Текст книги "Приорат Ностромо (СИ)"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Впрочем, я больше переживал за своих «жен» – как бы и им не прилетело за мой недостойный «облико морале».

А природа-то, а природа… Небо распахнулось – яснее ясного, не жалея лазури, словно в утешенье. И сосны вдоль улицы выстроились разукрашенные, нарядившись в пышные снежные платья. Даже расставаться с ними жалко, с такими знакомыми, с такими привычными, почти родными… А надо.

Подъехав к дому, я не стал дожидаться бдительного завхоза со злорадными тетками из месткома, а вызвонил «Доставку на дом». Тамошние грузчики – ребята хваткие… Перевезу мебель на дачу – Игорь Максимович, в свое время, выстроил за домом огромный сарай, добротный, как изба. Нашим гарнитурам там будет хорошо…

Дорожка к дому серела, очищенная от снега, но я все равно вытер ноги о коврик на крыльце и вошел в прохладный холл. Рубить дрова и затапливать камин – моя обязанность, возведенная в степень ритуала. Как прихожу с работы, так и развожу огонь.

А нынче я безработный… И как бы бездомный. И с какой радости мне дрова переводить? Чтобы обогреть казенную жилплощадь?

Я сжал зубы. Бодрись, не бодрись, а с этим доминой многое связано, и он еще не раз вспомнится в ностальгических виденьях.

«Переживем!» – помрачнел я, и вслушался.

Все мои «грации» осваивали матчасть в Звездном городке, зато со второго этажа неслись милые голоса дочерей. Удивительно, но Юля с Леей не ругались и даже не спорили – разговор тек спокойно, даже дружелюбно:

– Юль, а ты точно его любишь? – спрашивала младшенькая с замиранием.

– Кого? – буркнула старшенькая, как будто не понимая, о чем речь.

– Да есть тут одна… половозрелая особь. Всё крутилась вокруг тебя… Антоном называется.

Юлиус словно и не заметила ехидной составляющей.

– Не знаю… – вздохнула она.

– Что значит – не знаю?

– А то и значит… Как понять, что ты любишь, если никогда этого не чувствовала?

– Но ты же любишь папу!

– Это другое…

Неторопливо поднимаясь по лестнице, я крикнул:

– Девчонки! Собирайтесь, мы уезжаем.

– Куда? – крикнула Лея. Спрыгнув с кровати, она выбежала на галерею. – Куда, папочка?

Следом вышла Юля. Я обнял обеих, и серьезно сказал:

– Пока переедем на дачу в Малаховке, поживем там. А сюда… Думаю, что сюда мы уже не вернемся. Ваш папа больше не директор!

– Папусечка! – охнула Юля, и негодующе сощурила глаза: – Придворные интриги?

– Типа того, – я неопределенно повертел кистью.

– Придворные – сейчас? – нахмурилась Лея. – Разве так бывает?

– Был бы двор, – усмехнулся я, – а интриги найдутся!

– Пап… – Лея глянула исподлобья. – Хочешь, я этому интригану устрою? Неделями будет икать!

– Спасибо, кисочка, – мои губы растянулись в ласковой улыбке, – но я как-нибудь сам!

С улицы призывно засигналили, и я резво выскочил на крыльцо – за оградой неуклюже ворочался «КамАЗ» с коробчатым синим фургоном. Наискось, белым по синему, тянулась надпись: «Доставка на дом».

Коренастый мужичок в чистенькой спецовке подкатился ко мне:

– Вы хозяин?

– Я хозяин.

– Что везем? – деловито осведомился мужичок.

– Мебель, технику, вещи.

– Ящики нужны?

– Пригодятся. Юля! Лея! Хватайте тару и складывайте пожитки – одежду, белье, книги, посуду… Всё!

– Есть, товарищ папа! – младшенькая лихо отдала честь, вызывая умиление бригадира грузчиков.

И закрутилась стихия переезда…

Я не вмешивался, не бегал, присматривая за работягами, как бы те не поцарапали антикварный буфет или не кокнули вазу – «доставщики» знали свое дело.

Первым в гулком нутре фургона расположился кухонный гарнитур. Следом, заполняя собой каждый кубический сантиметр объема, поместился спальный, столовый и гостиный.

Для перевозки компьютеров и прочей тонкой техники вызвали маленький тентованный «Зилант». Сначала в его кузов-кузовок закатили тумбу «ГОЛЕМа», потом умостили станцию «Байкал» и всё, что попроще.

Молчаливые грузчики роняли односложные лексемы, на диво избегая нецензурных:

– Берись!

– Стоп!

– Кантуй…

– Еще…

– Харэ!

Поначалу я пытался помогать «потаскунам», но те корректно оттеснили меня на обочину. Тогда я пристроился к девчонкам, однако пригодился им лишь в качестве носильщика – видать, для того, чтобы собирать и паковать домашний скарб, квалификации доктора наук маловато было…

К трем часам дом опустел. Бригадир получил ключи от дачных ворот и от сарая, двести рублей сверху, за старание – и грузовики убыли. Вернулась тишина – и непокой.

Я медленно прошелся по мансарде, пытаясь уловить давнишние запахи, но в носу лишь свербило от поднятой пыли. Спустился на второй этаж, заглянул в кабинет, в спальню, в комнату Юли. Девушка стояла у окна, глядя во двор.

– Снег пошел… – рассеянно пробормотала она.

Приблизившись, я нежно обнял ее, и дочь расслабленно откинула голову на мое плечо, щекоча растрепанными волосами.

– Странно… – молвила она. – Мне раньше не нравилось, когда вокруг мебель, ковры, люстры… Думала, что это всё – лишнее, и только отбирает простор. И вот в доме пусто… Просторно… Ау! Вот и эхо звучит… А дома больше нет!

– Чего ты тут разаукалась? – забурчала Лея, переступая порог. – Заблудилась, что ли?

Растревоженный Коша запрыгнул на подоконник, и младшенькая погладила зверька, нервно дергавшего хвостом.

– Кот, наверное, боится, что мы его оставим… – она заворковала: – Не бо-ойся, киса! Пап, поехали домой?

– Поехали! – рассмеялся я.

Вчетвером мы залезли в зеленый Ритин «Москвичонок» – Юля примостилась рядом со мной, а Лея с Кошей заняли заднее сиденье.

Ворота так и стояли распахнутыми настежь. Я вывел машину, и закрыл жалобно скрипнувшие створки. Глянул на трубу, из которой не вился дымок. На замершие в безветрии сосны, на темные окна…

Сел и поехал домой.

Среда, 16 декабря. Утро

Щелково, проспект Козырева

Лиза Пухова успокоилась за пару дней – просто смирилась с еще одной потерей. Хотя, если честно, тогда, три недели назад, она горевала не о том даже, что снова осталась одна, а о самой возможности построить отношения с Литом.

Ничего особенного между ними не было. Ну, встречались. Ну, пару раз он ночевал у нее, а она – у него. Лишь однажды, правда.

Всё равно, Боуэрс в душе оставался американцем, со всеми штатовскими повадками и привычками. Разве это нормально – начав ухаживать за женщиной, брать тайм-аут и срываться в отпуск? А потом встречаться на работе – и делать предложение…

А ей-то как отказать? Пусть даже нелюбимому, непонятному человеку? Жизнь-то проходит! Молодость уже миновала…

Выглянув в окно аналитического отдела, Лиза дрогнула губами – этот застенчивый и робкий опер снова здесь, околачивается перед входом. А охрана не пускает на режимный объект…

Пухова отошла от окна, затем снова вернулась – и отшатнулась в смешном испуге. Векшин, чудилось ей, смотрел прямо на нее.

Медленно пройдясь к двери, словно сомневаясь, Лиза убыстрила шаги, и спустилась в фойе. Независимо миновала суровых стражей, громыхнув турникетом, и вышла на улицу.

Опер топтался в пальто, замотанный в шарф и напяливший лыжную шапочку, смотревшуюся нелепо и даже жалко.

«Неприкаянный…» – улыбнулась Пухова.

– Вы же совсем замерзли! – сказала она, кутаясь в шубку, наброшенную на плечи.

Векшин смущенно развел руками:

– Никак… не могу уйти, – сбивчиво заговорил он. – Я… Я хотел просто… Даже не встретиться с вами… Просто увидеться… Увидеть!

Лизина улыбка пригасла, но ямочки на щеках все еще продавливались. Из женских глаз медленно уходила настороженность.

– Как вас зовут, капитан Векшин? – негромко спросила Пухова.

– Г-гена… – растерялся оперативник. Покраснел, и быстро поправился: – Геннадий!

– Очень приятно, Гена, – мягко сказала Лиза, и лукаво улыбнулась: – А зачем вы хотели меня увидеть? Только честно!

Векшин побурел.

– Я… Я хотел спросить, – заговорил он, мучительно подбирая слова. – Могу ли я… Вообще, хоть когда-нибудь… Встретиться… с вами? Не случайно, и не по службе, а просто так?

Лизина улыбка приподняла холмики щек.

– Вы приглашаете меня на свидание? – спросила она, сама удивившись кокетливым ноткам в своем голосе.

– А… могу? – выдохнул Геннадий.

– Можете… – женский взгляд опустился долу и прянул вбок. – Мы с Литом не были близки, Гена, а то кольцо… Понимаете… Это девушки вольны отказывать тем, кто им не нравится, а в моем возрасте…

– У вас самый прекрасный возраст, Лиза! – прорвалось у Векшина. – И вы – самая прекрасная женщина… Я люблю вас!

Там же, позже

Пухова замедленно поднималась по лестнице, склонив голову к плечу – она как будто прислушивалась к далеким голосам, рассеянно и вчуже. Душа ее активно затаптывала ростки надежды, а те все равно проклевывались, радостно и упорно, назло всем страхам и томленьям.

На какой-то ступеньке Лиза уняла внутреннее сопротивление, испытав предчувствие счастья. Тихонько засмеявшись, женщина легко одолела пролет – и прыснула в ладонь.

Умеет же она задумываться! Да еще так глубоко – ноги завели ее мимо «родного» отдела, аж на четвертый этаж.

«Ничего, с влюбленными это бывает! – подумала Пухова. – Но я же не… Совсем не… Или не совсем?»

Она громко рассмеялась и, хихикая, прикрыла рот ладонями.

«Как девчонка, честное слово… – мелькнуло у нее. – Ну, так я же не мальчишка! Мальчишка ушел… Но обещал вернуться!»

Из приемной, ступая ломким шагом, вышла Алла Томилина. Ее красивые губы вздрагивали, а длинные ресницы вразлет то и дело смаргивали слезинки.

– Аллочка, что случилось? – обеспокоилась Лиза.

– А ты что, не знаешь? – заплаканные глаза негодующе распахнулись. – Они Мишу сняли!

– Мишу? – Пухова растерянно ловила обрывки смысла.

– Да, да! Нашего Мишу! Директора! Вот! – секретарша нервно сунула распечатку на гладкой бумаге.

А на ней, черным по белому – «ПРИКАЗ». Текст прыгал, но главное Пухова уяснила: «…назначить ВРИО НИИ Времени тов. ПАНКОВА Аркадия Ильича».

В какой-то момент Лиза испытала жестокую ярость, еле удержавшись, чтобы не ринуться в директорский кабинет… В Мишин кабинет, куда нежданно, негаданно вползло нечто склизкое и текучее, чужое, как ксеноморф!

Медленно выдохнув, Пухова обстоятельно разузнала у Аллы все подробности, и бросилась вниз, к своему отделу.

Она застала рабочее место пустым, зато из лаборатории локальных перемещений доносился целый хор голосов. Замерев на пороге, поставив ногу на высокий комингс, Лиза огляделась.

В лаборатории было людно. Коллектив набился между хронокамерами, и даже перевешивался через парапеты второго и третьего ярусов старого ускорителя. Слышались возгласы:

– Да морду набить ему, и всё!

– Ага! И сам же в милицию попадешь!

– Вот не верю я, что это Панков один затеял! Он, конечно, сволочь та еще, но руки у него коротки.

– Это кто-то из ЦК, зуб даю.

– Ха! Еще бы! Секретарь по науке – это же власть!

– Посадят сейчас на Мишино место какое-нибудь кувшинное рыло…

Лиза набрала полную грудь воздуха, и крикнула:

– Лю-юди-и!

От неожиданности коллектив затих, а Пухова, раскрасневшаяся в праведном гневе, воскликнула:

– Что, митинговать будем? Или действовать?

– А ты что предлагаешь? – прогудел Вайткус.

– Лично я увольняюсь! – резко ответила Лиза.

– О-о! – восхитилась Ядвига, задыхаясь от восторга. – А давайте… тоже! Напишем заявления об уходе… Все!

Секундное молчание взорвалось ликующим ревом.

– Молодец, Ядзя! – заорал Киврин. – Правильно! Где бумага? Пишем!

Обрадованная Пухова все же напомнила товарищам об утрате служебного жилья, но Алёхин лишь головой мотнул:

– Перебьемся!

Обездолив принтер на пачку бумаги, он раздал листы всем желающим, а желали все.

– Пиши: «ВРИО директора НИИВ товарищу Панкову…»

– Не, надо писать сокращенно не «тов.», а «тв.» – твари!

– Ой, сбил меня! Я так и написала – «тварищу»!

– Ха-ха-ха!

– «От начальника отдела…»

– Наташка, да я помню…

– Кто написал, сдаем!

– А кому сдавать?

– Лизаветке!

Четвертью часа позже Лиза поднялась наверх, гордо держа в руках ворох заявлений. Навстречу, переваливаясь по-утиному, шествовала Знаменская, в далеком прошлом ученая, а нынче техничка.

– Здравствуйте, теть Зин! – прозвенела Пухова.

– Здравствуй, Лизавета, – залучилась уборщица. – А чего это ты так сияешь?

– А увольняюсь я, теть Зин! Мы все уходим!

Зинаида Знаменская вылупила притухшие глаза, зависнув на пару секунд, и тут же подняла суету:

– Ой, подожди, подожди, Лизочка! И мою заяву тоже возьмешь, ладно? Я быстро!

– Ладно! Я в приемной буду.

– Ага, ага…

Пока Аллочка, мурлыча простенький мотивчик, накатала: «Прошу уволить меня по собственному желанию с 16.12.98…», Знаменская притащила сразу два заявления – от себя и от тети Вали, «вечной буфетчицы».

– Ну, всё, – выдохнула Пухова, – пошла!

Деликатно постучавшись, она вошла в знакомый кабинет. Панков, обложившись бумагами, что-то писал. Он даже головы не поднял, задав ненужный вопрос:

– Вы ко мне?

– Да, – твердо ответила Лиза, и положила перед ВРИО директора кипу заявлений.

Аркадий Ильич и виду не подал. Рассмотрев верхнее, от тети Вали, он начеркал в уголку начальственное: «В ОК. Уволить». И так на каждом прошении – стопка входящих таяла, стопка исходящих росла. Подписав последнее, Панков вернул Пуховой пачку подписанных заявлений.

– Передайте в отдел кадров, – велел он, не теряя лица, и снова уткнулся в бумаги.

Лиза молча покинула кабинет. Слабо щелкнула дверь за спиной, словно отсекая прошедшее.

– Свобода! – пискнула Алла, прихорашиваясь у зеркала. – Лизочка, ты в кадры?

– Ага. Отдам только.

– Поехали со мной?

– Куда? – вскинула брови Пухова.

– К Мише! – весело хихикнула Томилина. – Он на дачу переехал, ну, и мы все – туда!

– Ой, конечно! – обрадовалась Лиза, и заторопилась. – Только ты подожди меня, ладно? Я быстро!

Глава 5

Среда, 16 декабря. Ближе к вечеру

Московская область, Малаховка

Пока папа носил воду в баню, Юля с Леей растопили обе печи в доме – центральное отопление барахлило. Одна из печек, огромная, под потолок, круглилась в Восточную гостиную жарким пузатым задом, а передом выдавалась на кухню, где ее жадный зев поедал дрова. Другая печь, сложенная из грубо обтесанных камней, грела Северную гостиную – топка у ней закрывалась широкой дверцей, только не из скучного чугуна, а из термостойкого стекла. Выключишь свет – и любуешься, как огонь пляшет…

Юлиус вздохнула, вспомнив камин в оставленном доме. Ничего, этот тоже в два этажа, а мансарда огромная просто!

Потянуло дымком, и тут же Лея захлебнулась кашлем.

– Юлька-а!

Старшая сестрица бросилась на кухню, полную дыма, немилосердно щипавшего глаза.

– Что… А-а! Ты же вьюшку не открыла, балда…

Часто моргая, Юля дотянулась до задвижки, и вытянула ее. Огонь восторженно загудел, получив вольную тягу, и с аппетитом отведал березовых поленьев.

Отворить присохшую оконную раму было непросто, но девушка одолела-таки наслоения краски. Дым заструился на улицу, а взамен вливался холодный свежий воздух, пахнущий снегом и хвоей.

– Я забы-ыла совсем… – ныла Лея, размазывая жгучие слезы пополам с жирной сажей.

– Да ладно, – улыбнулась Юля. – А ты сейчас на чертика похожа!

– Ой, а сама-то… – Лея неожиданно смолкла, и порывисто прижалась к сестре. – Юль, ты не обращай на меня внимания! Я не вредная, это во мне детство играет, никак не наиграется…

Старшенькая ласково огладила кудри маленькой блондиночки. Та вздохнула, тискаясь, и пробормотала:

– И что теперь будет?

– Не знаю, – Юля серьезно покачала головой.

– Папа что-нибудь обязательно придумает!

– Вот-вот… Ой, надо же что-нибудь поесть сготовить!

– Точно… Мы даже не обедали!

Будто учуяв интересную тему, в кухню заглянул Коша, весь в паутине и опилках. Лея уперла руки в боки.

– Явился… запылился! Ты где так извозился, чудище? – выговаривала она. Вздохнула, и присела, отряхивая питомца.

– Обнюхивался! – хихикнула Юля. – Весь подпол излазил!

Прикинув, она поставила на плиту кастрюлю с водой, и сунула в нее пару окорочков, смерзшихся в холодильнике до состояния окаменелости.

«Сварю бульон! – решила девушка. – С вермишелью! Скажу, что это такое вьетнамское национальное блюдо – фо га…»

Она выглянула в окно. На улице темнело, но в окошки бани пробивался тусклый свет, а из трубы валил дым. Мыться Юля предпочитала в ванной, но вот париться – обожала. Особенно зимой. Выбежишь – горячая, распаренная! – и в сугроб! Хорошо…

В сенях затопали, и толстенная дверь отворилась, впуская отца.

– О, тепло-то как! – заулыбался он. – Даже окно открыли!

– Это я про вьюшку забыла! – призналась Лея трагическим тоном.

– Пустяки, доча, дело житейское! – рассмеялся папа. Углядев косые лучи, мазнувшие по стеклу, он вышел в Северную гостиную, и крикнул оттуда: – Кажется, у нас гости!

Тревожась почти по-женски, Юля перебежала к отцу, замечая за окнами свет десятков фар. «Волга»… «Нива»… «Татра», вроде, или «Шкода»… «Лада»… Еще одна… И еще…

Захлопали дверцы, зазвучали голоса, и во двор повалил народ – мужчины и женщины, молодые или постарше. Узнав Вайткуса, а затем и Антона, Юлиус радостно завопила:

– Папусечка! Это же твои, с работы!

Выскочив на веранду, она сходу угодила в жадные руки Алёхина.

– Юльчик! – ликующе заорал Антон. – Мы все уволились! Представляешь⁈ Все-все-все!

Девушка видела за его спиной и весело скалящегося Ромуальдыча, и Киврина со смешными залысиными, и яркую Ядзю, и утонченную, томную Аллочку, и Лизу, совершенно бидструповскую женщину…

Юля немного стеснялась их, но надо же как-то наградить Антона за доставленное счастье, за нахлынувшую гордость?

И она крепко поцеловала Алёхина, долго-долго не отнимая губ.

Там же, позже

Я никогда не забуду этот день. Жалкие вражины хотели обратить его в дату моего позора и унижения, а доставили мне массу позитива. Пускай даже кто-то из мэ-нэ-эсов ушел с работы, повинуясь минутному порыву, всё равно – это мой коллектив! Моя команда!

Выйдя на террасу, я деликатно отвел глаза от увлекшихся Антона с Юлей, шагнул ступенькой ниже и выговорил, растягивая губы:

– Товарищи…

Товарищи ответили взахлёб – смехом и разноголосицей.

– Миша, не пугайся! – воскликнула Лиза. – Мы с собой принесли – и что пить, и чем закусывать!

– Проходите в дом! – поплыл задыхающийся Юлин зов.

– Не-е! – заголосили гости. – Наследим! Да и не вместимся! Хо-хо-хо!

Ко мне поднялся Ромуальдыч, и все стихли.

– Етта… – пробасил он. – Миш, мы к тебе нагрянули… не по-товарищески даже, а по-дружески! Верно же говорю? Да любого из нас возьми – почти каждому ты когда-то помог… Серьезно помог! А кого-то и вовсе спас. Ну? Реально же! И продолжать работать на старом месте… будто ничего не произошло… Вот етто, как раз, и было бы аморально!

– Миш, мы тебя тоже любим! – взвился радостный Лизин голос, и вся толпа захохотала.

Хлопнули пробки шампанского, забулькала «беленькая», Вайткус плеснул мне и себе коньячка в одноразовую посуду.

– Слово предоставляется директору Института Времени, – загудел он, со своей «фирменной» ухмылочкой, – секретарю ЦК КПСС, Гарину Михаилу Петровичу!

Толпа одобрительно зашумела.

– Стругацкие как-то сказали, что у человека в жизни есть только три радости – дружба, любовь и работа… – поднял я тост. – Ну, с дружбой и любовью у нас всё в порядке! А насчет трудоустройства… Будем считать, что мы ушли на длинные выходные! Но на работу выйдем обязательно. Не важно, на старом или на новом месте. За нас!

В морозной полутьме, расколотой светом фар на куски, сошлись десятки пластиковых стаканчиков, и тут же слились голоса, грубые и нежные, высокие и с хрипотцей:

– Ура, товарищи!

Пятница, 18 декабря. День

Московская область, Звездный городок

Фон Ливен подъехала к Центру подготовки космонавтов, почти не притормаживая – на ветровом стекле черной «Волги» белел пропуск-«вездеход». Вышколенная охрана еще и честь отдавала полковнику госбезопасности.

Елена вздохнула. Ах, с каким удовольствием она променяла бы и должность, и звание на десять лет молодости! Ну, хотя бы на годик…

Борюсик всё не сдает, хорохорится, крепенький старичок… Да и сама который год уже красится в блондинку – прячет седину. Поздняя осень жизни… Листья облетели, а продрогшие деревья сучат голыми ветвями под студеным ветром. И доносится ледяное дыхание снегов…

«Кыш, кыш, негатив! – припомнила княгиня смешную мантру Риты Гариной. – Кыш! Кому сказано?»

Миновав серебристый «МиГ», она затормозила у приземистого учебного корпуса. Климук верно сориентировал – у космонавтов «перемена».

В «баре» сидело пятеро – два китайских «тайкунавта», одинаковые, как близнецы, смуглый индийский «гаганавт», развеселый «спасьонавт» из Франции, и местный Авдеев.

Вся пятерка сосредоточенно грызла сушки и накачивалась чаем.

– А где ваши красавицы? – поинтересовалась фон Ливен, оглядывая красные лица, потные, но довольные.

– О-о, наши́ деву́шки! – вскричал француз, смутно кого-то напоминая. – Они в классе́!

– Мерси, – вежливо обронила Елена, и со второй попытки отворила нужную дверь.

В «классе́» было пусто, лишь трое – Рита, Инна и Наташа – вдумчиво осматривали большой и красивый макет ТКС «Луч».

– Странно… – бурчала Ивернева. – Нос, как у Буратино, а стыкуется…

– Задним местом! – хихикнула Дворская.

– Здра-авствуйте, – длинно сказала полковник госбезопасности, входя, и плотно закрыла дверь за собой.

– О, здравствуйте! – обрадовалась Талия.

Инна улыбчиво покивала, а в глазах у Риты блеснула тревога:

– Ничего не случилось?

– Ничего страшного, Риточка! – успокоила ее фон Ливен, и сжато посвятила «трех граций» в события последних дней.

– Так я и знала! – огорченно воскликнула Дворская. – Это все из-за нас!

– Ну, Миша уже большой мальчик, – усмехнулась Елена.

– Да-а? – голос Инны слезливо задрожал. – А вы представляете, как ему больно сейчас? Как плохо⁈

Рита с Натальей изумленно переглянулись, но фон Ливен не обратила на это внимания.

– Всё с Мишей в порядке, Инночка, он бодр, весел и зол! Представляете, весь коллектив уволился вместе с ним, даже уборщица, и та ушла!

– Молодцы какие… – впечатлилась Гарина, и тут же надула губы: – А почему он тогда не сказал ничего? Я же ему звонила – и вчера, и позавчера! Еще и Юлька молчала, как партизан…

– Папина дочка! – мягко улыбнулась Наталья.

– Риточка, вы только не обижайтесь на Мишу, – зажурчала Елена. – Он мужчина, и не хотел «грузить» своих женщин. Я заезжала к ним сегодня в Малаховку… Юля меня борщом угостила, а Лея даже пирог испекла! Шарлотка, правда, не поднялась, но все равно, было вкусно! – помолчав, она внимательно посмотрела на троицу. – Миша ищет выходы, и он их обязательно найдет. А я ему пообещала всё, как полагается, расследовать. В принципе, у «ответственных товарищей» были причины усомниться в моральной чистоте вашей семьи… Это я вас знаю, и россказни о безнравственности и разврате не слушаю. Но любому человеку со стороны достаточно самого факта – коммунист, секретарь ЦК, живет с тремя женщинами! Как султан! А если всё это подать под определенным соусом, скандал выйдет просто грандиозный. Но мы с Борисом… э-э… Семеновичем задались иным вопросом – кому выгодно? Ясно, что сам Панков не достиг бы своих целей в одиночку, ему кто-то помог. Или он нашел патрона в Центральном Комитете… – Елена поджала губы. – Выдам служебную тайну – уже несколько лет мы ищем «крота» в ЦК КПСС. Возможно, Панков вышел именно на него? Впрочем, я сюда к вам не для того наведалась, чтобы гадать, кто есть кто. Дело вот в чем… Миша очень надеялся, что его враги удовольствуются им самим, оттопчатся всласть, а женщин не тронут. К сожалению, он ошибся… Сегодня, с утра, принялись и за вас – сверху надавили на Останкино, на «Мосфильм», на театр сатиры. Требуют выпереть Инну из труппы, а телепередачу с Ритой и Натой закрыть, да еще и устроить собрания трудовых коллективов для публичного осуждения «гаремниц»…

– Не верю! – фыркнула Инна, бледнея. – Народ в театре здоровый!

Фон Ливен энергично кивнула.

– Да уж! Плучек разорался прямо на репетиции. Звонит министру культуры, и орет в радик: «У нас, говорит, съемки новогоднего „Кабачка 13 стульев“ срываются! Инна должна пани Беату играть! Собрание⁈ Какое, к лешему, собрание⁈ Вы что, хотите, чтобы весь театр разбежался⁈»

– Вот же ж молодец! – воскликнула Инна. – А еще сердился на нас, что на телевидении снимаемся! Только… – ее брови вздернулись в недоумении. – Хитрит что-то худрук – «Кабачок» еще в ноябре снят!

– У меня такое ощущение, – губы фон Ливен дрогнули в изгибе, – что они все сговорились заранее, и даже выстроили стратегию обороны. И Плучек, и Чухрай, и Каплан! Только учтите, – построжела она, – уйти вам все равно придется. И из театра, и из Останкино! И «Звезду КЭЦ» прикроют, тут уж…

– Надеюсь, что не навсегда? – серьезно проговорила Талия.

– Давайте, поступим так… – Елена осторожно шлепнула по корпусу «Луча». – Вас не будет ни видно, ни слышно… хотя бы до Нового года. Нам с Борюсиком надо во всей этой некрасивой истории спокойно разобраться. Подключим… Да уже подключили Марину Ершову… Мы еле уговорили ее не покидать Институт Времени! Нам же нужен свой человек… хм… в тылу противника. Очень надеюсь, что Панков – обычный мерзавец, а не враг! Так что… – она подпустила к губам улыбку. – Езжайте, девчонки, утешьте своего «султана»!

– И ничего не султан, – надулась Инна. – Просто мы любим его!

– Вот и любите, – мягко сказала фон Ливен. – Окружите Мишу тройной красотой и назойливым бесстыдством!

Талия, ощутив за словами княгини скрытую горечь, осторожно измолвила:

– Лена… Да вам еще и сорока… сорока пяти нет!

– Пятьдесят один, Наташенька, – кротко улыбнулась Елена.

Ивернева призадумалась. Глянула на Риту – та часто закивала – и вынула из сумочки маленький флакончик, наполовину полный тягучей золотисто-перламутровой жидкости. Фон Ливен решила, что это вязко покачивается лак для ногтей.

– Тут – молодильное зелье, – вполголоса объявила Ната. – Каждое утро добавляйте в чай или в кофе две-три капли себе, и столько же – Борису Семеновичу…

Княгиня недоверчиво нахмурилась, и на щеках Иверневой протаяли симпатичные ямочки.

– Юность эликсир не вернет, – молвила она с извиняющим оттенком, – но увядание отсрочит.

– Спаси-ибо… – растерянно протянула Елена. – Это… очень дорогой подарок.

– Вы достойны и большего, ваше сиятельство, – серьезно сказала Рита.

Суббота, 19 декабря. Ночь

Щелково-40, проспект Козырева

Марина Ершова, бывало, скучала даже по Григе, а уж по Искандеру ибн Джирджиру и подавно.

Григорий давно не вольная птица – встроившись в иракскую верхушку, он почти не покидает Багдад, а его давний оперативный псевдоним «Халид» пристал к нему, как второе имя.

В КГБ довольны – генерал Ершов возглавляет одновременно две могущественные службы: разведывательное ведомство «Мухабарат» и Управление общей безопасности. А это большая, очень большая власть, и в Кремле могут быть уверены – «в Багдаде всё спокойно».

В этом сентябре, правда, Джирджиру повезло – он сопровождал президента Объединенной Республики Ирака и Аравии, приехавшего в Москву с неофициальным визитом. Целую неделю «Мармарин» пробыла вдвоем с «Халидом», часто и днем не покидая постели…

А потом Грига умотал обратно в свой Багдад, и сына с собой увез – мальчику пора свыкаться с мужскими ролями в театре жизни. И осталась генеральша одна…

Марина усмехнулась. Вряд ли супруг обходится без местных гурий… Да и ладно. Раздельная жизнь не только обеспечивает ее безопасность, она еще уводит от мелкой лжи и больших, смрадных тайн…

Сосредоточившись, «Росита» включила подсветку радиофона – по стенам цокольного этажа шатнулись пугающие тени. Охрана НИИВ бдела, сторожа опустевший режимный объект – ни в двери, ни в окна извне не проникнуть. Но можно открыть ворота изнутри…

Марина включила свет. Неяркие светильники зажглись на низковатом потолке, роняя блики на автомашины – директорскую «Волгу» и пару «уазиков». Начохр проверила сигнализацию, и усмехнулась – отключена. Вздрючить бы бдительных стражей, но… Лучше не надо, пускай дремлют и дальше.

На всякий случай повторив «чек-ап», да припомнив, как расположены наружные видеокамеры, Ершова приоткрыла ворота. Двое мужчин в куртках бесшумно шагнули из ночной тьмы, откидывая шуршащие капюшоны.

Одинакового росту и сложения, они выглядели и вели себя по-разному. Алёхин был возбужден, как всякий взрослый мальчишка, и сильно нервничал, а вот Векшин осматривался со спокойным любопытством – опер и в засадах сиживал, и в ночных «догонялках» участвовал не раз.

– Доброй ночи, товарищ майор, – усмехнулся он.

– С чего начнем, товарищ капитан? – наметила улыбку Марина.

– С директорского кабинета. – Обернувшись к Алёхину, опер добавил: – Твой выход будет, а то я в этих ваших ЭВМ не «шарю».

Успокаиваясь, Антон кивнул.

– Установим прослушку, и – шпионскую прогу в комп! Мне Михаил Петрович скинул…

– Вперед! – скомандовала «Росита».

Незаметно подняться на «директорский» этаж труда не составило – видеонаблюдение закольцевали еще прошлой ночью, передавая на пост одну и ту же картинку – скучный, пустой коридор. Скучная, пустая лестница…

– Марин! – шепотом позвал Алёхин, на цыпочках взбираясь по ступеням. – Завтра надо будет обязательно перезапустить камеры, чтобы никто ничего не заметил!

– Без проблем… – прошелестел женский голос.

Пугающе громко хлопнула дверь этажом ниже, и невидимый охранник сказал, посмеиваясь и пуская слабое, быстро гаснувшее эхо:

– Свои надо иметь! Да на, держи… Вернешь в двойном размере!

– А это чё? – донесся приглушенный грубоватый голос. – «Ду-ун-нилл»…

– «Данхилл», неуч! Я – отлить…

Марина сделала жест – идем, только тихо. Холодные зрачки телекамер не видели их, как упыри – Хому Брута.

В директорском кабинете стояла духота, и несло табачищем. «Росита» не выдержала, открыла форточку. Векшин вопросительно глянул на нее. Женщина мотнула головой:

– Датчиков нет – четвертый этаж!

Кивнув, Геннадий аккуратно вдел в уши стетоскоп, и крутанул рукоятку сейфа, прослушивая щелчки механизма. Антон, уже малость освоившись, уселся за стол, врубая компьютер.

Панков, разумеется, поменял пароль в гаринском аккаунте «Ампарикс». Алёхин вошел, как администратор – и вуаля!

– Готово, – деловито доложил он.

Теперь Михаил Петрович будет знать, на какие сайты заходил Панков, с чем работал, что писал и кому слал письма. А подслушивающее устройство Антон пристроил прямо в дисплее, за пластиковой вентиляционной решеточкой.

– Готово, – удовлетворенно кивнул Векшин, отворяя дверцу сейфа. Зафиксировав в памяти, как лежали папки на второй полке, он изъял их, и пролистал.

– Тут техзадание на дзета-ретранслятор… – медленно проговорил он. – Угу… Лучше я всё это пересниму.

– Правильно, – заценила Марина. – А здесь что?

– Переписка, довольно забавная, – бегло улыбнулся опер. – Панков рекрутирует спецов в свой проект.

– Ат-тлично… – вытолкнула начохр. – Можно будет… Нужно! Заслать своего казачка…

Геннадий тихонько фыркнул.

– Только не говорите мне, товарищ майор, будто вы не имели дело с контрразведкой!