Текст книги "Похождения двух горемык"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Валерий Попов
ПОХОЖДЕНИЯ ДВУХ ГОРЕМЫК

Думал я, что меня не вызовут, математику не делал, вдруг – бац! – контрольная! И как раз на новые правила, которые учить надо было!

Учитель математики, Иван Захарыч, написал на доске два варианта, сел.

Стал я думать и гадать, что делать. Вдруг Витька Григорьев, который на парте один впереди меня сидит, руку поднимает:

– Иван Захарыч! Можно, в другой ряд сдвинусь? Отсвечивает!

– Ну давай, Григорьев! Надо было сразу сказать – десять минут уже прошло!

– …Десять минут!

Склонился я снова над листочками, решать стал первый пример, – вдруг Витя опять руку поднимает:

– Иван Захарыч! Можно обратно передвинуться? Тут еще сильнее отсвечивает – ничего не видно!

– Ну, хорошо, Григорьев – сдвигайся! Только поторапливайся – пол-урока уже прошло!

– Пол-урока!

Решил я пример, за задачу взялся. Но без успеха: задача как раз на новое правило, а я его не учил, всю неделю в учебник не смотрел! Уверен был, что соображу: по математике у меня, как и по другим предметам, впрочем, отлично, в основном, думал, и тут соображу, но что-то не соображаю…

Конечно, можно в учебник залезть, правило посмотреть – Иван Захарыч не замечает обычно, – но не в моих это правилах – запрещенными приемами пользоваться!

Как папа мой говорит: «Лучше красиво проиграть, чем некрасиво выиграть!»

И я согласен.

…Стал от нечего делать по сторонам смотреть. Григорьев впереди меня неподвижно сидел, даже к ручке за все время не прикоснулся. Вдруг – осенило его! – вскочил, глаза с листочка не сводит.

– Ти-ха! – как закричит.

Все замолкли испуганно, кто говорил. А Витька опустился на парту, лихорадочно стал писать. Потом гляжу: медленней пишет, медленней… остановился.

– Нет, – тихо говорит, – не то.

Потом снова неподвижно сидел. Потом снова вдохновение:

– Ти-ха!

Даже Иван Захарыч оцепенел, который сданные уже листки проверял.

– Нет, – Витя говорит, – не то!

Иван Захарыч, на наручные часы посмотрев, говорит:

– Спешить не надо – поторапливаться надо!

Эту фразу он всегда говорит, когда до звонка секунд так двадцать осталось.

И действительно, скоро зазвенело. Сдал я наполовину пустой листок.

Следующая география была. Григорьев дежурил в тот день – в учительскую примчался, принес карты, стал вешать. Уже звонок на урок, а он все вешает. Отойдет, вдаль посмотрит, потом головой потрясет: «Нет, не то!» – и снова перевешивает.

Учитель географии Вадим Борисович довольно долго его ждал, потом говорит:

– Ну, все, Григорьев! Блестяще! Можешь садиться!

Витя с сожалением на место побрел. Вадим Борисович над журналом склонился:

– О климате и природе Австралии нам расскажет…

Долгая пауза.

Вдруг с громким шелестом карты упали.

Григорьев радостно так бросился, стал снова тщательно вешать.

Тут Вадим Борисович, потеряв терпение, говорит:

– Слушай, Григорьев, все равно до конца урока тебе не протянуть! Расскажи лучше…

– Что?!

– …о климате и природе Австралии.

Виктор оцепенел даже от такой неожиданности:

– А разве дежурных вызывают?!

– Бывает! – Вадим Борисович ему говорит.

Григорьев взял со стола указку, подошел, карту потрогал… Висит, не падает!

Прокашлялся Витя, потом начал:

– Территория Австралии – огромная!.. Можно даже сказать, бескрайняя! – Помолчал немного, потом повторил: – Бескрайняя просто, можно сказать!

– Но края-то, наверно, все-таки есть? – Вадим Борисович спрашивает.

– Есть! – Витя кивает. – С севера (указкой показал), с запада (показал), с востока, ну и, понятно, с юга.

Умолк.

– Так, – Вадим Борисович посмотрел, – с краями разобрались. Теперь – что там у них с климатом?

– Сухо! – Витя говорит. – Очень сухо!

Строго так сказал: мол, и не надейтесь, ни капли воды!

От сухости у него в горле даже запершило, налил себе из графина воды, выпил.

– Все? – Вадим Борисович спрашивает.

– Все, – засохшим своим голосом Витя говорит.

– Ну, – Вадим Борисович к столу подошел, – думаю, насчет отметки бурной дискуссии у нас не будет. Два. Можешь сесть.

Григорьев вернулся, сел, но долго еще горло прочищал, сипел.

– Так как эта тема отнюдь не исчерпана, – Вадим Борисович опять над журналом пригнулся, – …о климате и природе Австралии расскажет нам… Горохов.

Вот это новость.

Вызывал же он меня на той неделе!

По тонким расчетам моим, не раньше следующей среды должен был он вызвать меня – и вдруг!..

Начал-то я довольно бойко:

– Австралия – часть света, материк южного полушария. Площадь – семь тысяч шестьсот квадратных метров (засмеялись в классе)… то есть километров! Северные берега Австралии омывают Арафурское и Тиморское моря, на востоке – залив Карпентария, на юге – Большой Австралийский залив. Из возвышенностей имеем в Австралии нагорье, состоящее из ряда хребтов, с высшей точкой… Таунсенд.

И все! Как раз до этого места вчера дочитал.

– Все? – Вадим Борисович спрашивает.

– Пока все.

– Ну что, – Вадим Борисович говорит, – пока три.

– Но почему?

– Климатических зон не выделил, растительных зон не выделил… самого главного не сказал. Тройка. От тебя, мне кажется, можно большего ждать.

Так получили мы: я – тройку, Григорьев – два.

«Да еще за контрольную, – вспомнил, – больше трояка мне не получить!» Что же за полоса такая пошла в моей жизни?

Вечером – отцу рассказывать, я вообще почти все ему рассказываю, представляю, что он скажет! Наказания, конечно, никакого не будет – не тот человек. Просто скажет что-нибудь насмешливо, и все!

Тройка – это «посредственно», насколько я помню, а папа недавно совсем мне сказал: «Посредственность – помни, сын, – только посредственность не оставляет после себя следов! Уж лучше быть безумцем, чем посредственностью!»

И вот – пожалуйста!.. Не знаю, как насчет безумства, но дважды «посредственным» за сегодня я стал!

После уроков вышли мы из школы с Григорьевым. Честно говоря, специально я так постарался. Нравится он мне оптимизмом своим и уверенностью. Другие страдают все, мучаются, обещают исправиться по восемь раз в день, а Григорьеву – хоть бы что! Бодрый человек!

Недавно у нас кросс проходил по пересеченной местности, и мы с Григорьевым вдвоем опоздали, все без нас на электричке уехали. Прихожу на платформу, из всего класса только Григорьев. Поехали с ним вдвоем, – в тот раз он мне и понравился.

– Опоздали, – говорю ему в вагоне. – Обидно!

– Чего ж обидного? – Витя мне говорит. – Нормально!

И дальше, что с нами ни случалось, на все он свое «нормально» говорил.

Автобус от станции ушел, пешком топать десять километров.

– Это ничего!

Кросс, пока дошли, уже кончился, нам незачет по кроссу поставили – ну, ничего!

Даже когда тапочки на обратном пути в автобусе забыл:

– Ничего!

Очень мне понравился тогда его оптимизм. Поэтому я с ним сейчас из школы и вышел. Другие бы начали сразу нудить или жаловаться на свои сложности, а Витя – он не такой!

– Нормально! – мне говорит. – Многие великие люди, хочешь знать, в школе на круглых двойках шли! Эйнштейн, великий физик, почти на одни двойки учился! А Колумб, великий путешественник! Вообще географии не знал! Думал, Америка – это Индия! – захохотал. – И ничего, крупнейший мореплаватель был! А Сократ, великий философ, знаешь что говорил: «Я знаю только то, что ничего не знаю!» Понятно?!

– С ними все ясно, – говорю. – Не знаю только, как папе я в глаза буду смотреть.

– А ты не смотри!

Вот как неожиданно легко все оказалось!

– Да, – говорю, – но что говорить?

– А ты ничего не говори! Вообще домой пока не ходи!

– А как?

– А так, пойдем со мной! Пойдем, куда нам захочется, делать будем, что захотим!

– Давай!

– Вот правильно, – Витя обрадовался. – Вообще, скажу, повезло тебе. Со мной не пропадешь!.. Знаешь, например, как можно опытного каратиста победить?

– Кого?

– Ну, каратиста! Который каратэ владеет в совершенстве.

– Ну, как?

– Надо сказать ему, когда он к тебе пристанет: «Давай, я буду в зимнюю шапку складывать пятаки, пока ты не скажешь «хватит». А потом ты эту шапку должен будешь поймать на голову с пятого этажа! Он скажет: «Давай!»

– Думаешь?

– Конечно!.. Что же еще он может сказать? И вот – сбрасываешь эту шапку, и он побежден!

– Да-а… здорово!

– Я сказал же: со мной не пропадешь!

– Ну, хорошо. – Я вдруг обрадовался.

– Сначала, значит, на вокзал идем.

– За билетами? – испугался я.

– Да не за билетами, не бойся! Портфели свои в камеру хранения положим, чтоб не мешали!

– Ясно! Действительно, поживем, как хотим!

– Подожди! – вдруг Витя мне быстро говорит.

Рядом с нами человек в брезентовой робе, с сумкой через плечо остановился. Вынул из сумки какой-то прибор, вставил трубочку в дырку в люке и смотрит на какой-то циферблат.

– Вы что делаете, а? – Витя подскочил.

– Смотрю, – говорит, – как с люком дела. А что, хотите помочь?

– Хотим.

– Тогда ты иди, – Вите говорит, – там за кустами люк, открой его и крикни что-нибудь! А ты, – мне говорит, – этот люк открой, слушай!

– Есть! – Витя говорит.

Виктор убежал, а я открыл этот люк… сначала тихо все было, потом крик:

– Эй, Саня! Эй!

– Григорьев? – кричу.

– Эй, Горохов! – гулко так слышится оттуда, с эхом. – Ты почему так плохо учишься?

Хохот.

– А ты почему плохо так учишься? – кричу.

Специалист этот по люкам говорит:

– Ну, все. Можно закрывать.

Вдруг слышится гулкий Витькин голос:

– Подождите, мне еще надо что-то сказать этому типу!

Тот говорит:

– Вы, артисты!.. Ну ладно, потом закроете!

Ушел.

Склонился я к люку, Витя орет:

– Эй, Горохов! Ты почему сегодня тройку по географии получил?

Хохот. Восторг… Потом вдруг зловещая тишина наступила.

– Эй! – испугался я. – Ты чего?

Тишина. Потом уже другим тоном:

– Да фуражка, понимаешь, в люк упала.

– Так ищи! Там лесенка должна вниз идти. Лезь.

– Нет, – сопит. – Нету тут лесенки. И темно.

Закрыл я свой люк, подбежал к его. Действительно, бездна какая-то, тьма.

Какая там фуражка! Самому можно исчезнуть – и не найдут!

Не понравилось мне что-то, как странствия наши начались. Почувствовал я, что вместо радостей нас несчастья, наоборот, ждут! Но не сказал ничего. Раз договорились уж вместе ходить, – значит, так и надо.

Приехали на вокзал, пришли к камерам хранения – длинными рядами, в огромном зале стоят, серые автоматические камеры хранения.

Виктор быстро мне говорит:

– Проходим мимо!

Прошли, вышли на перрон.

– А что такое? – спрашиваю.

– Да ничего… Милиционер стоит. Начнет спрашивать еще, кто такие, зачем портфели прячем. Выждем.

Подождали, пока милиционер удалился, быстро распахнули одну камеру, впихнули туда портфели. Витька быстро на обратной стороне на диске какие-то цифры набрал, не успел я опомниться – захлопнул!

– Стоп! – говорю. – А ты запомнил хоть, какие цифры набрал? Потом же надо будет снаружи эти же цифры набрать, а то не откроем!

– Спокойно! – Витя говорит. – Со мной не пропадешь! А номер я набрал – первые цифры телефона друга своего. Хоть весь мир обойди – вернее друга не найдешь. Ясно? А номер своего друга я помню всегда! Разбуди меня ночью, спроси – я скажу номер телефона своего друга!

– Но мне на всякий случай скажи.

– Не суетись! – веско так говорит.

Вышли мы из зала, глядим, на доске специальной – заголовок: «Разыскиваются преступники» – и ниже фотографии их, и написано, какие приметы, что натворил.

– Надо будет заняться, – Витя небрежно так говорит. – Одного из них я вроде в парадной нашей видел. Подучу каратэ еще, джиу-джитсу и – будь спокоен.

– И думаешь, сможешь преступников задержать?

– Конечно, – говорит.

Тут вдруг старушка одна, с чемоданом фанерным – притомилась, поставила чемодан, стоит.

Витька вдруг бросился, схватил чемодан ее и понес.

Она оцепенела, потом как закричит:

– Ратуйте! Грабят! Чемодан утащили!

Тут же огромная толпа Виктора окружила. Вырвали у него чемодан, его держат.

Виктор говорит:

– Да вы что? Вижу – выбилась из сил, хотел помочь!

Гражданин говорит:

– Знаем мы, как вы помогаете! У меня самого чемодан в сорок восьмом году украли!

Говорю ему:

– Это, видимо, не мы. Нас тогда, кажется, еще не было, если не ошибаюсь.

Подходит милиционер. На нас, на старушку посмотрел.

– Иди, мамаша, – ей говорит. – На поезд опоздаешь… Ну, что скажешь? – Виктору говорит.

– Да я помочь ей хотел – она не поняла!

– А зачем на вокзале болтаетесь? Давно уже вас заметил! Еще раз увижу – в пикет заберу. И в школу сообщим. Ясно?

Вышли с вокзала.

Да-а-а! Начало неслабое!

– Как же, – говорю, – мы портфели свои получим?

– Нормально! – говорит. – Переоденемся – он нас и не узнает!

– Во что мы переоденемся?

– Да я в твое, – говорит, – ты – в мое! Нормально!

– По-моему, – говорю, – мы в школьную форму с тобой одеты. Так что стоит ли меняться, подумай!

– Нормально! – Виктор говорит. – Ну, как мы гуляем вообще? Нравится тебе?

– Честно – устал я слегка после уроков. И есть хочу.

– Ну, это легко! – небрежно мне Виктор говорит. – Вот гостиница, кстати, снимем номер, отдохнем, поедим.

Не успел я ничего ему объяснить – уже вошел, к администраторше подходит, которая за барьером сидит.

– Здравствуйте! – говорит. – Мы вот с другом хотели бы остановиться у вас.

Администраторша опытная, наверно, была, но тут растерялась.

Посмотрела на нас.

– А кто ж вы такие? – говорит.

– А мы пловцы. Чемпионы мира. Он – вольным стилем, я – брассом.

– А паспорта у вас есть?

– Откуда? – Витя говорит. – Вы что, не знаете: все плавание мировое сейчас исключительно на несовершеннолетних держится!

– Прямо не знаю, – администраторша говорит, – пойду к начальнику, спрошу.

– Ладно, – говорит. – Пока подумайте, а мы сходим поедим! – Поднялись по мраморной лестнице, вошли в зал – хрустальная люстра, золотые стены. В углу крутящийся стол, на нем разные закуски стоят: прикручиваешь к себе закуску, какую хочешь, и берешь. Потом, конечно, надо платить.

– Как же, – Вите шепчу, – у нас денег же таких нет.

– Е-есть! – Витя спокойно говорит.

Показывает несколько трешек.

– Так это ж на подарок тебе сдавали для Майи Львовны!

– Спокойно! – Витя говорит. – Завтра транзистор свой продам – возмещу! Сказал я, со мной не пропадешь!

– Именно с тобою, мне кажется, как раз и пропадешь!

Стал крутить Витя стол, закусок набрал, судаков по-польски на шесть рублей.

– Спокойно, – Витя говорит, – это еще очень даже скромно для ресторана.

Рядом японцы стоят, вежливо улыбаются, ждут, пока Витя этот кутеж прекратит.

– Берите! – Виктор им говорит. – Не стесняйтесь!

Японцы вежливо так поблагодарили, взяли совсем понемножку, сели рядом.

– О! – Витя им значок дает города Саратова – три рыбы.

Японцы так, в восхищении, передают его друг другу, головами мотают.

Потом один вынимает из кармана блок жвачки, протягивает. Написано «Бруклин» и нарисован знаменитый тот мост. Второй японец показывает: сейчас! – быстро сходил к себе в номер, принес какую-то пленку интересную – прозрачную, радужная, плоская, но увеличивает все, как лупа! И глаз увеличивается, если поднесешь к глазу.

Поели мы, дружески простились с японцами, пошли вниз.

Витя спрашивает у администраторши:

– Ну, номеров еще нет?

– Пока нет.

– Ну, пока!

Стали выходить, вдруг швейцар нас обхватил, и милиционер тут же подбежал.

– Так! Клянчили у иностранцев всякую дрянь?

– Почему вы так думаете?

– А это что? – вытаскивает у Вити из кармана ту самую пленку и жвачку.

– Подарок.

– Подарок! И не стыдно вам? Говорите, в какой школе учитесь, фамилии ваши. Не отпустим, пока не скажете!

Пришлось сказать.

Вышли мы из гостиницы, я говорю:

– Теперь в школу сообщат! Собрание устроят, будут нас разбирать!

– Ну и что? – Витя говорит. – Скажем, как было все, и все!

– Да, – говорю, – твой оптимизм меня просто бесит!

– Ничего! – Витя говорит. – Он всех бесит!

Я захохотал. Называется, успокоил! Сказал, что оптимизм его всех бесит, поэтому мне особенно нечего переживать.

Ну, спокойствие у него замечательное, надо отметить.

Идем по улице, и я хоть и устал, но вспоминаю – смеюсь.

– Колоссально! – Витя вдруг закричал. – В этом же доме наш Тимошкин живет! Представляешь, как обрадуется он, когда придем! Хороший парень же – Тимошкин!

– Хороший.

Действительно, как забыть мы могли – Тимошкин же, свой человек. Чаю горячего попьем у него, отдохнем!

Тимошкин!.. Замечательный тип. Недавно ежика в класс принес.

Помчались мы радостно к нему на лестницу, сели в лифт.

Звоним Тимошкину. Открывает! Красота!

– Ах, это вы, – говорит, – заходите. Давайте пока сюда.

Вводит нас в кухню, открывает холодильник и вынимает из него кусок мяса!

Вот это друг!

– Спасибо, – вежливо говорю. – Мы уже ели.

– А это не вам.

Положил мясо в железную миску, внес в комнату.

Смотрим, там тигренок на диване лежит!

Соскочил с ходу с дивана, бросился к тарелке, стал есть.

– Хор-роший! – Тимошкин говорит. – Представляете, только сырое ест.

…Представляем!

Тут еще птичка какая-то летает, с желтой грудкой.

Тимошкин говорит:

– Это синица. Скоро яйцо должна снести, надо срочно гнездо ей делать.

На телевизоре неподвижно ворон сидел, я подумал сначала, что чучело. Вдруг срывается с телевизора, крылом сбивает с меня фуражку, фуражка падает на пол.

– …Что он у тебя, – говорю, – ненормальный?!

– Почему ненормальный? – Тимошкин говорит. – Просто не любит он, когда в комнату в шапках входят!

Тут тигренку вдруг показалось почему-то, что я с хозяином его резко говорю, обернулся. Даже мясо свое забыл – зарычал!

– Так! – говорю. – Уже и зверей своих натренировал!

– Ничего не тренировал! – Тимошкин говорит. – Просто он любит меня, и все!

– Хорошо – удава у тебя нет.

– Есть. Только маленький еще. Через год заходи. – Радушно так говорит. – Вот такой будет, через всю комнату!

Нагнулся я, чтобы фуражку с пола поднять, гляжу – и нет ее! Гляжу, она в прихожую уже ползет.

Догнал ее Тимошкин, поднял.

– Это ежик, – говорит. – В гнездо себе понес. Хитрющий!

Только фуражку я надел, сразу ворон опять ее сбил. Вскочил я, от возмущения, тут тигренок обернулся опять, зарычал.

– Вообще, – Тимошкин любовно говорит, – они у меня дружно живут между собой.

– Понятно, – говорю. – Между собой дружно живут и только на гостей дружно набрасываются.

– Почему же набрасываются? Кто нормально себя ведет – не набрасываются.

Тут Витька говорит:

– Тимоха, да ты что? Мы же друзья были – ты забыл? Помнишь, как парты все с тобой чесноком натерли, контрольную даже отменить пришлось! Помнишь? Так друг ты или нет?

– Я-то друг, – говорит. – К тем, кто понимает меня!

Ну, тут, как говорят, больше добавлять уже нечего.

Взял я фуражку свою с пола, нахлобучил ее, и мы пошли.

Витя снова вдруг почему-то развеселился. Не успеваешь заметить, откуда он силы берет.

– Эх, – смеется, – ты! Чуть еж фуражку у тебя не украл! Эх ты, шляпа! – Шлепнул меня ладонью по фуражке. Вдруг, слышу, что-то хрустнуло у меня в голове!

Витька остановился, побледнел. Я тоже.

Потом Витя совсем уж белеть начал.

– Ты не волнуйся, – говорит, – все нормально. Только у тебя, по-моему, мозг течет!

Мазнул я рукой по щеке, к глазам поднес – что-то липкое!

Снял с ходу фуражку, гляжу: какая-то в ней масса и скорлупки. Голову быстро потрогал – вроде целая!

Ну, хорошо!

– А! – Витька захохотал. – Это синичка тебе в фуражку яйцо снесла! Ха-ха-ха!

– Ладно, – говорю, – спокойно! У некоторых, – говорю, – даже и фуражки нет, некуда даже яйцо снести бедной птице!

Но Витька – что в нем хорошо, то хорошо – и не обиделся даже, только говорит:

– Ну и что? Фуражки нет, шарфом голову повязал – нормально!

– Действительно, – говорю, – зато хоть разные ястребы с головы ее не срывают.

Обиделся на Тимошкина, честно говоря.

Все-таки звери зверьми, а люди-то людьми!

Идем уже молча. Вдруг снег начал идти!

– Да! – Витька говорит. – Зима уже наступила, пока мы с тобой шляемся!

И вдруг мысль пришла: раз уж так плохо все, может, к Толику надо зайти?

Может, из плохого выйдет что-то хорошее, из-за блужданий этих. Зайду к нему, снова подружимся?

До пятого класса, помню, дружили мы с ним – не разлей водой! Хоть и в разных школах. Потом, помню, он в кружок «Умелые руки» поступил. И выявился у него колоссальный талант к разным изделиям, миниатюрам. Сначала еще можно было что-то различить, а потом все меньше стал делать, все мельче.

Придешь, бывало, показывает:

– Вот волос.

Приглядишься – что-то мелькнет в солнечных лучах.

– А-а-а… вижу!

– Хочу в нем тоннель продолбить, а по тоннелю поезда пустить.

– Ты что? Это невозможно!

– Возможно! – говорит. – Для человека ничего невозможного нет!

Потом на месяц пропал.

– Ну, что, – заходишь к нему, – как поезд?

– Нормально, – говорит. – Хочу теперь пассажиров в него посадить.

И тут уже все только в микроскоп можно разглядеть, и то с трудом!

Из кружка «Умелые руки» ушел, перешел в городское общество миниатюристов – довольно много их в городе оказалось.

Зашел я однажды туда – уже он со взрослыми, все его с почтением: «Анатолий Иваныч!..»

И там пробился, стал меньше всех изделия делать. Стали произведения его в Индию посылать, в Париж – во всем мире такие люди оказались. А к остальному он зато как-то остыл. Неинтересно ему стало все, что простым глазом можно увидеть. Я, видимо, тоже стал для него слишком велик.

Придешь к нему, он глаза от лупы не отрывает.

– Ну, что, – показывает. – Хороша вещь?

А ничего и не видно.

– Да, – говорю, – неслабо.

Так и прошла наша дружба. Изделия его все уменьшались, а виделись мы все реже, тем более – он в другую школу ходил.

«Может, – думаю, – все прошло? Может, снова он в мир зримых величин вернулся?»

– Постой-ка! – Вите говорю. – Тут у меня, кажется, друг живет!

Поднялся с замиранием сердца, звоню.

Открывается медленно дверь… Он!

Но нет, видимо, изделия еще меньше делает. Смотрит на нас, моргает, никак фокус глазной перестроить не может.

Никак, видимо, не может понять: что это за великаны к нему пришли?

Перестраивался минут пять, потом узнал.

– А… это ты!

Стоит, смотрит.

– Да, – говорит, – как-то уже иначе я тебя представлял!

– Ну, извини, – говорю.

– Вас двое, что ли?

Вошли, стали снег стряхивать. Толик говорит изумленно:

– Неужели снег уже? Не может быть! Что значит «не может быть»? Что мы, притворяемся, что ли?

Вошли в комнату, он снова стал на меня глядеть.

– Неужели, – говорит, – у тебя такие длинные уже волосы?

Говорю:

– А по-твоему, какие же?

Сел он за стол, в микроскоп уставился. Потом из крохотной шкатулочки достал какой-то невидимый инструмент, стал под микроскопом что-то им делать.

Потом вспомнил про нас, от микроскопа отстранился, спрашивает:

– Ну как? – и на стол показывает. Витька посмотрел и простодушно говорит:

– Что – как? Ничего ведь и нет!

Вздрогнул я. Я знаю уж: для Толика это самая страшная обида!

Толик окаменел лицом, в угол сел и молчит.

Потом говорит:

– Ну что? Болтаетесь? Делать вам нечего?

– Ладно, – говорю, – больше не буду тебя отвлекать – никогда! Видимо, слишком я тебе велик! Пошли, Витька.

Вышли на улицу. Витя мне говорит:

– Здорово ты его!

– Насчет чего?

– Ну, насчет того, что слишком ты для него велик!

– А… да я не в том смысле… Я в смысле размера.

Расстроился я.

Вдруг слышу я, кто-то меня зовет.

– Санька! Здорово! Ты откуда здесь?

Гляжу – дядя, младший брат отца. Сидит в кресле прямо посреди тротуара, а рядом кровать стоит, шкаф и стол.

– А, ты с приятелем, – говорит. – Это хорошо! Переезжаю, на эту вот лестницу, а грузчиков звать – сам понимаешь, три шкуры сдерут! Так что хорошо, что ты с приятелем мне попались, как это ты только сюда забрел?

А я и сам не понимаю – как!

Стали мы с Витей мебель таскать по узкой крутой лестнице на пятый этаж!

Запыхались, дышать даже больно, ноги дрожат…

А этот дядя прелестный только «спасибо» в конце сказал и дверь закрыл.

«Что было это? – думаю. – Почему это мы мебель сейчас таскали? И главное – с дядей отец уже год как поссорился, все отношения порвал! А я почему-то мебель ему ношу!»

Да-а… Хотели забыть все заботы, отдохнуть, а что вышло!.. Правильно, понял я, папа мой говорит: «Тех, кто от дел бегает, все равно они настигнут, причем в самой тяжелой, обидной иногда форме!»

Идем по какой-то незнакомой уже улице.

Вдруг слышим, какой-то голос сверху:

– Эй, ребята! Горохов! Григорьев!

Догадались наконец на дом посмотреть.

Видим, из форточки на третьем этаже голова одноклассника нашего Волкодавова торчит.

– Ребята, – кричит, – отлично, что я вас увидел! Давайте ко мне – у меня никого нет!

– Отлично, – Витя говорит. – Отдохнем! Телевизор посмотрим!

«Да, – думаю, – а я еще почему-то его не любил! А он увидел нас, в форточку высунулся, к себе позвал! Хороший человек оказался, а я не знал!»

– Ладно! – Витька кричит. – Сейчас идем! А какая твоя ква?

– Какая, – Волкодавов говорит, – «ква»?

– Ну, квартира, – говорю. – Номер какой?

– А-а-а, – Волкодавов говорит, – это неважно!

– Как так?

– Так, неважно! – Волкодавов нам сверху кричит. – Мать все равно меня закрыла, через дверь вам никак не войти! Давай уж так, по водосточной трубе!

Стали лезть к нему по трубе. Труба скользкая, мокрая, ухваты, которые ее держат, в руки врезаются… Оглянулся я, колоссальная уже высота!

…Долезли наконец до его окна.

– Ну, давай, – говорим, – окно открывай – устали сильно!

– Не, – говорит, – окно не открою. Мать убьет меня – она вчера только его заклеила.

– Как же нам? – говорим.

– А в форточку, если хотите.

– Что значит «если хотите»? Подоконника-то у тебя нет, как же мы до форточки твоей достанем?

А внизу уже толпа собралась, на нас показывают.

– Ну ладно, – Волкодавов испугался. – Не хотите – не надо. Завтра увидимся.

И фортку захлопнул!

Висим, трубу обхватили. И слышим, внизу уже про нас говорят:

– Жулики это. В окно хотели залезть. Да хозяин дома оказался, не рассчитали.

– Милицию надо позвать! – говорят.

– Нет, – Витя снизу мне говорит, – в милицию больше нам не надо! Лезь вверх!

Долезли до крыши, а там навес – крыша нависает над стеной, примерно, на метр.

Откинулся я, схватился за крышу. Чувствую, мокрая жесть под пальцами скользит. «Все, – думаю, – это конец!..» Минут через пять, наверное, удалось локоть на крышу положить, потом колено закинуть. Витьке легче уже немножко было – сначала я его за руку тянул, потом за плечи. Но все равно – ноги дрожат, легли мы с Витькой отдыхать на самый край. Долго лежали, пошевельнуться не могли.

«Да, – понял я, – верно мой папа говорит: у бездельников – самая тяжелая жизнь!»

Встал я наконец, вниз посмотрел: толпа там, внизу, выросла еще больше, милиция подъехала на своем фургончике.

– Вставай! – Витю за плечо трогаю. – Пошли… Обратного пути для нас нет!

По мокрому скату скользко идти, по самому верху пошли, по острому гребню. Эта крыша в другую переходит, та – в следующую. Дождь намного сильнее стал, потому, видно, что мы к облакам ближе поднялись!

И как назло, все чердачные окна заперты. Вниз посмотрели, в глубокий двор. Пожарная лестница по стене идет, но до крыши не достает, так что к нам это не относится! Выпрямились, дальше пошли.

Дальше – видим, железные прутья веером крышу пересекают. Стоп!

– Ничего! – Витька говорит. – Прорвемся!

И действительно, в одном месте прутья раздвинуты были, пролезли, но пуговицы, конечно, оторвали.

«Нормально!» – как Витька говорит.

Пролезли, вниз стали смотреть, во двор. Вроде бы, это предприятие какое-то оказалось, внизу ездят машины-фургоны, люди проходят в белых халатах.

«Да, – думаю, – куда это мы угодили?»

И дальше хода нет – упирается крыша в высокую кирпичную стену, и в стене этой невысокое открытое окно.

Единственный выход для нас, а может, вход, точно неизвестно.

Я Виктора подсадил, потом он меня втащил – влезли. Комната. В углу сейф стоит, видно, с деньгами. На столах счетные машинки.

Да, попали, хуже некуда! Бухгалтерия! А мы через окно влезли!

– Ну, – Витьке шепчу, – в темпе отсюда!

Вышли в коридор, пошли как ни в чем не бывало по коридору… Вроде обошлось!

А к Виктору, тем более в тепле, снова его оптимизм вернулся.

– А здесь неплохо! – довольно так по сторонам оглядывается. – Чисто, светло. Смотри, – к доске объявлений подошел, – путевки продаются: Зеленогорск, Пятигорск! Кишечно-сосудистый санаторий! Замечательно!.. А вот, гляди: поступило три автомашины «жигули», заявления будут рассматриваться на заседании месткома!.. Колоссально!

– Нам, я думаю, не дадут.

– Сразу, может, и не дадут, а проработаешь года три – дадут!

– Что же ты, три года здесь собираешься быть?

– А что? – Витя говорит. – Мне, честно говоря, учиться надоело. Многие, хочешь знать, великие люди нигде не учились, а великими стали! А в школе еще пять лет учиться, потом еще в институте, и что? А тут год проработал – и пожалуйста – «жигули»!

– Ладно, – говорю, – раз уж мы сюда попали, надо выяснить хоть, чем люди здесь занимаются?

– Это легко! – Витя говорит.

Навстречу нам шел лысый человек в белом халате.

– Скажите, вы что здесь делаете? – подойдя к нему, спросил Витя. – Нет, конкретно вы, что вы делаете?

– А вы-то кто такие? – растерявшись, вдруг закричал он. – Как вы попали-то вообще сюда?!

Он резко повернулся, пошел почему-то в обратную сторону и все время на нас злобно оглядывался.

«Что такое? – видимо, думал он. – Приходят какие-то дети и еще спрашивают, что ты тут делаешь!»

– Эх, спросили не так! – сказал я. – Надо было не «что вы здесь делаете», а «что здесь выпускают, скажите» – вот!

– Жаловаться пошел! – Витя посмотрел ему вслед. – Ну, ничего!

– Конечно!

Мимо нас проходило множество людей, но что они здесь делали, понять на первый взгляд было невозможно.

– Надо все-таки узнать эту тайну, – сказал я. – Что же они здесь делают?

Мы вышли по коридору в какой-то гулкий, полутемный каменный зал. Там никого не было, только шли три конвейера и на них ехали ящики с хлебом. Мы смотрели минут десять, ящики все ехали.

«Что ж такое тут? – думал я. – Что делают, не говорят, а столько хлеба едят».

Потом я увидел, что в той стороне, куда уплывали ящики с хлебом, белеет неяркий дневной свет.

– Ясно, – закричал я, – сюда не привозят хлеб, отсюда его увозят!

– Почему? – спросил Витя.

– Потому что это хлебный завод! – сказал я. – Ясно?

Мы пошли в сторону света и увидели, что там конвейер выходит во двор, под навес. К навесу этому подъезжали кузовом вперед фургоны с надписью «Хлеб», и рабочие в фартуках вдвигали туда ящики с хлебом. Потом закрывали дверцы, и фургоны отъезжали.

– Ясно! – сказал Витя.

– Неясно только, как его делают, – сказал я. – Раз уж попали сюда, надо посмотреть.

Мы пошли вдоль конвейера в обратную сторону. Мы прошли темный зал и вошли в светлую комнату. В нее сверху из окошка выпадали румяные караваи, съезжали по деревянным лоткам вниз – здесь их быстро брали двое рабочих в рукавицах, укладывали в ящики и ставили их на конвейер.

«Откуда же они вываливаются?» – подумали мы и по шаткой лестнице поднялись на этаж выше. Там был огромный круглый зал, и всю середину его занимал круглый цилиндр – печка. Сквозь специальное окошко, щурясь от жара и красного света, мы заглянули внутрь. Караваи ехали внутри печи по широкому кругу, как на карусели, – въезжали белые, мягкие, и чем ехали дальше, тем становились розовее, и уже коричневые подъезжали к нашему окошку – здесь они натыкались на специальную преграду, которая их переворачивала, они падали на деревянный лоток и по лотку съезжали в нижнюю комнату. Печной зал был огромный, но в нем был только один человек, в белом колпаке и халате, одетом прямо на майку. Он подошел к нам, лицо его было красным от жара, потом подмигнул нам и пошел дальше по кругу.