Текст книги "Последний поход С-137"

Автор книги: Валерий Мясников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Валерий Мясников
Последний поход С-137

Наша встреча с бывшим заместителем командира подводной лодки С-137 по политической части замышлялась почти как детективная история. Официальный повод для командировки на Балтийский флот я, в то время корреспондент Агентства печати Новости (известного всему миру как АПН), решил использовать для того, чтобы втайне от всех найти Василия Беседина и с помощью верных друзей уговорить его приоткрыть тайну того злосчастного автономного плавания. Потому что флотское командование тщательно «оберегало» офицеров этой лодки от любых контактов с прессой и представителями общественности. Долгое время невозможно было узнать даже о том, как сложилась судьба подводников после осени 1981 года, когда западные репортёры фотографировали С-137 в шведских шхерах, да к тому же – в районе самой секретной шведской базы ВМС Карлскруна. А между тем на Западе «гуляла» жутковатая история: командир субмарины-шпиона советским командованием казнён, а все члены экипажа стали узниками сибирских лагерей.

Но уже в Калининграде наступил момент, когда я решил сыграть ва-банк, и рассказал о своих тайных намерениях первому заместителю начальника политуправления Балтийского флота контр-адмиралу Павеласу Кашаускасу. Потрясённый тем, каким жестоким представляют за рубежом советский флот, адмирал стал нажимать кнопки на своём пульте. Вскоре в его кабинет вошёл… капитан 2 ранга Василий Беседин.

– Вот он. Тот, которого вы ищете, – с металлом в голосе сказал адмирал. А потом, уже ни к кому не обращаясь, почти торжественно добавил: – Пусть расскажет всё честно, ничего не утаивая. Преследовать за правду его никто не будет…

Я был поражён. Шёл 1990 год. Это ещё советское время. Откровенно говоря, идя ва-банк и зная, как в наших Вооружённых Силах «свято» относятся к любой открытости, будь она правдой или кривдой, я мало на что надеялся. А тут, вдруг, «пусть расскажет всё честно, ничего не утаивая»…

Как оказалось, совсем недавно Беседин с благословления начальства слал в Москву, в редакцию журнала «Советский воин» телеграммы с просьбой, а потом с требованием не публиковать материал журналиста Вербицкого, который первым узнал о его судьбе, но с самим Бесединым не встречался. В «Советском воине» уже свёрстанный в очередном номере материал сняли. Но потом без чьего-либо согласия он каким-то образом появился в латвийской газете «Советская молодёжь». Казалось бы, это навсегда сомкнёт уста бывшего комиссара С-137, продолжающего служить политическим работником на Балтийском флоте. И вдруг, решительный шеф одним ударом разрубает существующий уже девять лет гордиев узел.

Так капитан 2 ранга Василий Беседин получил полный карт-бланш, а ваш корреспондент – возможность первым наконец-таки узнать, что же происходило на борту С-137 в том загадочном автономном плавании в октябре 81-го.

Хроника похода воспроизведена по воспоминаниям бывшего заместителя командира подводной лодки С-137.

Первые мили

Ещё со времён второй мировой войны у советских подводников сохранилась такая традиция: при встрече возвратившейся из автономки подводной лодки её экипажу прямо на пирсе преподносится зажаренный поросёнок. Аппетитный приз служит своеобразной символической наградой за успешный поход.

Когда в Палдиски отдали последний швартов, стоявшие рядом на верхнем мостике командир лодки капитан 3 ранга Анатолий Пущин и его заместитель по политической части капитан-лейтенант Василий Беседин пожелали друг другу на этом же пирсе отведать жареной поросятины. Тем более что предстоящая боевая служба для экипажа С-137 была первой.

До этого Беседин ходил на боевые замполитом морского тральщика на «японском направлении» – в Тихом океане, у Курильских островов. Там же, принимая участие в спасении севшего на мель буксира, своими глазами видел, насколько опасна мель для любого корабля. Спасти тогда буксир не удалось, пробоины в днище оказались настолько большими, что как только сдёрнули его с каменной банки, он сразу затонул… А вот на другом конце страны пришлось переквалифицироваться в подводники. Его назначили замполитом на среднюю (отсюда класс «С») дизель-электрическую подводную лодку с бортовым номером С-137, которая в тот момент стояла в ремонте.

Ремонт в заводе для любого корабля – это настоящее стихийное бедствие для всего экипажа, а для командования ПЛ просто пытка. Лучших моряков сразу забирают на плавающие лодки, а вместо них присылают тех, от кого хотят избавиться в других экипажах. От нехватки специалистов на кораблях первой линии постоянно в экипаже меняются офицеры и мичманы. Экипаж практически лишён возможности заниматься профессиональной подготовкой, отработкой борьбы за живучесть, что особенно для подводников – вопрос жизни и смерти, теряет сплаванность и морскую выучку. Поэтому на заключительном, самом напряжённом этапе ремонта приходится начинать отработку практических действий экипажа почти что с нуля.

Ценой невероятных усилий этот аврал закончился для экипажа С-137 в назначенный срок. Когда отдавали швартовы у стенки судоремонтного завода, о зажаренном поросёнке, конечно, не думали. Мысли были заняты совсем другим: не утонуть бы, отойдя от пирса… Таков был уровень морской выучки сбродного ремонтного экипажа.

Тем не менее, в своей базе в Палдиски переукомплектовали экипаж. Многие офицеры и мичманы, после постановки лодки в ремонт приписанные к другим кораблям, вернулись к Пущину. Отработали и сдали курсовые задачи. Их ещё можно назвать «выпускными» – после сдачи курсовых корабль получает право выходить в самостоятельное плавание. Экипажу даже доверили участвовать в торпедной стрельбе на приз главнокомандующего ВМФ. Приз, конечно, не взяли, но отстрелялись неплохо, получили твёрдую «четвёртку», которую после выхода из ремонта можно с полным правом считать для себя «пятёркой». Потом – учения. Лодка выходила в атаку на отряд боевых кораблей, безошибочно определила главную цель в ордере, а противолодочники ордера её не обнаружили. С-137 «поразила» главную цель – выпущенная торпеда прошла под днищем крейсера и всплыла с противоположного борта, что было зафиксировано средствами объективного контроля. Командир Пущин после всплытия удостоился похвалы самого командующего Балтфлотом.

Всё это добавило уверенности в том, что экипаж С-137 для боевой службы уже подготовлен. А главное, пожалуй, верили командиру. Пущин был одним из тех, о котором в подплаве говорят «родился подводником». Лодку не просто знал, он чувствовал её. Умел смело идти на маневр. У него не было шаблонов как у тех командиров, которых называют «зашоренными».

За время после первого своего погружения, когда по давней традиции посвящения в подводники Беседин должен был выпить кружку забортной воды (через что, кстати, в своё время прошёл ваш корреспондент), и до первого погружения в первом автономном плавании Василий сдал все зачёты на допуск к самостоятельному несению ходовой вахты. Начальную штурманскую подготовку он получил в Киевском высшем военно-политическом училище, которое окончил в 1974 году. Теперь комиссар дважды в сутки нёс ходовую вахту в центральном посту (когда лодка в подводном положении) или на верхнем мостике (после всплытия) с 8:00 до 12:00 и с 20:00 до 00:00. Работа не чисто комиссарская, не политическая, но на корабле – самая необходимая.

День выхода на боевую службу согласовывался во многих флотских инстанциях. Вот только к астрологам советские подводники по этому поводу не обращались. Однако злой рок не таился до последнего дня. Во время автономки он несколько раз посылал подводникам по-своему закодированные сигналы будущей беды. Первое такое предвестие экипаж С-137 получил на семнадцатые сутки похода.

Скрежет смерти

Это случилось ночью (хотя в автономке ночь и день – понятия чисто условные). В 00:00 часов, когда капитан-лейтенант Беседин сдавал свою вахту другому офицеру, он докладывал и глубину погружения – 40 метров. Глубины на боевую службу лодке назначались определённые: как правило, не менее 30 метров от поверхности моря – чтобы не быть обнаружённой самолётом и не столкнуться с надводным кораблём, и не менее 10–15 метров от дна – чтобы не зацепиться за грунт. В подводном положении шли обычно так называемым «кошачьим шагом», когда электромоторы работали в режиме экономхода, обеспечивая лодке скорость примерно 2,5 узла. Это позволяло не всплывать для подзарядки аккумуляторных батарей троё суток. Но чтобы иметь запас энергетической мощности, заряжались обычно через двое суток.

После ходовой вахты Беседина ждали обычные комиссарские заботы. Он обходил все отсеки. А в подводном положении переходить из отсека в отсек разрешается только четырём офицерам: командиру, старпому, командиру электромеханической боевой части и замполиту. Проверял несение вахт и чем заняты другие подводники, интересовался их настроениями и только после этого шёл отдыхать.

«Каюта» замполита на этот раз находилась в последнем седьмом отсеке. Положенную ему во втором отсеке выгородку, которая по размерам не больше трёхстворчатого платяного шкафа и всё пространство которой занимала узкая койка, он вынужден был уступить начальнику штаба соединения подводных лодок. Такая практика утвердилась давно: каждая лодка уходит на боевую службу с кем-нибудь из представителей командования. А вообще на «эсках» (в то время самого многочисленно класса ПЛ типа «С» – средняя) каюты, кроме замполитовского «шкафа» – 180 сантиметров в длину и 90 в ширину, имели только командир, старпом и механик. Все они находились во втором жилом отсеке. Остальные офицеры коротали время между вахтами в кают-компании, отдыхали в отсеках на койках тех, кто в это время нёс ходовую вахту.

Мичманы жили таким же вахтенным методом в четвёртом отсеке, где кроме камбуза находилась их выгородка, которую когда-то с чьей-то лёгкой подачи назвали «гадюшником». Матросы спали, меняясь друг с другом, на подвесных койках в носовом и кормовом торпедных отсеках. На этой лодке, как и на других советских подводных и надводных кораблях, всё было устроено по традиционной схеме: жилое пространство и порой минимальные удобства отбирались у людей в пользу оружия и техники.

Капитан-лейтенант Беседин спал, меняясь с заступившим в это время на вахту матросом, на верхней подвесной койке, рядом с торпедным аппаратом. Седьмой отсек он выбрал сам. Дело в том, что здесь находился люк аварийного выхода. Если случится худшее и лодка уже не сможет всплыть, экипаж должен покидать её на глубине. Выход из затонувшей лодки – это своего рода рубикон, сразу преодолеть который удаётся далеко не всем подводникам. Значит, с первых минут аварии надо быть рядом с теми, кому понадобится его поддержка и помощь.

Когда после ночной вахты Беседин наконец-то добирался до своего крохотного лежбища, он почти мгновенно проваливался в желанную бездну сна. Но именно сегодня было как-то тягостно на душе и почему-то не спалось. Проворочался до двух часов ночи. И после того, как крайний раз посмотрел на часы, услышал противный скрежет чего-то, как ему показалось, металлического о корпус лодки…

Для подводника военных лет ситуация, не раз уже испытанная в походах, более чем понятная: если не было удара и лодку даже не качнуло, значит это минреп – металлический трос, которым предназначенная для подводной лодки мина крепится к своему донному якорю. Но это в военное время. А сейчас?..

А сейчас, во второй половине ХХ века мы от той жуткой войны ещё далеко не ушли. Подводникам-балтийцам хорошо было известно, что со времён войны в Балтийском море осталось ещё немало не вытраленных подводных мин. Нередко они срываются с проржавевших тросов-минрепов, всплывают на поверхность и угрожают смертью надводным судам. Сколько уже в послевоенное время случилось по этой причине трагических историй.

Беседина словно холодной водой окатило. Он опрометью бросился в центральный пост. Но уже вскочивший сюда Пущин «успокоил»: рыболовный трал… Ему акустики об этом с уверенностью доложили и даже дали пеленги на характерный шум винтов сразу нескольких рыболовных траулеров. Да и сами тралы при глубоководном тралении издают настолько специфические звуки, что их не перепутаешь не с чем другим: в наушниках гидроакустической станции слышишь, будто пустые консервные банки катятся по асфальту…

Подводная лодка будто упёрлась во что-то мягкое и ход застопорился. Сразу электромоторами стали отрабатывать «полный назад». Вскоре скрежет прекратился. Видимо, выскочили из трала.

Известны случаи, когда попавшие в рыболовный трал подводные лодки, словно мифические спруты, уносили на глубину небольшие траулеры вместе с их экипажами. Но в этом случае на поверхности должно быть всё в порядке. Лодка не получила крен, её даже не качнуло. Значит, траулер даже не притопили. К тому же гидроакустики подтвердили, что все ранее запеленгованные на поверхности суда продолжают движение без изменения скорости и курса. Можно не всплывать. А нештатное всплытие на боевой службе – это ЧП. Кстати, ещё в базе флагманский штурман предупреждал, что этот район, где сейчас находилась подводная лодка, – постоянное место лова польских рыбаков.

Последствия для самой лодки обнаружили, когда следующей ночью всплыли на зарядку батарей. На ограждении рубки снесена половина ветроотбойника. Это такой козырёк, сделанный из оргстекла и металла. Пришлось оставшуюся часть спилить ножовкой. Кроме того, на рубке даже ночью ясно выделялся след от тралового троса. Его тут же закрасили штатной чёрной краской. Но самое плохое – оказалась согнутой рамка радиопеленгатора, внешне похожая на правильный четырёхугольник.

Когда через неделю завершили первый этап автономного плавания и для пополнения запасов топлива, пресной воды и продуктов зашли в нашу советскую базу в Польше Свиноуйсьце, специалисты только руками развели: в их условиях отремонтировать рамку нельзя. Так лодка до конца боевой службы лишилась возможности определять своё место в море с помощью системы радиопеленгования – способом в условиях С-137 самым надёжным.

В отсеках трудно дышать

И на втором этапе злой рок продолжал посылать свои закодированные сигналы…

Вышли из Свиноуйсьце со смешанным чувством. С одной стороны, радовало то, что боевая служба перевалила на вторую половину и до возвращения домой остаётся всего три недели. С другой, подспудную тревогу вызывал выход из строя системы радиопеленгования. Она могла выдавать координаты своего места при любых погодных условиях. Теперь точность обсерваций зависела только от штурмана старшего лейтенанта Анатолия Молостова. Ему, конечно, могли помогать более опытные товарищи – командир, старпом и даже находившийся на борту начальник штаба. Но в любом случае нужно было видеть звезды на ясном небе, а такое небо в осенней Балтике не такое уж и частое.

К исходу третьих суток плавания, как обычно в 22:00, всплыли бить зарядку – самое в автономке желаемое время, когда можно глотнуть свежего воздуха, а заодно и курнуть. Чтобы как-то скрасить гнетущее однообразие жизни под водой, перед всплытием проводили конкурс эрудитов – победители могли первыми выходить наверх, на долгожданный перекур. За время между всплытиями Беседин вместе с другими офицерами готовил самые разные вопросы из области техники, географии, культуры, политики. Потом он задавал их из центрального поста по громкоговорящей связи отдельно для каждого отсека. Состоящее из офицеров главного командного пункта «жюри» тут же определяло победителя. А кроме главного приза – первыми выйти наверх после всплытия, добавлялся ещё и другой желанный приз: банка компота, сгущёнка и шоколад.

Подводник никогда не скажет «заряжать батареи». Для этого существует профессиональный термин «бить зарядку» или чаще «бить заряд». Он означает, что запускаемые сразу после всплытия дизеля, обеспечивая лодке ход, одновременно набивают зарядку аккумуляторных батарей. Хотя на самом деле в это время работающие дизеля издают весьма характерный звук – лодка словно бы кудахчет на ходу. И это как-то исподволь успокаивает или даже притупляет чувства, слишком обострённые там, в относительно бесшумных отсеках.

Однако «бить зарядку» и «бить баклуши» это совсем не одно и то же. Даже наоборот. С момента всплытия количество вахт не уменьшается, а увеличивается: на верхнем мостике, у пульта радиолокационной станции, на радиоприёме, в дизельном отсеке…

После того, как всегда первым поднимающийся в рубку командир подводной лодки (это право дано только ему) открывает верхний рубочный люк, включаются мощные вентиляторы. Они гонят в отсеки свежий воздух с такой силой, что у некоторых срывает пилотки. В это время, пользуясь шумом и «ветром» вентилирования, в дальнем дизельном отсеке мотористы могут, прячась от офицеров, потихоньку покуривать… А на камбузе начинает греметь противнями кок. Он должен за время зарядки и вентилирования отсеков успеть приготовить для заступающей в 00:00 часов вахты традиционный ночной завтрак: запечённые в тесте консервированные сосиски, кофе или чай.

Первыми в рубку – и каждый только с разрешения командира – поднимаются подводники из победившего в конкурсе отсека. За ними все остальные, начиная с первого носового торпедного и заканчивая седьмым кормовым торпедным. Ровно четыре минуты, ни минутой больше, отводится каждому, чтобы подышать таким желанным чистым морским воздухом, курнуть – именно курнуть, а не покурить и не «потравить баланду» как на надводных кораблях на баке за волнорезом, что за четыре минуты не успеть, и увидеть ночное море, небо… Потом быстро уступить место другому и нырнуть в рубочный люк.

Внизу народ копошится, словно в муравейнике. После всплытия запрет на переход из отсека в отсек отменяется, и хотя не было особой надобности, подводники ходят по лодке, просто чтобы размяться. Ограниченная возможность двигаться так же, как и долгое отсутствие дневного света, действуют угнетающе.

Капитан-лейтенант Беседин как и положено вахтенному офицеру постоянно находился на мостике и думал о том, что ожидание следующего большого удовольствия – помыться под душем – он может растянуть для себя не дольше чем другие. Пока в надводном положении работали дизеля, они нагревали воду, а в пятом дизельном отсеке был устроен только один рожок, под которым за время зарядки успевал помыться весь экипаж. В это же время меняли бельё. И Беседин любил ходить в душ последним, чтобы уже никого не задерживать, да и ему никто не мешал бы.

На этом всплытии С-137 события развивались так.

– Работает авиационная РЛС! – доклад вахтенного радиометриста прозвучал в динамике словно выстрел. Значит, где-то в ночном небе военный самолёт.

– Тревога! Срочное погружение! – громко скомандовал капитан 3 ранга Пущин.

Все, кто в это время находился в рубке, буквально провалились в рубочный люк и уже не спускались по вертикальному трапу, а просто скользили вниз по поручням, буквально сваливаясь в центральном посту друг на друга. Последним в люк нырнул Пущин. Уже внизу он посмотрел на свои командирские часы с секундомером. Погрузились за 40 секунд, что на тренировках в обычной обстановке не удавалось.

Только, что называется, перевели дыхание, как каждому захотелось спросить: обнаружил нас самолёт или нет? Уверенного ответа на этот вопрос не существовало. Может быть, обнаружил. А может, и не успел. Другим вопросом – что за самолёт, чей он – никто не интересовался. Просто потому, что подводники имели все основания любой самолёт принимать за натовский, противолодочный. Они тут постоянно контролируют воды Балтики.

О том, в каком именно районе Балтийского моря выполняет в данный момент свои задачи подводная лодка С-137, знал очень узкий круг людей на самой лодке, в штабе Балтийского флота и в главном штабе ВМФ в Москве. Обнаружение находящейся на боевой службе советской ПЛ в соответствии с законами военного времени может рассматриваться как её гибель. И это справедливо. В условиях современной войны обнаруженной подводной лодке, тем более в закрытом Балтийском море, очень и очень трудно или практически невозможно уйти от поражения.

Достаточно сказать, что перед самолётом, который способен уничтожить ПЛ самонаводящимися торпедами, глубинными бомбами, в том числе и ядерными, управляемыми и неуправляемыми ракетными снарядами, лодка вообще беззащитна. А противолодочное оружие кораблей уже на тот момент обладало такой точностью, скоростью и дальностью применения, что, если ПЛ не опередит противника своим точным залпом, то подводники не успеют… переодеться в чистое.

И хотя речь идёт не о военном времени, не надо забывать, что в том 1981-м развязывания войны в Советском Союзе ждали в любой момент. Так называемая «холодная» война так накалилась, что в любой момент – дай только повод – могла перерасти в «горячую». А для подводников в международных водах границы между понятиями мирного и военного времени были чисто условными. Скажем, идут учения с участием подводных и надводных кораблей. По заранее разработанному плану учений какое-то количество наших кораблей, включая ПЛ, должны выполнять роль условного противника. По легенде противник хоть и условный, но выходит на цель, маневрирует и атакует хоть и учебными торпедами, но реально. Известны случаи, когда гидроакустики наших подводных лодок в районе учений с присутствием натовских кораблей докладывали: «На нас идёт торпеда! Пеленг не меняется». Если пеленг не меняется, значит, торпеда захватила цель и мимо лодки точно не пройдёт…

Как это происходит?

Во время маневров каждый оператор гидроакустической станции слышит в наушниках такое количество шумов и видит на экране станции столько голубоватых отметок от своих, а может, и не от своих подводных и надводных кораблей, что ему надо достаточно времени, чтобы правильно классифицировать цель и своего не перепутать с чужим, а лодку, к примеру, – с крупным косяком рыбы. Даже для очень опытного «слухача». На «эсках» с небольшой командой гидроакустиков не каждый старшина команды, хоть и немало послуживший в подплаве мичман, может быть хорошим «слухачом». Для этого нужны годы и годы опыта и очень толковые учителя. Считается, что высокопрофессиональным гидроакустиком может быть только моряк с хорошим, тренированным музыкальным слухом. А откуда их взять и загнать в прочные корпуса столько «музыкантов» и «композиторов»?..

Условия учений требуют быстроты действий операторов и принятия решения командиром. Оператор спешит выдать целеуказания, командир – атаковать первым. Но на чужой лодке, наблюдая на экране за быстро приближающейся к ним торпедой, не знают, учебная она – с «болванкой» вместо взрывчатого вещества и программой подныривания под реальную цель, или, возможно, боевая от натовского корабля…

Такие ситуации, некоторым пережившим их командирам, щедро добавляют седины в их ещё молодые шевелюры. Хорошо бы отделаться одной сединой… До сих пор не поставлена окончательная точка в истории гибели двадцатилетней давности самого мощного на то время атомного подводного крейсера «Курск». Муссируются разные гипотезы. Но всегда замалчивается одна, высказанная не просто опытными подводниками, а представителями командования Военно-морского флота, на тот период обладающими первичной информацией подводной обстановки в момент взрыва «Курска». И именно – взрыва от торпеды одной из двух американских АПЛ, находившихся в тот момент в районе выполнения задачи «Курском»…

Тогда в центральном посту С-137 кто-то мрачно пошутил:

– Если натовец нас обнаружил, то скоро надо ждать «все флаги в гости к нам».

Тактика вероятного противника нашим подводникам был хорошо известна. Если над тобой «Орион» или другой противолодочный самолёт, значит, сейчас сбросит гидроакустические буи, которые способны «услышать» и «увидеть» лодку не менее чем за шесть миль, а потом передать данные на борт своего самолёта, который их ретранслирует по схеме «накрытия» советской субмарины дальше. И через некоторое время здесь появятся другие самолёты и натовские корабли со средствами уничтожения подводных целей, после чего ловушка быстро захлопнется. В военное время это означает неминуемую гибель, а в мирное могут поднять лодку на поверхность специальными средствами. Это – «два балла» за боевую службу и позор на весь флот и на всю оставшуюся жизнь.

Разница в скорости С-137 в подводном положении и натовских противолодочных надводных кораблей достигает шести-семи крат. В общем, влипли…

Наушники гидроакустической станции надел старшина команды гидроакустиков мичман Матвиенко. На лодке он лучший «слухач» и засечь работу буёв или гидролокаторов кораблей мог на предельной дальности.

В центральном все как-то приуныли. Если лодка будет обнаружена, то за первую свою автономку экипаж получит не жареного поросёнка, а «два балла» со всеми вытекающими последствиями. И грош тогда цена всем неусыпным вахтам, тренировкам, да и просто тяжелой моряцкой, подводницкой работе-пахоте в нечеловеческих условиях в этом железе прочного корпуса.

Командир назначил самую малошумную скорость хода, приказал выключить все механизмы, которые могли создавать помехи для работы гидроакустической станции и потребовал: «Командирам отсеков! Установить строгий контроль за уровнем шумности в отсеке!». Иными словами, мрачные дяди в чёрных комбинезонах и с блеклыми, отливающими парафином лицами вели себя в отсеках так, будто боялись разбудить ребёнка.

Прошёл час. Другой. Мичман Матвиенко продолжал докладывать: «Горизонт чист». Но это ещё не означало, что лодке удалось уйти от обнаружения. Если самолёт всё же сбросил гидроакустические буи, они могли работать не в активном режиме – посылаемыми импульсами гидролокатора, а в пассивном – в режиме шумопеленгования: сами молчат, но «прислушиваются» к шуму ПЛ. А может быть, «Орион» уже ведёт лодку с помощью инфракрасной аппаратуры или магнитного обнаружителя.

Напряжение в центральном начало спадать только к утру, когда стало ясно, что слежения за лодкой нет. Вместе со всеми облегчённо вздохнул и Василий Беседин, ещё не зная, что главное испытание – уже не рыболовная, а гидроакустическая «сеть» – их ждёт впереди.