Текст книги "Позывной: «Колорад». Наш человек Василий Сталин"

Автор книги: Валерий Большаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 7 «Флигер»

Немцы резко снизили активность к 23-му, их самолеты появлялись время от времени, в особенности разведчики-«рамы», но того наплыва, когда бомбовозы прут волна за волной, не было.

Это Быков чувствовал по себе: позавчера было пять боевых вылетов, вчера три, а сегодня – ни одного.

Каникулы.

А посему 32-й гвардейский перебазировался под Осташков без лишних нервов и потерь.

Потом махнули в Люберцы.

После обеда – горохового пюре с жареным луком и тернового киселя – летчики сидели на чехлах под крыльями самолетов и ждали команды.

После заседания с комдивом подъехал Бабков и сказал:

– Возьмите карты! Нам назначен аэродром Малино-1. Порядок вылета отсюда следующий: первыми взлетают первая и вторая эскадрильи, за ними – третья и четвертая. Вопросов нет? Всем по самолетам! Взлетать сразу за мной!

Батальон БАО, ремонтные мастерские и прочий «обоз» полка отправились в Малино по сухопутью.

Летуны следовали по прямой, небом.

Аэродром Малино никакими изысками не поражал, подобных ему понастроили вокруг Москвы порядком, еще с лета 41-го.

Целую сеть ВВП создали, расстарались для 6-го истребительного авиационного корпуса ПВО, защищавшего столицу.

С высоты не сразу-то и разглядишь этот самый Малино-1, куда лучше виден был ложный аэродром невдалеке, у деревни Никола-Те– тели.

Летный состав истребителей ПВО и на земле был ближе к Богу, расположившись в бывшей церкви Успения Богородицы.

Вокруг храма были нарыты щели для укрытия – вдруг немчура налетит.

Весь день после прилета Быкову и вздохнуть было некогда – ворох бумаг подмахнуть, пилотов устроить, к линейке новеньких «Ла-5 ФН» сходить, ознакомиться вприглядку.

Только на следующее утро Григорию удалось поймать Бабкова и выпросить у того увольнительную.

Майор согласился сразу, тут же добавив, что завтра надо вернуться «строго обязательно».

– Буду, как штык, – пообещал «Колорад» и отбыл в Москву на потрепанном «ЗИС-101» – бывшем таксомоторе, мобилизованном для нужд фронта.

Столица выглядела именно так, как ее показывали в старых фильмах «про войну» – посуровевшей, затаившейся, «сосредотачивавшейся».

Быкова умилял «частный сектор», все эти домишки с огородиками, заполонившие окраины Москвы.

Да и в центре далеко не все было узнаваемо.

Ни «сталинских высоток», вроде МГУ, ни тем более Останкинской телебашни или «книжек» на Калининском.

Силуэт московский был совсем иным, и нужно было приглядываться, чтобы заметить нечто знакомое.

Хотя в самом центре примет времени хватало – гостиница «Москва», Центральный телеграф, здание Госплана, ГУМ и Кремль.

Тут почти ничего не изменилось для «путешественника во времени».

Глянув в зеркальце заднего вида, Быков заметил маленький юркий «Опель».

Не обгоняя «ЗИС» и не особо удаляясь, «Опель» ехал следом, как привязанный.

Слежка, что ли? А мы сейчас проверим…

Плавно завернув за угол, Григорий дал газу.

Пронесся по улице, свернул в переулок. Еще разок свернул и еще…

Оторвался вроде.

Припарковавшись, Григорий вышел и направился к деревянной телефонной будке.

Закрыв за собой скрипучую дверцу, вынул записную книжку, доставшуюся ему «в наследство» от Василия Сталина.

Телефонных номеров там было немного, и все удивляли малым количеством цифр. Зато присутствовали буквы.

Ага! Вот тот, кто ему нужен.

«Павел Анатольевич», в скобках – «Андрей».

Оперативный псевдоним Судоплатова, знаменитейшего советского разведчика, диверсанта и осназовца.

С началом войны Судоплатов возглавил ОМСБОН – Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения.

Отряды ОМСБОН шныряли у немцев по тылам, помогали партизанам и громили, громили врага.

Почти полторы тысячи эшелонов пущено под откос, уничтожены тысячи грузовиков, многие десятки танков и броневиков, сбито полсотни самолетов, взорвано триста с лишним мостов, разгромлено сто двадцать гарнизонов, убито сто тридцать тысяч солдат и офицеров вермахта.

Каково?

Ныне Судоплатов, пребывая в должности комиссара госбезопасности 3-го ранга, рулил Особой группой при наркоме, то бишь 4-м управлением НКВД, занятым террором и диверсиями в тылу противника.

И кто, кроме Павла Анатольевича, мог помочь Василию Сталину в благородном деле, спасении Якова Джугашвили?

Опустив в щелку монету в 15 копеек, Григорий набрал номер. Насчитал два гудка, пока не прорезался спокойный, холодноватый голос:

– Судоплатов слушает.

– Здравствуйте, «Андрей», – сказал Быков.

После секундного замешательства Павел Анатольевич осторожно проговорил:

– Помехи на линии, не узнаю голос…

– «Флигер», – назвал Григорий собственный код Василия, под которым того «вели» чекисты.

– Вот теперь узнал!

– Надо поговорить, «Андрей».

– Это важно?

– Очень.

– Где?

– На «дальней даче».

– Заметано. Но не раньше девяти.

– Буду ждать.

Положив трубку, Быков вернулся к машине.

Постоял, подумал, повздыхал…

Было нужно съездить еще на одну встречу.

С женой.

Быков-то давно разведен, а вот Сталин еще нет, хотя дело идет к тому.

И что ему делать с бедной женщиной?

Жить с ней он точно не будет, это ясно, но…

Григорий поморщился.

Вот, не хватало ему еще и семейные проблемы решать!

А придется.

Жену Василия звали Галей. Галиной Бурдонской.

Фамилия шла от прадеда Бурдонэ, пришедшего в Россию с Наполеоном.

Раненый французский солдат задержался в Волоколамске, да там и женился.

Галю Василий называл «Рыжулей»…

Быков задумчиво посмотрел в сторону Кремля, чьи звезды сияли над крышами.

Бурдонская жила неподалеку, на улице Горького, в трехкомнатной квартире над магазином «Сыры».

Свекор лично оплачивал довольствие невестки и няню для внука Сашки да внучки Нади – Иосиф Виссарионович, зная нрав Василия, не хотел, чтобы Галина с мужем жила.

Быков вздохнул.

Самое неприятное в его положении – это брать на себя чужие грехи, чужие измены.

Он-то ни в чем не виноват перед Галиной, но не скажешь же ей правду…

Проехав немного, Григорий вышел, постоял, оглядывая дом, и прошел во двор.

В парадном было чисто, тихо и гулко. Поднявшись, он постучал, чувствуя отчаянное желание уйти.

– Кто там? – послышался приятный женский голос.

– Я, – ответил Быков.

Дверь быстро открылась, и на пороге оказалась миловидная девушка.

Невысокую, кареглазую, с рыжеватыми волосами, ее нельзя было назвать красавицей – Галина брала обаянием и тем шармом, что достался ей по наследству от предка-француза.

– Здравствуй, Галя, – затрудненно сказал Григорий.

– Здравствуй! – обрадованно ответила Бурдонская. – Что же ты не заходишь?

Быков шагнул за порог квартиры, окунаясь в чужой уют, в чужое тепло.

Из дальней комнаты доносился детский смех и лепет, из кухни наплывали вкусные запахи, но вся эта жизнь принадлежала не ему.

Разувшись и повесив фуражку, Григорий подцепил тапочки.

Прошелся, шаркая, по паркету.

Заглянул в детскую…

– Папка! Папка присол! – обрадовался маленький мальчик и кинулся обнимать Быкова за ногу.

Его сестренка только глазята круглила, открывая ротик – приходила в изумление.

Григорий потрепал Надю по головенке и почувствовал, как пережало горло.

– Привет, Санек…

– Устал?

Быков обернулся.

Галина стояла в дверях, прислонившись к косяку, и с грустью смотрела на него.

С грустью и с любовью.

Василий ей изменял, придурок, а она простила…

И как быть?

Он-то хотел завести речь о разводе, так ведь язык не поворачивается…

Немного стесняясь, Быков погладил женщину по плечу.

– Странно все… – пробормотал он.

Галя прикрыла его руку своей ладонью.

– Что случилось? – спросила она с тревогой. – Я тебя не узнаю…

– А это уже не я… – криво усмехнулся Григорий.

Вернувшись в комнату, он уселся на диван, сложил руки на коленях.

Галина пристроилась рядом.

– Пятого марта меня… не стало будто, – еле выговорил Быков, стараясь соблюсти баланс между ненужной правдой и целительной выдумкой.

– Глянул в зеркало, а лицо не мое, – он отер ладонями щеки. – Достал удостоверение – «Василий Сталин»…

– Господи… – запричитала Галина. – Ты потерял память?!

– Все лучше… и хуже.

– А что хуже?

– Я обрел память другого человека, тоже летчика.

– Вася…

– Я не Вася. Меня зовут Григорий Быков.

Галина прикрыла щеки ладонями, словно не желая выдать их бледность.

– Ч-черт! – скривился Быков. – По-дурацки себя чувствую!

– Васенька… То есть… О, Господи…

– Галя, я не сошел с ума. Хочешь правду?

– Хочу.

– Я шел сюда, чтобы поговорить о разводе.

– Я…

– Ты милая, хорошая, но я тебя не знаю.

– И ничего не чувствуешь? Совсем-совсем ничего?

– Вину. И неловкость.

– И все-таки ты пришел…

– Пришел… А тут Сашка твой, дочка… Надя, да?

– Да… – глаза у Бурдонской заблестели.

Быков фыркнул и покачал головой.

– Т-твою медь… Прости, вырвалось.

– Пустяки какие.

– Сидит Вася Сталин и чушь глаголит…

– У меня тоже мысль промелькнула, что все это розыгрыш, или у тебя что-то… Ну, контузило тебя, что ли… Или спьяну.

– Я не пью.

– Вижу. Я бы сразу поняла, если бы ты… вы хоть сто грамм…

Быков уловил это «ты – вы».

– Ты мне веришь?

– Все это так странно, – вздохнула Галина, оправляя платье на коленях. – Но… Ты даже в дверь постучал не так, как Вася. И смотрел не так, и говорил иначе… У тебя даже походка изменилась. И… Ты погладил Надю по головке…

– Я девочек люблю, – улыбнулся Григорий.

– А Вася сына хотел… Говорил, если будет девочка, чтоб обратно в роддом отнесла…

Галина всхлипнула.

– Не плачь…

– Не буду… Что же нам делать-то?

– Помогать я вам буду обязательно…

– Да у нас все есть…

– Навещать, если ты не против.

– Ну, конечно!

– Спасибо.

– За что?

– За доверие. Ты первая, кому я сказал правду.

– Спасибо…

Григорий невесело рассмеялся.

– Но зачем все это произошло с тобой? Я не спрашиваю, как, но почему? Или за что?

– Не знаю. Но мне очень, очень трудно.

– Вижу…

– Я даже «ты» выговариваю с трудом.

– И я…

Они оба замолчали.

Быков откинулся на спинку дивана, стал оглядывать потолок, люстру, шторы на окнах, стол на точеных ножках, покрытый камчатной скатертью, знакомую по кинофильмам радиоточку – черную бумажную «тарелку».

– Тебе все это незнакомо, да? – тихо спросила Галина.

Григорий кивнул.

– Бедненький…

– Ты только за меня не переживай, – улыбнулся Быков. – Я справлюсь.

– Скажи… Вот ты жил себе, жил, а потом вдруг очутился… в нем?

– Был боевой вылет. И вдруг – я уже в «Яке».

– А… сколько тебе лет?

– Пятьдесят пять будет. Осенью.

– Вот почему у тебя глаза такие…

– Какие?

– Печальные. Знаешь, такое впечатление, как будто я во сне. Или в сказке… И мне хочется, чтобы это была добрая сказка.

– Мне тоже.

– Расскажи о себе.

Самое удивительное, что Быков, товарищ молчаливый и неразговорчивый, не колебался, сидя рядом с Галиной.

Он хотел все выложить, поделиться, как говорят женщины. Именно поделиться, разделить с кем-то хоть часть той ноши, что гнула душу.

– Не знаю, стоит ли… – все-таки пококетничал он для порядка.

– Почему?

– Врать не хочу, а правда… Она еще страньше.

– Вот! – торжествующе сказала Галя. – Это же слова Алисы!

– Ну, да.

– А кто написал «Алису в Стране чудес»?

– Льюис Кэрролл, – пожал плечами Быков.

– Вот! – повторила женщина. – Вася очень мало читал.

– А-а…

– Так ты расскажешь?

Григорий вздохнул.

– Я родился в одна тысяча девятьсот шестьдесят первом году.

– К-как?

– Так, – развел руками Быков.

Сейчас он чувствовал блаженное опустошение – и облегчение. Освободившись от тяготившей его истины, он словно наяву сбросил с плеч тяжеленный рюкзак.

– Так ты из будущего?!

– Оттуда.

– Бож-же мой… Тогда… У меня голова кружится… Слушай, но тогда ты знаешь, что будет!

– Историю я учил на «тройку».

– Историю? А, ну да, это же все для тебя – прошлое…

– Прошлое, как прошлое. Гордиться можно.

– А когда кончится война, помнишь?

– В сорок пятом. Девятого мая.

– Как долго еще… А что будет с нами? Со мной?

Быков помрачнел.

– Мне бы не хотелось…

– Да почему?

– Ну, я будто наговариваю на Василия.

– Григорий… Мне-то ты можешь сказать? А я – никому, ни за что!

– Вы расстались бы через год, – неохотно проговорил Быков. – И Василий забрал бы детей.

– Вот как…

– Не думай о нем хуже… Тьфу ты! О ком?

– Григорий, можешь мне не верить, но я тебе верю. Смешно сказала, правда?

– Эх, Галя… Десять лет спустя Сталин умрет.

– О-ох! Иосиф Виссарионович?

– Он. И Василия арестуют.

– За что?

– За страх свой, за ничтожество.

– А-а… Сталина боялись, так хоть сыну его отомстить?

– Именно.

Галя зябко потерла ладонями плечи.

– Что ежишься? – улыбнулся Быков.

– Боюсь… Все такое огромное вокруг, страшное… И я не хочу тебя потерять, кто бы ты ни был.

– Ну, я так просто не дамся. Если выживу, конечно…

Галя положила ему ладонь на плечо и очень серьезно сказала:

– Выживи, пожалуйста. И… приходи. Мы будем ждать.

Григорий покинул Бурдонскую во встрепанных чувствах.

Он и ругал себя за излишнюю болтливость и радовался, что избавился, наконец, от своей ноши, от своего клейма.

Нет, он все сделал правильно, а Галина его не предаст.

Поверила ли она ему на самом деле, или женщину поразило то чудесное, необъяснимое, что произошло с ним? Бог весть…

Вздохнув, Быков завел двигатель.

Нужно было нанести еще один визит.

В доме № 5 по Малому Патриаршему переулку был прописан Николай Николаевич Поликарпов, директор и генеральный конструктор авиазавода, профессор и завкафедрой МАИ.

И – «король истребителей».

Поликарпов был подлинным творцом, а его самолеты – красивыми, быстрыми, легкими в управлении, простыми.

Совершенными.

Небрежно кивнув охраннику в парадном, Григорий поднялся и нажал медную кнопку у дверей, обитых кожей.

Звонок слышен не был, но вскоре щелкнул замок, и перед Быковым предстал авиаконструктор.

В ношенном, но опрятном костюме Николай Николаевич выглядел не профессором, а, скорее, рядовым инженером.

Скромный и благожелательный, он был истинным православным, чтящим Бога и желающим людям добра.

Даже своим врагам.

– Здравствуйте, молодой человек… – протянул Поликарпов. – Чем могу? Позвольте, позвольте… Василий Иосифович?

Григорий слегка поклонился.

– Добрый день, Николай Николаевич. Не помешал?

Конструктор замахал руками и сделал гостеприимный жест.

– Прошу! Сашенька, у нас гости!

Из кухни выглянула робкая женщина.

Испугавшись поначалу человека в форме, она сразу заулыбалась, разглядев, что перед нею военный, а не чекист.

– Не утруждайте себя, сударыня, – улыбнулся Быков. – Я ненадолго.

– Ну, хоть от чая-то не откажетесь, надеюсь? С плюшками?

– Вот тут слаб! Не откажусь.

Улыбаясь, Николай Николаевич проводил своего гостя в кабинет, три стены которого занимали книжные полки.

– Ну-с, и чем же вы меня займете?

– Николай Николаевич, вы верите в Бога?

Поликарпов посерьезнел и медленно кивнул.

– Пятого марта я был близок к тому, чтобы поверить в Него…

– И все же…

– Не знаю. Очень уж все странно…

– Неисповедимы пути Господни, – ласково проговорил конструктор.

– Николай Николаевич…

– Вы будто не решаетесь начать.

– Похоже. М-м…

– А вы сразу к делу, без предисловий.

– Ваш «По-7» не просто хорош, он лучше всех.

– «По-7»?

– «И-185».

– А, ну да, ну да. И?..

– Намечается секретная миссия, нужны будут восемь «По-7».

– Восемь?

– Семь таких, и одну спарку.

– Ах, вот оно что… Вы хотите кого-то вывезти?

– Именно.

– Дайте-ка мне потренироваться в логике… До пункта назначения вы доберетесь, израсходуете там весь боеприпас, и на обратном пути вас не спасет ничего, кроме…

– Скорости и маневра.

– Сколько самолетов противника вы сбили, Василий Иосифович? – неожиданно спросил Поликарпов.

– «Чертову дюжину». Засчитали только девять.

– Только! – фыркнул конструктор и добавил уже другим тоном: – Уважаю.

Тут дверь осторожно приоткрылась, и вошла Александра. Она несла поднос с дымящимися чашками и блюдом с плюшками.

– Извольте отведать!

– Благодарю, – улыбнулся Григорий.

Дождавшись, пока жена покинет кабинет, Поликарпов сказал:

– Вы совсем не похожи на того Василия Сталина, которого я видал еще этой зимой.

– Новую жизнь начал.

Конструктор поднялся и стал ходить.

– Восемь самолетов будут, – сказал он, – на доброе дело не жалко. Но у меня такое впечатление, что миссия, которую вы затеваете, не получила одобрения вашего командования. Оно о ней, скорее всего, и не догадывается. С другой стороны… Чем я-то рискую? Мой, как вы его назвали, «По-7» так и не пошел в серию…

– Надо спасти и человека, и самолет.

– И то, и другое – очень сложно.

– А я не один.

– Вы можете погибнуть.

– Все мы внезапно смертны.

– Хорошо, Василий Иосифович, самолеты будут! Надеюсь, вы откроете мне вашу тайну после возвращения? Кого именно вы спасли?

– Обязательно.

Быков встал, оправляя китель.

– Позвольте откланяться.

– А плюшки?

– Хм… Придется задержаться!

Душистому чаю и плюшкам было уделено полчаса, после чего Быков покинул-таки гостеприимный дом.

Посидел в машине, словно собираясь с силами, да и поехал из Москвы долой, выбираясь к Кунцево.

По узкой извилистой дороге проехал Фили и выбрался на Знаменскую дорогу, которую позже назовут Красногорским шоссе.

И снова к «ЗИСу» прицепился «хвост» – все тот же «Опель».

Добравшись до деревни Калчуга, Григорий свернул к госдаче «Зубалово-4» и покатил сосновым лесом.

«Опель» проехал мимо.

Неужто совпадение? Ага, щас…

Кому-то он нужен. Знать бы, кому.

Смеркалось.

Глухие железные ворота в высокой кирпичной ограде наплывали, качаясь в свете фар.

Приехали.

Домой, так сказать. На госдачу «Зубалово-4».

Еще до революции тут развернул строительство нефтепромышленник Зубалов, отгрохав четыре кирпичных дома. Весь участок огородил стеной почти в два человеческих роста, да еще и башни по углам поставил.

А Сталин любил все крепкое, надежное и защищенное.

Интересно, что Иосиф Виссарионович, высматривая усадьбу под резиденцию, остановил свой выбор на самом маленьком из четырех зубаловских домов, стоявшем в глубине огороженного двора, но двухэтажном.

Поприветствовав охрану – те взяли под козырек, – Быков прошествовал на территорию «дальней дачи», как Сталин называл это имение.

Парк, сад, теннисный корт, оранжереи, конюшня – не хило…

Да и убранство самого дома явно отличалось от пролетарских стандартов: на стенах – старинные французские гобелены, в окнах нижних комнат – разноцветные витражи.

Резной буфет в столовой, старомодная люстра, часы на камине.

Не дурно, совсем не дурно.

В этой-то обстановке и провел свое детство Васька Сталин.

После самоубийства жены Сталин редко появлялся на «дальней даче», да и от детей как-то отдалился – Яша, Света и Вася жили в Зубалово под опекой начальника охраны Власика да экономки Каролины Тиль.

В школу Васька ездил на трамвае и излишне не выделялся, снобизмом уж точно не страдал.

Читал мало, зато пил неумеренно…

Ну, это мы исправили, – усмехнулся Быков своим мыслям.

Он с любопытством разглядывал жилище, в котором как бы прожил годы, ожидая хоть какого-то отклика, но в памяти ничего не аукнулось.

Обычно в книжках о «попаданцах-вселенцах» пишут про подсказки подсознания, а тут – глухо.

Интересно…

А вдруг личность, психоматрица или душа Сталина тоже переселилась?

Только не в прошлое, как он, а в будущее?

И очнулся Вася Сталин за штурвалом «Грача»… М-да.

Или тут другая причина?

Старый-то дом взорвали, когда немцы подошли к Москве.

Отстроили новый, выкрасили в маскировочный темно-зеленый цвет…

Из гостиной донеслись голоса и смех, и Быков решил заглянуть. Открыв дверь, он увидел Константина Симонова – во френче и галифе, заправленных в сапоги, по моде собранных гармошкой, с аккуратными усиками, делавшими его похожим на ловеласа из латиноамериканских сериалов.

Симонов сидел, развалясь, на диване и небрежно обнимал за плечи миловидную женщину.

Надо полагать, Валентину Серову, актрису.

Ее первый муж был прославленным летчиком-испытателем, воевавшим в Испании.

Года четыре тому назад Анатолий Серов разбился, и Валя сошлась с поэтом.

Светлана, та самая Алиллуева, что в будущем очернит своего отца, наговорив всяких гадостей, оживленно тараторила, адресуясь к еще одному частому гостю «дальней дачи», тоже из «творческой интеллигенции» – Никите Богословскому.

Это был темноволосый парень лет тридцати, приятной наружности, ну, может быть, излишне томный.

Никита не слишком внимательно слушал Светлану.

Он иронически улыбался, наигрывая на пианино.

Творческая интеллигенция.

Хозяйка и гости не сразу заметили Быкова.

Григорий вошел в гостиную, оправляя китель, и с прищуром оглядел присутствующих.

– Добрый вечер, – мягко сказал он.

Реакция была разной.

Светлана вздрогнула и поджала губы.

Валентина радостно улыбнулась.

– Добрый вечер, Вася! С фронта?

– Оттуда.

Никита развернулся к нему на стульчике, протягивая руку, а Симонов сказал снисходительно:

– Слух прошел, что ты немецкий самолет сбил?

– Девять самолетов, – сдержанно ответил Григорий, пожимая вялую ладошку Богословского.

Улыбка как-то нелепо расползлась по лицу поэта.

– Девять? – промямлил Константин Михайлович.

Серова просияла.

– Поздравляю, Василий! – воскликнула она. – Это надо отметить!

Быков отобрал у нее бутылку коньяка, и плеснул себе на донышко.

– За победу!

Светлана, напряженно следившая за братом, переводила взгляд с бутылки на этого «пьянчугу-пилотягу» и ничего не могла понять.

– После первой и второй перерывчик небольшой… – пропел Богословский, наклоняя бутылку, но Быков отодвинул свою рюмку.

– И это все? – комически изумился композитор.

– Хватит.

Поднявшись, Григорий поправил ремень и сказал небрежно:

– Пройдусь.

Поклонившись Валентине, он покинул гостиную и обследовал дом, чтобы не сплоховать в случае чего.

Обойдя все комнаты и дивясь странной планировке, «Колорад» вышел на улицу.

Похолодало, но суховатым зимним морозцем и не пахло, все сыростью тянуло, знобкой погребной влагой.

Расслышав шаги за спиной, Быков оглянулся.

Почему-то он ожидал, что выйдет Валентина, но нет, это была его «сестра».

– Зачем ты врал про сбитые самолеты? – нервно спросила она, обнимая себя за плечи.

Григорий внимательно посмотрел на нее и усмехнулся.

– Я сбил больше, чем назвал.

– Не верю! С чего бы вдруг мой капризный, несносный братик возмужал?

– Не знаю, – честно признался Быков. – Просто пятого марта…

– Что – пятого марта? – перебила его Светлана. – Благодать на тебя сошла?

– Нет, – улыбнулся Григорий. – Я стал другим человеком.

– Ах, другим… – издевательски протянула девушка. – Тогда конечно!

Быков покачал головой.

– Господи, сколько же в тебе негатива! – вздохнул он.

– Чего-чего?

– Бессильной злобы, ненависти…

– Да! – с силою сказала Светлана. – Ненавижу! Ненавижу нашу жизнь, наш дом…

– …Нашего отца, – подсказал Григорий.

– А за что мне его любить? – запальчиво парировала девушка. – За то, что маму довел до самоубийства?!

– Он любил ее, – сдержанно ответил Быков. – Эта истеричка сама…

– Не смей так говорить о маме! – взвизгнула «сестра».

– А как еще? Мы сироты по ее дури!

– Ты ничего не понимаешь!

– А тут и понимать нечего.

– Как у тебя все просто, по-армейски! А если ей не нравилась такая жизнь?

– Не нравится – измени ее.

– Женщине нужна любовь!

– Погляди вокруг, – Григорий обвел рукою Зубалово. – Это все дал тебе отец.

– А мне это не нужно!

– Так иди на завод!

– И пойду!

– Вкалывать за тыловой паек и койку в общаге?

– Пойду!

– Не пойдешь. Будешь жрать булку с маслом и страдать.

Поглядев на дрожащую от холода и злости Светлану, Быков усмехнулся.

– Я точно знаю, кем ты станешь, когда вырастешь, – сказал он.

– Да что ты говоришь! И кем же?

– Предательницей.

Не слушая больше девушку, Григорий спустился в маленький парк и побрел аллеей.

Емким вышел день, насыщенным.

Миссия, которая еще вчера казалась невыполнимой, сегодня обретала зримые, реальные черты.

Быть может, те неведомые силы, что забросили его в это время, и ставили целью спасение Якова?

А зачем это неведомым силам?

Вернуть сына отцу, чтобы тот подобрел и не был столь непримирим?

Глупости…

Его мысли оборвал нетерпеливый гудок.

Створки ворот распахнулись, пропуская во двор черную «эмку».

Ее фары высветили спортивный «Паккард» – любимую машину Василия Сталина.

Вот, где она! Будем знать…

Хлопнула дверца, и захрустела щебенка под уверенными шагами.

– Павел Анатольевич? – окликнул Быков, скрытый темнотой.

– А, вот вы где… Здравия желаю, Василий Иосифович.

Пожав крепкую руку Судоплатова, Григорий пригласил его в дом.

Укрывшись в маленькой комнате на втором этаже, Быков зажег лампу-пятилинейку под зеленым абажуром и подкрутил фитиль.

Плотно задернул шторы.

Серьезное лицо комиссара ГБ выразило легкое нетерпение.

– Пленный рассказал, где Яков, – стал излагать «легенду» Григорий.

– Однако…

– Потом я сбил «мессер». Пилот сказал то же самое.

– Кто вел допрос?

– Я.

– Entschuldigung, sprechen sie Deutsch?[7]7
  «Извините, вы говорите по-немецки?» – «Да, я хорошо говорю».


[Закрыть]

– Ja, ich sprechen gut.

– Однако… Я могу побеседовать с этими немцами?

– Нет.

– Почему?

– Я дал слово.

– Понятно… И где же Яков?

– Концлагерь «Заксенхаузен», барак номер три особого блока «А».

Судоплатов встрепенулся.

– А вот это уже серьезно, – медленно проговорил он. – У нас есть непроверенные сведения о том, что Якова Джугашвили держат именно в Заксенхаузене.

– Лишнее подтверждение.

– Ну, да… Ну, да… Так что вы задумали, Василий Иосифович?

– Просто Василий.

– Я слушаю, Василий.

Быков вкратце изложил свой план.

Павел Анатольевич не выдержал – вскочил и стал мерить комнату шагами.

– Это очень, очень опасно! – сказал он. – Очень! Вы понимаете? И что вам мешает просто-напросто написать рапорт или донесение? Не доверяете органам?

Григорий покачал головой.

– Времени нет, Павел Анатольевич.

– В смысле?

– 14 апреля Якова расстреляют.

Судоплатов замер, внимательно разглядывая Быкова.

Ответный взгляд Григория был спокоен.

– Разумеется, вы не назовете ваш источник?

– Нет.

Комиссар вздохнул и сел. Поерзал и сказал ворчливо:

– От меня-то вы чего хотите?

– Помощи и прикрытия.

– Василий, – вздохнул Судоплатов, – если вы окажетесь в одном блоке с Яковом…

– А если мы оба вернемся?

– Ох, и задачку же вы мне задали…

– Нужен аэродром подскока и…

– Горючее?

– И бомбы.

– Entschuldigung?

– Мы вылетим с подвесными баками.

– А-а… Ну, да… Тогда вам просто некуда будет бомбы вешать…

– Именно.

– Сколько эти ваши «По-7» смогут пролететь с подвесными баками?

– Больше двух тысяч километров.

– Ну, до Берлина добраться хватит…

– А маневры?

– Нет-нет, я просто соображаю. Бомбы вам обязательно потребуются, тут даже спорить не о чем. Итак, вам будет нужно, не долетая до цели, дозаправиться и подвесить бомбы. Подвесить, правильно? Бомболюков-то нету вроде на ваших истребителях.

– Нету.

– Ну, вот… Я, знаете, что придумал, Василий… В среднем течении Одера, как раз по вашему маршруту, имеется полузаброшенный аэродром Люфтваффе. Последний раз он использовался в 39-м, когда немцы лупили пшеков, но и взлетная полоса, и запасы горючего имеются. Орднунг!

– Сесть у немцев?

– Да! Наглость, конечно, но куда без нее? По правде говоря, я просто не смогу договориться с поляками, они больны антисоветчиной. А вот немцы… Вы сможете по радио ответить на запрос или вызвать аэродром?

– Ja, natürlich[8]8
  Да, конечно.


[Закрыть].

– Вот и чудненько! На «Яках» там появляться… м-м… нежелательно, а вот «По-7» немцам практически неизвестны. Скажете, что так, мол, и так, секретные аппараты. Все необходимые документы мы вам состряпаем.

– А немецкие шлемофоны достанете?

– Постараемся! Только ни крестов, ни звезд на самолетах малевать не надо.

– Понятно. И еще…

– Грузите, грузите, Василий. Грузят на того, кто везет…

– В «Заксенхаузене» – активное подполье…

– Связаться с ними?

– Желательно.

– Понял, понял… Якову весточку передать?

– Да. Все пройдет за минуты.

Обсудив детали, Судоплатов и Быков расстались, вполне довольные друг другом.

Комиссар – авантюрист еще тот.

Если миссию постигнет неудача, он отбрехается.

А будет успех, тут и шеф Судоплатова, сам Берия нарисуется, дабы урвать свою долю наград и прочих милостей.

Быков глянул на часы – одиннадцатый уже.

Пора баиньки. Завтра рано вставать.

Выйдя в коридор, он прислушался.

В гостиной пел Бернес.

Не с патефона, вживую. Марк тоже был частым гостем в Зубалово.

Темная ночь, только пули свистят по степи, Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают…

Григорий не выдержал, спустился и тихонько вошел в гостиную.

Богословский аккомпанировал на пианино, слабо улыбаясь, словно уносился в совершенно иной мир, далекий от земного.

Бернес стоял рядом, облокотившись на инструмент, и пел, склонив голову к плечу.

Он был задумчив, грустен даже – то ли в образ вошел, то ли чувствовал так.

Фильм «Два бойца» еще не вышел на экраны, и песня звучала внове, как будто в первый раз.

Заметив Быкова, Бернес встрепенулся, кивнул ему, как старому знакомому, а Григорий на цыпочках прошел к дивану – Валентина подвинулась – и он сел рядом.

Заметив гитару с пошлым бантом на грифе, Быков взял ее и стал подыгрывать пианисту.

Светлана с изумлением смотрела на брата: он еще и на гитаре может?!

Григорий усмехнулся и подмигнул «Пупку», как Васька в детстве дразнил сестру.

…Как я люблю глубину твоих ласковых глаз, Как я хочу к ним прижаться сейчас губами…[9]9
  В рукописных нотах стояло именно «сейчас», в печатных стало «теперь».


[Закрыть]

Быков и не заметил, как начал подпевать, а когда отзвенел последний аккорд, Валя Серова воскликнула:

– Марк! А у Васи хороший голос! Приятный такой…

– Да бросьте… – отмахнулся Григорий.

– А ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Бернес. – Спойте нам что-нибудь!

Быков поднял бровь и усмехнулся.

Он вспомнил кой-какие книги про попаданцев, где главный герой поет песни из будущего, выдавая их за свои.

Нет, спеть-то можно, отчего ж, только…

– Ладно, – сказал Быков и меланхолично затеребил струны.

Почему все не так? Вроде все как всегда: То же небо – опять голубое, Тот же лес, тот же воздух и та же вода, Только он не вернулся из боя.

Мне теперь не понять, кто же прав был из нас В наших спорах без сна и покоя. Мне не стало хватать его только сейчас, Когда он не вернулся из боя.

Он молчал невпопад и не в такт подпевал, Он всегда говорил про другое, Он мне спать не давал, он с восходом вставал, А вчера не вернулся из боя.

То, что пусто теперь, – не про то разговор, Вдруг заметил я – нас было двое. Для меня будто ветром задуло костер, Когда он не вернулся из боя.

Нынче вырвалась, будто из плена, весна, По ошибке окликнул его я: – Друг, оставь покурить! – А в ответ – тишина: Он вчера не вернулся из боя…

Наши мертвые нас не оставят в беде, Наши павшие – как часовые. Отражается небо в лесу, как в воде, И деревья стоят голубые.

Нам и места в землянке хватало вполне, Нам и время текло для обоих. Все теперь одному. Только кажется мне, Это я не вернулся из боя.

Когда Быков прижал ладонью струны, он ощутил, что смолкла не одна лишь гитара – тишина стояла в гостиной.

Валя смотрела в стену, сжав ладони, будто молясь, и на ресницах ее дрожали слезинки.

Даже Светлана выглядела потерянной.

Богословский смотрел с интересом и удивлением.

– Вот это ничего себе! – выдохнул Бернес и рассмеялся, но как-то наигранно, будто стесняясь своего волнения. – Я никогда не слыхал этой песни! Кто написал?