Текст книги "Любой ценой"

Автор книги: Валерий Горшков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 11 Самый маленький гном

Его звали Данила, фамилия – Найденов, но пацаны из интерната всегда обращались к нему исключительно по прозвищу – Гном. Едва появившись на базе, этот девятиклассник, круглый сирота, потерявший на войне всю родню, сразу же привлек внимание Ярослава тем, что в учебном классе буквально пожирал его глазами, как губка впитывая каждое произнесенное инструктором слово, принципиально не ведя записи, моментально запоминая сказанное, а на практических занятиях по сборке-разборке и владению оружием с прямо-таки издевательской по отношению к другим одноклассникам легкостью не только укладывался в нормативы, но, что называется, щелкал их как семечки. Но больше всего Охотника поразило поведение Гнома на физподготовке, будь то марш-бросок по лесу, полоса препятствий или занятия по основам рукопашного боя. На них маленький, худенький, тщедушный на вид конопатый паренек с совершенно детским лицом выкладывался так неистово и яростно, словно это была не тренировка по НВП, а реальные боевые действия, от исхода которых напрямую зависела его, Гнома, жизнь, а вместе с ней – жизни тех товарищей, которые в этот момент находились рядом. Он всегда старался достичь финишной зачетной черты первым, преодолевая препятствия и расстояния с почти безумным, остекленевшим взглядом, отрабатывая удары, по «груше» лупил так, что любо-дорого, а уж если дело доходило до рукопашной, бросался на превосходящего его по массе соперника как голодный волк на кусок парного мяса. После окончания первых же физзанятий Данилу, едва стоящего на ногах от усталости, долго рвало. А на следующий день, когда Гном первым из группы с заметным отрывом преодолел полосу препятствий, он успел лишь улыбнуться одержанной победе – и тут же потерял сознание. Подоспевшему Ярославу пришлось срочно прибегнуть к помощи ватки с нашатырным спиртом и парочке легких пощечин, чтобы привести мальчишку в чувства…

С тех пор как Охотник появился на базе и оценил учебную программу, предлагаемую методистами ОСОАВИАХИМ для допризывной подготовки юношей, он понял, что она нуждается в серьезной корректировке. Прежде всего потому, что для доброй половины шестнадцатилетних мальчишек, ввиду слабых физически-моральных качеств, программа была чересчур тяжелой, а для некоторых крепышей, твердо решивших связать свою жизнь с армией и стать офицерами, наоборот – слишком уж «детской». В результате долгой и подчас эмоциональной беседы со стариком Голосовым Ярославу удалось-таки добиться кардинальных изменений в плане подготовки, которые заключались в делении класса на две основные группы – «пианистов» и «пацанов» – после пяти-шести занятий, когда инструкторам становилось ясно, кто есть кто. Тех, кто был послабее и не особенно стремился овладевать военными знаниями, даже в азах, уже не муштровали и в дальнейшем использовали на строительстве, уборке помещений и прочем благоустройстве территории базы. Более шустрые пацаны продолжали осваивать курс молодого бойца по общему плану. И лишь считаные единицы – не более одного-двух человек из каждого класса – удостаивались особой чести быть принятыми в отдельную группу, где с каждым из них, как с будущим профессионалом, Ярослав и его напарник, бывший морпех из Севастополя Гриша Дубовский, вели персональные занятия по углубленной программе…

Неудивительно, что уже после третьего по счету трехдневного «заезда» детдомовцев на базу Ярослав выделил из класса настырного коротышку Гнома. После занятий по химзащите он отозвал его в сторону и, глядя сверху вниз в блестящие, полные надежды и азарта глаза конопатого шестнадцатилетнего волчонка, спросил прямо и без экивоков:

– Зачем тебе это, Данила? Только – честно.

– Я хочу стать таким же, как вы, Ярослав Михайлович, – без запинки ответил Гном.

– А точнее, – Охотник внимательно и серьезно разглядывал мальчишку, следя за каждым движением его лица.

– Я хочу стать лучшим из лучших. Я не хочу, как Пашка Лебединский, становиться рядовым офицером, одним среди сотен тысяч подобных. Меня абсолютно не интересуют ни звания, ни возможность стать генералом. Что бы там по этому поводу ни говорил одноглазый дедушка Кутузов… Я лишь хочу быть полезным своей стране, хочу знать и уметь то, что поможет мне побеждать врага и выполнять самые сложные задачи командиров.

– Значит, хочешь стать военным. Почему?

– Вся моя семья – мама, отец, старшая сестра и младший брат, которому было всего три месяца от роду, – погибла. В Минске, в самом начале войны. Я пошел в магазин за хлебом, а в это время начался налет. В дом, в котором мы жили, попала авиабомба. Ничего не осталось. Только груда кирпичей… Все дальние родственники тоже погибли, позже… Кто где. У меня нет никого… Я хочу стать настоящим специалистом, для того чтобы в будущем такое уже никогда и ни с кем у нас в стране не повторилось. А для этого мало, вооружившись до зубов, поджидать нападения врага на своей земле. Нужно давить гадину в зародыше. А значит, действовать первым, по другую сторону государственной границы! Только так!

– Жестко. Сам придумал или прочитал где-нибудь?

– А что, скажете я не прав?! – резко взвился, сверкнув разноцветными глазами, Данила. – Не прав, да?!

– Да нет, брат, – вздохнул, покачав головой Охотник. – Наоборот. Ты слишком уж прав. Не по годам и, прости, не по образованию. В школе таким серьезным предметам, как безопасность государства, не учат. Поэтому-то я и спросил насчет «прочитал». Не обижайся, Данила.

– Ничего я нигде не читал, – чуть успокоившись и вильнув взглядом в сторону, сквозь зубы процедил Гном. – Это же ежу понятно! Еще Цезарь сказал: «Самая лучшая защита – это нападение». Но только не открытое, в лоб. А тихое и незаметное. Когда ты уже там, решаешь задачу, а противник об этом ни сном ни духом.

– Хм, – на губах Ярослава появилась улыбка. Но отнюдь не снисходительная или, тем более, насмешливая. Наоборот. Слова мальчишки, как горячая волна, проникли в самое сердце Охотника, окатив его теплом.

«Пока у нас в России есть такие парни, страна может спать спокойно», – вдруг подумал Ярослав, в упор разглядывая стоящего перед ним проницательного и решительно настроенного конопатого пацана.

– Я знаю, что слишком дохлый и малорослый, – дрогнувшим голосом продолжил Гном, – и таким меня в разведчики вряд ли возьмут. Но я стараюсь. Я должен стать лучшим. И в конце концов заставить дяденек с большими звездами, от которых все зависит, относиться ко мне серьезно. Вы… мне поможете, товарищ капитан?! Ярослав Михайлович!

– Помогу, парень. Но – только с двумя условиями, – выдержав паузу, сухо предупредил Охотник. Положил ладонь на плечо Гнома, слегка стиснул: – Первое. Ты должен сделать так, чтобы в будущем я никогда не пожалел о том, что взял тебя к себе в группу. И – второе. Ты должен пообещать, что все знания, которые ты получишь в течение ближайшего года от меня и подполковника Дубовского, никогда и ни при каких обстоятельствах не будут использованы для злого дела.

– Я клянусь! – без раздумий, буквально перебив Ярослава, с жаром выпалил Гном. – Вы не пожалеете!

– Тогда добро, Данила, – Охотник убрал руку с плеча буквально пожирающего его благодарным взглядом парня. Помолчав, спросил, неожиданно даже для самого себя:

– Чем ты занимаешься в свободное от уроков время?

– По-разному, – пожал плечами Гном. – Или в библиотеке сижу, в читальном зале, или в спортзале тренируюсь. Правда, там инвентаря-то почти никакого нет… Или просто лежу на кровати, смотрю в потолок и мечтаю. Особенно по ночам. Нас ведь за территорию детдома почти не выпускают. Только раза два в месяц, всем скопом… В кино… Учимся на первом этаже, живем на третьем. Скукота. Скорее бы закончить десятый класс! Даже во сне иногда вижу, как мне аттестат вручают. Правда.

– И что, в самоволку совсем не бегаешь? – хитро прищурился Охотник, изогнув одну бровь. – Ой, не ври.

– Ну, – замялся Данила, – иногда бегаю. Особенно когда трудовик, дядя Петр, по ночам дежурит. С вечера напьется и спит до утра. Тогда – лафа. Пацаны на голове ходят. Мы с Пашкой Лебедевым обычно к жуликам из Лимонихи ходим. Лимониха – это они квартал свой так называют. Гуляем. В карты играем. Иногда выпьем чуть-чуть, за компанию. По чердакам лазаем. По крышам, когда тепло… Один раз даже с другими пацанами, с соседнего квартала, вместе дрались, толпа на толпу. Человек по пятнадцать с каждой стороны. А потом от милиции по проходнякам убегали. Весело было… Мы с Пашкой для них уже почти как свои. Только в дела их воровские не лезем и «на работу» не ходим. Они там все о тюрьмах говорят, словно другого будущего для них нет и быть не может. А у нас с Пашкой другие планы на взрослую жизнь. Он хочет подводником стать. Я – разведчиком. «Лимонские» понимают. Никто не в обиде…

– Где, ты говоришь, находится твой детский дом?

– На Петроградке. Оттуда, если на крышу залезть, весь город видно.

– Значит так, Гном, – Ярослав серьезно взглянул на парня. – Давай договоримся. Я беру тебя к себе в группу, а ты раз и навсегда прекращаешь шляться с хулиганьем. Пойми, дурья башка, я просто не хочу, чтобы ты, по глупости или случайно, просто потому, что оказался рядом с жульем, угодил в скверную историю и так нелепо сломал себе жизнь. Глупости закончились. Ты взрослый пацан, почти мужчина…

– Почему почти?! – обиженно буркнул Данила. – Была у меня уже девчонка. Маринкой звали.

– Я о жизни, а не о бабах речь веду, юноша, – вздохнул Охотник. – Выбрал свою дорогу, уверен в ней – так иди, что бы ни случилось, и не сворачивай! Все, что мешает, – долой!.. В общем, тебе решать, Гном. Я, как ты понимаешь, не смогу проверить, бросил ты это дурное дело или нет, но мне вполне достаточно твоего честного слова.

– Я согласен, – кивнул Данила. – Больше не пойду к ним. Никогда. Сейчас конец февраля. До окончания десятого класса всего четыре месяца осталось. Обойдусь как-нибудь без самоволок.

– Отлично, курсант Найденов. Тогда следующий вопрос. На блины с маслом ко мне в гости придешь? У меня, брат, послезавтра семейный праздник. Новоселье. Я ордер на две комнаты в самом центре Ленинграда получил. И позавчера даже переехал, с вещами. А вот отметить это событие забыл. Поужинаем вместе. Жена будет рада. Ну, как?

– Не знаю, – заметно растерялся Данила, не ожидавший такого резкого поворота в судьбоносном для него разговоре с инструктором. – Я… конечно… с удовольствием… Ярослав Михайлович! Но меня вряд ли…

– Насчет детдома не беспокойся, я улажу, отпустят, – махнул рукой Охотник, улыбнулся и вовсе уж по-дружески потрепал конопатого подростка по коротко стриженным волосам.

– Значит, договорились? Завтра вечером вместе с классом отчаливаешь обратно в Питер, а послезавтра, в воскресенье, ближе к обеду, я заеду за тобой. Лады? Вот и отлично. Сейчас иди. Обедай. Запасайся силой. А я документ о твоем переводе из общего стада в отдельную группу оформлю… Самохвалов вас, как новичков, часа три на морозе мариновать будет. Ничего. Первый и, возможно, последний день строевым шагом плац шлифуешь. У меня в группе на такую чепуху времени нет. Мы с подполковником Дубовским будущих бойцов, а не паркетных шаркунов готовим. Так-то, брат Гном. Ну, все, можешь проваливать. Увидимся еще. Сегодня ночью я по режиму дежурю. Если не уснешь – приглашу в каптерку, на чай…

– Я глаз не сомкну, – пообещал сияющий как новогодняя елка Данила и почти бегом рванул в столовую.

Подперев плечом стену, сложив руки на груди и провожая парня задумчивым взглядом, Охотник сам у себя спрашивал – что именно, какая неведомая сила заставила его вдруг ни с того ни с сего взять и пригласить мальчишку в гости? Тем самым приблизив его к себе и одним махом сорвав, уничтожив ту гигантскую, непреодолимую для остальных пацанов дистанцию между прошедшим всю войну инструктором и выдернутым из-за школьной парты безусым курсантом? И тут же сам себе ответил: глядя на Данилу, он словно смотрит в зеркало и видит самого себя. Конечно, их судьбы различны и непохожи, как красное и черное. И все же… В какой-то неуловимый момент, по ходу занятия по химзащите, незаметно наблюдая за самым маленьким в классе Гномом, за тем, как тот, сидя в гордом одиночестве на задней парте, с едва ли не открытым ртом внимает каждому произнесенному им слову, Ярослав вдруг со всей очевидностью понял – он нужен этому сильному духом, но совершенно одинокому, щуплому конопатому пацану, возможно, как никто другой. Нужен так же, как ему самому в тридцать третьем оказался жизненно необходим профессор Сомов. Ведь теперь трудно себе даже представить, как сложилась бы дальнейшая судьба Славы Корсака, проигнорируй Леонид Иванович неожиданный и осторожный вопрос подошедшего к нему после лекции студента-первокурсника о не совсем обычного вида костяшках на пальцах рук. И вообще – был бы он сейчас жив?..

И снова, как и тринадцать лет назад, Ярослав сам сделал первый шаг навстречу, и уже в самом начале диалога понял, что его отточенная до бритвенной остроты интуиция и на сей раз не обманула. Откровения охотно пошедшего на контакт Гнома о его твердом желании во что бы то ни стало стать разведчиком и о тесном знакомстве с бандой хулиганов с Петроградки лишь окончательно убедили Ярослава, что проруха-судьба по своей природе фатальна и, как любят повторять набожные старушки, «чему быть – того не миновать». Их с Данилой пути пересеклись именно сейчас, когда это было необходимо. В его силах не только помочь парню в освоении азов ратного дела, но и одновременно оградить его от каких бы то ни было контактов с уголовниками. К чему ведет такая «ни к чему не обязывающая дружба» с урками, Ярослав слишком хорошо знал на собственном горьком опыте…

Вечером, после отбоя, когда измотанные, промороженные на плацу и уставшие за день детдомовские мальчишки уже без задних ног сопели на своих железных двухъярусных койках, закончивший обход казармы Охотник, как и обещал, подошел к Гному и увидел, что конопатый – единственный из всего класса – лежит с открытыми глазами, то и дело хлопая потяжелевшими веками и отчаянно борясь с одолевающим его сном. Организм мальчишки настойчиво требовал отдыха, но Данила не сдавался – так велико было желание курсанта снова оказаться с глазу на глаз с капитаном Корнеевым.

Упрямый, волчонок. Это хорошо. Ярослав сдержанно улыбнулся, поймал полный вопросов взгляд Найденова и без лишних слов чуть заметно кивнул, приложив палец к губам: «Иди за мной. Только тихо». Дважды повторять не было нужды. Грубое армейское одеяло тотчас отлетело в сторону, Гном, предусмотрительно даже не снимавший брюк, мигом сунул ноги в тяжелые кирзовые ботинки, быстро зашнуровал их и направился вслед за Охотником к расположенной в конце коридора каптерке, где, среди гор курсантского обмундирования, обычно коротал время дежурный инструктор.

Ярослав толкнул чуть слышно скрипнувшую дверь, пропустил Данилу в натопленную комнатушку:

– Падай на кровать. Чувствуй себя как дома. Чаек уже заварился…

– Я забыл, что это такое – свой дом, товарищ капитан, – грустно и вместе с тем доверительно сказал Гном, присаживаясь на застеленную синим одеялом койку, возле крохотного стола, где лежала половина батона, стояли две кружки, исходила парком большая стеклянная банка с красноватым чаем. Рядом стояла другая, литровая, доверху наполненная вареньем.

– Ничего. Всему свое время, – успокоил Охотник, кладя трость и присаживаясь на табурет. – Бери хлеб, мажь вареньем. Не стесняйся.

– Я… это… не голоден, – сглотнув слюну, не слишком уверенно буркнул Данила.

– Я тебе дам не голоден! – ухмыльнулся Ярослав. – Сказки мне не рассказывай. Бери, я сказал. Лопай. И я с тобой, за компанию… – Пододвинув к себе батон, Охотник покромсал его тяжелым армейским ножом на толстые ломти. Один ломоть оставил себе, другой вложил в руку Данилы. После разлил по кружкам ароматный чай.

– Вот теперь порядок. – И с демонстративным аппетитом откусил кусок, промычав нечто восторженное и прихлебнув чай. – Варенье свое. У нас с женой дом за городом. Рядом река, лес. Ягоды она сама собирала. Она у меня вообще – золото…

– А дети у ваф ефть? – жадно уписывая столь королевское угощение, спросил заметно расслабившийся, чуть освоившийся в каптерке Гном, активно работая челюстями и уже поглядывая на другой кусок батона.

– Пока нет, – улыбнулся Ярослав и подмигнул. – Но, думаю, это не надолго. Максимум до осени. Ну, что? Вкусно?

– Офень, – кивнул, облизывая губы, Данила. – А мофно мне…

– Можно. Пока все не умнешь – обратно не отпущу. Вперед. Голодный солдат на привале – плохой солдат. А вот в бою – совсем наоборот. Чересчур много жрать нельзя, сразу кровь от мозга к желудку оттекает, реакция и бдительность почти наполовину теряются…

В тесной каптерке, с двух сторон заставленной под самый потолок стеллажами с одеждой, обувью и прочим мелким имуществом, включая банки с ваксой, мыльно-рыльно-пыльные принадлежности, свертки с агитационными плакатами и макеты гранат, автомата «ППШ» и пистолета Токарева, в отличие от сотрясаемой богатырским храпом и наполненной не самыми приятными запахами курсантской казармы было уютно. Тихо. Пахло дымком, заваркой и гуталином. В неплотно закрытое шторами одинокое окошко глядела с морозного ночного неба полная луна, а в печке тихо шелкали сгорающие поленья и протяжно гудело от хорошей тяги.

– Ты где драться учился? – спросил, разливая чай по опустевшим кружкам, Ярослав, когда Гном управился с остававшейся в гордом одиночестве горбушкой, затем по-простецки смел со стола в ладонь все хлебные крошки, бросил в рот и теперь, почти не моргая, в упор смотрел на банку с вареньем, где оставалась еще добрая половина. – Лопай, лопай… Так где?

– А что, получается? – быстро, как пулемет, орудуя ложкой, не без самодовольства поинтересовался Данила.

– Нормально, для начала, – уклончиво ответил Охотник.

– Никто меня не учил. Сам научился. В детдоме иначе нельзя – или тебя затуркают, в соплю превратят, или боятся, или просто знают, что парафинить бесполезно. Легче убить, чем заставить нужник после отбоя чистить…

– В какую еще соплю? – удивленно поднял брови Охотник, прекрасно понимая, о чем идет речь. Но он хотел дать Гному возможность выговориться до конца. Пацану это было просто необходимо.

– У нас так салабонов называют – сопля. Или парафин. Тех, которые лучше будут чужие носки стирать, чем в морду получать. Когда я в этот детдом попал, сразу после войны, из эвакуации, с Урала, меня наши бакланы… кто именно – не скажу… тоже решили соплей сделать. Даже хуже, – на секунду смутился, а затем сверкнул холодным, далеко не детским взглядом Данила. – Сопли, они ведь тоже разные бывают. Одни только шуршат, а другие… Их еще рабочими соплями называют… Бакланов в умывальнике и сортире по ночам ублажают. Как шлюхи… Думали – раз я маленький, значит, легко запарафинить будет. Подстерегли в умывальнике, подошли втроем, двое заломали руки, ударили под коленки, на пол сбили, а дружок ихний уже штаны спустил. Чтобы, значит, мне своим хером по лицу поводить. А потом при всех заявить что я – сопля, к тому ж «рабочая»…

Не слишком приятные воспоминания, однако, никак не отражались на скорости поглощения Гномом варенья. Ложка уже звонко стучала по самому донышку банки.

– А ты что же? – как можно спокойней, словно между прочим, осведомился Охотник, прихлебывая чай.

– А я подбородок в грудь упер, да вдруг как садану головой ему в колено, – ухмыльнулся Гном, – Да так удачно, что коленную чашечку сломал. Цыпа сразу заорал, как резаный, грохнулся. Со спущенными штанами… Другие двое растерялись, хватку ослабили, я сумел извернуться, вырвать одну руку. Укусил одного за палец, вскочил на ноги и с разворота – ногой по яйцам. С третьим дебилом, правда, пришлось долго возиться. На голову выше меня, опытный… Два зуба мне, падла, выбил! Нос чуть не сломал… Я потом три недели как енот ходил, с двумя фонарями и опухшей скулой, языком с трудом ворочал. Твердую пищу жрать не мог… Но его я тоже достал. Повезло. Так бы он меня уделал… Шваброй по башке ему врезал. Она в углу стояла, возле мусорника. Палка толстая была и то сразу надвое переломилась…

– Что ж, молодцом, – похвалил Ярослав. – Сволочей надо учить их же методами. Иначе они, тупоголовые, просто не понимают. Разбор полетов был, конечно?

– И еще какой! – фыркнул Данила, поставив пустую банку на стол и привычно утерев губы рукавом казенной рубахи. На щеках пацана играл сытый румянец. – Они же все трое наутро в больницу попали. Уроды… Первый – с ногой, второй – с яйцами, третий с сотрясением мозга… Милицию, конечно, вызвали, директор наш, Дим Димыч Бусыгин, вообще хотел меня в тюрьму посадить… Но, к счастью, майор нормальный попался. Щербатов, кажется, его фамилия. Точно – Щербатов! Я ему рассказал, как оно было на самом деле, так он сразу приказал оставить меня в покое. Наоборот, хотел этих дебилов посадить, вроде как за хулиганку, даже спросил, буду ли я заявление на них писать или нет. Когда я ответил, что стукачом все равно не стану, он только ухмыльнулся. Мол, вопрос времени, все равно свое получат и их дорожка по жизни – от КПЗ до стенки – уже и так жирной краской нарисована. И уехал, сказав директору, что ко мне у милиции никаких претензий нет, а эти трое сами виноваты. Мужик что надо. Понимает, какие у нас, в детдоме, законы. Как в тюряге…

– А ты знаешь, как живут в тюряге?

– А то. «Лимонские» много чего рассказывали… Они вообще только о лагерях и говорят. Про то, где какие тюрьмы и пересылки находятся, какие статьи у «людей» тамошних в почете, а с какими лучше самому в петлю лезть или мойкой вены резать. Что в лагере можно делать, а что нельзя. Как стать известным вором…

– И тебе, будущему разведчику, вся эта грязь интересна?

– Да не так чтобы, – пожал плечами Гном. – Просто другой компании у меня… у нас с Пашкой Лебедевым, все равно нет и никогда не было. Пока я по другим детдомам шлялся, так мелкий еще был. А здесь, в Питере, – только свои, детдомовские, и «лимоновские»…

– Понятно, – кивнул Охотник. – Но насчет дружков мы с тобой, кажется, уже договорились. Так? Или я ослышался?

– Мое слово крепкое, – серьезно отрезал Данила и, совсем как урка, щелкнул ногтем большого пальца по верхнему резцу. – Чтобы я сдох!

– Да верю я, верю, – Ярослав протянул руку и взъерошил волосы пацана. – Не верил бы – ты бы здесь сейчас со мной не сидел, брат Гном. Ты запомни – очень многое, хотя далеко не все, в этой жизни зависит от нас самих. От наших поступков и даже от наших мыслей. Чего улыбаешься? Мысль ведь тоже имеет свою силу. И она почти так же материальна, как этот стол или вот эти кружки. Когда-нибудь, позже, если будет желание и время, я тебе расскажу об этом и ты убедишься, что это правда.

– То есть… – осторожно спросил Данила, – если я все время буду чего-то сильно хотеть, то это обязательно сбудется, так что ли? Как в сказке?

– Примерно. Хотя – далеко не обязательно, – согласился Охотник. – Ведь не зря люди, во всех без исключения странах мира, в самых разных религиях, еще в незапамятные времена придумали молитвы. Как способ выражения своих желаний и передачи их Богу.

– Вы что, верите в бога?! – искренне удивился Гном.

– Я верю в то, что не все столь просто в этом мире, как кажется на первый взгляд, – сдержанно ответил Охотник. – И над всеми нами есть другая, высшая сила. А как ее звать-величать – Бог или иначе – это уже не столь важно.

– Наверное, – вздохнул Данила. А потом, помолчав, вдруг спросил: – Вы не будете смеяться, Ярослав Михайлович, если я вам сейчас что-то расскажу? Что-то очень важное. Я никому раньше это не рассказывал, даже Пашке. Боялся – подумает, что я с ума сошел. Или просто дуркую. Но это было, клянусь!

– Обещаю тебе, что бы ты ни рассказал, я отнесусь к твоим словам серьезно, – заверил мальчишку заинтригованный Охотник.

У Ярослава вдруг возникло странное, непривычное, но в чем-то даже приятное ощущение, что все происходящее сейчас в этой каптерке, в эту самую минуту, ему уже знакомо. Что все это уже было наяву. Когда-то давно… И что удивительная история, которую ему сейчас расскажет сидящий на кровати, крайне возбужденный конопатый парень по прозвищу Гном оставит неизгладимый след в его дальнейшей жизни…

Что-то между ними – им и Данилой – определенным образом происходило. Но вот что?

– Я ее видел, – вновь опустив глаза, тихо прошептал Найденов.

– Кого ты видел? Где?

– Я видел мою маму. Однажды ночью, еще в старом детдоме, на Урале, я долго не мог уснуть. Долго лежал и смотрел в окно, на звезды. А потом… потом всего на секунду закрыл глаза и сразу же почувствовал, как ко мне на кровать, возле ног, кто-то сел. Я сразу же открыл глаза и увидел маму. Она была в том же самом платье, в котором погибла… Только вся словно светилась изнутри, таким мягким бело-голубым светом… как облако ночью, при свете луны… Вначале я сильно испугался, но она взяла меня за руку… Тогда я другой рукой сильно ущипнул себя за лицо, но ничего не исчезло. Мама по-прежнему сидела у меня в ногах и улыбалась… А потом сказала мне, что я – молодец. Настоящий мужчина. Сказала, что война скоро закончится, в начале мая следующего года… И еще сказала, что меня сразу после окончания войны перевезут в другой город… Потом погладила по голове. Сказала, что все у меня в конце концов будет хорошо и я справлюсь со всеми трудностями. И что мне… – Гном на секунду запнулся, проглотил застрявший в горле комок. Прошептал, чуть слышно, не в силах смотреть в глаза Охотника: – Что я найду друга – человека в военной форме, с тростью… А еще предупредила, чтобы я опасался другого человека – с раздвоенным шрамом над левой бровью… Это все было так странно… Она совсем не открывала рта, но я слышал ее голос у себя в ушах, в голове… Каждое слово… Помню, как с надеждой разглядывал спяших пацанов, не проснется ли кто-нибудь из них и не увидит ли то же самое, что вижу я. Чтобы потом подтвердить – я не сошел с ума… Но мама, опять прочитав мои мысли, сказала, чтобы я не беспокоился. Они все спят и ничего не слышат… И тогда я решился. Я спросил ее, как ей т а м… Мама ничего не ответила, только опять нежно погладила меня по голове. Потом нагнулась, поцеловала в лоб и пожелала спокойной ночи. Я тут же уснул. А когда проснулся, все было так же, как всегда… Только… только возле моих ног было примято одеяло. Как будто там недавно кто-то сидел… Первое время, недели две или около того, я был словно контуженный. Ни о чем другом, кроме маминых откровений, и думать не мог. Даже на всякий случай записал на внутренней стороне обложки, в тетрадке по математике: «Май 1945 года, конец войны. Человек в военной форме с тростью – друг. Человек со шрамом – враг». Через семь месяцев война действительно кончилась. Потом наш детдом расформировали и всех отправили по разным городам. Так я оказался в Ленинграде… А еще через год я впервые приехал сюда и сразу… увидел вас… И вашу трость… Сегодня вы меня позвали, сказали, что берете к себе в группу усиленной подготовки и даже почему-то пригласили в гости, на новоселье… Вот и выходит, что мне осталось только выяснить, кто такой человек со шрамом… Но и того, что уже сбылось, достаточно, чтобы поверить – той ночью я не бредил и мне ничего не померещилось. Это действительно была моя мама. Она разговаривала со мной оттуда. А раз так, значит никакой смерти нет. По крайней мере ее не стоит бояться. Потому что с ее приходом еще ничего не заканчивается. Может, совсем даже наоборот – все самое важное и интересное только начинается… Между прочим, она до сих пор со мной.

– Кто?

– Тетрадка. Та, где я записал мамины слова. Она у меня спрятана, в щели под подоконником, в нашей детдомовской библиотеке. Эта запись сделана синими чернилами. В тот день у нас в классе других не было. Кончились. Вот учительница и достала флакон с синими и налила всем по чуть-чуть. Мы тогда еще писали диктант, по Пушкину. «У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…» И там есть число… Все остальные записи в этой и других тетрадях сделаны только черными чернилами. Я не обманываю.

– Кто бы сомневался, – пробормотал Ярослав, задумчиво разглядывая мальчишку. – Знаешь, это самая невероятная история, из тех, которые мне приходилось слышать. Невероятная и, я не сомневаюсь, абсолютно достоверная.

– Значит, вы верите про человека с тростью – тоже?! Я послезавтра достану тетрадь…

– Это лишнее, брат Гном. Хотя… знаешь, а ведь, черт побери, действительно интересно взглянуть на запись своими глазами! Не каждый день такое чудо в жизни происходит. И – не у каждого… С ума сойти. Ведь ты прав – кому расскажи, сочтут сумасшедшим. И отправят в желтый дом.

– Я ее достану, – пообещал Данила. – И, если вы не против, Ярослав Михайлович, на всякий случай отдам вам на хранение. Так будет надежней и спокойней. Эта тетрадка – самое дорогое и, наверное, единственное, что у меня есть свое. Все остальное – казенное. Государственное.

– Стой, – подняв руку, чуть нахмурился Охотник. – Подожди. Давай на время оставим эту интересную тему. Слишком много информации за короткое время – это тоже плохо. Можно отравиться. Для начала вполне хватит и того, что ты мне сейчас рассказал.

– Как хотите, – пожал плечами Гном. – Только я уже и так выложил все. Больше у меня секретов нет.

– Тем лучше, – Ярослав встал, подошел к печке, присел на стоящую рядом чурку, открыл чугунную дверцу и забросил внутрь пару полешек. – Принесешь тетрадь, а там решим, где ее лучше оставить. Честно говоря, я уже заинтригован. Не терпится взглянуть.

– Вы не разочаруетесь, – улыбнулся Данила.

– Да уж, – хмыкнул Охотник. – Ладно, время позднее. Лучше о твоей будущей подготовке поговорим, брат Гном. Конкретно, о том, чем она будет в корне отличаться от основной программы…

Минут через пятнадцать Ярослав отправил то и дело зевающего, заметно клюющего носом Данилу обратно в казарму, спать, а сам, перебравшись на койку, еще долго сидел в задумчивости за столом, глядя на висящую за окном полную луну, покручивая в руке стакан с плескающимся на донышке остывшим чаем и то и дело хмуря лоб. Подумать действительно было о чем.

Иногда время тянется бесконечно. Но случаются моменты, когда оно сжимается до предела, вмещая в крохотный отрезок столько же судьбоносных событий, сколько происходит за несколько лет. Последние полчаса показались Охотнику если не вечностью, то уж эпохой наверняка. Отнюдь не по скорости передвижения стрелок по циферблату – с этим-то как раз все было нормально. А по своему удельному весу, по значению той информации, которую он вдруг получил от мальчишки.