Текст книги "Одесский язык"

Автор книги: Валерий Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

И когда вы сегодня видите элитные подразделения украинских и российских войск, знайте: именно в осажденной Одессе, в нарушение армейского Устава (!), мгновенно появился обычай демонстрировать врагам наш традиционный рябчик, «чтобы жябы знали у кого здесь морская душа». Став символом героизма и несгибаемого мужества, этот обычай со временем превратился в элемент обмундирования элитных подразделений Советской Армии. Так что когда вы видите типичного одессита, который цветет и пахнет, а также хохмит, не забывайте, что под этим костюмом находится рябчик. Такими уж нас мама родила, как поется в песне за Жемчужину у моря.

Мы росли в пропитанных одесским духом, кулинарией и языком дворах, за черту которых изначально была выведена национальная составляющая, и все были друг другу своими, роднее любой мишпухи. Если кому-то из шибеников нашего двора вместо очередной шкоды сильно приспичивало похавать, а родной мамы дома не было, он влетал в любую соседскую хату. К Рабиновичам, Войтенко или Зименковым – без разницы, где не то, что буцмана, но и шкилю макаронную кормили по-одесски, до полной усрачки. А когда в бывшей комнате капитана дальнего плавания Дьякова поселился какой-то рогатый, и высказался на дворе по поводу национальности Яшки Фраермана, то Сашка Медведев с ходу на большой отрихтовал его шнобель.  Двор регулярно лупил кугута в течение полугода, пока этот черт не поменял свою комнату в одесской коммуне на самостоятельную квартиру аж в порту Южном.

Когда я сегодня слышу современные выражения типа «болгарская община Одессы», мне делается смешно. Потому что только два раза в жизни – первый и последний – Одесса разделилась по национальному признаку ради проведения чемпионатов по мало кому ведомому в России футболу, где играли все эти «Индо» – «Унионы».  За «Тур-Феррайн» выступали немцы, за «Маккаби» – евреи, а кто катал в форме «Флориды», «Одесского Греческого Спортивного Клуба», «Новороссийского Французского Кружка Футболистов», «Одесского Британского Атлетического Клуба»  вы сами прекрасно понимаете. Подскажу только, что до заварушки 1917 года Одесский университет назывался Новороссийским университетом. Быть может я таки не прав, но, не узнав истинной сути моего Города,  невозможно понять каким образом формировался его язык и, в частности, такие перлы как «кошерная свинина», «вус трапылось?», «хватит с вас морочить мою полуспину». В Одессе так говорят не только поэты, ученые и биндюжники.

«Бейма, играй мине эту фразу, как вкусный борщ», – командовал своим  ученикам профессор Столярский, поставивший на поток в «школе имени мине» производство музыкальных талантов мировой величины. А что мы имеем сегодня? Есть у меня пара приятелей, такие себе солнечные одесские пацаны Саша Дорошенко и Миша Пойзнер, чтоб они не дожили до умереть. Оба пишут книги за Одессу, которые я вам рекомендую, это таки что-то особенного. Саша пересыпает свою речь одессизмами, а Миша говорит только на русском языке. Зато книги за Город Пойзнер пишет на одесском языке, а Дорошенко – на таком великолепном русском литературном языке, который многим современным российским писателям не по силам. Как бы между прочим, свои книги эти оба два пишут в свободное от основной работы время, и обвешаны они научными званиями гуще, чем рождественская елка гирляндами, а я постоянно чисто в шутку обращаюсь до тех докторов наук исключительно «профэссор» и «акадэмик». Хотя эти слова пишутся на их визитных карточках через «е». Я себе тоже хотел визитку завести, но ширмач из меня уже вряд ли выйдет, да и в общественном транспорте сейчас особо не разживешься, даже сильно новыми вкусными примерами оборотов одесской речи.

Еще в девятнадцатом веке в одесском языке обосновалась мудрость: «Одессита легче научить французскому языку, чем француза – одесскому». Так нате вам, уже в нынешнем столетии один французский переводчик прислал в Одессу письмо. Дескать, люди, кадухис, помогите перевести роман Владимира Жаботинского «Пятеро» на французский язык. Да этот роман не то, что на французский, на русский язык переводить нет никакого смысла. Как, например, можно перевести на русский язык хотя бы слово «босявка», если сам Жаботинский не рискнул это сделать, так как подразумевает оно  «целую энциклопедию неодобрительных отзывов»?

 В романе Жаботинского «Пятеро», который дошел до нас лишь через семьдесят лет после его создания, куда больше одессизмов, чем у Бабеля, Катаева, Ильфа и Петрова, вместе взятых в советско-книжном исполнении. Основоположник сионизма Жаботинский, как и положено чистокровному одесситу, проявил себя истинным интернационалистом в этом романе. Он написал и опубликовал свой роман в Париже, лелея тайную надежду, что когда-нибудь «Пятеро» прочтут одесситы. Только они способны полностью понять автора книги. Остальные народы писателя совсем не колыхали, в чем Жаботинский собственноручно признался на страницах романа «Пятеро».

Бабель и Катаев уехали в Москву в одно время. У Бабеля была своя Одесса, а у Катаева – своя, и их Одессы совершенно не похожи друг на друга. На самом деле переехавшие в столицу СССР литераторы были вынуждены писать вовсе не так, как могли бы, ибо произведения пресловутой одесской плеяды предназначались для всесоюзной аудитории. Да и главному языковеду страны товарищу Сталину сильно не понравилось обилие, с его точки зрения, одессизмов в рукописи повести Катаева «Белеет парус одинокий», а потому в школьные учебники попал совсем не первоначальный вариант того «паруса».

Вот просочилось на страницы «Одесских рассказов» Бабеля слово «бранжа», так некоторые российские лингвисты до сих пор считают, что «бранжа» – слово из жаргона уголовников, означающее «дело». Хотя на самом деле это одессифицированное французское слово «branche», которое может означать как «линия», «ветвь», так и «родословная», а также «семейный бизнес». В конце девятнадцатого века редакторы петербургских и московских литературных журналов делали многочисленные грамотные сноски-пояснения, публикуя произведения писателей-одесситов. Типа: взять на цугундер – сделать неприятность, малай – пудинг из кукурузной муки. С тех пор таки много воды утекло, а потому уже в двадцать первом веке одесское слово «смитьё» составители двухтомника Бабеля причислили к блатному жаргону, в полном соответствии традиции, о которой уже говорилось.

По сию пору, спустя куда более полувека после первой публикации известных произведений московских писателей одесского разлива, суждения об одесском языке строятся по их книгам. Или кому-то таки неясно, что одесский язык продолжал развиваться и после смерти классиков одесской литературы?  Да и   пресловутые одессизмы куда обильнее рассыпаны по текстам практически неизвестных даже в нынешней Одессе предшественников символа одесской литературы Бабеля – Рабиновича, Кармена, Ловенгарда и даже некогда писателя с европейским именем Юшкевича, Леон Дрей которого был крестным папой Бени Крика. И не из одесского языка, а в одесский язык попали кое-какие писательские изыски. Да только ли в одесский?

Доказать это легче, чем сбегать за пресловутую стеклянную гору. Сколько средств массовой информации тиражирует в настоящее время те самые «типично одесские выражения»! В частности, выходящий в Твери женский журнал «Сударушка», цитирующий услышанные на одесских улицах фразы. И спокойно используют те же самые  выражения в своих статьях неодесские журналисты, в частности, россиянка Светлана Курчина в ее «Пара слов за Одессу». За Интернет, с типичными примерами неповторимого колорита одесской речи и рассуждениями читателей на сию тему, даже говорить не приходится. И что я вам имею сказать? Все эти «разве для нашего человека есть чего-то невозможного, когда за это платят бабки?», «кровожадный, как тампакс», «распустите уши веером», «бегом впереди тротуара», «одень глаза на морду», «Ше вы кипятитесь, как тот агицин паровоз? Давайте плесните у рот холодного компота и выпустите пар из ушей» и некоторые иные ныне характерные выражения одесского языка много лет назад сочинял ваш покорный слуга по ходу создания своих прозаических опусов.

К примеру, уже неоднократно использованное в средствах массовой информации и литературе «кинуть брови на лоб» было опубликовано в книге «Таки да!», первое издание которой вышло в 1992 году тиражом 100 000 экземпляров. Или я вам сильно виноват, что от моих, написанных на одесском языке книжек типа «Или!», «Как на Дерибасовской угол Ришельевской», «Гроб из Одессы», чей совокупный тираж еще в прошлом веке составлял более полумиллиона экземпляров, сцыт кипятком не одно поколение читателей? Только не надо ой! Зря, что ли одна читательница написала в Интернете: «Провела вечер за чтением «Большого полутолкового словаря одесского языка»…Памперсы уже не помогают…»? Если бы эта дамочка знала, какую атаку в свое время мне пришлось выдержать, чтобы она уже в нынешнем веке имела нахес даже при памперсе. В частности, меня ругали и за то, что мне удалось осуществить несбыточную мечту моего земляка, московского писателя Ю. Олеши: увидеть некое уже давно цензурное слово, напечатанное типографским способом.

И что я имею с гусь на сегодняшний день, кроме жира и шкварок, собираемых многочисленными пиратами, засовывающих мои книжки на свои сайты и передирающих мои рассказы в газеты и журналы от Тель-Авива до самых до окраин Сиднея? То, к чему давно привык. Переехавшая из Киева в Москву транзитом через Одессу критикесса Мария Галина на страницах российского журнала «Знамя» поведала за Валерия Смирнова «с его вполне мифической квазибабелевской экзотикой. – Люди, что за геволт? – орал в темноту орденоносец дядя Грицай, обозрению которого мешала выступающая пристройка флигеля. – Дайте дитям соски и нехай они заткнут себе роты». Может быть для мадам Галиной процитированные нею строки и мифическая квазибабелевская экзотика, но ведь я вполне реально произрастал не в дыре, не среди приезжих, получавших отдельные квартиры в Жлобограде, где одессита можно было искать с тем же успехом, как пульс на мумии, а в типичном одесском дворе. То есть в предназначенном коренным одесситам от рождения до смерти гетто коммуналок.

Только в одной квартире моего двора одновременно проживало четыре поколения семьи Хаймовичей, а девять семей нашего флигеля полным составом, от дедушек до их внуков, пользовались одним дореволюционным унитазом, на который некогда безо всякой очереди персонально ходил сам великий писатель Иван Бунин, и лишь изредка, но посещал Александр Куприн. Так что пресловутый орденоносец дядя Грицай – не вымышленный «квазибабелевский экзотический» персонаж, а мой реальный сосед, человек из плоти и крови Одессы, выдававший такие перлы, что даже бабелевский Беня, говоривший смачно, стух бы рядом с его одним костылем. А рядом со вторым костылем дяди Грицая мелко бы плавал люфтменш Остап Бендер.

Вы хоть догоняете, что Бабель и иже с ним не могли позволить себе роскоши писать в сталинские времена так, как устно, непринужденно и на шару выдавал дядя Грицай во время совершенно не придуманных мною дворовых событий образца 1964 года? Того самого года, когда за Бабеля в Одессе знали так же хорошо, как сегодня – за его современника Юшкевича? Легко представляю себе, что бы имел послушать от стариков нашего дома их современник Бабель, написавший в двадцатые годы «Одесса мертвей, чем мертвый Ленин». Во всяком случае, сам великий Катаев тикал из нашего двора после хохмы измученного его идеологическим «парусом» Вовки, поставившего при общении с классиком ударение в слове «писатель» на первом слоге. И если бы литературоведы услышали то, что я нахватался ушами от соседей, бурно обсуждавших визит «босяка, строящего из себя Милю, но не Гилельса, а с Манежной», который «нам еще рассказывает, что было в Одессе, пока этот пуриц торчал в Москве», так у них бы уши в трубочки свернулись, а глаза на место можно было уставить исключительно молотком. В общем и целом: то, что в Москве расценивалось одесским колоритом, имелось буднями нашей жизни. И кто обращал внимание на те самые одессизмы, бывшие не более чем нормой повседневного речевого общения? На уровне «большой мастер предсказывать погоду на вчера» и «с поцом свяжешься, сам поцом окажешься».

Да что там дядя Грицай или иные соседи, умевшие и имевшие сказать пару теплых и ласковых слов, если мой собственный папа, снявший офицерские погоны перед поступлением в Мукомольный институт имени самого товарища Сталина, на полном серьезе и с лимонным выражением между бровями и кадыком царапал глаза моей родной маме: «Я уже могу выпить стакан чай в этот дом?!». В то же время Сеня Голубев, годившийся моему папе в сыняры, разорялся во все стороны: «Я уже могу иметь покой в этот дом?!». И дом соседа Сени, и дом моего папы были схожи: крохотные жилплощади, которые в Одессе с одинаковым успехом можно именовать хоть «домами», хоть «пердольнями».

 И говорил мой папа за стакан чай через тридцать с гаком лет после высказывания дяди Грицая по поводу экзотически звучащих за пределами Одессы «ротов». Вы хочете песен? «Сидит жяба на болоте, у нее воняет в роте. Наша паста «Аквафтем» – вот решение проблем». Подобная «вполне мифическая квазибабелевская экзотика» на самом деле является одесской рекламой образца 2003 года. Мадам Галина, ви рибы хочете, даже если это совсем не лосось? Одна российская  писательница пару лет назад опубликовала внушительную статью за уморительный язык современных одесских реклам на основании всего лишь одного номера местной газеты «Авизо». Канающий мне в сыновья удачливый делавар Ваня буквально вчера оправдывался с помощью крылатой фразы: «Из-за этой пьянки стакан вино выпить некогда». В отличие от «пальта», «стакан вино» подобно «стакан чай» не склоняется в Одессе, пусть даже россияне по старой доброй традиции сперва позаимствовали у нас слово «пальто», а затем стали поучать, как им грамотно пользоваться. Я уже молчу за то, что «склонять» переводится на русский язык как «проклинать».

Уже в нынешнем веке мой кореш Жорик Думченко сказал: «Сейчас без лишнего гембеля нашкварю казан пуканцев». Или это тоже мифическая квазибабелевская экзотика, отчего-то обернувшаяся вполне реальным блюдом одесской кухни? Россияне давно знают, что слово «казан» означает «котелок; сотейник». Но давно ли они ведают что являет собой поп-корн, который одесситы уже добрую сотню лет именуют «пуканцами»? В 2006 году издательство «Друк» выпустило изящный томик прозы. «Вичик Янчук «Пометки на кальсонах», в переводе на русский язык: Виктор Янчук «Записки на манжетах». Между прочим, автор этой книги годится мне в отцы, но он по сию пору, согласно одесской традиции, ходит в Вичиках, а не в Викторах Федоровичах. Быть может, написанная им блестящим одесским языком юморная книга должна расцениваться исключительно в качестве «вполне мифической квазибабелевской экзотики», созданной «неправильным русским языком»?

Так одно дело, когда за одесский язык несет (в русском языке – «говорит или пишет нелепости») очередной никогда не живший в Городе россиянин или осчастлививший своим визитом Одессу американский редактор-мишигене, слямзивший из моего поганого словаря подзаголовок для своей вумной статьи, а также им подобные знатоки темы. Но ведь мадам Галина на минуточку прожила в Одессе далеко не один год. Да и на мулатку она близко не похожа. Однако, вот что пишет московская критикесса в знаменательной статье «Жемчужина у моря»: «Да, сами одесситы презрительно морщатся, наблюдая, как люди пришлые, заезжие пытаются воспроизвести живую и неправильную одесскую речь. Но не сами ли они, одесситы, виноваты в распространении этой фальшивой монеты, этого «Жёра, вийди с мора», по всему бывшему СССР?».

Мы таки виноваты, но только в том, что слишком долго молчали, десятилетиями проявляя такт и гостеприимство, позволяя при этом гражданам других городов и стран регулярно демонстрировать свои глубокие знания по поводу нашего родного языка, безнаказанно именовать его «препротивным» и постоянно перекривливать (есть и такое одесское слово) наш акцент.  Представляю, что бы началось в Москве, если бы мы стали регулярно высказывать свое мнение по поводу «великого и могучего» языка, а одессит Станислав Говорухин, снимая «Место встречи изменить нельзя» на Одесской киностудии, благостно кивал бы головой актеру, произносящему перед камерой нечто вроде: «Да ты чё, Шаарапов?». Поверьте на слово, легко и мгновенно узнаваемый акцент россиян нам также кажется экзотикой.

 В раз отличие от московской критикессы мадам Галиной, в жизни не слышал в Одессе выражения «Жёра, вийди с мора», распространенного, в том числе и по моей вине, по всему бывшему СССР. В два отличие от растиражированной во многих произведениях одесского фольклора крылатой фразы «Жёра, подержи мой макинтош». Зато многократно слышал наше знаменитое «Бора, вийди с мора». То есть фразу, которую преподносят туристам и спэциалистам-лингвистам в качестве характерного образчика одесской речи. Типа означающую «Боря, перекрати талапаться (калапуцкаться) у море». Почему нет? Ведь еще Паустовский в повести «Время больших ожиданий» поведал: старики во все горло рекламировали одесскую газету «Моряк» исключительно как «газету «Морак».

Еще шпингалетом мне не раз приходилось ждать у осеннего моря золотой в это время рыбацкой погоды и, согласно старинной одесской традиции, произносить: «Бора, вийди с мора!». Бора обычно прекращал свою бурную деятельность через два-три дня, и тогда начиналась самая настоящая ноябрьская жара, только успевай заряжать самоловы фириной. «Бора», именно это название получил первый ракетный корабль Черноморского флота на воздушной подушке, который даже при пяти баллах  развивает скорость более сорока узлов. При скоростных характеристиках  этого корабля ему не страшны ни торпеды, ни самонаводящиеся ракеты. Не удивительно, что корабль назвали в честь боры: северо-восточного черноморского ветра, идущего в наш берег со скоростью до шестидесяти метров в секунду. Бора – это вам не его ласковый коллега по бесклевью молдаван, это всерьез и надолго.

Среди известной одесской песни, фрагмент которой процитировала знаток темы мадам Галина в своей знаменательной статье, есть и куплет, посвященный шпильману Гольдштейну, который после победы на Всемирном конкурсе скрипачей в пятнадцатилетнем возрасте был приглашен в Москву. «Пример для всем актерам и актрисам Гольдштейна Буси, как маяк стоит. Пускай теперь он пишется «Борисом», но он же настоящий одессит». Выше мне приходилось писать, что у нас даже имеются собственные имена собственные, и Борис, наряду со Львом или Леонидом, исключения не составляет. «Бора» и «Буся» – таки две большие разницы.

Так и кто после этого на самом деле распространяет те самые «фальшивые монеты» под маркой «Боры» в виде «Жёры» и в который по счету раз гонит протухшую пену вековой свежести за «неправильную одесскую речь»? При всем том почему-то ни один из российских грамотеев-просветителей не обращает внимания на то, что их сограждане ныне говорят исключительно на наш древний манер: «Дамы и господа!». Да если бы такое обращение услышали их московские прадеды, у тех бы глаза на затылок выскочили и уши отвяли. Зато по поводу «неправильностей» одесского языка охочих потерендеть обратно развелось столько, с понтом старый одесский гэц, покинув родные пенаты, круглосуточно не устает кусать всех подряд за рабочие места. Так и хочется предупредить иногородних граждан: не приобретайте за пределами Одессы знаний о ее языке и американские доллары турецкого производства. В нашем Городе этого добра тоже навалом.  В том числе – фальшивок под маркой одесского языка, которые штампуют два придурка в три ряда, то есть издательство «Оптимум» в полном составе.

  И флаг в руки тому московскому «Знамени», с его «вполне мифической квазибабелевской экзотикой», тем более что некогда исключительно одесскоязычная фраза «флаг вам в руки» уже в полный рост используется москвичами. Наряду «с вырванными годами», которые, с языками наперевес, не устают устраивать одесситам по поводу их родной речи чужеземные талмудоиды с их на хап-геволт знанием темы. Как бы между прочим, кроме десятка книг на одесском языке, я написал куда больше книг на языке русском, некоторые из них издавались за рубежом, в частности, в Москве с ее мавзолейной экзотикой, где я имел видеть того вечно живого Ленина таки да в гробу.

Торчащим на «одесском языке произведений Бабеля» делаю презент. Словосочетание «одесские рассказы» переводится на русский язык как «неправдоподобные одесские слухи» или «типично одесская сплетня», ибо одесское слово «рассказ» имеет совершенно иное значение, нежели его русскоязычный аналог. Думаю, после такого объяснения нет смысла переводить на русский язык крылатую одесскую фразу «Рассказ номер раз». Характерный пример того рассказа: «Я отведал мадам Галину», что переводится на русский язык как «Я нанес визит мадам Галиной».

Российские лингвисты, даже не из числа тех, кто считает «смитьё» словом из лексикона преступного мира, нередко исполняют почти работу артели «Напрасный труд», составляя комментарии к произведениям одесских писателей, доставшихся России в качестве классического наследия советской литературы. Без знания несуществующего с их точки зрения одесского языка невозможно не то, что понять истинный смысл завуалированных строк, но и такую, к примеру, элементарщину, как давным-давно ставшее хрестоматийным в качестве образчика одесской речи высказывание за Беню Крика, который говорил мало, но смачно. Вот это самое «смачно» означает не просто «вкусно» в переносном смысле слова. Любой человек, знающий одесский язык, подтвердит: «смачно» – это куда вкуснее, чем вкусно. То есть Беня слыл златоустом даже в самой Одессе, где каждый таки умел сказать.

Как только на вас, открываю страшную непонятку, уже второй век неподвластную чужеземным мудрецам. На самом деле одесский язык – это не лежащее на поверхности «Ви с-под мине шёто-то хочите?» или «На шару и уксус сладкий», а истинный смысл не вызывающей никаких эмоций вроде бы русскоязычной фразы, где и близко нет не то, что всяких-разных «хевр» и «шмуглеров», но даже чересчур двусмысленного «фармазона». Все знают, что Остап Бендер был сыном турецкоподданного. И кто обращает на это внимание? Равно, как и на наличие  пишущей машинки с турецким акцентом в конторе «Рога и копыта».

Даю наколку: как следует из слов самого Бендера, он – сын лашмана. Папа Бендера был не государственным крестьянином-лесозаготовителем, и не татарином, а лашманом в одесскоязычном смысле слова. Даю вторую наколку: именно одесское слово «лашман», искаженное деловыми  в «лахмана», не случайно, а по некоей аналогии, обрело в блатном жаргоне значение «прощение долга». Даю третью наколку: в одесском языке есть крылатая фраза «Что это за турок?» и фразеологизм «турок».

Умному достаточно, а потому предлагаю российским лингвистам, регулярно дополняющих тома Бабеля и иных одесских писателей своими обильными комментариями, пояснить читателям за жгучую семейную тайну Остапа Бендера. А заодно самим узнать: упомянутая пишущая машинка с турецким акцентом стала основной причиной эмиграции в Москву не только создателей «Золотого теленка». Как бы между прочим, написанная мною чуть ранее фраза: «…где я имел видеть того вечно живого Ленина таки да в гробу» переводится с одесского на русский язык как «у меня не возникло и малейшего желания толпиться в очереди к Мавзолею, лишь бы получить возможность увидеть лежащую в нем достопримечательность, которая меня совершенно не интересует».

Писатель, журналист и переводчик Владимир Жаботинский в 1930 году написал статью «Моя столица», которую мне удалось разыскать не без помощи немецких товарищей  лишь в нынешнем году. Статья завершается так: «…теперь, говорят, нет больше никакого города – трактором от Куликова поля до Ланжерона проволокли борону, а комья потом посыпали солью. Жаль…».  Прекрасно понимаю, что имел в виду одессит Жаботинский, который не дожил всего восьми лет до того времени, когда на земле, некогда пропаханной и просоленной римлянами, возродилось страна, о которой он мечтал. А вместе с ней возродился и считавшийся мертвым язык этой страны. И хотя прах Владимира Жаботинского имели перевезти на его, как принято считать, историческую родину, твердо знаю: его историческая родина – Город.

Если большевики, по словам  современника моего дедушки Ленина, пытались превратить Одессу  «в южную Калугу», то ныне, как писал не один одесский журналист, самый уникальный город в мире пытаются сделать пригородом Большой Булдынки. Советы не смогли, и эти переодетые патриёты сумеют только в лужу пернуть и той самой соли нам на хвост насыпать. Как бы ни старались отторгнутые благодатной одесской почвой перекати-поле в очередной раз перепахать тракторами почву моего Города и выкорчевать память вместе с булыжниками мостовой, которую как один из символов Одессы закрывали своими телами наши победившие нацистскую сволочь отцы. А в сорок пятом, вернувшись к себе домой, они становились на колени и целовали воспетые в песне огненных лет «родные камни мостовой». Те самые некогда привезенные из Италии нашими предками камни, которые в нынешние дни сгребают бульдозерами и куда-то увозят. Говорят, один такой булыжник стоит более пяти евро, а в освобожденной от фашизма нашими отцами и дедами просвещенной Европе к ним имеют таки сильный интерес. Камни можно продать, можно с умным видом на язык шпаклевать очередные фуфлыжные учебники по очередной с понтом истории, а еще можно гопки прыгать. Потому что подлинная Одесса – это не «чтоб я так был здоров!», не булыжники, не самое синее в мире море, не Дюк и не люк. И пока на планете останется хоть один человек с одесским сердцем и Городом в душе – не дождетесь!

Сейчас очень многие мои современники вздыхают, что Одесса уже не та, что от нее осталось одно название, а почти все коренные одесситы давно пребывают за бугром. Таки да. Но разве они застали ту Одессу, по которой рвал себе сердце Жаботинский? Ту Одессу, тот, как тогда говорили, юг, который в двадцатые годы прошлого века потерял сто тысяч жителей вследствие «отъезда наиболее энергического (так и написано в одесском справочнике – авт.) населения на север»? Сам же Жаботинский был еще пацаном, когда к столетию Города выпустили книгу воспоминаний одесских старожилов. И каждый из них вздыхал по той утраченной уникальной Одессе, от которой почти ничего не осталось, и которую уже не застал автор романа «Пятеро».

Когда говорят, что одесского языка уже нет, я вспоминаю, на каком ныне мертвом одесском языке говорили наши предки в девятнадцатом веке, и мне делается хорошо смешно. Одесский язык не только таки есть, он продолжает развиваться и в нынешнем столетии, ибо традиционно во все времена «уже далеко не ТА Одесса» постоянно порождает новые слова и фразеологизмы. Стоило только птенцам гнезда Кучмова устроить майдан-шоу, как тут же  в одесский язык вошло выражение «Апельсиновая роща» в качестве синонима Киева. А словом «дебилдинги» одесситы принялись величать некоторые «новострои», то есть современные здания, разрушающие архитектурный стиль старой Одессы.

Если в двадцатые годы прошлого века  в Городе было немало «женихов с голубыми яйцами», то ныне здесь выкристаллизовались «быдло-дворяне» (в переводе на русский язык – из деревенской грязи в одесские князи; нувориши). Современным синонимом нашего старинного слова «толчок», он же «туча», стал «седьмой километр». Условные единицы не без веских оснований именовали  «уголовными единицами». Пункт обмена валют – «сливарня». На основе старинного одесского выражения «делать морду» родился «мордодел», то бишь «имиджмейкер». Новоявленные рантье не существуют за счет вложенных в акции или банки средств, а «сидят на вэлфере». Подпольный конвертационный пункт перестал именоваться «ямой» и превратился в «прачечную» после того, как «Ямой» одесситы принялись называть местный автобазар.

Реалии 21 века породили и новую одесскую поговорку, которая, наряду с теми дебилдингами-мордоделами, гуляет по средствам массовой информации – «Кто больше Бендер, того и тендер». И вся Одесса изо дня в день вот уже как полгода бакланит за застройку исключительно «склонов». Ни разу не слышал, чтобы эти самые «склоны», подобно пресловутым «чикаловским курсам», кто-то хоть раз назвал длинным и нудным русскоязычным синонимом «городская парковая зона вдоль морского побережья». Не знаю, попало ли в русский язык уже относительно новое одесское выражение «дебильник». Если пока нет, то ничего страшного, ведь в свое время такое диковинное слово одесского языка как «телефон» очень быстро прижилось в Москве, а затем наше лаконичное «алло» навсегда вытеснило из русского языка пресловутую «барышню-телефонистку».

Словом, все течет, но ничего не меняется. «Не для вас, а для тех, кто вам дорог» – рекламный лозунг похоронного бюро. «Изготовление бронебойных дверей и сейфов», «Цены ниже рыночных», «Эксклюзивная продажа комнаты в коммуне», «Продается не совсем дорого эксклюзивная трехкомнатная квартира на Дерибасовской с евроремонтом и престижными соседями». Что тогда говорить за остальные одесские рекламы типа «Юная девушка с ненормальными эротическими фантазиями ищет щедрого спонсора», если одна серьезная государственная контора на Льва Толстого улице, согласно вывешенного напротив ее двери объявления, обеспечивает не только регистрацию, но и «ликвидацию предприятий и частных предпринимателей». «Не город, а сплошной анекдот», – написала по поводу одесских лингвистических изысков мадам Тэффи почти сто лет назад. И что мы имеем сегодня, кроме того, к чему давно привыкли?

Такие слова одесского языка как «Шара», «Обожамчик» и «О!» – названия обувного, продуктового и электротоварного магазинов, над совсем не левым цехом красуется вывеска «Швейка», а рыбный ряд Привоза увенчан плакатом «Дешевле только в море!». В проходе (подворотне) под моим домом на Княжеской улице вывешена табличка «Просьба в арке не курить». Над уличным поредевшим цветочным газоном висит объявление «Господа, если вам надо цветы, так пусть их вам уже принесут». Или нынешняя Одесса не продолжает производить хохмы, как давно привыкла, чему масса иных примеров по всему Городу, в том числе, магазин «КГБ» и бар под вывеской «Полный барсук» (полный бар сук)?

29 апреля 2008 года. Вечером включаю телевизор, на одном из одесских телеканалов идет политико-аналитическая передача, во время которой звучит: «маргинальный идиЁт», «понты колотят», «идет на цырлочках». И что вы мне на это имеете сказать? Одессу и ее специфику хоронили еще при моих прапрадедушках, а также при их детях, внуках и правнуках, а она себе живет дальше и в антон не дует. Не верите? Перед тем, как я врубил телевизор, моя собака водила меня дышать воздухом. Иду мимо офиса на Кузнечной улице, молоденькие  девочки перекуривают. «Ша! – говорит одна из них подружке. – Дешевле для здоровья не знать за эти мансы». Я очень себе спокойно иду дальше по жизни, потому что знаю: пройдет время, Жлобоград прорастет очередным Пале-Роялем, и следующие поколения одесситов станут высказываться с помощью новых слов их родного языка, за которые мы сегодня не имеем даже подозревать, и будут они вздыхать, что их Одесса – это не уже Одесса, а всего лишь бледная копия той легендарной Одессы конца двадцатого века…