Текст книги "Мы придем на могилы братишек"

Автор книги: Валерий Горбань

Валерий Горбань
Мы придем на могилы братишек

 
И будем живы – не помрем,
И встретим солнышко опять,
И песни новые споем,
А надо – будем воевать!
 

Дикари

Белый джип с красным крестом скромно стоял в общей очереди. Машин было немного. И народу в них негусто. Так что, в этот раз «Врачи без границ» решили терпеливо подождать, пока и до них дело дойдет.

Честно говоря, не любили федералы этих ребят. Теоретически понятно, что они по статусу своему не имеют право воюющим помогать. Только мирному населению. Но у чеченцев многие – днем мирный, ночью с автоматом скачет, а утром – снова в очереди за гуманитаркой стоит. Или приползает раны зализывать, розовощеким и наивным европейцам байки рассказывать, как жестокие федералы без вины и без повода его прямо во дворе дома убивали. Сколько раз после жестоких ночных перестрелок, на лежках снайперов и автоматчиков находили омоновцы упаковки от перевязочных материалов со знакомой символикой. А уж в лесных схронах и тайниках – и продукты и медикаменты из гуманитарных грузов целыми ящиками обнаруживали.

А федерал – он всегда в форме и с автоматом. О нем государство, которому он служит, заботиться обязано. А если не позаботилось – это уж внутренние российские проблемы, никакого отношения к гуманитарным не имеющие. Но даже если бы вдруг иностранный врач с клятвой Гиппократа в голове и миротворческим огнем в душе и вздумал помочь, например, раненому федералу, боевики бы из него самого потроха вынули, не постеснялись.

Надо думать, что и шпионская братия это прикрытие использовала в полной мере. Не зря Голос Америки или Би-Би-Си о многих событиях в Чечне чуть ли не до их начала сообщали.

Так что Змей – командир ОМОН и его ребята относились к этим гуманистам без границ, как хорошо воспитанные собаки к кошкам: кусать не кусали, но и любить не любили.

Очередь продвигалась быстро. На досмотре работали Рыжий, Клепа и Певец. Не первая командировка, не первая сотня машин. Наметанным глазом сразу определяли: кто перед ними. А местных, что по десять раз на дню туда-сюда проскакивают, вообще проверяли редко. Но внезапно и тщательно. Чтоб не расслаблялись соседи, не пытались к себе приучить, если что дурное в голове держат.

Рыжий – скромный крепенький парнишка того типа, что в России называют рязанским. Действительно рыжеватое, все в солнечных метках лицо, соответствующего цвета короткий ежик на голове, светлая, только краснеющая на солнце кожа. Бывший десантник, непьющий, ответственный и старательный. Рукопашник неплохой, дай волю – в спортзале ночевать будет. И даже в командировке все время с какими-то железяками возится. Самое смешное, что, если бы не форма, чеченцы за своего бы постоянно принимали. Местные говорят, что настоящие, природные вайнахи – рыжие и голубоглазые. А черная масть – это от пришельцев разных и полукровок расползлась.

Кстати, такой вот черненький и шустрый рядом с Рыжим стоит. Только это тоже омоновец. Клепа. Умница, мозги быстрые. Их с Рыжим в одном наряде судьба свела. А впечатление такое, будто какой-нибудь кинорежиссер для съемки боевика эту колоритную парочку специально подобрал.

А старшим на досмотре – Певец. Красавец мужчина, мечта мексиканских сериалов! Коренастый, крепкий, подтянутый. Аккуратные черные усы. Уверенный взгляд. На руках – черные перчатки без пальцев, какие велогонщики носят и особо крутые «спецы». Если рука в такой перчатке на раскаленный ствол автомата с цевья соскользнет – не обожжешься. Да и вообще… просто круто. В свободное время он с плейером не расстается. И на службе бы носил. Но еще в первой командировке, буквально на второй день, когда стоял «на тумбочке» возле рации, воткнув в уши раковинки любимой игрушки, – на Змея нарвался. Тот, увидев довольного собой, жизнью и музыкой бойца, внешне спокойно спросил:

– Какая информация сейчас прошла с постов?

Пожал Певец плечами. Вроде бы не было ничего… Но, конечно, мог и не услышать.

И тут взбеленился Змей. Его еще никто в отряде в таком состоянии не видел.

– А ты подумал, что в любой момент на твоих товарищей напасть могут? Что они по связи орать будут, помощи просить, а тут… Апполон Бельведерский, любимец муз, уши заткнул?

Много с тех пор утекло воды. И крови. Не забыт тот урок. Лег на свою полочку в очень даже неглупой голове Певца. А разумная ухватка и врожденное хладнокровие выдвинули хозяина этой головы в ряды тех, кто не сегодня-завтра по праву оденет офицерские погоны. Он уже и сейчас командир отделения, правая рука взводного.

– Документы, пожалуйста.

– Это «Врачи без границ», не видите что ли? – в голосе молодой чеченки-переводчицы – насмешка и неприязнь. В этой ситуации можно и продемонстрировать свои чувства. При иностранцах федералы могут разве что матерком пугнуть, и то потихоньку, сквозь зубы.

Вышедший из автомобиля высокий блондинистый сухощавый врач-швейцарец с холодным любопытством наблюдал за диалогом своей раздраженной переводчицы и настороженно-официального человека с автоматом.

– Документы, пожалуйста. – Певец «включил робота».

Замечательная тактика. Тот, кто на взаимную ненависть, на вспышку рассчитывает, кто норовит тебя перед людьми злобным палачом выставить, обычно на этом обсекается. А то и сам заводится, быстро меняя самоуверенность на глупые истеричные выходки.

Слово «документы» понимают все европейцы. Недоуменно-презрительно пожав плечами, швейцарец, под внимательными взглядами досмотровой группы, не торопясь вытянул из нагрудного кармана легкой куртки запаянное в пластик удостоверение.

Как ему все это надоело! И эта кочевая жизнь в совершенно несносных бытовых условиях. И постоянная опасность, висящая в воздухе вместе с невероятной всепроникающей пылью. И поражающие первобытной жестокостью чеченские «борцы за свободу». И эти недружелюбные жесткие федералы… Дикари. Все они – дикари.

Переводчица взглянула на врача, вспыхнула и, переведя испепеляющий взор на Певца, уже откровенно враждебно процедила:

– Вы такие тупые, да?

Клепа шагнул к ней, сгреб переводчицу одной рукой за плечо, другой – за пояс длинной юбки и швырнул ее в кювет прямо перед собой.

Гражданин страны банкиров замер с протянутой рукой, судорожно сжав в ней документы и в ужасе округлив глаза. Рыжий кинулся на него самого и, снеся швейцарца тренированным, упакованным в титановую скорлупу телом, припечатал его к щебнистому дну предназначенного для чрезвычайных ситуаций окопчика.

Певец прыгнул следом за ними, на ходу рванув вниз предохранитель автомата…

Легкие щелчки, раздавшиеся в кустах, за крестами и камнями старого кладбища, омоновцы даже не услышали, а, скорее, почувствовали. Услышишь ли мелкашечные звуки отстреливаемых из подствольников гранат на расстоянии в двести метров, за шумом автомобильных движков?

Первые разрывы пришлись там, где только что стояла досмотровая группа и ее капризные клиенты.

Певец вскинул голову. Сквозь взметнувшиеся черные султаны, за серой завесой поднятой разрывами пыли, он увидел обезумевшие глаза водителя, замершего в кабине джипа. Паренька явно клинануло: он сидел, вцепившись побелевшими пальцами в руль, и не делал ничего. Не пытался, врубив всю мощь своего автомобиля, на колесах вырваться из этого ужаса. Не хватался за рукоятки дверей в надежде убежать куда-нибудь, отсюда подальше.

– Рыжий, прикрой! А ты лежи, не шевелись!

Не понимавший до этого ни слова по-русски швейцарец согласно кивнул головой, и еще плотнее прижался ко дну окопа. Рыжий встал на колено и засадил длинную очередь по скрывающим боевиков кустам. А Певец выскочил из спасительного убежища, рванул дверку джипа, выхватил водителя из-за руля и каким-то невероятным борцовским приемом швырнул его в окоп, прямо на врача. Сила инерции прокрутила и самого Певца. Он рухнул на четвереньки и, не вставая, огляделся. Самому прыгать было некуда. Ближайшая незанятая ложбинка – метрах в десяти. До нее еще добежать надо. В воздухе уже стоял непрерывный треск автоматов. Злобно захлебывались пулеметы прикрытия. Словно плетью, стегала с блок-поста снайперская винтовка. Это его товарищи, под командой мгновенно сориентировавшегося Чебуратора, долбили по нападающим с блок-поста. Но и за этим треском и грохотом Певец вновь услышал тихие коварные щелчки. Новые разрывы закрутились маленькими черными смерчами совсем рядом с укрывшимися от них людьми.

– Пристрелялись! Уводите их к …матери!

Рыжий, мгновенно перекинув спаренные изолентой магазины, выпустил пару коротких очередей в ту сторону, откуда летели гранаты, а затем попытался одной рукой приподнять швейцарца. Но тот словно прирос ко дну окопа. Боец, оскалившись, забросил автомат за спину, рванул врача двумя руками, поставил на ноги и погнал вперед, закрывая его своим телом. Сзади, наступая на пятки ускользающим жертвам, прошлась автоматная строчка, ударил разрыв. Рыжий почувствовал, как мгновенно взмокла спина под ставшим словно пуховым броником.

Впереди него Клепа на руках тащил совершенно обмякшую переводчицу. Водитель вышел из ступора и уже успел обогнать всех, первым нырнув в извилистый овражек за поворотом, к которому устремилась вся группа.

Певец, устроившись за джипом, прикрывал «спасателей» и их подопечных. Он уже успел высадить два полных магазина и растягивал патроны из третьего, прикидывая, не ловчей ли будет пустить в ход свой подствольный гранатомет. Что-то глухо стукнуло в колесо джипа, и под его колено подкатился какой-то продолговатый предмет. Певец скосил глаза. Возле самой ноги, прямо у него под пахом лежал такой до боли знакомый, черный, с серебристой головкой выстрел от подствольника. Но не новенький, случайно выпавший из подсумка, а с закопченным донышком, поцарапанный при падении, только что прилетевший, чтобы забрать его жизнь…

Запал ручной гранаты работает три-четыре секунды с небольшим. Граната от подствольника должна взрываться при ударе о землю мгновенно. На сколько может затормозить взрыв несработавший пьезовзрыватель, Певец не знал. И выяснять не собирался.

Шальной пулей пролетев над кюветом, он успел догнать своих. А потом развернулся и пошел: спиной – вперед, лицом и полыхающим последними очередями автоматом – к стреляющим кустам. Снова прикрывая и своих товарищей, и тех, кто его так презирал и ненавидел.

Обстрел оборвался также резко, как и начался. В планы стрелявших долгий бой не входил. Загрохотавший с блок-поста АГС быстро расставил последние точки в этом споре пороха и металла.

Сам Костя ничего этого уже толком не помнил. Снова он включился только тогда, когда все закончилось и Чебуратор, со всей дури хлопнув его по плечу, весело произнес:

– Ну ты, брат, в тельняшке родился…

У слегка посеченного осколками джипа, возле колеса, лежала так и не разорвавшаяся маленькая черная, как сама смерть, граната. Трое спасенных омоновцами людей, косясь то на нее, то в сторону кладбища, торопливо сели в машину. Могучий двигатель взревел и белый автомобиль с красными крестами на дверках унес их прочь от страшного места.

Змей доложит руководству об этом инциденте по телефону сорок минут спустя. После того, как побывает на месте работы досмотровой группы и заменит счастливо избежавших смерти товарищей на свежих бойцов. Утром, на совещании в ГУОШе, руководство потребует у него еще и письменный рапорт.

Неделю спустя, в комендатуру зайдет в сопровождении молчаливого чернобородого мужчины симпатичная, кареглазая девушка-чеченка. Она спросит, мягко припевая на гласных:

– А где тут у вас такие ребя-ата: один та-акой рыженький, на нашего похож, а второй – та-акой… у него рукави-ички без пальцев?… И с ними еще один был… Работают? Жа-алко…Передайте им спа-асибо. Они меня спасли, когда в ваших на дороге стреляли.

Немного подумает и поправится: «Когда в нас стреляли.»

От иностранцев никакой информации не поступит. Не появятся в западных газетах громкие заголовки: «Русские милиционеры закрывают собой представителей гуманитарной миссии!». И швейцарский врач, человек несомненно цивилизованный, культурный и воспитанный, не найдет времени и возможности, чтобы отыскать и поблагодарить людей, вытащивших его из зубов смерти.

Мы придем на могилы братишек

сценарная повесть[1]1
  Другой вариант повести находиться в этом же сборнике


[Закрыть]

 
Мы придем на могилы братишек,
Как положено, стопки нальем,
И расскажем на веки затихшим,
Как без них мы на свете живем.
Как тоскуют их жены и мамы,
Как детишки растут без отцов,
И оставим под хлебом сто граммов,
И рассыплем охапки цветов.
Мы не будем красивые речи
Над могилами их говорить,
Лишь обнимем друг друга за плечи,
Чтоб друг друга тепло ощутить.
Для салюта возьмем холостые,
Слишком много в России свинца…
Пусть услышат их души святые
В этом залпе друзей голоса.
Пусть увидят их души святые
Бога-Сына и Бога-Отца.
 

На периметре комендатуры шел бой. Боец в «Сфере» и бронежилете, расположившись в самом центре амбразуры и тщательно прицелившись, садил одиночными из автомата – тах! – тах!.. тах! Пулеметчик, обмотанный лентами поверх тельняшки, на манер революционного матроса, стоя на открытом пятачке, по ковбойски – от пояса поливал «зеленку» длинными очередями из своего ручника. Длинный Пастор, командир расчета АГС, четко, по уставу подавал команды наводчику, пока тот, нажав на гашетку, не заглушил его голос гулкой короткой очередью: дум-дум-дум! Через пару секунд из «зеленки» отозвались разрывы долетевших выстрелов: тах-х…тах-х…тах-х!

С противоположной стороны на территорию комендатуры влетел «Урал», за ним – БТР сопровождения с бойцами ОМОН на броне.

С подножки машины на ходу спрыгнул Шопен – командир отряда, бегом направился в сторону постов, где вперебой стучали выстрелы, с сухим треском разорвалась ручная граната. Бойцы горохом сыпанули с брони, рванули вслед за ним.

– Что происходит? Прекратить огонь! Ты что, сдурел, как мишень торчишь?! – Шопен, схватив пулеметчика за шиворот, рванул его за угол кирпичного сарайчика, в укрытие. – Где противник, кто дал команду стрелять?!

– Все нормально, командир! – От стены сарайчика отделились двое в вопиюще гражданских нарядах. Джинсы, футболки. У одного на плече – профессиональная видеокамера.

Шопен, потеряв дар речи, стоял и смотрел на это явление. Наконец, задавив себя и остановив гневно заигравшие желваки на скулах, он своим обычным ровным голосом спросил.

– Кто такие?

– Телевидение. Мы тут ребят попросили поработать в кадре. Третий день в городе, ничего интересного. Спасибо, ваши помогли.

Шопен развернулся к бойцам. Те стояли, переминаясь с ноги на ногу и понурив головы.

– Кто дал команду?

Молчание.

– Мой зам в курсе?

– Так точно.

Долгая пауза повисла в воздухе предгрозовым разрядом. Даже задиристый, разбитной наводчик АГС подтянулся, ожидая, что же сейчас произойдет.

– Хорошо, идите!

Дружный облегченный вздох вырвался из десятка молодых могучих легких.

– Да нам бы надо еще… – начал один из телевизионщиков.

– Вам нужно, чтобы шальной пулей кого-нибудь завалило в результате вашей клоунады? Чтобы сюда через час десяток комиссий понаехал разбираться, кто нарушает приказ командующего гарнизоном, открывает огонь без разрешения? Чтобы опять местные шум подняли! Мы только-только с ними отношения наладили. Вы же (с нажимом на «вы») вещаете, что мы на мирной российской территории конституционный порядок наводим. Что здесь войны нет. Так какого… – Шопен еле сдержался – вы нам ее здесь устраиваете. Вон, полюбуйтесь – уже делегация идет!

И точно: от крайних домов частного сектора неспешно шли несколько стариков в папахах, один опирался на посох. Впереди бежал молодой парень, размахивая руками и что-то крича.

– Но ваш заместитель…

– Вот вместе с ним на пару теперь и объясняйтесь. Пастор!

– Я!

– Найди зама, я жду его в штабном кубрике.

Минут через десять из штабного помещения в расположении ОМОН, выполнявшего заодно и роль столовой, вышел заместитель Шопена. Тяжко вздохнув, он классическим российским жестом полез было в затылок, но заметив насмешливые взгляды бойцов, резко сбросил руку и с разобиженным видом пошел на выход, покурить, успокоиться.

Жизнь в Грозном шла своим чередом.

У частных домов напротив комендатуры, у ворот, покуривая и неспешно, солидно беседуя, на корточках сидели мужчины. Время от времени они исподлобья бросали внимательные, цепкие взгляды на КПП комендатуры, на выезжающий и заезжающий транспорт. Вот двое встали и пошли в дом. Из тех же ворот, с огромной надписью мелом «Здесь живут люди!», немедленно вышли двое других, помоложе, и уселись на месте ушедших.

Женщины, перекрикиваясь пронзительными голосами, хлопотали в огородах, развешивали белье, энергично выметали и без того чистые бетонированные дворы. Несколько молодаек, похихикивая, сплетничали у одного из дворов. Половина из них держала на руках грудных малышей или покачивали коляски. У остальных, несмотря на свободный покрой цветастых платьев, заметно выдавались большие животы. Почти за каждую цеплялись еще один-два карапуза, неуверенно топающих вокруг матери.

Пацаны постарше бойко торговались со скучающими на внешних постах комендатуры бойцами. Товар был обычный: жвачка, сигареты, «Сникерсы». Один даже притащил с недалекого рынка вафельный торт и настойчиво совал его бойцам.

Те отбрыкивались:

– Может твоему торту сто лет. А может он с отравой.

– Не-е! Бомба есть, отравы нет!

– Дорого просишь. На рынке дешевле.

– Э-э-э! Зачем на рынке? Зачем ходить. Так покупай, я что даром бегал?

– А я тебя просил?

– Э-э-э! Если такой бедный, зачем на войну поехал? Ехай домой деньги зарабатывай!

– Ну ладно. Тыщу сбросишь?

– Зачем? Деньги бросать нехорошо!

Видно было, что торговались просто так, больше из интереса. Торт пацану скорей всего дала работающая на рынке мамка. А соскучившихся за нормальной жизнью, за младшими сестренками и братишками парней забавляла нахальная экспрессия юного спекулянта. Каждая его реплика вызывала у спорщиков новый прилив смеха.

Один из пацанов, пользуясь тем, что бойцы отвлеклись, влез на невысокую стеночку ограждения и, сосредоточенно шевеля губами, стал что-то пересчитывать во дворе комендатуры.

– А ну брысь, шпион мелкий! – один из постовых ссадил его с ограды и дал шутливый шлепок чуть пониже спины.

Пацан в ответ, не долго думая, треснул его в грудь, защищенную бронежилетом и запрыгал на одной ноге, дуя на ушибленный кулак.

– Ай, дурак железный!

Бойцы улыбались. А смешливые мальчишки, держась за животы, что-то звонко выкрикивали приятелю по-чеченски.

* * *

Метрах в двухстах от комендатуры, по изрытому ямами и заваленному битыми кирпичами пустырю, шли двое. Старуха в обычной деревенской одежде темного ситца толкала перед собой наполненную какими-то обломками тачку. Рядом с ней, поминутно нагибаясь, чтоб сорвать приглянувшийся цветок, весело припрыгивала девчушка лет пяти. Ростиком – чуть выше тачки.

– Ой бабушка, смотри: веревочка!

Старуха наклонилась вбок, подслеповато пытаясь разглядеть, что там увидела внучка. И в это же время услышала, как кто-то кричит со стороны почти невидимых из-за куч мусора постов комендатуры:

– Эй! Эй, куда! Назад!

– Ах, чтоб вас! – Заворчала бабка, – что мне, эту дрянь назад, домой везти? Ага, щас! И решительно двинув тачку вперед, наклонила ее на бок, чтобы поскорее сбросить свой груз.

Что-то хлопнуло. Странный темный предмет, выпрыгнув из травы, ударился о борт тачки и отлетев в сторону, рванул, выбросив черно-огненный клуб. Долго ждавшая своего часа ОЗМка хлестанула во все стороны тысячами стальных осколков.

Старуха, упавшая от страшного удара по ногам, пронзительно закричала и, оставляя кровавый след, поползла к девочке. Та, лежа на спине, прерывисто дышала, булькая розовыми пузырями.

Из комендатуры кружным путем, огибая минное поле, бежали люди. Когда до раненых оставалось метров сто, часть из них рассыпалась в стороны. Встав на одно колено за разными укрытиями и вскинув автоматы, они настороженно всматривались в недалекую зеленку, прикрывая двоих, которые пошли дальше. Пошли чуть ли не на четвереньках, внимательно вглядываясь в траву, прокалывая шомполами подозрительные участки. Один продвигался молча, а второй, впрочем, ни на секунду не теряя бдительности, тихонько бубнил себе под нос:

– Это ж надо, в самую середину минного поля залезть! Ну бабка, ну диверсантка хренова! Саня, стоп!

Его напарник замер, прижавшись к земле. А разговорчивый, достав солидного размера нож и аккуратно круговыми движениями подрезав дерн, бережно отложил его в сторону. Подрыхлил землю вокруг какого-то предмета и подсунув под него пальцы, плавно вытащил из грунта коричневый, похожий на эбонитовый, цилиндр.

– Вроде без сюрпризов…

– Больше не доставай. Некогда возиться. Обозначай флажками, чтоб на обратном пути не зацепить.

Минут через десять они добрались до старухи и ребенка.

– Дышат, живые. О, смотри: осколки от ОЗМки.

– Да на таком расстоянии она их должна была в капусту посечь!

– Может, заторчала, не выпрыгнула толком. Или тачка прикрыла! Видишь, как решето…

Разговаривая, саперы сноровисто осмотрели раненых. Один быстро вколол старухе промедол, перетянул голени жгутами. Второй поднял девочку:

– В горло и в грудь справа! Ножки немного посекло. Слушай, а ей промедол можно?

– Не знаю. Неси бегом, Вовка, доктор разберется.

И тот рванул. По минному полю, по проделанному наспех коридору, ловко, как горнолыжник, уклоняясь от флажков. Он знал, что в такой спешке они с Саней могли пропустить не один страшный сюрприз. Но Вовка, по кличке Отец-Молодец, которого дома дожидались пятилетняя любимица Наташка и еще не видевшие отца двойнята – неделя от роду, мчался по полю смерти, прижимая ребенка к груди, задыхаясь и шепча:

– Терпи, терпи, маленькая! Не бойся! Я свой дядя, я хороший дядя! Сейчас тебя наш доктор Айболит посмотрит. Он тебе даст конфетку и не будет больно. Потерпи маленькая!

А Саня тащил старуху. Взвалив ее на спину, он шел, вглядываясь под ноги и молча слушал ее причитания:

– А ведь она же сказала мне: «Баба, там веревочка!». Ой, я дура старая! За что же мне такое наказание? Господи, дай мне сдохнуть смертью страшной, только спаси нашу кровиночку!

На дороге, напротив места трагедии уже ждали «Урал» и БТР сопровождения.

Возле машины стояли Шопен и врач комендатуры, которого все в глаза уважительно величали Док, а за глаза – Айболит. Длинные чуткие пальцы командира, лежавшие на цевье автомата, как на грифе гитары, не оставляли сомнений в происхождении его личного позывного, давно уже ставшего вторым именем. Укрывшись за броней БТРа и посматривая в бинокль то в сторону зеленки, то на раненых, негромко переговаривались бойцы ОМОН.

– Чего она туда полезла? Вон же табличка «Мины», вон еще…

– Да ей, наверное, сто лет в обед, не видит небось ни хрена, слепандя старая.

– Блин, рисково саперы идут! Тут ведь кто только чего не ставил. И «чехи», и наши. Ни карт, ни схем. Сам черт не разберет!

– Спасать-то надо. Бабка еще вроде шевелится.

– Хрен бы с ней, с бабкой. А маленькая, похоже, готова. Нет!.. Шевельнула ручонкой, шевельнула… Смотри, как Отец-Молодец чешет, живая значит!

Навстречу Вовке, бережно подхватив девочку, бросился врач.

Пока он возился с малышкой, дошел Саня со старухой. Ее перевязали омоновцы и прибежавшие из соседнего дома женщины – чеченки.

– Спросите у них, где родители девочки. Пусть найдут быстро, – помогая доктору, через плечо бросил бойцам Шопен.

– Нет у нее никого, кроме бабки, – пытаясь прикурить трясущимися руками, отозвался солидный, лет сорока, омоновец, с виду – классический старшина роты. – Женщины говорят: отец в оппозиции Дудаеву воевал, погиб. Мать тоже боевики убили, из дудаевской охраны. Средь бела дня увезли, изнасиловали и пристрелили. Бабку с девочкой всей улицей спасали, прятали.

– Надо быстро в госпиталь. У маленькой слегка задета трахея, но это не страшно. А в легких может быть кровотечение, – заканчивая перевязку, сказал Айболит командиру. Тот молча кивнул. Сидевший на корточках у колеса водитель опрометью бросился в кабину работающего на холостых оборотах «Урала», а двое омоновцев, заранее откинувшие задний борт автомашины, заскочили наверх, приготовились принимать старуху. Но Шопен, помедлив мгновение, отрывисто распорядился:

– Сопровождение – на «Урал». Бабулю – на броню сверху. Док с девочкой – в БТР: его меньше трясет.

Айболит согласно покивал головой и, бережно подняв ребенка, полез в боковой люк.

Устелив сиденье бушлатами и уложив на них малышку, он встал на колени, неотрывно глядя на свою маленькую пациентку и держа пальцы на пульсе тонюсенькой ручонки.

За долгие годы своей работы Док видел много крови. В последние месяцы – особенно много. Но сегодня его просто колотило. И он знал, что не его одного. Айболит успел заметить, как непривычно нервничали и суетились даже самые опытные бойцы. И как тряслись губы у всегда бодрого и энергичного, видавшего виды командира…

На крыльце двухэтажного здания полевого госпиталя, сняв «Сферу», черную внутри от пота, и положив на колени автомат, сидел Шопен. Невидящими глазами он уставился куда-то вдаль, поверх голов своих товарищей. А те притихшей группкой расселись на корточках у БТРа и за негромким разговором гоняли по кругу единственную сигарету, последнюю из скомканной и выброшенной пачки.

На крыльцо вышла молодая, лет двадцати пяти, удивительно красивая, но с усталым, потухшим лицом медсестра. Присела рядом.

– Бабушка не выдержала. Сердце. А с девочкой все в порядке. И даже шрамов сильных не будет.

– Это хорошо, девочке нельзя, чтобы шрамы были, особенно на груди. Пока маленькая – ничего, а потом комплексы пойдут, – понимающе кивнул Шопен.

Медсестра вдруг вся как-то сжалась, напряглась, отвернув лицо. Но слезы все же хлынули ручьем и она, резко поднявшись, убежала назад, в здание.

– Что с ней? Новенькая, не привыкла еще? – растерянно спросил Шопен у курившего рядом и слышавшего разговор солдатика-санитара.

– О-ох, блин, прямое попадание! – то ли осуждающе, то ли сочувствующе протянул тот. – Ее саму в январе ранило. Когда ребят из под минометного обстрела вытаскивала. Весь живот посекло. Заштопать – заштопали, а какая там пластика, в подвале, при свечках? И детей у нее теперь не будет. Муж узнал, бросил. А Михалыч, наш главный, его выгнал. Говорит, врачей я себе еще найду, лишь бы людьми были. Он здесь у нас же служил… – пояснил словоохотливый информатор, и добавил смачно, – к-козел!

Шопен поднялся, почти бегом направился вслед за медсестрой. Та стояла в конце коридора, у окна. Она уже не плакала, но все еще судорожно вздрагивала от задавленных всхлипов.

Шопен прижал ее к себе, погладил по голове.

– Прости, сестренка. Я ж не знал.

– Ладно, ты-то здесь причем? – вытирая ладошкой остатки слез, попыталась улыбнуться она. – Просто никак не привыкну, что я уже не женщина, а так… камбала потрошенная. Только для временных удовольствий.

– Вот дурища! – Внезапно рассердился Шопен. – Ты на себя в зеркало давно в последний раз глядела? Да еще не один тебе ноги целовать будет. И на шрамы твои молиться, если он мужик, а не гандон штопанный, как твой бывший. А дети… Вон – твоя крестница – круглая сирота. И полгорода таких. Собирай, да люби, роднее своих будут.

Неожиданная взбучка, после ставших привычными и ненавистными утешений, подействовала на медсестру таким же неожиданным образом. Она вдруг открыто, по-настоящему улыбнулась и положив Шопену руки на плечи, заглянула ему в глаза:

– А я правда еще ничего?

– Ты красавица. И человек настоящий. Те ребята, что отсюда вырвутся, после войны таких как, ты искать будут. Днем – с огнем и сигнальными ракетами.

В коридор вышел Айболит. Состроил глазки, улыбнулся понимающе, мол, молодец, командир, знай наших! Но встретив сдержанный, холодный взгляд Шопена, быстро изобразил озабоченность и пошел на выход.

– Ладно, мне пора. Береги себя, сестренка. И не дури.

– И ты береги себя, братишка. Настоящих мужчин тоже не так много. – И поцеловала. Нежно, как родного, близкого, знакомого тысячу лет.

Вернувшись в комендатуру, Шопен приказал водителю проехать к границе постов, окружающих комендатуру. Коротко переговорив со старшими нарядов, поднялся на подножку «Урала» и оглянулся. Вдоль кромки минного поля саперы уже протянули ограждение, связанное из обрывков телефонного кабеля и кусков остродефицитной «колючки». На нем раскачивались свежие предупреждающие таблички на русском и чеченском языках. За ограждением, в поле ковырялся Отец-Молодец с коллегами, устанавливая новые, только вчера полученные мины.

Шопен потер виски руками, постоял еще секунду, – Поехали! – и хлопнул дверцей.

Словно отвечая, где-то за Северным захлопали минометы. Воздух наполнился смертоносным шелестом и тошнотворным, рвущим душу свистом.

К комендатуре подъехал чужой «Камаз». Постовые на КПП, встретив машину настороженными стволами, вдруг из-за мешков защитных повыскакивали, улыбки на лицах засветились. Те, что под тент заглядывали, смеются, своим руками машут:

– Пропускай.

Зарычал «Камаз», вполз на территорию. А из-под тента еще на ходу бойцы выпрыгивают. Загорелые, запыленные, в камуфляже. Бороды, как у боевиков. Головы косынками повязаны, серыми от пыли. Лица будто в два цвета разукрашены. Вокруг глаз и выше – бурые: смесь пыли и загара. Ниже – смугло-розовые, распаренные под сорванными облегченно повязками, с дорожками пыли и потеками ручейков потных. У наиболее пижонистых – на руках перчатки с обрезанными пальцами. Разгрузочные жилеты битком набиты магазинами, гранатами. У каждого над левым плечом или на голени – нож боевой. На кого ни глянь – Шварценеггер из «Коммандо», или Рэмбо (кто помельче).

Омоновцы сбежались, обнимаются с приехавшими.

Огромный, бритый наголо, но при этом чернобородый детина, больше похожий на афганского моджахеда, чем на российского «спеца», бросив своим две-три команды коротких, орет радостно:

– Здорово, Шопен! Принимай подмогу!

Командир ОМОН, поспешивший на этот шум, к нему бросился. Тоже обнялись, друг друга по спинам хлопают.

– Душман, братишка, какими судьбами?

– Да мне из ГУОШа передали, что ты тут совсем чехов распустил. Пришлось к вам аж из Гудермеса на выручку рвать.

– Ладно, ладно! Небось твоя банда тамошнего коменданта достала своей крутизной, вот он и придумал, как от вас избавиться.

– Ах ты композитор хренов! – ничуть не обидевшись, рассмеялся великан и от избытка чувств так хлопнул товарища по спине, что тот аж присел:

– Ты, медведь! Убьешь!

– Слушай, это вы так домой припарадились? Выбритые, чистенькие.

– Не в окопах, чай, живем. Воды у нас – хоть залейся. С горячих источников привозим – мойся, стирайся. Чего вшей разводить? Да и куда нам до вас – собров-суперов? Мы – народ скромный. Нам бороды-косынки не к лицу. У меня только один такой…Рэмбо, да и тот – Питон. А своих предупреди: пока здесь не освоятся, пусть никуда не лезут и пальцы веером не растопыривают. Особенно на ногах, а то все растяжки поснимают, – в глазах у Шопена запрыгали веселые чертики.