Текст книги "Блаженство кротких"

Автор книги: Валерий Туманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Пролог.

Конец света не задался.

Незатейливо проскочил год 1998 с печатью затмения и тремя числами зверя. За ним буднично проскользнул 1999, грозящий перевёрнутым обликом того же числа.

Нервно перешагнув миллениум, человечество выдохнуло, распрощавшись с детскими страхами. Пророчества майя и мрак монахов Шамбалы теперь не слишком бередили умы.

Год 2028 мало чем выделялся в размеренной цепочке лет. Однако, крылся в нем один малоизвестный юбилей – двадцать шесть тысяч лет победы человечества над давним врагом.

Тогда, двадцать шесть тысяч лет назад, …

… карательный отряд не знал, что убогое пристанище, зажатое между краем скалы, чередой болотных топей и непролазных лесов, было последней деревенькой диких людей.

Истекающий кровью защитник гонимого племени, скрежеща истёртыми зубами и оглашая звуки, напоминавшие воронье карканье, тяжко и долго объяснялся с толмачом, хоть как-то разбиравшим дикарский лепет. Вопрос о других поселениях дикарь оставил без ответа. Вместо этого, он, вскидывая безобразные звериные брови, и оголяя налитые кровью глаза, тыкал уцелевшей рукой в ночное небо, указывая на зависшую на севере звезду.

– Нас погубила звезда смерти. Она забрала наши силы. Насытившись, она надолго исчезнет. Но когда вернётся в другой раз, то отнимет ваши силы и выпьет вашу кровь. Вы сгинете в её брюхе. Так сказал ведун, что был убит этой ночью. Мы не держим на вас зла. Всему виной звезда смерти. Вас она сожрёт позднее.

Толмач, долго слушавший неандертальца, быстро перевёл сказанное. Дикари и есть дикари. То, что на языке нормальных людей можно высказать десятком слов, размашистым неандертальским чирканьем изливалось полчаса. Толмач едва закончил, как в зависшей тишине раздался омерзительный хруст. Каменный топор вождя разнёс дикарский череп. Тот качнулся, не издав ни звука. Когда грохнувшая оземь туша выплеснула жижу кровавой плоти, ночной лес взорвался победным рёвом.

В эту ночь завершилась битва тысячелетий.

И на безудержном пиршестве у края скалы, где голодные зубы выдирали недожаренное мясо из обгорелых дурно пахнущих мослов, в треске углей, клубах едкого дыма и размашистых тенях пляшущего огня уже затаился новый враг человечества – невидимый и коварный, битва с которым продлится следующие двадцать шесть тысяч лет.

А сейчас, в неприметном 2028 году, с застывшего ночного небосклона, за суетно мельтешащим людским муравейником наблюдало бесстрастное око одинокой северной звезды, медленно и терпеливо набиравшей силу.

Наступала её эра.

Часть 1. Знак Атона.

1. Случайное происшествие.

Майор Ерохин выходил из себя. Нервно утопил гашетку автопилота. Стиснув зубы, ответил на запрос компьютера. Впереди, сонной вереницей ползла Выборгская набережная. Управлять машиной в пробке бессмысленно. Лучше расслабиться и отдохнуть.

Но какой тут, к чёрту отдых, если этот день имел шансы стать переломным в глухо завязшем расследовании. Он знал, что ребята уже подтягиваются к скверу. Знал, что отлично справятся и без него. Ведь в его группу, пусть и наспех сколоченную, подбирались лучшие из лучших оперов и экспертов, профессионалы высочайшего класса.

Но… но он должен быть на месте с самого начала.

Потому что сегодня он впервые сработал, как настоящий начальник группы. Буквально выхватил этот труп, никак не предназначавшийся его подразделению. Да ещё как успел – с пылу, с жару, как горячий пирожок со сковородки.

Всего пару часов назад, распластанный на мощёной дорожке мертвец с перекошенным лицом, в заблёванной куртке и мокрых штанах, был обычным сорокапятилетним гражданином.

Обычным ли? Ерохин очень надеялся, что нет.

Меж тем время истекало, труп коченел, и задерживать осмотр он не мог. Мог только психовать и материться. И ехать то всего-ничего. Метров пятьсот по набережной до Гренадерского моста, где, видимо, и был затор, затем через мост и ещё столько же до уютного сквера, разбитого лет пять назад после сноса уродливого забора на углу улицы Чапаева и Казарменного переулка.

Солнце вспыхнуло, ворвалось в салон, и снова увязло в копнах июньских облаков. Колонна тронулась. Черепаший поток разогнался до рекордных двенадцати километров и стал слабеть, пока в очередной раз не сдох.

Усиливался битумный смрад. Ерохин поморщился, переключил климат-контроль на внутреннюю циркуляцию, и ткнул кнопку приёмника. Потекла размеренная дикторская речь.

Блин! Опять новости! И снова политика!

В последнее время он терпеть не мог двух вещей: политзанятий, введённых несколько лет назад в силовых структурах, и международных новостей. В поисках чего-нибудь весёленького он прокрутил пару каналов. Тщетно. Видимо час был такой, новостной. Палец застыл над кнопкой, когда из экстренной ленты, читаемой симпатичной девицей (как определил себе Ерохин), ухо выхватило знакомые названия.

«Сегодня, на Юго-Западе Ленинградской области, после начала снижения, при заходе на посадку потерпел крушение самолёт частной авиакомпании, принадлежащий корпорации «Лотус интернешнл». Лайнер потерял управление и рухнул на территорию лесопосадок недалеко от населённого пункта Новая Ропша. По предварительным данным на борту находилось 7 человек, включая президента международной конгломерации «Лотус интернешнл» Олафа Вагнера. Все находившиеся на борту погибли. Самолёт совершал частный рейс из Лиссабона в Санкт-Петербург. Авиакатастрофа произошла в 12:54 по московскому времени. Элементы лайнера разбросаны по территории, радиусом более 3 км. По факту крушения заведено уголовное дело. Самолёт национального агентства безопасности авиаперевозок приземлился в аэропорту Пулково.

О ходе расследования мы будем сообщать в выпусках новостей.»

Ерохин задумался. В сжатом пространстве пробки ему вдруг почудился салон самолёта. Он представил мечущихся в беспамятстве людей, грузного эгоиста-миллиардера (а каким ему ещё быть), истошно орущего, с выпученными глазами и в обделанных штанах.

Колонна проснулась, виденье улетучилось, а Ерохин сообразил, что оставшийся километр он давно прошёл бы пешком. И стал высматривать место, куда притулить машину, благо шёл в правой полосе.

Выбор небогат: бросить здесь, усугубив пробку, или взгромоздить на газон – нежно-зелёный и аккуратно стриженный. Поколебавшись, Ерохин крутнул руль и перемахнул через бордюр под редкие неодобрительные гудки. Смущённо отворачиваясь, он выскочил на набережную и затрусил вдоль бетонной ограды к мосту.

О машине Ерохин не беспокоился. Выделенный его группе автомобиль, кроме навороченной спецсвязи, сверхпрочных колёс с особой ячеистой резиной, и пуленепробиваемых стёкол из прозрачного алюминия (названия которого он не мог запомнить), обладал ещё и магическими госномерами, отпугивающими эвакуаторы, как чеснок вампиров. По должности Ерохину полагался персональный автомобиль, но группа работала меньше месяца, а за служебными машинами в Управлении выстроилась очередь. Так что пару-тройку недель придётся подождать.

Мысленно вернувшись к дорожке сквера, Ерохин больше не вспоминал о трагической сводке. Катастрофа затёрлась в памяти, как множество других случайных событий.

2. Лиссабон – Петербург. Частный самолёт корпорации «Сигма интернешнл».

Полуденное солнце, бившее в шторки иллюминатора последний час, незаметно обогнуло лайнер и косо вливалось слепящими лучами, зеркалясь от глянцевой поверхности стола. Самолёт плавно разворачивался, предваряя скорое снижение.

Олаф Вагнер, как всегда собранный, поджарый, коротко стриженный, оживлённо беседовал по спутниковой линии. Он принципиально не пользовался гарнитурой, предпочитал разговаривать по старинке, прижимая к щеке малтфон.

Его собеседник о чём-то говорил. Вагнер изредка соглашался короткими кивками, затем усмехнулся, – Нет, лечу я не за этим, совсем не за этим, – он сделал паузу и задумался, – Причина другая. И ты видимо догадываешься. Но это при личной встрече. – Он наклонился к иллюминатору, сдвинул шторку и повёл головой, разглядывая отдалённый пейзаж, прорывающийся сквозь сетку облаков внизу. – Ну вот, похоже подлетаем к Петербургу. Скоро снижение. Пока, моя пташка. До встречи. – Он послушал трубку и расплылся тёплой улыбкой, – Ты для меня всегда будешь пташкой. Маленькой и желторотой синичкой. Ну всё. Пока. Целую. Люблю.

Вагнер нажал кнопку, задумался, обводя пальцем мелкие квадратики черепашьего панциря на задней стенке эксклюзивного малтфона, исполненного в единственном экземпляре и стоившего больше, чем его личный автомобиль. На самом деле он вообще не имел цены, потому что это – подарок Линды.

Время текло нестерпимо медленно, но обсуждать по телефону столь важный и мучительный для него вопрос он не решился. Осторожность превыше всего, тем более, когда тень брошена на одного из самых близких ему людей. От того, подтвердятся или развеются его опасения зависит больше, чем его жизнь – на кон поставлено дело всей его жизни, вернее его исход.

Вагнер с удивлением ощущал нарастающее беспокойство, совершенно нехарактерное для него, жёсткого и хладнокровного нормана, построившего могущественную промышленную империю. Но бизнес давно отошёл на второй план. В последние годы он, Олаф Вагнер вложил всего себя в дело, крайне важное для жизни этой небольшой планеты, облететь которую он мог без малого за 16 часов. Сейчас, для разговора с глазу на глаз, он пролетел добрую её половину. Из Нью-Йорка в Лиссабон, где его ждал самолёт, сразу выруливший на взлётную полосу. Теперь и этот рейс подходит к концу, и уже через считанные минуты он приземлится в Петербурге.

Откуда этот холодный парализующий страх? Вагнер тяжело сглотнул пересохшим горлом и посмотрел на стол: на недопитый стакан янтарного виски; на плоский и гибкий, как глянцевый журнал, планшет с детской фотографией смеющейся Линды; на старинное серебряное блюдо с инжиром и испанскими мандаринами.

Едва заметное шевеление в правой ладони обернулось судорожной болью, словно рука сжимала не малтфон, а сработавший электрошокер. Нервы сдавали. Обычный сигнал вызова. Но дёрнувшаяся рука больно ударилась о подлокотник, а вылетевший аппарат стукнулся о массивный квадратный стакан, перевернулся экраном вниз и уткнулся под бортик серебряного блюда. Словно плоская черепашка пыталась спрятаться под столовый прибор.

Одолев тревогу, Вагнер поддел его мизинцем и недоуменно уставился на экран.

Он! … Что это? Совпадение или закономерность? – подумал Олаф и понял, что в любом случае это недобрый знак. Затем уверенно нажал кнопку и поднёс аппарат, услышав знакомый доброжелательный голос, – Олаф, дружище, я не могу с тобой связаться. Ты куда пропал?

Вагнер молчал.

Зачем он спрашивает? Проверяет? Если он меня ищет, то наверняка знает, где я нахожусь. – пронеслось в его голове.

Он ещё немного помолчал, обдумывая, что ответить, или что спросить и произнёс глухим сдавленным голосом, – Ты?

– Я, – послышался невозмутимый ответ. Вагнер помешкал, раздумывая – продолжить, или прервать разговор, затем ответил, – Ты что-то хотел? У меня мало времени. Я перезвоню тебе позже.

Раздался лёгкий выдох усмешки, – Это вряд ли получится. Ты совершил непростительную ошибку, всемогущий Вагнер.

Магната прошиб холодный пот. Он завороженно глядел на свою руку, что на глазах бледнела, вычерчивая узор аристократических прожилок. Тон собеседника наполнялся тяжёлыми нотками. – Слушай внимательно. Моё прошлое – это только моё прошлое. А ты поплатишься за самоуверенную дерзость. Прощай, Олаф. Мне искренне жаль.

Лавина бессильного ужаса пронеслась в сознании Вагнера, сметая на своём пути ещё теплившуюся надежду. Сбывались худшие подозрения. Он понял всё. И хотел прокричать в трубку что-то сильное, важное, ранящее, оставляющее глубокий след, но подкативший к горлу ком выпустил наружу лишь бессвязный хрип, а из трубки послышался размеренный женский голос, – В связи с начавшимся снижением, система безопасности произвела автоматическую блокировку всех спутниковых линий связи на борту. Приносим свои извинения. Разблокировка будет произведена автоматически, по завершению снижения.

Система безопасности, в разы превышающая уровень защиты всех известных авиалайнеров, специально разработанная для трёх эксклюзивных самолётов корпорации, сыграла с ним первую злую шутку. Вторая, роковая, произойдёт в ближайшие минуты.

Он уже понял, что катастрофа неизбежна, но пугало его даже не это. Хуже всего, что он не сможет сообщить Линде о том, кто виновен в случившемся. Он мучительно искал выход. И нашёл. Теперь главное – вспомнить. И главное – успеть. Вагнер дёрнул головой влево, на противоположную сторону, где мирно дремал его секретарь, и заорал во весь голос:

– Эдд! Срочно разыщи старшего стюарда!

Подхватившийся испуганный Эдд, чей мирный сон был прерван диким криком шефа, вместо поиска стюарда вцепился в подлокотники и глупо моргал глазами. На крик примчался Янош, старший стюард, знавший Вагнера много лет и никогда не слышавший ничего подобного.

– Мистер Олаф?

– У Вас есть доступ в кабину пилотов. Срочно войдите и громко произнесите…

Взволнованный стюард позволил себе перебить, – Да, мистер Олаф, но началось снижение, а при снижении и взлёте вход в кабину разрешён только в экстренных случаях, при прямой угрозе безопасности полёта.

– Сейчас самый экстренный случай, – злобно проорал Вагнер, – Не смей перебивать. Быстро входишь в кабину и чётко произносишь несколько раз, но не меньше трёх: Код двенадцать. Тритон. Объект номер семь. Ещё раз: Код двенадцать. Тритон. Объект номер семь. Ты понял? Повтори.

Янош, белый как полотно, произнёс дрожащим голосом, – Да. Но что это значит?

Теряя самообладание, Вагнер заорал, – Повтори-и!!

И он повторил слово в слово сбивающимся голосом.

– А теперь – выполнять!!

Янош метнулся по проходу, едва не сбив появившуюся на шум стюардессу. Открыв дверь электронным ключом, он неуверенно вошёл и стал позади пилотов.

– Руль высоты, – рыкнул второй пилот.

– Вижу. Не отключилось автопилотирование.

– Выключи принудительно.

Янош неуверенно произнёс, – Код двенадцать. Тритон. Объект номер семь.

– Что ты мелешь? – бросил второй пилот, – Не отключается.

– Этого не может быть, – сухо и уверенно произнёс капитан. В это время самолёт качнуло вправо.

– Вот чёрт. Блокировка руля высоты.

Янош, поняв что происходит нечто нештатное, но почему-то известное президенту корпорации, решил выкрикнуть фразу, сказанную ему всемогущим Вагнером, словно она чем-то могла спасти теряющий управление самолёт, – Код двенадцать. Тритон. Объект номер семь! Код двенадцать. Тритон. Объект номер семь!

Пилоты косо переглянулись, и капитан спросил, – Он что спятил?

В это время самолёт дал резкий крен влево. Перебирая ногами, Янош ухватился за ручку двери кабины и выскочил в салон. Дверь захлопнулась, больно ударив плечо. Взору Яноша предстал Вагнер, прижавший к щеке малтфон, зацикленный в механическом повторе своей безумной фразы. У окна трясся секретарь, белый как молоко, с широко открытым ртом и совиными глазами. Две стюардессы пристегнулись ремнями к боковым креслам вдоль прохода, как и положено по инструкции.

Тут самолёт стало валить на другой борт. Стюард зашагал к ближайшему креслу, но его движения становились неверными и плавными, будто во сне. Он почувствовал, как отрывается от пола и медленно парит в воздухе. Заторможенный разум не поспевал за меняющейся реальностью. Пол медленно переворачивался и становился боковой стеной, а хвостовая часть уходила вверх. Истошно закричала одна из стюардесс. Янош медленно поплыл к окну, в сторону обвисшего на ремне Эдда. Он почувствовал кислый запах блевоты, но в этот момент его подбросило вверх – в хвост, ставший куполом нового, искривлённого ужасом пространства.

3. Осмотр в сквере.

– И зачем туда столько народу? Варёный и Тюрина уже на месте, и Ерохин туда едет, – прервал задумчивую тишину старший лейтенант Байкалов, единственный из троих, сидевший спиной к водителю служебного микроавтобуса.

Двое сослуживцев, – худощавый скуластый мужчина лет тридцати пяти и русоволосая дама со строгим хвостиком на затылке, словно только заметили его присутствие и медленно выплывали из собственных мыслей. Водитель заложил круг на эстакаду и сидящих склонило к двери.

– А? Ренат? – напомнил о себе Байкалов.

Капитан Хабибуллин, оставшийся за старшего, поднял глаза, – Ерохин похоже в пробке увяз. А мы рядом были. И дорога с севера пока свободна, – он сделал паузу, сдвинув брови, – А Тюрина? … Ирочка? – капитан тяжело вздохнул, – Она же эксперт кабинетный, сам знаешь.

– Зато в лаборатории, как пчёлка жужжит, – вступилась за коллегу капитан Мурцева, – А материал систематизировать? Кто кроме неё? – она бросила взгляд в окно, помолчала, затем добавила, – Это ведь она вырыла эти одиннадцать трупов из вороха висяков. Да еще как по полочкам разложила. Если бы не её таблица, так неизвестно, обосновал бы наш начальник свою версию, или нет.

– Версию, наверное, обосновал бы. Но без Ирочкиного материала, вряд ли бы её поддержал полковник. И в одно дело не объединили бы. Списали бы поодиночке на естественные смерти. – Хабибуллин протяжно зевнул, прикрыв рот ладонью и встряхнул головой.

– Зато сейчас бы другие дела раскручивали. Реальные, – Байкалов сверкнул тонкой золотистой оправой очков, – А то сунули в стол полтора десятка висяков. А сами барахтаемся месяц, как мухи в компоте, – он досадливо махнул рукой, – Теперь вон, таким кагалом на труп бросаемся.

– Я всё стесняюсь спросить, – послышался едкий голос с водительского кресла, – Мы теперь что, свежие трупы осматриваем? – вопрошал грузноватый всклокоченный мужчина в кремовой рубахе, лет тридцати на вид.

– А водителям слова не давали, – бросил за спину Байкалов.

– В следующий раз ты повезёшь, – огрызнулся лейтенант Степанченко.

– Не-не-не. Это чудо на колёсах – твоя епархия. Я не то, что за руль, входить сюда опасаюсь. У тебя тут заблудиться можно. Все проводками опутано, да приборчиками утыкано. Небось секретными. Гений ты наш, хакерский. Беру свои слова обратно.

– То-то же, – довольно буркнул Степанченко, – Так что насчёт трупа? – спросил он громче, с прицелом на капитана, – Своей работы маловато? Разгружаем дежурные подразделения?

– И что? – выговорил Хабибуллин с упором на букву «ч», – Не понимаю недовольства. Нас же не вагоны грузить отправили.

Степанченко замолк секунд на двадцать. – Ну… Мы же того… Не для этих целей создавались. Мы же для нераскрытых висяков, тех, что другим не по зубам. Специальная группа. Да ещё без следаков. Экспериментальная, можно сказать.

– Сказать можно всё, – снова вступил Байкалов, – Только за месяц ни хрена не продвинулись. Теперь свежие дела распутывать начнём. Привыкай, лейтенант.

– Да ладно! Хорош темнить! – в голосе Степанченко прорезались обиженные нотки, будто старшие товарищи пытались что-то скрыть, – Что я, не понимаю? Это всё для подтверждения версии начальника группы. Нам теперь по всему питеру мертвяков осматривать придётся из-за перетягивания каната между Ерохиным и Полежаевым. Пора бы уже прийти к общему знаменателю. Или начальство пресекло бы раздрай волевым решением.

– Вот станешь большим начальником, – игриво ответила Мурцева, – И будешь пресекать.

– Я слышал, на тебя уже рапорт ходит. Небось ночами дырки под третью звёздочку ковыряешь, – шутливо бросил капитан.

– А там и до начальника рукой подать, – поддержал Байкалов.

Трое дружно расхохотались. Лейтенант замолк и в разговор больше не вступал. Но проскочив пару перекрёстков, нарочито грубо ударил по тормозам.

– Приехали. Вытряхайтесь.

Дорожки сквера прятались от тротуара за башенками остроконечных туй, раскидистыми охапками горных сосен, лиловыми фонтанами барбарисов. Отчего водители снующего потока машин и редкие пешеходы не могли видеть лежащую в глубине фигурку, распластанную у кованной скамьи.

Был ли этот оазис ландшафтного дизайна и вправду безлюден, или забредшие полуденные гуляки предпочитали видеть в лежавшем перебравшего алкоголика и ретировались восвояси, но, когда пенсионерка Изольда Алексеевна с писклявой болонкой на поводке позвонила в дежурную часть, после смерти прошло уже полчаса.

Подкрепление вывалилось из комфортного салона в первый день питерского лета.

– Уф-ф, – скривила нос Мурцева, – Откуда жара в начале июня? Настоящее лето.

– Радуйся, Тамара, – сказал Байкалов, взявшись за ручки громоздкой сумки мобильной лаборатории, – Лови тепло. Запасай впрок. Завтра может снег пойти.

– Ну ты, Жень, скажешь. Какой снег в июне. Тут впору купальники одевать.

– Да это я так, образно, – улыбнулся Байкалов, пытаясь бочком вытащить упёршийся багаж, – В подражание коренным петербуржцам. Вас же хлебом не корми – только дай погоду похаять. – Он выставил сумку на асфальт и протёр лоб ладонью. – В Москве, кстати, погода ничуть не лучше. Но я, за свои неполные сорок лет, не вспомню особых стенаний по этому поводу. А тут, всего за пару месяцев…

Хабибуллин выскочил из машины, едва не сбив сумку, и отпрыгнул левее. Затем пригнулся, всматриваясь вглубь сквера, где суетились трое сотрудников, включая начальника группы майора Ерохина. На соседней лавочке, в ожидании своего часа, кемарили две синеватые рожи – бригада труповозки.

Ирочка Тюрина, растерянно улыбаясь, отступила на задний план, когда в бой вступила тяжёлая артиллерия: двое экспертов-криминалистов – кандидат медицинских наук капитан Мурцева и кандидат биологических, старший лейтенант Байкалов.

Волею случая, в неприметном сквере собрались три опера и четыре эксперта – явный перебор. Для полноты состава недоставало двоих: майора Полежаева – заместителя начальника группы, и лейтенанта Козака, отобранного из последнего выпуска института МВД на роль «молодого поколения».

Хабибуллин снял ветровку, бросил в машину, закатал рукава рубахи и бегло оглядев сквер, двинулся к перекрёстку. Вдоль переулка, по касательной к скверу стояло пять машин. Все без водителей. Ренат отснял номера, осмотрелся, и двинул к месту происшествия. Камер в сквере не было, поэтому вся надежда была на видеорегистраторы. На полпути, чуткое ухо опера выхватило характерный короткий звук. Завёлся автомобиль. Немаленький. И точно, от края дороги медленно втискивался в поток синий внедорожник субару. Капитан рванул назад, крича и размахивая руками, но не успел пробежать и двух шагов, как субарик плавно ушёл по течению.

Ренат обернулся, собрав на себе удивлённые взгляды сослуживцев. Отделившись от них, ему навстречу выскочил широкоплечий детина под два метра ростом – капитан Варёный.

Хабибуллин на ходу пристроился за ним, – Олег, ты на машине?

Варёный, гигантским циркулем отмерял шаги в сторону своей тойоты.

– Ренат, помчали!

Уже затих фотоаппарат на гибкой треноге, напоминавший уэллсовского марсианина. Отшаманили криминалисты. Пластик застёжки сомкнулся над синюшным лицом.

Мурцева устало процокала каблучками в сторонку. Закурила. Прикрыла глаза, и зардевшийся кончик вырос почти на сантиметр. Облегчённо выпустила сизую струю. Тамара не считала себя курильщиком. Регулярно бросала. Но стоило занервничать – тут же хваталась за соску.

За годы службы она повидала столько трупов – от одних рассказов может вывернуть наизнанку. Но сейчас нервничала не на шутку. А казалось бы – обычный мертвец без видимых следов насилия, чья смерть вполне может оказаться естественной.

Может – если состоял на медицинском учёте и умер от приступа. Не исключено и отравление – если обнаружат следы токсинов.

Но если не будет ни того, ни другого, то покойник окажется двенадцатым в чёрном списке. И первым, что группа осматривала на месте происшествия.

Больше месяца назад, вновь созданной оперативно-следственной группе был передан ворох висяков – нераскрытых смертей по Петербургу за последний год. Где, среди разношёрстных и изуверских убийств проскакивали неприметные дела с трупами, найденными без каких-либо следов насильственной смерти.

По логике, эти неброские дела должны были попасть в хвост очереди, и, скорее всего, стать кандидатами на закрытие.

Но, четыре недели назад, просматривая сводную таблицу эксперта Тюриной, на втором «кандидате» Ерохин напрягся, не понимая причины внутреннего звонка. А третий ввёл его в лёгкий транс.

Погибший, его одногодка, Калинников Юрий Сергеевич, подполковник пограничной службы, внезапно скончался, примяв кустарник на одной из боковых аллеек Марсова поля. Дефибрилляция левого желудочка – гласило сухое заключение судмедэкспертизы.

Людям присуще выделять себе подобных из общей массы. По полу, возрасту, национальности, по роду деятельности, землячеству, и множеству других признаков.

Всего семь месяцев назад Ерохин получил майорские погоны, но по возрасту мог быть уже подполковником. Мог… бы. Не сглупи он в лейтенантской юности. Не прояви принципиальность – глупую и никому не нужную. Очнувшись от воспоминаний, Ерохин исправил файл, сдвинув эти дела в первую строку.

Так, лёгкое движение мышкой раскололо его группу на два лагеря.

Ерохин твёрдо стоял на своём. Не верил он, что вдруг, сам мог бы свалиться с сердечным приступом. Не мог. Раз пятнадцать подтянуться – легко. Подъёмчик с переворотом, стометровка, рукопашный бой – это всегда пожалуйста. Но сердце – не знал он, как оно может болеть. Оттого и почуял подвох в этих «естественных» смертях.

Одиннадцать человек – восемь мужчин и три женщины относительно молодого возраста были найдены мёртвыми в разных районах Петербурга, в достаточно людных местах – парках, скверах, дворовых площадках, междомовых территориях.

Именно в них майор Ерохин и узрел очертания серии убийств. Хотя очертания довольно призрачные. Объединяло их полное отсутствие свидетелей, и то, что ни один не попал в поле зрения камер видеонаблюдения, коими казалось был утыкан мегаполис. Это могло оказаться совпадением. А если нет? Игнорировать слишком опасно. Так считал майор Ерохин.

Майор Полежаев, его напарник и заместитель, считал иначе, и яростно отстаивал свою точку зрения. Он проповедовал вероятностный подход в расстановке приоритетов. Вероятность того, что смерти окажутся убийствами, была невысокой. Но если и так, то вероятность раскрытия, по оценке Полежаева, близка к нулю. Здесь можно погрязнуть, не добившись результата. А тогда возможен любой исход – вплоть до расформирования группы. Поэтому Полежаев предлагал начать с расследования бесспорных убийств, а эти дела задвинуть до лучших времён.

После бурных обсуждений и одобрения руководства, одиннадцать дел объединили в одно, определив его приоритетным. Приоритетное дело вскоре стало единственным, в силу большого числа фигурантов и неподъёмности материала.

Только вот дело это, мало того, что стало яблоком раздора, ещё и упрямо не продвигалось в расследовании, словно кто наколдовал.

Полежаев не сдавался. Он беспрестанно проталкивал, выстраивал и обосновывал версию, логически включающую два пункта, как в известном анекдоте. Пункт первый: смерти являются естественными, пока не доказано обратное. Пункт второй: доказать обратное невозможно, потому что… читай пункт первый.

4. Арабская Республика Египет, провинция Эль-Минья. Двумя месяцами ранее.

Волнами застывшего моря проступали змеистые барханы в предрассветной мгле.

Незримая кромка между зелёной долиной Нила за спиной Фахми и спящей пустыней, объятой цепью восточных предгорий, как грань между жизнью и смертью. Время погрязло в зыбучих песках. Таким виделся мир с окраины древнего коптского селения Амарна, и три, и пять тысяч лет назад. Таков он и сегодня.

Фахми знал, что краски мира больше не вернутся к нему. Холодный клинок этой ночи рассёк его долгую жизнь надвое.

Если верить семейным преданиям, последний раз подобное случилось с его прадедом, почти сто лет назад, в далёком 1937 году. Фахми относился с уважением к легендам рода, в отличие от младшего брата, Кутуба, единственного в семье, получившего образование и преподававшего историю в каирском университете. Меж тем Фахми был абсолютно убеждён, что если такое случится на их веку, то с кем-нибудь из двух старших братьев. Ну уж никак не с ним, неудачливым крестьянином-феллахом.

Возвращаясь домой, Фахми издали свистнул Коба, чтобы не разбудить чуткую Мирфат. Тот радостно забил хвостом по калитке, и выскочив, заплясал вокруг, норовя закинуть мохнатые лапы на грудь и лизнуть в подбородок.

Серая крыша подёрнулась розовыми красками утра. Фахми остановился у двери, закурил, и поморщившись, выбросил сигарету на второй затяжке. Тут до него дошло (неслыханное дело) – ему не хотелось курить. Он выудил из кармана штанов подмятую ополовиненную пачку, несколько секунд удивлённо смотрел на неё, затем мотнул головой и сунул обратно.

Открыл дверь, на цыпочках пробрался в кухню, и мягко опустился на табурет, на славу сработанный его прадедом, Зиваром, незадолго до его исчезновения. Прадед, которого Фахми знал лишь по рассказам и фотографиям, воспарил в его мысленных взорах.

– Фахми. – Он вздрогнул. Седая и простоволосая, в линялой ночной рубахе, напротив сидела Мирфат, с которой они уже более сорока лет делили эту жизнь на двоих. Её глаза были исполнены тревоги, – Фахми? С тобой всё в порядке?

Он поморгал, будто проснулся, и медленно расплылся в улыбке.

"Моя милая Мирфат. Как ты состарилась. Ещё вчера я не видел твоих морщин. Возможно, я вообще не замечал тебя."

– Это произошло? – твёрдо спросила она.

Улыбка слетела с лица Фахми. Он смотрел в глубокие, круглые, как почерневшие от древности монеты, глаза жены, не находя слов.

– С чего ты взяла? – выдавил он из себя, когда пауза затянулась.

– Ты умер этой ночью. – Мирфат не отрывала цепкого взгляда.

Фахми заметно вздрогнул. – Тьфу на тебя, старая. Что ты несёшь? Как же я умер, если сижу перед тобой?

– Ты знаешь, как, – не отступала она, – Ты перестал дышать. Затем утихло сердце. Только глаза под закрытыми веками неистово метались всё это время.

– Сколько это продолжалось? – осипшим голосом выдохнул Фахми. Минуту назад он был уверен, что пережитое ночью – только его тайна, и вполне может оказаться обычным сном. А у него есть время поразмыслить, прежде чем говорить с кем-то.

– Восемь с половиной минут.

В голове завертелся водоворот. "Если всё было так, и она не подняла крик, не стала звонить родным и звать врачей… значит… значит, она понимала происходящее?" Фахми прошибла холодная испарина.

– Откуда ты знала, как это бывает?

– Мне рассказывала твоя бабушка.

Фахми удержался только потому, что сидел на стуле, иначе ноги его непременно бы подкосились. Головокружительная слабость тянула его к земле. «Мирфат. Родная. Ты молчала все эти годы?» Он вспомнил, как незаметно она выходила из комнаты, когда вокруг родовой легенды разгорались жаркие мужские споры. Большинство мужчин в роду давно не верили семейным преданиям. И даже канувшего Зивара, то относили к несчастному случаю, а то и вовсе, как двоюродный дядька Фуад, обвиняли в слабости. Мол не выдержал тягот, сбежал от нищеты, смирился с невозможностью прокормить столько голодных ртов, да и свёл счёты с жизнью где-нибудь подальше от дома. Однажды едва не дошло до драки. После изрядного количества пива. Хотя пиво не приветствовалось у мусульман.