Текст книги "Летние Приключения"

Автор книги: Валерий Тимофеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Летние Приключения

ГЛАВА 1
ТАБУНЩИК

Дни в пионерском лагере летят  не догонишь. Каждый час расписан – то линейка, то бассейн, то поход в лес. Словно кто-то специально сидел и придумывал: чем бы еще занять ребят, чтобы они не оставались без присмотра ни единой минуты, были организованы по всем правилам (кем приду-манным?) пионерского отдыха и так уставали от всевозможных мероприятий, смотров, дежурств и обязательных игр, что сон настигал бы их за ми-нуту до того момента, когда они свалятся в посте-ли.

Очень скоро забылось, что совсем недавно эти же самые воспитатели жили в этих же самых да-чах, больше отдыхали, чем умучивались и, надры-вая глотки, пели любимую лагерную песню ребят всех поколений:

Спать, спать по палатам

Пионерам и вожатым.

Пионеры спать не хочут,

А вожатые гогочут...

Незаметно то, что именовалось отдыхом в пио-нерском лагере и было прежде достоянием боль-шинства, нынче стало доступно только самым от-чаянным и старожилам. Эти в любые времена от-дыхают в свое удовольствие, как тот кот, который всегда и во всем сам по себе и ходит туда, куда глаз посмотрит.

Не успели оглянуться – неделя позади. А ка-жется, только вчера приехали и шумной гурьбой прошли с рюкзаками и чемоданами по асфальти-рованным дорожкам к дачам. Тут же на ходу и знакомились, и делились планами.

Пятнадцатому отряду, в который распределили Коську и Вадика, выделили второй этаж только что отремонтированной дачи. В громадных пала-тах еще не выветрился запах краски, на выбелен-ных стенах еще ни одной надписи, ни одного ри-сунка, не весь мусор убран с газонов – оставлен для растаскивания ребятами, а дождь не успел еще смыть с дорожек набрызги извести.

Вадик бывал в этом лагере в прошлом году, по-тому распоряжался по-хозяйски. Он заранее выве-дал, в какой палате будут жить мальчики, схватил Коську за руку и друзья заняли самые лучшие места – у окна.

Дача стояла на пригорке, в каком-нибудь де-сятке метров от забора. Узкая тропинка в россыпи опавших иголок – колючих сосновых и бархати-сто-мягких лиственных – змейкой петляла между стволов и корней, выводила к вертушке, а там лес на много километров в любую сторону. И горы, и ручейки, и ключик с такой вкусной и холодной водой, что в городе и за деньги не купишь. Вадик будет каждое утро приносить ее в графинчике и угощать ребят. "От этой воды силы вдесятеро прибывает. Она из сердца гор течет," – говорит всем Вадик. Но не он придумал такие слова. Так им рассказывали в прошлом году.

Если забраться на крышу дачи, можно увидеть весь лагерь. Правда тоже только крыши, остальное прячут деревья. Но все равно красиво. А если дол-го-долго ждать, можно дождаться и тогда уви-дишь, как в распадке между гор проскакивают почти игрушечные вагоны пассажирского или то-варного поезда. Там, за горой станция. Но до нее далеко. Два часа идти мимо пастбища, фермы и какого-то цеха, возле которого на траве сушатся овечьи шкуры и кисло пахнет кожей. А люди в том цехе работают по пояс голыми, в грубых бре-зентовых фартуках и в резиновых сапогах даже в самую звенящую жару и в лютый январский мо-роз.

С фермы в лагерь привозят молоко в мятых алюминиевых флягах. А начальнику лагеря ста-рый табунщик Дядя Рифкат каждый вечер достав-ляет кумыс в кожаном мешке – бурдюке. Влади-мир Петрович за кумыс разрешает увозить от сто-ловой бачки с отходами – любимая еда свиней. Все довольны. И дядя Рифкат доволен, и Владимир Петрович доволен. Они всегда здороваются за ру-ку. Как старые друзья. Поздороваются, немного поговорят о том о сем, и опять расходятся каждый по своим делам.

Ребята тоже любят дядю Рифката. Он добрый. Всех посадит в телегу – только попросись. У него в табуне много коней, наверное, целая тысяча. Или еще больше. И маленькие жеребята на то-неньких ножках. Они берут из рук свежую траву и корочки хлеба, мягко касаются влажными губами ладоней, фыркают и благодарно смотрят в глаза. А шерсть у них как бархат! Дышит под рукой и пе-реливается на солнце.

Еще дядя Рифкат любит петь песни. Вечером он сидит около костра, подбрасывает сухие ветки в огонь и тянет нескончаемую песню на своем родном языке. Ничего не понятно. Но язык и ме-лодия очень красивые, чем-то неуловимо похожие на горы и цветы, на жеребят и костер. Слушать можно хоть до утра. Но до утра нельзя. В лагере отбой в десять часов. И табунщик прощается с ре-бятами, жмет всем руки, как жмет и начальнику лагеря – серьезно, уважительно, и обязательно го-ворит: – Расти большим и смелым.

– Мы завтра придем, – предупреждают ребята.

– А как же, обязательно придете, – соглашается дядя Рифкат. – Мне хорошо рядом с вами.

– И нам хорошо рядом с вами.

Дядя Рифкат совсем старик. Ему много лет. От ветра и солнца лицо его потемнело, кожа как зем-ля в засушливое лето, потрескалось и сморщилось. На голове редкие седые волосы выбиваются из-под шапки-ушанки. Редкая и тоже седая бородка клинышком. Ходит он в вышитой кацавейке, в широких шароварах, заправленных в яловые сапо-ги без каблуков. Они очень удобные – и ноге лег-ко, и для здоровья полезно.

Вопросов у мальчишек – только успевай пово-рачивайся!

– Дядя Рифкат, ты на войне был? – Этот вопрос у ребят самый любимый. Каждый год, в каждой смене задают его десятки раз.

– Нет, малай, – качает табунщик головой, – не был мой на войне.

– Маленький был, да?

– Зачем маленький? – переспрашивает дядя Рифкат. – Совсем большой был.

– Как мы или как кто?

– Как начальник лагеря, – объясняет табунщик. Для ребят лучшего объяснения не надо – сразу по-нятно.

– Такой большой был и на войну не ходил?

– Не всех пускали, – вздыхает дядя Рифкат, за-думываясь о чем-то своем.

– Я бы убежал!

– Убегать нельзя. Убегать плохо – тюрьма попа-дешь. На войну не попадешь.

– Надо было проситься сильнее – я бы каждый день ходил, надоедал бы им.

– Мой всяко просился. – Дядя Рифкат оправды-вался перед мальчишками, словно смывал с себя несуществующую вину перед теми, кто смог до-биться отправки на фронт и остался на поле боя. А мальчишки олицетворение тех солдат. Как бы сде-лать так, чтобы сейчас ее слышали все люди и все бы поняли – нет вины и никогда не было. – Я тоже ходил, тоже надоедал. А один большой начальник говорил так. "Войне много коней надо. Ты воевать пойдешь. Сербай вон просится, тоже воевать пой-дет. А кто табун пасти будет? Нет, Рифкат, не пу-щу тебя. Не ходи больше, не снашивай понапрас-ну сапог. Эта война без тебя обойдется. Солдат у России много есть. Ты у меня один. И Сербай у меня один. Вы при конях останетесь. Здесь будет ваша линия фронта." Вот так этот большой на-чальник сказал. – Старику, видимо, очень нрави-лось это слово – большой. Произносил он его в растяжку, с уважением.

– Тоже мне – линия фронта! Коней пасти. А за-чем на войне кони? Мы что, при царе Горохе жи-вем? Давно танки и машины воюют!

– А, малай! Неправда твоя, – покачал табунщик головой. – Без коня всегда на войне худо. Танк сломался, машина застрял. Кто хлеб солдату при-везет? Кто по грязи снаряды к пушке доставит? Сам он, по-твоему, прискачет? То-то! Война конь шибко любит. Самый надежный друг.

– А дети есть у вас?

– Дети? – Старик смотрит на огонь. И взгляд его, и мысли где-то далеко. – Детей много был. Сейчас совсем мало остался. Кого война взял, кого голод взял.

– Какая война?

– Обычная. Войн много всяких. Газеты пишут – нет войны. Все так и думают – нет войны. А война всегда есть.

– А мало – это сколько?

– Совсем один остался. Талгат. Ба-альшой на-чальник. Директор школы работает. Школа ба-альшой такой. В два этажа! Кирпичный школа, не деревянный! В самом райцентре, – с гордостью поведал старик.

О чем много рассказывать? На руках да на лице вся нелегкая жизнь как на листе бумаги расписана. И затягивает дядя Рифкат свою бесконечную пес-ню. Затихли и слушают ее горы, табун, первая ве-черняя звездочка в небе.

– Непонятны слова у твоей песни, старик. О чем она?

– О чем, спрашиваешь? О моей земле. Вижу, какая она красивая и щедрая. Здесь, – показывает он вдаль, – всем хватит места. И табуну быстрых коней, и стаду коров, и отаре овец. И любому де-реву, и любой травинке. Человек гордый слишком. Человеку надо у земли учиться. Она всех одинако-во любит – башкирина и русского, казаха и тата-рина. Ей все равно, на каком языке ты свои песни поешь, какому Богу поклоняешься. Для земли есть человек. Все люди должны быть человеками. Вот об этом я пою. А еще пою о горах. О красавице Зухре.

– Это ваша жена?

– Нет, малай. – Лицо старика грустнеет.

– А кто она?

– Вы разве не знаете?

– Не знаем.

– Тогда слушать будете.

Дядя Рифкат подкинул веток в огонь. Пламя потрогало их, лизнуло желто-красными языками и, довольное, начало с треском пожирать. Темнота сгустилась, подступила ближе к костру. В паузу вкралась напряженная тишина, которая делала ожидание еще более трепетным. А старик, зная волшебную силу этих минут, оттягивал начало рассказа. Скучно не будет. У костра не заскучаешь – смотри на язычки огня, они мысли хороводят, настроение умиротворяют.

– Когда я маленьким был, – начал дядя Рифкат, – таким, как вы сейчас, прадедушка рассказывал мне историю, которую слышал он от своего пра-дедушки, а тот от своего. Вот какая старая она! Как земля, как горы старая. Что в ней правдой ос-талось, что выдумкой обросло, про то не мне су-дить, про то каждый сам думай. Я вам говорю так, как сам слышал.

Земля наша одному баю принадлежала. Бога-тый хозяин был! Три дня скачи на быстром коне – и тогда не объедешь его владений. Табуны у него – самых ученых мужей из столиц приглашали счи-тать. Руками разводили, числа такого в те годы не было придумано. Так и записывали в книгах – "ви-димо-невидимо".

За весной лето идет, люди с табунами кочуют по степям да горам, а бай в каменном доме за вы-соким забором живет. Он богатством своим хва-стать в русские земли не раз ездил, насмотрелся на иную жизнь, мастеров привез, они ему понастрои-ли городских хором-домов каменных с колонами, с куполами, да с каменными статуями зверей ди-ковинных. При хоромах своих приказал поставить домов попроще, числом побольше – слуг там посе-лил. И город высокой стеной окружил. Настоящая крепость: и светлицы, и темницы, и склады – на много годов провианта напасено. Даже пушечки по стенам расставлены. От кого прятаться-хорониться? Табунщики – народ мирный. Войны в наши края не захаживали никогда. Что им у нас воевать? Золота люди не копили. Дорогих одежд не копили. Все богатство – дети да конь. Такое бо-гатство даром отдавай, не каждый возьмет.

Чужак в нашу землю гостем приходил – его жизнь святой почиталась. Бай зло посеял. Зло-то оно от злата... А тут еще одна беда. Мастеров, что крепость построили, приказал бай жизни лишить. Много тайных комнат да ходов в той крепости было. Один хотел о них знать. Не для хорошего дела их задумал. Кабы не так – зачем прятать?

Росли у бая три дочери, три красавицы. Юность сама по себе красива. А эти... Кто видел их, тяжко вздыхал. Смотреть на них – глаз не отвести. Но знали крутой характер бая – никому не быть жени-хом. Не захочет бай с неравным родиться.

Луна с солнцем, зима с летом быстро сменяют друг друга. Выросли дочери. Старшая уже зане-вестилась, средняя на выдании. А бай все женихов выбирает, знатных да богатых выискивает. Только равных ему во всей вселенной нелегко сыскать. Рыскал по земле черным коршуном, искал царей ли запропащих, на золото его зарящихся, принцев ли неразумных. Да они на дорогах не валяются.

Между старшими сестрами злость да подозри-тельность корни глубокие пустили. Только млад-шенькая, Зухра, беззаботно жила, о женихах не горевала. Мала еще. Да и попроще сестер удалась. Как птичка по лугам летала, песни не пела – соло-вушкой заливалась. В долгие вечера с табунщика-ми у костров сказки слушала. Присмотру за ней почитай и не было. Младшенькая в семье завсегда за маленькую почитается. Пущай, мол, побегает, поиграется. А ей в ту пору уже четырнадцать год-ков минуло. С виду дитя малое, а сердце не по го-дам удалось – на доброе слово да на красоту очень отзывчивое.

Увидала джигита, влюбилась в него. Ни о ком думать не хочет. Все мысли, сердце, песни одному ему отдает.

Она дочь бая, ей проще. Любит – не таится.

Джигит не меньшим огнем горит. А показать нельзя: враз от любимой отлучат. Хорошо, если на дальнее пастбище сошлют. Скорее в подземелье упрячут и, как в воду канул, ни следа, ни весточки. Многие дорогой такой прошли.

Баю няньки доносили – он отмахивался: дитя малое что куст, что жеребеночка, что молодого джигита – одной любовью любит, выделять никого не выделяет. Стоит ли раньше времени тревогу бить?

Вода камень точит.

Сестры без женихов мхом обрастают, злостью полнятся. Черная зависть поедом заедает. А тут еще Зухра – наивное дитя – возьми да расскажи сестрам о любви своей, о свиданиях тайных да по-целуях жарких. Пуще жала слова ее для сердец лютых. И с утра до вечера шипят они баю в оба уха, позором пугают.

– Не позволю с нищим родниться! – сердится бай, ноженьками топочет, кулачками воздух по-трясает. – В темный чулан запру вас, окаянных!

А Зухра как не слышит запретов. Младшенькая и есть младшенькая. Ручками шею отца обоймет, к щеке его прижмется и соловьем смех рассыплет.

– Ты же любишь меня, отец, – шепчет ласково.

– Да люблю! Больше всех люблю! С тобою все надежды связывал, – воском становится бай, – а теперь?

– А теперь ты губишь меня, – говорит Зухра. – Дай мне детство свое догулять, последние годки по лугам отбегать. Успею еще скуке да злу сест-ринскому обучиться.

– Ой, доченька. Какими глазами видишь мир?

– Такими глазами, которые не лгут, белое с черным различать не разучились. Любовь твоя ко мне смертью оборачивается. Или ты не понима-ешь этого, отец?

– Понимаю, доченька. Да и ты отцовское сердце пойми.

– Знай же, отец. Где бы я ни была – если его не будет в живых и меня не будет. Что хочешь, то со мной и делай. А я свое слово сказала.

Отстал бай, призадумался.

А Зухра вновь коротает долгие вечера у кост-ров под звездным небом.

Любила она отца, почитала. Тогда все дети ро-дителей почитали. Но табунщика, знать, больше любила. Думала за шутками да смехом укрыться от строгостей баевых. Да просчиталась. Моло-дость и мудрость по разные стороны реки живут. Юность прятаться не умеет.

Няньки ли постарались, завистливые ли сестры выследили, только подгадали, когда с любимым вдвоем у костра звезды считали. Тайком привели бая.

Отступать дале некуда.

От гнева байского горы проснулись, ручьи ос-тановились, деревья до земли ветви склонили.

Приказал бай джигита связать и табун лошадей по нему прогнать. А Зухру повелел в сундук упря-тать да темной ночью с самой высокой горы сбро-сить.

Черной ночью вершилось черное дело.

Подхватили сестры сундук и в горы понесли.

Ветер спал в горах – здесь его ночь застала. Не заметили сестры, разбудили ветер. Проснулся он, огляделся – видит – недоброе замышляется. За лю-бовь жизни лишают. Налетел, разметал сестер в разные стороны, а сундук с собой унес, на самую высокую вершину поставил. Это для того, чтобы табунщик, если он жив остался, увидел свою лю-бимую и за ней пришел.

Гора с тех пор в народе Сундуком зовется.

Старших сестер за характер злой ветер покарал – тоже в горы превратил. Далеко стоят, до Сундука никогда не дойдут. И бая покарал. Голову сорвал, наугад забросил. Гора Лысая – это голова бая. На вершине три дерева растут, корнями голову век от века мучают. Не иди против любви – она жизни засохнуть не позволяет.

Вот такая история, малай.

– А Зухра где, дядя Рифкат?

– Зухра? Утром отыскали люди сундук, откры-ли его, а оттуда ночная птица вылетела. Как она в сундук попала? А Зухры так и не нашли. Только шарфик ее на дне сундука остался.

– Может это она птицей обернулась?

– Может и она, – легко согласился табугщик.

– А больше ничего о ней не слышали?

– Как не слышать? Много слышали.

– Ой, дядя Рифкат, доскажи!

– Крепость бая опустела. Птицы, звери, люди дорогу туда забыли. Сказывали, но это уже позже добавлялось – поселилась там Зухра. И сейчас там живет. Но увидеть ее никому не дано. Шибко осерчала она на людей. Я по молодости искал кре-пость. Любопытство одолевало – что же бай в тай-ных комнатах прятал? Какие богатства, какие не-былицы там живут? Многие искали. Но где там! Разве найдешь... Ни следа, ни коня – ничего не ос-талось. Как в воду кануло. Время все себе забрало. Да и Зухра надежно свое убежище охраняет.

– А вдруг не она это?

– Она. Кто же еще может быть? Далеко не ушла от того места, где любимого загубили. Рядом жи-вет. Где? Никто не знает. А только помогает лю-дям шибко. Конь ли, корова ли заболеют, к ней идут. Пропадут – и не ищи. А как выздоровеют, сама к дому приведет. Кто в лесу заблудится, Зух-ра дорогу укажет: впереди идет, песню поет – иди на голос, ближней дорогой до дома доведет. А кто близко к ее владениям поступится – того усыпит. Очнется он далеко от того места, где уснул. И до-роги не помнит, и сам себя не помнит. Вот такие дела.

– А в какой стороне крепость?

– Разве кто знает? Может в той, а может в этой. Солнце не знает. Луна не знает. Ветер не знает. А если и знают – не говорят. И правильно делают. Не место там людям.

– Легенда, – с нотой пренебрежения к рассказу, заявил Вадик, когда старый табунщик замолчал.

– Может и легенда, – согласился дядя Рифкат. – Гора Сундук вон стоит – легенда. Гора Лысая к ней тянется – тоже легенда. Две Сестры – легенда? Ты в школе учишься, умные книжки читаешь. Ты все знаешь. Мой сын тоже шибко умный, тоже все знает. И почему ветер дует, и почему гром гремит. Старый Рифкат в школе не учился. Рифкат с мало-летства коней пас. Сейчас совсем глупый стал. Скоро и про меня скажут – не правда, не было Рифката. Легенда была, а Рифката не было.

Коська увидел – обиделся табунщик, не понял слов Вадика.

– Легенда – это правда, дядя Рифкат, – пояснил он. – Только в нее годами немного сказки добавле-но. Не для врак, для красоты.

– Для красоты? Красота сама по себе живет. К ней ничего добавлять не надо, – сказал дядя Риф-кат.

И затянул свою бесконечную песню.

ГЛАВА 2
ЗАРНИЦА

Все правильно. Для Вадика рассказ дяди Риф-ката всего лишь красивая сказочка, легенда – не больше не меньше. Так он пренебрежительно вы-разился по дороге в лагерь. Его можно понять. За названием любой горы, речки или родника стоит своя история. И чем старее название, тем сказоч-нее рассказ о его происхождении. Но ведь никто никого не неволит. Хочешь, принимай за веру все как есть, а хочешь делай как сделал Вадик: по-слушал, покивал головой и забыл. Только и сказал позевывая:

– Монастыри... сестры... ветер – выдумки все это.

По отлогому склону горы они приближались к боковым воротам лагеря. Справа внизу ручей жур-чит – в темноте особенно четко всплески слышны. А воды не видно – сплошной вал из черемуховых и ивовых зарослей черной змеей ползет. Слева к тропинке сосны подступают. А в сотне шагов раз-ливают свет фонари. Коська слышит усмешливые слова Вадика. Надо бы ответить – легче в темноте с разговорами идти. Но что-то удерживает его.

– Выдумки, – неожиданно раздается Коськин голос.

Коська даже присел от неожиданности. Что за чушь? Кто говорит за него? Ведь Коська и рта не раскрывал!

Вадик шел первым. Он ничего не заметил.

– Нечего голову засорять, – разошелся он от поддержки.

– Нечего, – успокоил его голос, еще больше изумляя Коську, ночь, темнотища, лес и голос, ко-торый подделывается под тебя.

Вышли под фонари и Коська успокоился. Ог-лянулся, так, на всякий случай – никого. "Поблаз-нилось", – пришла успокаивающая мысль. А Ва-дик не унимался.

– Все слушать, да все запоминать – никаких мозгов не хватит. Мне еще вон сколько жить! – затихал он.

Вадику проще. Его эта история мало касается. Другое дело Коська. Во-первых, о мозгах. Он зна-ет – это еще папа говорил! – мозгов хвати на все. Хоть тысячу лет учись и сплошь в институтах или университетах, все равно мозги до предела не за-бьешь. Но не это сейчас самое главное.

А главное вот что.

При первых же словах табунщика Коське слов-но на ухо кто шепнул: – "Слушай!" Он даже огля-делся – не Пират ли опять предупреждает? Но Пи-рат дома остался. Здесь ему ну просто никаким чудом невозможно быть. И все равно, повинуясь этому неизвестно откуда выплывшему шепоту, Коська добросовестно постарался не пропустить ни одного слова. Мало того, уже ночью, в даче, когда спали и воспитанники и воспитатели, маль-чик пробрался в кладовку, устроил из чемоданов и рюкзаков походные столы и стул, и при свете фо-нарика записал в тетрадь историю бая и трех его дочерей.

И долго еще не мог уснуть, перечитывал, наде-ясь открыть для себя в уже знакомом до запятых тексте новое. Какой-то червячок шевелился внут-ри, не давал мыслям расползаться в разные сторо-ны, крепко держал их в плену. Росло в Коське убеждение – не случайно, ох не случайно выплыла в его лагерной жизни эта древняя легенда.

"Может еще раз послушать рассказ табунщи-ка?"

С этой мыслью уснул мальчик прямо в кладов-ке.

Батарейки устали, выдохлись. Конус света по-блек, пожелтел и, наконец, дошел до того, что уместился в пространстве под стеклянным кол-пачком. На большее у него не оставалось сил.

Взглянешь со стороны глазами, привыкшими в темноте – светлячок освещает какое-то жуткое подземелье. А в его чреве в вечном заточении – юный пленник. Потеряв счет дням и ночам, за-былся коротким тревожным сном над истлевшими страницами исповеди...

Проснулся Коська с первыми звуками горна. И хорошо. А то бы устроил вожатым несколько тре-вожных минут. Попробуй найди его в какой-то пыльной кладовке?

Сон не принес облегчения. В голове мешанина. Что делать?

Окончательное решение пришло к нему, когда отряд строем шел в столовую. В такие минуты, Коська уже заметил, почему-то легко думается. Иди себе левой-правой, левой-правой. Все вперед, и ты вперед. Все встали, и ты встал. Все запели, и ты запел. Чисто механически. Голова же на все сто свободна для мыслительного труда. И труд на удивление плодотворен.

"Не стоит одного человека много раз об одном и том же расспрашивать. Тем более не очевидца. Если он и скажет новое, это будут малозначитель-ные детали. Дядя Рифкат сотни раз эту легенду ребятам из лагеря повторял. И пять лет назад. И в прошлом году. Да и нынче не одному расскажет. Как он спросил? "А вы разве не знаете?" Да еще и удивился! Он ее наизусть, как таблицу умножения шпарит! Нет, я должен найти тех, кто слышал ле-генду не от дяди Рифката, а от своих прабабушек и прадедушек. Вот тогда и будет настоящее рас-следование. А так... Легенда, как и анекдот, после каждого человека меняется, – или новым обраста-ет, или беднее становится. Порой на перемене од-ному расскажешь, через урок к тебе вернется, пройдя весь класс, послушаешь – волосы дыбом встают. Настоящий "глухой телефон" в действии.

Когда находишь подходящее решение, на душе сразу спокойнее становится, как будто уже вы-полнил все, что задумал. Такая непробиваемая уверенность появляется! Хоть песни пой. Левой-правой, левой-правой! Да хоть на край света! Всем отрядом ничего не испугаемся. И пусть половина отряда – девчонки с косичками и в юбках. Ерунда! Некоторые из них похлеще мальчишек – и в фут-бол, и дерутся классно.

После завтрака отряд увел Юра Соловей. Юра – студент. В лагере он отвечает за военно-спортивные игры. То есть за "Зарницу". Он уже в армии отслужил, много всяких приемчиков знает. И еще имеет спортивный разряд по скалолазанию. Даже на Памире был! И не зазнается, как некото-рые. Все к нему как к старшему относятся.

В Синем Логу объявили привал. Ребята по-ползли по траве – щавеля наросло – видимо-невидимо. Горстями рвать можно, косой косить! А Юра присел на пригорке спиной к изогнутой бере-зе и развернул карту. Две ночи ее рисовал.

– Сегодня проведем рекогносцировку, – пообе-щал он.

– Кого проведем? – незнакомое слово на мгно-вение оторвало ребят от щавеля.

– Ознакомимся с местом будущего сражения, – расшифровал Юра.

– Так бы и говорили!

– Он так и говорил! – встал на защиту вожатого Вадик. – Это ты из манной каши не вырос.

– Сам не вырос!

Но ссоре разогреться не дали.

– Наелись? – громко спросил Юра.

– Угу, – послышалось со всех сторон, но никто не спешил подойти к вожатому.

– Кто хочет проиграть "красным", может про-должать откорм. А жаждущих победы я призываю в свои ряды!

Юра хитрый. Не зря видать их в институтах учат. Кому охота проигрывать? Конечно никому. Без окриков и приказов отряд в полном составе слушал вожатого.

– Место нашего отряда здесь, – показал он сна-чала по карте, а затем и на местности. – "Красные" располагаются в этом подлеске...

И до обеда "зеленые" терпеливо ползали по-пластунски, учились снимать часового, кричать филином и разворачиваться в цепь.

Как время пролетело и не заметили. Только в столовую неслись – пятки сверкали.

А после обеда – сюрприз. Сончас отменяется! Приказ начальника лагеря. Всем отрядам заняться приготовлением военной формы. Сделать из цвет-ной бумаги и пришить погоны, значки отличия и лампасы. Нынче первый раз в сражении участвует казачья сотня. Им в совхозе коней выделили.

Во всем лагере непривычная тишина и порядок. Никаких праздноболтающихся. Все заняты экипи-ровкой. И самые старшие, и самые младшие.

Ужин и отбой рано. Дежурные получили "су-хой паек", горнист протрубил свое любимое "спать, спать по палатам..." Но в палатах еще дол-го шушукаются. Шушукаться можно. Шушукаться – никому не мешаешь. Кто хочет, спит. Это тебе не смех или драка на подушках. Тут попробуй усни, когда или подушкой по голове врежут, или ногой на живот наступят.

Ребята понимают – не выспишься перед сраже-нием, утром тебя запросто победят, и пикнуть не успеешь. А выспаться всякому свое время нужно. Одни как сони – спят, спят и никак не проспятся. А другие как жаворонки, – и не спал почти ничего, а бодрый как стеклышко.

Интересно, что в запечатанных конвертах? Их на вечерней линейке вожатым выдали. И приказа-ли "вскрыть при объявлении тревоги". Вообще-то можно догадаться, что там. Но знать наверняка еще лучше. Все спят, а ты знаешь и готовишься. А тут тревога. Вскочили, что к чему? – не поймут. А ты – р-раз! и готово, и победил.

Это, конечно, не честно, и делать так никто не собирается. Просто очень хочется победить, вот и лезет в голову всякая чепуха.

У Коськи с Вадиком зеленые погоны. Они раз-ведчики, глаза и уши армии. Коська не отстанет от Вадика. Вадик все вокруг знает. Он любит бро-дить по лесу и легко запоминает приметы. Как на-стоящий следопыт из романа Фенимора Купера. По муравейнику и по веткам на деревьях запросто стороны света определяет. Глянет на след и ска-жет кто и когда здесь прошел. И даже в какую сторону и торопился или спокойно шествовал! Лечебные травы собирает, сушит как положено в тени и к каждому пучку тряпочку с названием привязывает. Коська только некоторые запомнил, которые и запоминать не надо – сами в голову за-лезли, и не выцарапаешь: зверобой, борец, бес-смертник, иван-чай. И еще всякие другие. Коська помогает Вадику травы собирать, а за это друг обещал в городе каждый пучок пополам разде-лить, чтобы всю долгую зиму настоящий русский чай пить и о лете вспоминать.

Подняли по тревоге в четыре часа утра.

Как в настоящую войну.

Оказывается, в июне, в четыре утра уже совсем светло, а мы спим себе спокойно и не подозрева-ем, что день давно наступил.

Тихо.

Даже шум спит.

И шаги какие-то не такие, как днем, полуслыш-ные. Легко продвигаться и не шуметь. Это роса увлажнила землю и травы, сделала их молчаливее.

– Первое отделение охраняет верхушку, – пере-дается по рядам приказ. – В лагерь пропускать только своих.

– Второе отделение охраняет родник. Вода на войне – самое стратегическое после снарядов дело.

– Третье отделение – разведчики – за мной.

Трава мокрая. Идти по тропинке опасно – засе-кут. А на траве каждый шаг как на свежем снегу отпечатывается. Но медлить нельзя. В штабе ждут самых подробных сведений.

– Россыпью по лесу! – командует Юра. – Больше петлять. Ориентир – Волчий Зуб. Все знаете?

– Знаем!

– Вперед!

Пока добрались до выросшего из земли камня, промокли насквозь. В обуви вода хлюпает, словно не по траве, а по болоту бежали.

– Куда дальше?

– Наверху есть площадка, – подсказывает Ва-дик. – С нее весь Синий Лог как на ладони увидим.

– Это нам подходит, – соглашается Юра.

Даже интересно найти такое место, с которого ты все видишь, а тебя – никто. И не подозревают, что ты вообще есть. Идет сражение, противник голову ломает, придумывает разные хитрости, чтобы твоих победить. А ты лежишь животом на холодных камнях и следишь за каждым его шагом. Он хитрость – а ему в ответ – на, получай! Знаем мы все твои хитрости! В стане противника расте-рянность. От растерянности до поражения – один шаг. Вот какая сила в разведке! Вадик верно про площадку сказал – все как на ладони.

И у "красных" и у "зеленых" одинаковые зада-чи. Надо пройти каждому своим маршрутом через горные вершины, устроить привал. А к полудню выйти на место генерального сражения. Главная же задача – захватить штаб противника и его флаг. Проще простого, но только на первый взгляд. Пра-вила игры жестокие. Зацепили из водяного писто-лета – убит. Шишкой крашеной попали – это гра-ната! – тоже убит. Повалили – пленный. А заляпа-ли – раненый – прямым ходом попадаешь в руки медсестер, а потом в медсанбат. И не трепыхайся, не то из игры выбываешь.

– Видишь, где "красные" готовят место для сво-его штаба? – шепчет Юра, хотя можно кричать, все равно не услышат.

– Почему они в горы не ушли со всеми? – Вадик в недоумении. – Наш штаб в дороге, а они сидят, сухой паек отоваривают.

– Перехитрить решили. Пусть, мол, другие по горам побегают, а мы полежим, позагораем!

– Пожалуй так, – соглашается Юра.

Он пишет в блокноте донесение. Через две ми-нуты первый посыльный унесет в центральный штаб первое разведдонесение, в котором Юра, кроме сведений о "красных", подумав, сделал ма-ленькую приписку.

– Принесешь ответ, – приказывает он. И вновь располагается на наблюдательном пункте. Он так сосредоточенно разглядывает одно место, что ре-бятам кажется – уснул вожатый. У них от нетерпе-ния зуд по всему телу. Да еще мокрая одежда по-коя не дает.

Коська не вытерпел, подполз поближе и тронул вожатого за рукав.

– Не спишь?

– Нет, – ответил Юра не поворачивая головы. – Хорошо, что ты приполз, Коська. Я уже хотел звать тебя.

– Зачем?

– Планчик у меня есть один.

– Какой?

– Сейчас узнаешь, – пообещал Юра. – Только сначала скажи мне.

– Что сказать? – перебил Коська.

– Флаг их видишь?

– Вижу, – удивился такому легкому вопросу Коська.

– А еще что видишь? – не унимался Юра.