Текст книги "Мы не рабы"

Автор книги: Валерий Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Перевал

И мы пошли по дороге вверх.

– Ну, что? – поделился я с Митей, как с аналитиком. – Если увидимся – то, наверное… уже при другой власти?

– Но ты же знаешь! – улыбнулся он. – Всякая власть…

– …отвратительна, – подсказал я.

Продолжение тогда знали многие из нас:

– …«как руки брадобрея!»

Но я вдруг предложил другое окончание:

– …как руки массажиста!

– Тогда лучше уж – массажистки! – засмеялся Митя.

Наш человек! Как жаль, что мы не встретились раньше! Была прелестная дорога среди цветущих кустов – шел бы да шел! Правда, с высотой стал появляться туман…

Мы поднялись по тропинке вверх – и вот асфальт, хоть и не высшего качества, и будка с табличкой «Перевал». Вот отсюда я «скатился» в тот рай, который теперь покидаю. Вниз было легко! А вот обратно как-то боязно. Эпоха сменилась. Теперь – мало ли что? Пассажиры сгрудились и что-то тихо, но встревоженно обсуждали. «Совсем, что ли, жизнь переменилась?» Прислушавшись, мы ужаснулись: в тумане свалился в пропасть предыдущий автобус, что шел отсюда. А ведь и мы могли бы, если бы поторопились, успеть на него!

– Может, останешься? – донесся сквозь туман голос Наили.

Услышать такое от нее было волнительно. Я мечтал, вообще, жить на юге – утром выходить на крыльцо и видеть вдали блеск моря, вблизи – цветущие ветки… делать простую работу, а вечером ужинать в оплетенной виноградом беседке, чувствуя, как сладко ломит от усталости тело… Увы. Автобус уже стоял на остановке… он же, возможно, и мой будущий саркофаг. Или – две аварии подряд не бывают? А кто это сказал? Так что общая заминка понятна. Но она не может быть вечной. Пора. Из будки, скрипнув дверью, вышел пожилой водитель в серой рубахе в клетку и сел за руль.

– Ну что, Богун? Едешь? – зачем-то спросил его Влад.

– А куда я денусь? – ответил он зло. Фраза эта была длиннее на несколько слов, которые опускаем. – Ну? Какие планы? – Он обратился к толпе.

– Так какие? Едем! – заговорили мужики.

– Может, останешься? – предложил Влад.

Ценю! Я помотал головой.

– Так едем, Иван Трофимыч, как не едем? – заговорили и женщины, почему-то после мужчин, и полезли в автобус.

– Проводим тебя, – проговорил Митя, и они вошли.

С глухим завыванием одолевали подъем. Все, вроде, дремали. Или просто прятали глаза? Появлялись из тумана острые грани скал, совсем рядом. Неужто так трудно здесь? А ты надеялся – как? Туман стал абсолютно непроницаемым, глухим, сипенье двигателя доносилось еле-еле. Ощущение, что и звуки уходят от нас… или мы улетаем? Мотор, хрюкнув, замолк. А заведется ли? А может, не заведется? Это более безопасный вариант: доползем, осторожненько, на четвереньках. Не принято так, ползком – тем более что в мирное время. Мы – не рабы. Двери с шипением разъехались. Водитель, вышагнув из кабины, закинул руки за голову, несколько раз прогнулся назад, потом огляделся. Ушел в туман. Там глухо ударила какая-то дверь. Станция? Совершенно ее не помню. Все совершенно иначе, чем по дороге сюда. Все понемногу начали выходить, и зачем-то, подражая водителю, приседали, разводили локти, разминались.

Высветился домик.

– Смотри, напряжение какое… – глухо проговорил кто-то в тумане.

Да, свет в окошках был тускловат. Бил озноб. Мы вошли в домик. Лампочки еле светили.

– Все сейчас там! Прожектора подкатили, – пояснил кто-то знающий.

Где – «там»? Я похолодел… А ты думал – отдельная дорога будет тебе? Той же дорогой поедешь! Заодно и увидишь. Водитель грел руки о стакан с чаем. Мне, что ли, тоже погреть?

Вдруг прорезался, приближаясь, какой-то треск. Оборвался. И тишина. В окне появился… белый череп. Мотоциклетная каска! Вошел гаишник в белых нарукавниках. Оглядевшись, увидел водителя, подошел к нему и быстро заговорил. Подслушивать было неудобно (или страшно?). Помедлив, водитель кивнул. Гаишник как-то слишком радостно похлопал его по плечу. Так радуются, когда снимают с себя ответственность и вешают на другого. И на нас?

– Ну, так что там? – подошел Влад к Богуну.

– А что там? – с досадой ответил он. – Раньше строгость была – и порядок был. Такого б не допустили. А теперь что? Только на Бога надеяться! – Он махнул рукой.

Мы вышли за водителем, нашли в тумане автобус. Влезли в него. Молча расселись. Тихо задребезжало.

– Просьба пристегнуть ремни! – рявкнул вдруг Влад, и все неуверенно хохотнули.

И тишина. Завывание мотора, тихое, осторожное, то выныривало, то куда-то проваливалось. Вдруг появился просвет в тумане, въехали в него – и даже зажмурились. Гирлянда разноцветных огней, словно на елке. Пожарные! Скорые! Прожектора били вниз. Мы, привстав, стали смотреть туда, автобус явственно накренился, легко и головокружительно.

– Сидеть, твою мать! – рявкнул водитель.

Все отпрянули, но успели увидеть: на дне пропасти, освещенный прожекторами, уткнувшись в речку, лежал автобус. Уткнулась, точней, лишь передняя половина – задняя валялась отдельно. Людей, в смысле – тел, не было видно. Над обрывом стоял гаишник и махал палкой: «Проезжай, проезжай!» Больше смотреть туда никто не хотел, застыли в креслах. Автобус рухнул явно с куском шоссе. Ехали медленно… вопрос в сантиметрах. Сзади свет убывал, гирлянда скрылась за поворотом. И снова вокруг не было ничего, только туман и тихое, сиплое, настойчивое, иногда как бы вопросительно затихающее зудение мотора. Он словно спрашивал: может, дальше не стоит? Ведь не видно же ничего! И водитель словно подстегивал его: надо, надо!

Во я влип. Ехал бы один – другое дело. А так – Наиля почему-то с надеждой вцепилась в мою руку! Даже перекреститься – руки не поднять. И никто не крестился. Во люди!

Беременная женщина у заднего стекла вдруг заговорила сама с собой и говорила непрерывно. Никто не перебивал ее, хотя впечатление было жуткое: «Закрой форточку, Аня простудится! Опять ты поздно пришел»… Мы плыли в этом ужасе, и никто не решался его прервать: казалось, от резкого движения и даже звука можем опрокинуться. Наступило полусонное успокоение: пока она говорит – едем… едем, пока говорит! Туман стал вдруг оседать, лежал волнами под окнами и ниже. Мягкий… но зато под ним – жестко! Он был курчавый, везде одинаковый… как под самолетом! Вдруг водитель, ругнувшись, остановил автобус. «Что там? Что там еще?» – стали вставать. И все засмеялись – в свете фар «из разлитого молока» торчали бараньи рога, много! Потом долго не ехали. Ужас переместился в конец автобуса – стало плохо роженице.

– Доктора!.. Есть тут доктор? – заговорили сзади.

– Откройте двери! Все из салона! Нужен воздух! – Наиля стала командовать.

Беременная продышалась, и мы поехали дальше.

И подъехали к аэровокзалу. Шли к нему, вытирая с лица дождь.

Перелом

Огромный светящийся стеклянный куб, творение, кажется, югославских архитекторов, гордость здешних мест – погас, как раз когда мы подходили к нему. Бац – и все. Светящимися остались только стоячие буквы наверху: СЛАВА КПСС! Все как-то устало засмеялись. Дверь в стеклянной стене была приоткрыта, но там стояла статная женщина с высокой прической «кренделем» и никого не пускала.

– Все! Рейсов сегодня больше нет! А мне надо, из-за чего вы опоздали?.. Что? У нас дневной вокзал, у нас не ночуют! Мы предприятие образцового обслуживания. И здесь не место!..

– …людям! – выкрикнул кто-то из толпы.

– У нас… – хотела продолжить она.

– …слава КПСС! – выкрикнул тот же, но не показывался.

Толпа напирала, но все отворачивались, в глаза администраторше никто не смотрел. Главное – не выделяться, а то вдруг она запомнит!

Автобус стучал мотором, но почему-то не уезжал, словно ожидая чего-то. «Да и должно же что-то произойти! Не может быть, чтобы так!» – мелькнула отчаянная мысль.

– Я вам человеческим языком объясняю! Стойте! – закричала дежурная.

Беременная женщина, видно, не очень все понимая, полезла под протянутой рукой дежурной, перекрывающей проход.

– Остановитесь, гражданка, имейте же человеческое достоинство! Вася же! – крикнула дежурная, повернувшись в зал.

«Вася же» выскочил, натянул покрепче милицейскую фуражку, потом взял голову лезущей напролом женщины, резко сжал ее под мышкой. Потом чуть отстранился и пихнул ее в лоб – она попятилась и безжизненно упала назад, прямо в лужу.

– Я говорила же вам! – Дежурная скорбно указала на упавшую беременную, как на неоспоримое доказательство своей правоты.

Ну что? – подумал я. – И это глотать?!

– Ну вот… – проговорил кто-то рядом.

Я и сам чувствовал, что «ну вот»… Я тяжко вздохнул, нагнулся, взял крупную гальку, завел руку за спину. «Булыжник – орудие пролетариата!» – вспомнил я… Но и мой камень кое-что весил. И висел в ладони за спиной. Ну что… отпускаем? До «СЛАВЫ КПСС» мне все равно не добросить. Но вот достойная цель – стеклянный ларек «Союзпечать»… прозвенит громко. За стеклом хмуро улыбался тогдашний вождь. Не уходить же так? Кем бы, после этого, я себя считал? С хрустом сустава я выпрямил руку и метнул орудие. Камень полетел, ломая струи, со звоном разбил стекло ларька и упал в лужу. Протест? Протест. Стеклянные осколки, как пики, теперь окружали портрет вождя… ну вот и приехали.

«Вася же» ухватил меня за грудки и втянул внутрь. Сбылась мечта! Вот я и не под дождем. Заметил, что за мной и все протискивались сюда, в тепло. Вася был прикован ко мне и не мог им препятствовать, а дежурная, что удивительно, рыдала. Победа? Но прочувствовать я ее не успел – Вася ухватил меня за длинные (тогда) волосы и стащил по крутой лесенке вниз, в служебное помещение, и там от всей души врезал. Носом хлынула кровь, прямо в стену. У меня это быстро. Вася не то чтобы расстроился – но задергался: стены его учреждения в крови – не совсем комильфо, не в стиле нового времени. Уложил меня на шконку за решетку – но решетку не закрывал. Убежал, послышалось сипение воды, и он накрыл мне лицо мокрым вафельным полотенцем. Блаженство! Но удаль еще гуляла во мне – я резко сел, полотенце сползло. Тут Вася вспылил, крепко затянул полотенце на моем лице узлом сзади, упираясь мне в спину коленом, брякнул казенной решеткой и так же звучно запер ее. «Хватит! – дал мне понять. – Люди с погонами тоже люди!» И лишил меня кругового обзора: полотенце лишь чуть просвечивало. И уши он мне затянул, и со звуком было небогато. Но голосок его доносился. Вася оказался безумным карьеристом – мое задержание показалось ему началом взлета карьеры, дело казалось ему гораздо более важным, чем мне. Он звонил в самые разные места, ища оценки своим действиям и рассчитывая на самую высокую.

– Ну как же, товарищ подполковник! Неужели не… Слушаюсь!

Брякала трубка – и тут же снова журчал диск. Я мучился: не оправдаю его надежд!

Но страдал я не только от этого… Прямо скажу: в основном не от этого. Мокрое вафельное полотенце, усыхая, стягивало лицо так, что даже сердце набухло.

Голос Васи становился все неуверенней. Неужто так и не нашел поддержки? Сочувствую ему. По малейшим оттенкам начальственных голосов он пытался сориентироваться – какую тему разыгрывать, чтобы сорвать куш? Полотенце душило. Не знаю, где Вася учился, но предмет «пытки подручными средствами» он явно не прогуливал и имел талант. А вот с продвижением… Он все никак не мог оторваться от диалога с властью. А я – погибал! Полотенце, ссыхаясь, сжималось – а лицо, мне кажется, распухало. При том – я считал неудобным несвоевременными криками и стонами прерывать чей-то деловой разговор. На каком-то нестерпимом пике боли я то ли вырубился, то ли заснул. И вдруг – словно прозрел. Видно, в пыточной моей рассвело.

Тишину прервал какой-то до боли знакомый голос. Но ни с чем хорошим он вроде не связан: сердце не встрепенулось. Но следует все же напомнить о себе. Я громыхнул решеткой – и подошли двое, как я разглядел сквозь полотенце, на свет. Один наверняка Вася, судя по суетливости движений, а второй… неужели? Этот ослепительно белый костюм!

– Откройте! – скомандовал он, и Вася отпер решетку. – Что это? – Он гневно указал на меня.

Я сначала подумал, что это я вызвал его гнев. Оказалось – не я.

– Но он же… это – стекло разбил, – забормотал Вася. – А там… портрет!

– Какой портрет? Не выдумывайте. Там просто стоял какой-то журнал. Немедленно снимите… это!

Вася сорвал с моего лица присохшее полотенце. Передо мной стоял Сокол, ослепительно белый в полутьме.

Лучше бы он сказал – «снимите медленно», а то Вася, засуетившись, рванул «маску» с меня с кусками кожи. На полотнище я увидал отпечаток моего лица, исполненный кровью, что-то мне это остро напомнило: другое полотнище, вошедшее в историю… Плащаницу с отпечатком Христа? – скажете вы. И будете правы. Но – не совсем. Разве ж можно сравнивать ту кровь – с моей? Моя кровь была как засохшая, так и свежая, как на лице, так и на вафельном полотенце… вся харя от него в мелкую клетку: потом долго так ходил.

– Дайте! – Сокол эффектно протянул руку и Вася вложил в нее мою «плащаницу» – невысокого, прямо скажу, качества. – Что вы наделали?! – вскричал Сокол, разглядывая полотнище.

Вася ответил, не особенно удачно:

– Это компресс.

– Это – кровавый компресс! – эффектно воскликнул Сокол, словно для видеозаписи.

А может, видеозапись и велась? Передовая техника уже была тогда в распоряжении органов. Во всяком случае, «кровавую портянку» Сокол продемонстрировал во всю ширь и жуть, растянув на груди. Значение этого события, как почувствовал я, было огромно: Сокол сорвал с меня маску!.. и открыл всем мое истинное лицо. Которым я и пользуюсь до сих пор.

Он аккуратно сложил полотенце и спрятал в сумку. Зачем?

– Я надеюсь, – произнес он, – что это будет последний экспонат в музее кровавых преступлений этого строя!

Я был ошарашен.

– …В музее? – пробормотал я.

– Да!

– …А что, вообще, случилось? – все же, не сдержавшись, я задал бестактный вопрос.

Прямо спросить: «Чего это с вами происходит?» – я не решился.

– А вы разве не знаете? – Он всплеснул руками. – Путч в Москве полностью подавлен!

…Боюсь, я не так ярко разделил с ним радость, как надо. Сияй, радуйся – а то опять упекут.

– Это историческое событие! – произнес я.

– Бе-зу-словно! – подтвердил он. – И я почему-то уверен, что мы с вами встретимся, и еще не раз, на крутых виражах нашей истории и подставим друг другу плечо!

Насчет плеча – сомневаюсь. Разве что вместе полезем в чужую форточку…

– Я пойду умоюсь?

– Погодите, я сфотографирую вас.

И аппаратиком со спичечную коробку он увековечил меня, в профиль и анфас.

– Ступайте! Вы свободны! – Эффектный жест кистью, словно кистью живописца.

Когда я вышел из туалета, умывшись, и Сокол, и Вася мирно спали, обнявшись на скамейке и открыв рты. Видно, вымотались… Они тоже устают.

Я поднялся из узилища. Все спали в зале, в тепле! Слава богу, хоть что-то я сделал. Разбил харей лед прежней жизни, и теперь кожа в клеточку! А вот и мои друзья. Не бросили, не забыли!

Наиля открыла глаза.

– А у роженицы, – сказала она, – начались здесь схватки, и ее увезли.

Хорошо, что это было не на улице! Может, не зря, действительно, я приехал сюда?

Объявили посадку, мы обнялись – и я улетел.

И снова бой

…И снова – бой стекла! Встреча наша с Соколом все-таки произошла, примерно через три года. Воспользовавшись свободой, все вдруг исчезло. Включая еду. Оказалось, свободные люди вовсе не обязаны ее производить. Это было, скорее, уделом рабов – но рабов не осталось. Свободные люди!

И именно в этот сложный политический момент, породивший и экономические трудности, мне пришла блажь жениться. Не скрою, тут был и вызов, и своего рода демонстрация. Ах, ничего нет? И ничего нельзя в этом вакууме?.. Но жениться-то я могу? Значит, можно все-таки что-то сделать! Тем более и невеста была исключительно подходящая, таких я раньше никогда не встречал, да и позже тоже: абсолютно бодро встречающая все экономические трудности, а точней – просто не замечающая их.

– Ведь все неплохо, Веча? – бодро говорила она, просыпаясь в абсолютно пустой квартире.

И я с радостью с ней соглашался. Так бы и жили, наслаждаясь родством душ. Но мне залетело в голову – провести свадьбу, всему вопреки!

Как? А так! В Доме писателей, который тогда еще работал. И я успел. А то вскоре он сгорел в очистительном огне, подобно Бастилии. Да, права наши таяли. Стоит мне только получить права, как они тут же исчезают. Дом писателей, роскошный дворец Шереметевых!.. Входили мы туда уже робко. Зато уверенно, «в самый раз», чувствовали себя там «дорогие гости». Совсем недалеко от нас стоял строгий гранитный куб, называемый в просторечии Большой Дом, вобравший в себя все правоохранительные органы города. Свои-то права они как раз охранили – денег у них стало не меньше, если не больше. Видимо, перекачали от нас. И свободой они воспользовались более размашисто. Нас, надо признать, они реже стали к себе приглашать, но зато зачастили в наш дом, где за ними не было столь строгого присмотра, как на работе. Вот у нас-то они и праздновали свою свободу, причем – регулярно. И больней всего то, что наши беспринципные официантки прикипели к ним: крепкие, мужественные, и если пьют в долг, то отдают. То есть и вопросы чести им близки. И я решил устроить там свадьбу. Принципиально! Вопреки всему! И, продав половину своей библиотеки, я шел туда. Пока что – поговорить. Так. Я застыл у дверей. «Проводится спецмероприятие». Это отлично. То, что надо. Я рванул дверь. Огромную, дворцовую, застекленную наверху. За ней вторая, такая же. И тоже – закрытая. Прэлэстно! Я рванул еще раз. Стекло задрожало, словно предчувствуя беду. И, может быть, этим бы и ограничилось – если бы не… На свою беду за дверьми показались гуляки, причем – поголовно все в форме. И только один, загорелый, – с ног до головы в белом, словно невеста. «Спецмероприятие», видимо, в его честь? И он был мне явно знаком. Мучительно идентифицировал его… Из наших рядов? Перебежчик? Во имя чего? Ради белой одежды? Но ее там вроде не выдают? Почему они вышли сюда? Видимо, встретить запоздалого друга – и тут вдруг увидели меня, за двумя стеклами… но не почуяли беды. А напрасно! Я бы, возможно, ушел, но тут одетый во все белое приветливо помахал мне пальчиками – что я в бешенстве счел за издевательство! Локтем я звонко разбил стекло первой двери – образовалась дыра с обращенными внутрь ее стеклянными пиками, которые как-то легко пустили мне кровь, пока я лез. Что-то мне это напоминало… Между дверьми я передохнул, тронул рукой щеку. «Да. Кровь. Ну и что?» Локтем разбил стекло и второй двери. Дыра получилась почему-то меньше (и кровавей, как оказалось), но все равно, извиваясь, я влез в нее и появился на мраморной площадке с поднятыми окровавленными руками и струями крови на лице, и стал душить моего обидчика в белом. Тот почти не оказывал сопротивления – видимо, такого не ожидал. Считалось, что у них руки в крови, а оказалось вдруг – у меня. Это их ошеломило. И тут я узнал его. Это же майор Сокол! Старый мой кореш, с южных краев. Но почему теперь здесь? А почему – нет? «Аль у Сокола крылья связаны»? – мелькнуло из Тараса Шевченко. Как неудачно! Он меня спас там, а я его здесь душу. Некорректно.

– Ты что… не узнал меня? – прохрипел он.

На «ты» со мной? Ну – и я. Дружба, скрепленная кровью? Я распустил пальцы… точнее – разжал.

– …А ты как здесь? – произнес я.

Возникла неловкая пауза. Объяснить, почему я душил именно его, было нелегко. То, что немного знакомы? Это не повод. Всю гамму чувств я, боюсь, не выскажу. Вряд ли даже успею поговорить с официантками о скидках на свадьбу, как планировал. Зато – другое успел – подержал за горло врага. Но восторга не почувствовал.

– Да вот – в Академию поступил! – он тактично заполнил паузу. – Вот мои однокашники!

Однокашники держались неприязненно, но пассивно. Интуитивно, видимо, чувствовали, что не с того, не с того начинают они обучение в Академии.

– Так молодец! – Я пытался все вывести в позитив. – Поздравляю!

Я похлопал его по спине!.. оставив и там кровавые пятна. Как неловко! Была бы еще его кровь – другое дело. А так – прямо неудобно было взглянуть ему в глаза… поэтому я все хлопал и хлопал. «Кровь, вроде бы, не выводится! – лихорадочно думал я. – Впрочем, говорят – если сразу холодной водой…» Такие мысли. Но осуществить их не удалось: тут ворвались мильтоны, скользя по стеклу, – вызванные, видимо, сбежавшими однокашниками Сокола, скрутили меня и сволокли в свой пикапчик, но там повели себя неожиданно: обмазали мои раны йодом, а руки даже забинтовали.

«Хорошо ты им показал!» – поступок мой, в общем, одобрили. И привезли куда – то, и усадили у двери с табличкой «Следователь». Ого! Широко шагаешь! И вот дверь распахнулась – и я зажмурился от яркого света. Садилось солнце. На окнах – цветы. За столом сидела красивая рыжая женщина с синими глазами. «Вы – следователь?» – изумленно воскликнул я. «А что – не похожа? – улыбнулась она. – Должна вам сказать, что вы абсолютно правы. Вы пришли в свой Дом и повели себя абсолютно правильно, как настоящий мужчина. А эти мальчики из Большого Дома многое позволяют себе, нарушают дисциплину в рабочее время, и об этом я напишу специальное заключение… Вы свободны!»

Я выскочил на улицу, и, помню, на пыльной вывеске «Следственный отдел» написал пальцем «Ура!» И теперь, когда меня спрашивают, боролся ли я с тоталитаризмом, я отвечаю: «ДА!» А свадьбу я там свою все-таки справил.

Мучился – приглашать ли Сокола? Но ведь он же не сказал мне, в какую Академию поступил – как его искать? Позову лучше его на серебряную свадьбу!