой на груди камуфляжной футболке, сидя на ящике из-под патронов и держа в руке микрофон, раза три подряд, под аккомпанемент автоматных очередей пытается начать репортаж:

– Наша съемочная группа находится в одной из комендатур города Грозный…

Грохот разрывов, сверху сыпется что-то, репортер вжимает голову, снова начинает:

– Наша съё…

– Ё… твою мать, – как бы заканчивает его фразу ворвавшийся боец, – засел, падла в кочегарке, из-за кирпичей не выковырнешь, «Муху» дайте!

– Лучше «Шмелем» зажарить! – отзывается другой, стоя на коленях недалеко от журналистов, и разрывая полиэтиленовую упаковку огнемета.

–«Шмеля»? Давай «Шмеля», возбужденно кричит боец. Пританцовывая от нетерпения, ждет, пока ему отдадут оливкового цвета трубу со смертоносной начинкой и, подхватив ее наконец, выскакивает на улицу, в грохот и трескотню.

– Наша съемочная группа находится в одной из комендатур города Грозного. Вот уже три дня, как действует подписанное командованием федеральных войск и Асланом Масхадовым соглашение о прекращении огня. Но вопреки законам жанра нам сегодня не придется сказать не слова. За нас говорят автоматы…

– Готово!

Облегченно вздохнув, журналист встает с патронного ящика, нервно закуривает и говорит оператору.

– Володя, поснимай еще раненых… Перемирие, блин!

С улицы лай собаки доносится: испуганный, подвывающий. Снова серия разрывов, и лай в скулеж отчаянный переходит.

Раненый в живот кинолог Вадим стонет:

– Ральфа, Ральфа заберите!

Один из бойцов на улицу выскакивает. Пригнувшись, бросается к стоящему недалеко от входа вольеру, в котором мечется немецкая овчарка. От зеленки его прикрывает невысокий кирпичный заборчик, не больше метра. И стоило мелькнуть над забором его полусогнутой фигуре, как прицельная очередь выбила фонтанчики крошки из кирпича, рикошетом хлестанула по макушке шлема, слегка оглушив бойца и усадив на землю. Совсем ползком он добирается к вольеру, стволом автомата сдвигает вертушку. Сообразив, что происходит, духи укладывают рядом пару гранат из подствольников. Одна взрывается метрах в пяти, вторая, ударившись в стену, накрывает человека и собаку брызгами штукатурки и мелкими осколками. А те, уходя от смерти, стремительно мчатся на четвереньках к спасительной двери: собака – повизгивая, а боец приговаривая, – Ох бля! Ох, бля! – и под запоздавшую автоматную очередь они вместе проскакивают в коридор.

Собака сразу бежит в комнату, где стоит кровать его хозяина. Увидев непонятную толчею, ошалев от запахов гари и крови, она вздыбливает шерсть и рычит, недоверчиво глядя на окружающих.

Кинолог шепчет:

– Свои, Ральф, свои! Иди ко мне, не бойся. Здесь все свои.

И бессильно свисающей рукой пытается погладить виновато поскуливающего пса.

Серега – собровец, вместе с командиром бамовцев к Шопену спешат. Лица встревоженные.

– Братишка, у нас сюрприз на букву «х».

– А не хватит на сегодня сюрпризов?

– Не, еще только начинаются…

– Да что такое?

– У него, – кивает собровец на подполковника, – полный «ЗИЛ» – наливняк бензина. Девяносто третьего.

– Где? – холодея, спрашивает Шопен.

– А вон: под стенкой комендатуры, – машет рукой Серега.

Действительно, на углу стоит бензовоз. Пули щербят возле него стены. Пару раз в нескольких метрах от машины вздыбливаются разрывы подствольников.

– Да вы что…начинает Шопен.

– Ладно, не рычи. Пацан – водитель испугался, убежал. И ключи уволок. Но у нас есть зиловские. Мой боец машину выведет. Только твоим надо будет выскочить, духов огнем в упор ошарашить. Под разрывы перегоним в мертвую зону.

– Котяра, всех с подствольниками сюда.

Минуты не проходит, как две пятерки гранатометчиков в коридорчике выстроились. Среди них и Питон с теми, кто недавно тортик на улице разделывать собирался.

Шопен задачу ставит:

– Разбиваемся на две группы и залпами поочередно отрабатываем край «зеленки». Перезарядка – в укрытии, зря рисковать не нужно.

Заканчивая, не удержался:

– Питон, ты бы сбегал, проведал свою коробочку. Духи вторым заходом как раз там накрыли.

Тот, виновато сморщив нос, в затылке чешет. Друзья смеются, локтями подпихивают.

– Всё… Заряжай! Пошли!

Подошедшие телевизионщики вслед нацелились.

– Куда? Жить надоело?

Крепыш – журналист бурчит сердито:

– Извини, командир. Я тебя не учу, как твою работу делать? – и поняв, что слишком резко получилось, добавляет примирительно, – надо же людям показать, что здесь делается, и как наши ребята драться умеют.

Шопен вскидывает брови, тянет изумленно-одобрительно:

– Мужи-ик! Тебя как зовут?

– Михаил.

– Ладно, Миша, подожди секунду… Малыш, Мак-Дак!

Подбегают двое из резерва. У одного– здоровяка – пулемет ручной, у второго – сухощавого, с умным тонким лицом – автомат с оптическим прицелом.

– Прикройте ребят, головой отвечаете! Малыш, – к здоровяку обращаясь, – ты старший.

Тот молча в ответ кивает.

– Ну, с Богом, – и оператору, – Только смотри: для духов твоя камера – это просто оптика. По возможности, башку от нее подальше держи…

Пригнувшись, журналисты со своей личной охраной выскакивают туда, где бой идет, и смерть носится, свою дань с живых собирая.

Снова волны разрывов с автоматной и пулеметной трескотней сливаются. За черной завесой, взревев мотором, проскакивает во внутренний дворик «ЗИЛ»– бензовоз.

– Фу-у-у! – хором облегченно выдыхают командиры, в комедатуру возвращаясь.

– Мешками обложить, брезент от подствольников сверху натянуть! А завтра хоть весь батальон на лопаты ставь, но чтобы капонир был под бензовоз. Это же – вакуумная бомба под собственной задницей, – качает головой Шопен.

– Ну кто знал, что разгрузиться не успеем, как в такой концерт попадем, – оправдывается бамовец.

– Да ладно, тут твоей-то вины нет. Хотя пузырь с тебя – все равно. О! – спохватывается Серега, – ты же у нас еще и не прописанный! Вот завтра за все сразу и выкатишь… Так, а это что за запах? Закусь спеет!

В грохот разрывов, звуки перестрелки вплетается шкворчание мяса на огромной сковородке.

Наташин детсад уже оприходовал приличную кастрюлю каши с тушенкой, а под чай – с десяток бутербродов и подаренный тортик. Но из-за стола никто не уходит. Все зачарованно следят, как тыловик комендатуры, в бронике, в шлеме, с автоматом за спиной, на керосинке баранину жарит. Переворачивает мясо большой вилкой, убавляет огонь и, махнув Наташе рукой, мол, присмотри, выскакивает с очередной выходящей группой. Через пару минут он возвращается. Бросает пустые магазины сидящему у стены бойцу с перевязанной головой, – Набей! – и, пока тот снаряжает магазины патронами, возвращается к сковороде.

Наташа слабо улыбается:

– Давайте, я дожарю.

– Мясо – мужское дело. Ты иди к своим мурзилкам, умывай, да укладывай. Возьми там, в аптечке марганцовку, маленькой глаза промой. Доктор сейчас занят, утром посмотрит.

В расположении ОМОН, в уголке, за старой партой, сидят шестеро в полной боевой. За спинами у них еще человек пять. Тоже вооружены до зубов – бодрствующая смена. Шестеро режутся в карты, в «дурака», на вылет. Остальные заглядывают им через плечи, вполголоса дают советы. Игроки незлобно и также негромко отругиваются.

На железных армейских койках, поставленных в два яруса, на синих и серых солдатских одеялах отдыхает третья смена. Бойцы, свои автоматы обняв, расстегнув броники и поставив их «коробочкой» на бок, спят между титановыми створками, как ниндзя-черепашки. В головах у каждого шлем лежит. Обутые ноги на панцирных сетках покоятся, матрацы подвернуты, чтоб не испачкать.

За стенами кубрика бой идет.

Шлеп-шлеп-шлеп… Дум-дум-дум… Бум-ба-бах! Бум-ба-бах!

Трясутся стены, прыгают.

А бойцы спят. Один из них перевернулся на спину, похрапывать было начал. Негромко сначала, а потом – соловьем залился. Сосед с нижнего яруса, из глубокого сна вынырнув, ногой его снизу пихает:

– Хорош храпеть, спать мешаешь.

Картежники, переглянувшись, прыскают, зажав рты, чтоб не расхохотаться. Один, наиболее смешливый, в коридор выскакивает. А храпун и его сосед снова в сон проваливаются.

В «кубрик» командир взвода зашел. Что-то сказал вполголоса, и будто не спал никто. Поднялся резерв. С ясными глазами, напружиненными телами, к любому обороту готовые, поднялись, как один. В три-четыре секунды застегнули броники, надели шлемы, присоединили магазины к оружию. Походкой волчьей, скользящей, настороженной, пошли на выход.

Сытая малышня, забравшись в свободные кровати, отключилась мгновенно. Но даже во сне их отмытые от многодневной грязи мордашки серьезны и напряжены.

Наташа, устало подперев щеку рукой, и не обращая никакого внимания на взрывы и стрельбу, рассказывает коменданту о своих злоключениях.

– Я бы сама давно сбежала, хоть пешком ушла. А их (кивает на детей) куда денешь? У Хасбека родители под бомбежку попали. Родня, конечно, есть, но дальняя, в ауле где-то, где я их сейчас найду?

– А!.. То-то я смотрю, этот черненький – чиченок вроде. Значит, не все твои.

– А у меня своих нет. Я и не замужем еще. Мне ведь двадцать всего. А что, совсем на старуху похожа, да?… Надюшка и Алик – тоже сироты. У них родители еще до войны без вести пропали. Люди говорили, что их за квартиру убили. А детей мы по соседям прятали. Приходили какие-то, говорили: отдайте нам щенков. Но соседи-чеченцы вступились. Со своими-то они не связываются…

Снова заскакивает зампотыл. Опять бросает магазины бойцу. Заглядывает в опустевшую сковороду:

– О, молодцы! Наташа, да ты расслабься. Может, тебе водочки налить?

– Нет, что вы! …А сегодня ночью двое в подвал приперлись. Автоматом – по лицу. Стали меня лапать. Говорят: «Патронов на тебя жалко. Сейчас трахнем и прирежем.» И Хасбеку говорят: «Хочешь русскую суку попробовать?» А он на них как бросится…

– Ну ладно, ладно реветь-то. Эх ты, Наташка-промокашка! Столько вытерпела, а тут… Все, не волнуйся, кончились твои приключения. Вот разделаемся с этими артистами, а завтра с нашей колонной на Моздок уйдешь. Я переговорю с Шопеном, он возьмет.

Ночь. На посту, на дне широкого окопа, полукругом обложенного мешками с землей, и накрытого досками с дерном, прижавшись спиной к стенке, сидит молоденький солдатик из только прибывших в комендатуру бамовцев. Съежившись в комок и прижав к себе автомат двумя руками, как ребенок, у которого хотят отнять игрушку, он тихо-тихо, еле слышно выбарматывает:

– Сейчас меня убьют! Сейчас меня точно убьют!

Слева и справа от него стоят матерые, лет по двадцать пять – тридцать омоновцы. Тот, что справа – с автоматом. Дав короткую очередь, он быстро отшагивает в сторону, за мешки, а потом неспешно передвигается к соседней амбразуре. Второй – с бесшумной снайперской винтовкой. Он не столько стреляет, сколько разглядывает что-то впереди в ночной прицел.

– Вот ты, сука, где затаился! Наглый, тварь! – цедит сквозь зубы снайпер и чуть погромче бросает напарнику:

– Витек, дай-ка длинную. Только рядом с ними положи, на вспышки, чтоб поверили.

Тот высовывает автомат в амбразуру, куда-то целится, а затем, убрав голову за мешки, дает длинную очередь.

Тут же в автоматную трескотню со стороны «зеленки» врывается хлесткий выстрел снайперской винтовки, и автомат омоновца, вылетев назад из амбразуры, ударяется в заднюю стенку окопа. Практически синхронно с ударом чеченской пули звучит хлопок бесшумки и снайпер, быстро сменив позицию, снова прилипает к прицелу. Хозяин автомата, сидя на корточках и шипя от боли, трясет контуженной рукой.

– Ранило?

– Нет, зашиб сильно.

– Ну ты как пацан, ты чё не убрался вовремя?

– Чё-чё! – передразнивает напарник, – не успел. Откуда он стрелял? Как будто в амбразуру ствол засунул…

– Почти. Я его, козла по краю «зеленки» ищу, а он – сто метров, на свалке за кирпичами устроился.

– Завалил хоть?

– Лежит, родной, ствол задрал. Был бы живой, уполз бы.

– О! Сейчас пойдет охота! Полезут доставать.

– Ага, только для начала нам просраться дадут со всех стволов… как рука?

– Отходит.

Омоновец, покряхтывая, поднимает автомат и, – разглядывая его в отсветах, проникающих в амбразуры, удивленно говорит:

– Мушку срубил! Во артист!

Дум! Дум! Дум! Разрывы подствольников обкладывают окоп. Один приходится прямо на крышу, и сыпанувшаяся земля окончательно вжимает в пол скорчившегося мальчишку. Сразу несколько автоматов слитным треском аккомпанируют разрывам, и пули противно чмокая, вгрызаются в мешки.

– Ага, прижимают нас, сейчас за своим полезут! – азартно говорит омоновец.

Тут он, наконец, обращает внимание на вконец перепуганного и замолкшего солдатика.

– Эй, герой, давай свой автомат. Хорош с ним обниматься.

Тот долго и нерешительно сопит, но наконец, срывающимся голосом отвечает:

– Не дам. Это оружие!

– А я думал – швабра. Ну не дашь – сам вставай, воюй. Или совсем прилип? Да ты не стесняйся, в первом бою обосраться не в падлу.

– Кто обосрался? – обиженно вскидывается пацан. Но тут же новая серия разрывов усаживает его на пол, и он снова начинает бормотать:

– Сейчас меня убьют, сейчас точно убьют…

– Вот они! – Снайпер – омоновец, подобравшись, делает два выстрела подряд, быстро меняет позицию.

– Давай автомат! – Уже зло кричит второй.

– Не дам! – взвизгивает солдатик и, неожиданно, подскочив к амбразуре, с яростным воплем, – А-а-а! – начинает поливать длинной очередью пространство перед постом.

– Ты сдурел! Короткими бей, а то на вспышку пулю получишь! – омоновец за плечи откидывает мальчишку к другой стенке. А тот, блестя глазами, восторженно кричит:

– Я его завалил! Я его завалил!

– Кого ты там завалил? Лупил в белый свет, как в копеечку! – уже без злости, снисходительно отзывается омоновец.

– Точно завалил! Я видел! – вдруг неожиданно отзывается снайпер.

Повернувшись на секунду, он улыбается напарнику и заговорщицки подмигивает: дескать, что тебе, жалко пацана подбодрить. Тот смеется в ответ и хлопает солдатика по плечу:

– Ну, молодец, брат, с крещением! – и серьезно добавляет, – Ладно, я подствольником поработаю. А ты не увлекайся. Только короткими: очередь – и прячься, очередь – и прячься. Береги башку.

На другом посту двумя солдатиками-срочниками командует молоденький лейтенант – бамовец.

– Вон они, – оторвавшись от амбразуры, говорит лейтенант. – Целая группа, человек пять.

– Замолотим?! – азартно спрашивает один из солдат.

– Да проскочили уже, влево в зеленку, к кочегарке. А что если…

Солдаты выжидательно смотрят на него.

– Смотрите, – те приникают к амбразурам, – если между кучами проскочить, а дальше под заборчиком, можно им в тыл выйти.

– А мины? – боязливо спрашивает один из солдат.

– Они левее.

– А нас свои не завалят? – сомневается другой.

– Там мертвая зона. Наши туда не достают, вот они и лазят. А мы им (делает красноречивый жест двумя руками) в задницу засадим. Ну что, испугались?

– Не-е… неуверенно тянут солдаты.

– Пошли!

И офицер пригнувшись, первым направляется к выходу.

Напряженно сопя, но стараясь при этом как можно меньше шуметь, они пробираются между завалами мусора. Прокравшись вдоль старого, покосившегося забора, углубляются в заросли кустов. Все ближе и ближе звуки стрельбы, где-то совсем недалеко – гортанный голос в рации. Все большее возбуждение овладевает отчаянной троицей: азартные улыбки, блестящие глаза… Рисуясь друг перед другом, они держат автоматы плашмя, как герои боевиков, и в каждом их движении сквозит нетерпение: скорей увидеть врага, ударить ему в спину, яростно поливая все вокруг автоматным огнем.

Из кустов чуть в стороне, пропуская азартных героев еще глубже в «зеленку», вслед им спокойно смотрят два боевика – фланговое охранение. Один из «духов» под треск недалекой стрельбы что-то негромко говорит в рацию.

Группа проходит еще метров двадцать, и из-за поросших высокой травой бугров, из-за стволов деревьев на них выпрыгивает шесть боевиков – по два на каждого. Один из солдат, сбитый ударом приклада автомата, падает, как подкошенный. Второй успевает увернуться от нападающих, но его валят ловкой подсечкой и прижимают к земле. Ловкий, сильный, вымуштрованный в училище лейтенант реагирует мгновенно. Метанув одного из нападавших через спину, рукоятью автомата разваливает ему висок и, уйдя кувырком в сторону, длинной очередью сваливает сразу двух боевиков. Ответная очередь осаживает его на траву и он, тоскливо выдохнув, – Мама! – замирает.

Пастор, командир расчета АГС, перетащивший свой «аппарат» на новую позицию, видит в кустах мелькающие вспышки, слышит непонятные крики. Быстро развернув гранатомет, и приговаривая, – Вот вы где, родненькие! – он дает несколько коротких очередей.

Серии разрывов расшвыривают в стороны сцепившихся солдат и боевиков. Один из огненно-черных клубов подбрасывает и без того уже мертвого лейтенанта. И через несколько секунд на замершей поляне лежат только семь трупов. Единственный уцелевший боевик вытаскивает к своим раненого товарища и что-то говорит, показывая рукой назад. Еще группа «духов» направляется туда, за телами погибших.

Командиры, собравшись у стола в комендатуре, устало перебрасываются словами.

– Похоже, сдыхают?

– Рассветет скоро. Им смываться пора.

– Да, мужики, – качает головой бамовец, – весело тут у нас.

– Да это – ерунда. По сравнению с тем, что здесь раньше творилось, у нас – курорт. Как Майкопской бригаде досталось, или десантуре с вэвэшниками, которых в декабре-январе вводили, нам и в страшном сне не приснится, – серьезно отвечает Шопен.

Серега, что-то вспоминая, печально головой качает.

Из рации Шопена чужой голос доносится.

– Э, Шопен! Как здоровье у твоих друзей? Хорошо мы вас сегодня потрепали?

– Нашел чем гордиться! Крутых из себя строите, а сами только из-за угла убивать умеете. Какой идиот эти перемирия выдумывает?! Давно бы уже вас задавили.

– Почему идиот? Умные люди придумывают. Деньги хорошие зарабатывают…

– А чего ты сегодня так поздно на нашу волну влез? Раньше слово сказать не давали…

– Да так, послушать хотелось, как ты своими командуешь.

– Ну и как?

– Ничего, маленько умеешь воевать. Только людей своих не жалеешь. Зачем на такие серьезные дела пацанов посылать, а? Как теперь их трупы забирать будешь? Или собакам оставишь? Мы своих не бросаем…

– Ты о чем? Мои все на месте.

– Э-э-э, командир называется… А трое, которых ты мне в тыл посылал? Или это не твои, забрели откуда-то?

– Кто? – Шопен обводит взглядом братишек-командиров.

Снова рация заговорила:

– Лейтенант Горяченко Николай Иванович… Храбрый был лейтенант, уважаю. Так, – шелест в рации, – рядовой Тюрин…

Грохот возле стола: командир бамовцев, побледнев, вскочил, стул уронил.

– Седьмой пост! Угловой. Как же они так?! Куда их понесло? Колька, вот пацан, а!

– Где они? – Шопен продолжает разговор так, будто речь идет о вещах вполне заурядных.

– Да тут, недалеко. Дачный поселок знаешь. Угловой домик, прямо на повороте, зелененький такой…

– А чего это ты так раздобрился?

– Хорошо умирали твои ребята. Похорони, как следует. Ну, до следующей встречи. – Голос в рации был полон ненависти и яду. – Только долго их не оставляй, тепло. Пока бояться будешь, протухнут.

На Грозный накатывался рассвет. Багровые отсветы пожарищ как-то незаметно заместились пурпурными всполохами зари. А затем, потянутая дымкой голубизна поглотила на небосклоне все остальные краски.

Комендант, все командиры подразделений и старшие офицеры собрались у большого стола с картой местности. У двоих перевязаны головы. Один нянчит подвешенную на перевязи руку, его лицо покрыто испариной и время от времени искажается от дергающей боли в раненом плече.

Комендант, в очередной раз пробежавшись карандашом по карте, говорит задумчиво:

– Непонятно, чего их туда занесло. Ну, хорошо, решили в тыл боевикам зайти. Но те в основном в полосе от дороги до Сунжи ошивались. А шлепать еще чуть не километр, через зеленку, через просеку…