Текст книги "Преступники и преступления. Законы преступного мира. 100 дней в СИЗО"

Автор книги: Валерий Маруга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

ПОЛИТИЧЕСКИЙ

Коверчук Иван Федорович попал в следственный изолятор в свои пятьдесят девять лет. До этого тянулась его длинная и сложная жизнь, довольно типичная для здешних мест.

Еще подростком он привлекался к уголовной ответственности за участие в бандах ультраправых националистов, за что получил двадцать пять лет и терпеливо отбыл весь срок на далеком, чужом Севере. Прижился, обзавелся семьей и остался тянуть свою лямку вдали от родных мест.

С уходящими годами домой тянуло все сильнее, хотя и чувство тревоги не раз его останавливало. И, как оказалось впоследствии, вполне обоснованно. Всего год ему удалось пожить в районном центре, вблизи которого родился. Только и успел купить на окраине полдома.

Его опознала женщина, родителей которой расстреляли оуновцы. В этом жутком деле то ли по глупости, то ли под принуждением принимал участие и шестнадцатилетний Коверчук. Нашлись свидетели и очевидцы. Суд заседал целых три месяца и определил Ивану Федоровичу, не принимая во внимание давность происшедшего и его малолетие, «вышку».

В камере смертников Коверчук вел себя весьма пристойно и вежливо. Много читал и все писал письма родным и близким. Только во время обхода камер представителями правоохранительной власти проявлял испуганное беспокойство. Особо настораживали его папки и планшеты в руках сотрудников прокуратуры. Он всегда задавал один и тот же вопрос:

– Это у вас та страшная бумага?..

Верховный Совет отказал ему в помиловании, однако в это время Коверчуку исполнилось шестьдесят лет, а в проектах нового уголовного законодательства появилось положение о том, что лицам старше шестидесяти лет смертные приговоры выноситься не будут. Это обнадежило Коверчука и заметно взбодрило. Он ждал «помиловку» от Президента. На нее рассчитывали и служащие СИЗО. Многие рассуждали, что преступление совершено в несовершеннолетнем возрасте, и прошло столько лет…

Но в который раз сомневающиеся опять убедились, что на преступления подобного рода ни возраст, ни срок давности влияния не имеют.

К Ивану Федоровичу по-своему привыкли и контролеры и офицеры. Маленький, пухленький, заискивающий и учтивый, он ни у кого не вызывал ни злобы, ни раздражения. И сообщать ему об отклонении прошения о помиловании в последней инстанции никто не хотел. Начальник дежурной смены старший лейтенант Маслич надел Коверчуку наручники и твердо объявил:

.– Так, дед, по-быстрому собирайся, пойдем в баню.

Тот живо нацепил на шею полотенце, взял мыло и засеменил по коридору к душевой, находящейся рядом с камерой.

– Не сюда, – остановил его Маслич, – здесь воды нет, трубу прорвало, идем вниз.

И только на последних ступеньках, ведущих в страшные подземные казематы, Коверчук понял, что и к чему. Его щеки затряслись, губы задрожали, из глаз градом покатили слезы.

– Ой, родненькие, куда это вы меня? Прощайте, мои дорогие, не поминайте лихом, я на вас зла не держу, счастья вам и вашим детям и моим передайте… – несвязно бормотала, теряющая связь в реальным миром, саморазрушающаяся личность.

Тут же его передали прокурору и палачу. У последнего рука не дрогнула. Стрелял в спину без предупреждения и зловещей паузы. Но неприятный осадок на сердце у него все-таки остался. Изучая дело Коверчука, он не сумел себя убедить, что уничтожает постылое зло. Моральные потери понесли обе души.

ИСПОЛНИТЕЛЬ

Особо ценным и полезным оказалось знакомство с исполнителем смертной казни. Даже в его внешнем облике очень много неожиданного и необычного, позволяющего понять глубину скрытности и коварства земного человека.

Низкий лоб, переходящий в плоскую лысину, редкие, торчащие брови. Под ними маленькие, колючие, глубоко посаженные глазки. Нос мясистый, красный. Губы тонкие, скулы широкие, – рот несколько перекошен, за что и носит прозвище «Косоротов».

Короткая шея соединяет круглую голову с широким мощным торсом, крепкими мускулистыми руками и ногами. Роста среднего. Из особых примет можно выделить одну, и то несущественную: из ноздрей и ушей выглядывают густые пучки темных, смолянистых волос.

Голос вкрадчивый, взгляд подозрительный, речь нескладная. По характеру упрям и мстителен; очень решительный в служебных и личных делах. Отличный спортсмен. Не пьет и не курит. Ест много и с жадностью. В семье тиран и самодур.

Склонен обвинять всех и во всем. Ведет личную картотеку компромата на своих начальников и подчиненных.

О нем, как об исполнителе смертной казни, никто не знает, кроме начальника управления и его первого заместителя. И даже не догадывается. Все сохраняется в полной секретности. Время от времени его командируют к месту ликвидации смертников, то есть в следственный изолятор.

Приговоренного заводят в камеру, оборудованную под кабинет. Прокурор по надзору зачитывает ему отказ в помиловании. Затем обреченного стригут, моют в бане, одевают в резиновые тапочки и ведут на расстрел. Однако эти формальности не всегда соблюдаются. На Земле смерть проще жизни.

Я долго беседовал с Косоротовым, пытаясь познать его душу, нравы и склонности. Он юлил, выкручивался, пока я не убедил его в своей лояльности и полной беспристрастности. Только тогда он решился ответить на мои вопросы и рассказать о себе.

– Вызвал однажды меня генерал и начал издалека, мол, слышал, ты хороший охотник, стреляешь метко, зверя наповал валишь, как косарь сено.

– Да, бывает, – мямлил я, не понимая, куда он клонит.

– Так вот, хочу предложить тебе настоящую охоту на двуногого зверя. Мы тебя долго изучали, присматривались и вот решили предложить. Надеюсь, понимаешь, что отказаться ты уже не можешь, вопрос решен окончательно и обдумыванию не подлежит.

Так я стал роковым исполнителем. Самым сложным оказался первый расстрел. К нему я долго готовился, перечитал все следственное дело от корки до корки. Помню, фамилия у него была Сучкастый, трижды судимый за разбои и грабежи. «Вышку» дали за убийство и ограбление двух престарелых. Причем сначала он на глазах привязанного к креслу 65-летнсго супруга изнасиловал его 55-летнюю жену и задушил. А затем уже затянул петлю из брючного ремня на шее очумевшего старика.

Просмотрел снимки убитых, почитал его показания и собрался с силами. Одел форму контролера с погонами старшины, нацепил на пояс кобуру, передернул затвор пистолета Макарова, снял с предохранителя и повел Сучкастого к прокурору. Тот, ни слова не говоря, подсунул ему бумагу. Вот, мол, отказ тебе пришел. Смертник сразу зашатался и грохнул на колени:

– Гражданин начальник! Дорогой ты мой, уважаемый! Может, я еще пригожусь? Я на все согласен, на урановые рудники, под землю, на Луну, куда хошь меня пошли, какие хоть эксперименты приму, только жизнь сохрани!..

– Хорошо, хорошо, – заерзал прокурор, – ладно, ладно, мы подумаем.

А мне кивает, мол, забирай его поскорей да делай свое дело. Сучкастый мне в ноги, сапоги целует, слезами обливает. Я его кое-как на ноги поставил и говорю:

– Чего ты психуешь? Тебе же сказали, подумаем.

Короче, помогли мне занести его в камеру без окон и жалюзи, обильно посыпанную опилками, и тут я его лежачего дрожащей рукой прихлопнул. С одного выстрела, в спину, под левую лопатку, прямо в сердце.

Дальше пошло легче, как обычное дело. Та же охота, только на человекоподобных изгоев. Главное, чтобы в следственных томах побольше крови было. Чем злее преступник, тем легче его расстреливать. И даже помучить гада хочется. Наведу пистолет и наслаждаюсь его ничтожеством: «Что, гнида, страшно умирать?» Никто не выдерживает черного зрачка ствола. Одни сознание теряют, другие извиваются как черви, а некоторые и наброситься пытаются. Так я их на лету, как перепелок. Особо насильников ненавижу. Сначала стреляю между ног, дабы они вкусили всю прелесть причиненных кому-то мук, а тогда башку расшибаю.

– Но ведь убивать – это всегда страшный грех?

– Ничего, я в Бога не верую и черта не боюсь.

Все это он поведал мне с гордостью и даже с чувством собственного достоинства. В его маленьких, прищуренных глазках сверкали огоньки доблести и отваги за отменное исполнение служебного долга. Как мне показалось, он далек от понимания опасности убийства человека человеком. И не знает, что насильственная смерть высвобождает из жертвы биополе зла и ненависти, которое, в первую очередь, поражает самого исполнителя. Опустошает его, и он деградирует.

Кстати, его предшественник по прозвищу «Рэмбо», уйдя в отставку, плохо кончил свою жизнь, хотя и далеко уехал от места службы. Бросил семью и поселился в благоустроенном поселке одного из приморских районов Крыма. Но жить спокойной, умеренной жизнью не смог: пьянствовал, буянил, угрожал и дрался.

Его пытались угомонить. Соседи писали жалобы в милицию, заявления в прокуратуру, анонимки в КГБ, но безуспешно. «Рэмбо» на все предупреждения не реагировал. Никого не признавал, всех выставлял за дверь и долго матерился.

Как-то к нему зашел возмущенный участковый инспектор капитан милиции Квач Петр Дмитриевич, уважаемый и сдержанный человек. Прямо с порога начал с негодованием отчитывать постоянного нарушителя общественного порядка:

– Послушай, майор в отставке, сколько я буду за тебя получать? Ты что, думаешь, если служил в органах, то мы тебя на руках носить будем? Убирайся к чертовой матери с моего участка, а то составлю протокол и посажу на пятнадцать суток!

– Кого? Меня?! – взревел «Рэмбо» и начал шарить рукой по животу в поисках кобуры. Затем втянул шею, согнулся и боднул милиционера головой в грудь. Квач, не ожидавший лобовой атаки, как мешок, шмякнулся о стенку и съехал на пол. Хозяин, не долго думая, схватил его двумя руками за шиворот и потащил на веранду, открыл крышку подвала, вытянул оттуда лестницу и сбросил капитана, приговорив к пожизненному заключению.

Только на седьмой день грязный, оборванный, бледный и заросший, со спертым запахом квашеной капусты и соленых огурцов, прямо из-под земли выкарабкался на белый свет Петр Квач. За это время ему пришлось приложить много усилий, дабы куском фанеры и собственными ногтями прорыть подземный ход под фундаментом дома и «вынырнуть» на огородной грядке между свеклой и луком.

После долгих разбирательств и привычной волокиты начальник райотдела милиции вызвал к себе Квача и разъяснил:

– Понимаешь, Петр Дмитриевич, он немного того, на учете состоит в психиатрической клинике. Да и генерал настаивает, чтобы мы его не трогали. Понимаешь, так сказать, между нами, он смертников расстреливал, грязная у него была работа, вот и свихнулся. Так что зла на него не держи, а тебя я переведу на другой участок, поменьше и поспокойнее…

Ну, а «Рэмбо» закончил свою разгульную старость тем же порядком, как и большинство людей его узкого круга. Поздним зимним вечером, употребив обильную дозу самогона с пивом, затянул свою шею бельевой веревкой, привязанной к металлической спинке кровати.

К утру тело остыло. На груди лежала записка: «Приговор приведен в исполнение собственноручно. Рэмбо».

МЕЛКИЙ ВОРИШКА

В изучаемом регионе люди еще далеки от презрения к тому, чем не обладают. Зато в избытке наделены завистью и жадностью, порождающих корыстолюбие и воровство. Такие особи чаще рождаются и вырастают в так называемых неблагополучных семьях, в материальной и духовной нищете. Их нравственная деградация начинается с детства и не поддается нивелировке до самой смерти.

Степан Чунько, сколько себя помнил, принадлежал самому себе. Мать всегда пила и гуляла, а отец пил и буйствовал. Развлекаясь необузданной телесной похотью и дебошами, они напрочь забывали о сыне, который целыми днями оставался в маленьком, заброшенном домике без крошки хлеба и глотка воды. Голод быстро научил его попрошайничать, а потом и воровать. Степа незамедлительно усвоил, что украсть гораздо легче, нежели купить. И удобнее – не надо часами стоять в длинных, душных очередях.

А когда подрос, мать начала приучать его к «блатной» жизни. Водила по запущенным, полуподвальным квартирам и углам, именуемым притонами, где, нисколько не стесняясь сына, пила все подряд и любила всех подряд, иногда по нескольку особей сразу.

Степану едва исполнилось восемь лет, когда он впервые в жизни залез в магазин. Набрал целую пазуху конфет, печенья и… 43 копейки. Через день его поймали на чердаке тарного склада и вскоре отправили в специнтернат.

Всего два месяца он смог вытерпеть нудные правила внутреннего распорядка. Сбежал к матери, прямо в притон. Его еще раз поймали и определили в спецшколу. Здесь дотянул до каникул благодаря обильной кормежке и строгому надзору.

Домой приехал с надеждой на что-то лучшее, однако такового не случилось. Двор утопал в мусоре и лопухах, крыша покосилась, сарай развалился. Соседи поведали, что отец сидит в тюрьме за кражу мотоцикла, а мать живет с другим.

Несколько дней разыскивал мамашу по вокзалам и подвалам. Она ему не очень обрадовалась, но и не прогнала. И опять воровская жизнь потекла по заранее установленным законам. Еще несколько краж в киосках «Союзпечати» на шесть рублей – и новое определение народного суда, на сей раз в воспитательно-трудовую колонию для несовершеннолетних.

В семнадцать лет освободился и вернулся домой, хотя не сомневался, что там он никому не нужен. И снова побрел по кривой улице с подворотнями и тупиками. С черного хода вышел к магазину готовой одежды и прямиком… в колонию строгого режима.

В зоне грустил, как все, мечтая о свободе. Только письма спасали от дикой тоски, заполняли ночи и длинные выходные. Пыхтя и натужась, он выдавливал из своей покореженной души чувство вины и уважения. Природа брала свое, хотелось любви и нежности. Писал вдовам, сиротам, инвалидам, одиноким и забытым Богом женщинам, получая наивные, но теплые и ласковые ответы, черпая в них мечты и надежду.

Переписка помогла Степану познакомиться и полюбить молодую женщину но имени Аня, незамужнюю, с двумя детьми. И сразу же чувства у Чунько, в который раз, оказались сильнее рассудка. Ради свидания сбежал к ней из колонии, за что получил добавочно к сроку еще два года.

После освобождения нашел ее и, невзирая на то, что к тому времени у нее уже было трое детей, и неизвестно от кого, начал жить с ними вместе, считая себя мужем и отцом.

Прошло полгода – ровно на столько хватило их для совместной супружеской жизни. Семейный очаг потух, не успев разгореться. Их соединила розовая мечта, но однообразные, скучные и неустроенные будни быстро превратили ее в горькую прозаичность. Жить в браке ни Степан, ни Аня не умели и не могли. Судьба соединила их линии жизни, но повести рядом не смогла.

У Чунько – снова новый магазин и новый срок заключения. Затем пьянство, бессилие и болезнь. У Ани – письма, слезы и преждевременная старость. Их души вольются в энергетическую сущность разных планет и никогда больше не встретятся.

ЛОВКИЙ МОШЕННИК

В подавляющем большинстве люди хитры и алчны. Некоторые, что понаглее, доводят эти качества до изощренного коварства. Эти мошенники очень любопытны своей изобретательностью, рассуждениями и даже определенным уровнем интеллекта. Это своего рода неудачливые предприниматели.

Наиболее интересным из них мне показался Николай Левчук. Среднего роста, приятной наружности, с доверчивыми светлыми глазами. Смотрел всегда прямо, говорил умно, врал умело.

Обычно промышлял в мебельных магазинах. Старательно присматривался к посетителям, выбирая жертву побогаче и поглупее. Мягко подкатывал и начинал одну и ту же беседу:

– Вы, я вижу, издалека?

– Да нет, я тут рядом, из Торчина. Дом построил, а мебели нет.

– Ищете гарнитур?

– Да хотелось бы…

– Но это очень дорого.

– Да деньги у меня есть, вот только в магазине ничего нет.

– Ну, если деньги есть, все можно устроить. И так далее и тому подобное. Затем Левчук исчезал в конторе магазина на несколько минут. Выскакивал оттуда с деловым видом, застегивая на ходу свою кожаную папку, забитую пожелтевшими бумагами. Как бы между прочим бросал:

– Так, с вас десять тысяч. Стенка стоит восемь, но, сами понимаете, за сервис надо платить.

Спрятав деньги, опять нырял в контору и выплывал оттуда с видом респектабельности и благодушия:

– Все в порядке, ваша мебель уже грузится. Следите, чтобы аккуратно складывали. Да, между прочим, если хлопцам на бутылку бросите, помогут разгрузить и даже сложат.

И тут же растворялся в толпе. А растерянный покупатель бегал от одной машины к другой, с возрастающей горечью уясняя свое простофильство.

Но однажды в схожей ситуации Левчук все же попался. Его опознал и схватил за шиворот прямо в широком зале мебельного салона один из пострадавших. Наделал много шума, собрал кучу зевак и вызвал милицию. Однако в смятении и растерянности мошенник пребывал не более минуты, а далее действовал решительно и конкретно. Злопамятному гражданину тут же вручил тысячу рублей, как возмещение нанесенного ранее ущерба, остальные деньги пообещал вернуть до конца дня. В дежурной части городского отдела милиции прямо с порога заявил, что желает сделать явку с повинной. И сделал: описал свое мошенничество и глубоко раскаялся.

Все это суд принял во внимание и присудил Левчуку всего лишь три года общего режима. И уже через год, добившись условно-досрочного освобождения, он был на свободе. Правда, опять увлекся. На сей раз добровольными пожертвованиями на сооружение православных храмов. Ходил по домам и собирая деньги, убеждая сограждан в необходимости душевной гармонии, святости и милосердия.

А в следственном изоляторе вел себя весьма прилежно. Если и жаловался, так только на то, что бизнес и предпринимательство в его родной стране еще не в почете.

ФЕНОМЕН

Василий Иванович Гилюк превосходно рисовал пейзажи и батальные сцены, бушующее море и обнаженных женщин, туманные рассветы и лунные ночи. Благо окончил Косовское художественное училище. Но более всего ему удавались деньги. Червонцы и доллары отличить от настоящих можно было только по качеству бумаги и отсутствию водяных знаков. А документы вообще изъянов не имели.

Внешне опрятный, с открытым, мужественным лицом и хорошими манерами, обладающий удостоверениями собственного корреспондента газеты «Известия» и журнала «Крокодил», жил безбедно. Помощь чиновников областных и районных масштабов всегда была ощутимой.

Его тисненые ярко-красные «корочки» бережно и смущенно рассматривали руководители различного калибра, но ни у кого они не вызывали ни малейших подозрений. Только трепетную готовность уважать и почитать. Ибо все – от подписи до печати – дышало престижностью центральных творческих ведомств.

Двери первоклассных гостиниц, пансионатов и ресторанов услужливо распахивались перед ним для доверительных бесед и принципиального взаимопонимания. Гилюк ценил обходительность и отвечал тем же. Твердо и эмоционально обещал поднять самые мелкие проблемы до самого высокого государственного уровня. Если что и мешало ему в кипучей общественной деятельности, так только отсутствие должного знания управленческого этикета. Из-за чего и погорел.

На банкете, устроенном в его честь административной и торговой мафией захолустного районного центра Борщова, к нему незаметно пробрался молодой самовлюбленный журналист местной газеты Виктор Слюньков и попросил оценить свой фельетон.

– Чем ты тут беспокоишь власти? – доброжелательно и даже ласково расспрашивал Василий Иванович.

– Да, понимаете, – убеждал Виктор, – я хочу поднять одновременно нравственные и экологические проблемы нашего города.

– Это хорошо, – похвалил Гилюк, чистая вода, свежий воздух и здоровое тело – главные наши компоненты, я бы сказал, главное наше оружие.

Полистал рукопись, отметил чистоту и аккуратность:

– Молодец, ни одной помарки, хоть сразу в типографию.

И тут же, полагая, что Слюньков выше областной газеты не сунется, красивым размашистым почерком наискось сверху на первом листе вывел: «Рекомендую пустить в печать. Спецкор Гилюк».

Но журналист, взбодренный такой высокой оценкой, несколько переоценил собственные силы и актуальность поднятых проблем, послал фельетон заказной бандеролью лично главному редактору газеты «Известия» с докладным письмом о том, что такой-то корреспондент вашей газеты порекомендовал меня вам…

Однако крупных злоупотреблений со стороны Гилюа следствие не установило. Те, кто его принимал, устраивал и поил, напрочь отрицали субсидии и взятки, ну, а Василий Иванович тем более. Поэтому привлекли его только за подделку документов, штампов и печатей, за что получил три года общего режима и на должности библиотекаря хозяйственной обслуги старательно чертил плакаты по исправительно-трудовому законодательству. Необыкновенно красочно и выразительно он оформил пункты из Закона об условно-досрочном освобождении из мест лишения свободы. И не зря, ровно через двенадцать месяцев вышел на свободу.

Теперь, обогащенный практическим криминальным опытом, не мешкая, занял еще более активную жизненную позицию в духе своего времени. Поначалу вступил в общество экстрасенсов. С отличием окончил десятидневные курсы и пополнил ряды биоэнергетических проходимцев. Для подтверждения своей высокой квалификации изготовил на английском языке диплом и грамоту, удостоверяющую, что Гилюк Василий Иванович является членом Парижской Академии Наук и обладает исключительным биополем, способен лечить все недуги тела и души.

Заказал афиши, на которых от его строгого, возвышенного лица исходили лазерные лучи и северное сияние. Приобрел черный фрак, лаковые туфли и начал гастроли. Сначала в малых селениях, а затем и в крупных городах, завоевывая авторитет и популярность среди наивных обывателей. Особым успехом пользовался у чувствительных и мечтательных женщин, стремящихся похудеть, похорошеть и расцвести. Помогали внешность и незаурядная интуиция. И не только это. Теперь Гилюк промышлял не один. В свое содружество независимых целителей принял ранее судимых за квартирные кражи супругов Раневских. Их обязанности не требовали высокого мастерства, но очень помогали росту профессионализма Василия Ивановича.

Они толкались у дверей, за которыми принимал маг и провидец, беседовали по душам с ожидающими своей очереди, рассказывали о феноменальных способностях Гилюка и внимательно слушали. Полученные сведения передавали шефу, и тот «творил чудеса».

В городе Ривне наиболее удачным и одновременно трагическим оказалось исцеление Тамары Попович, дочери представителя крупного кооператива, производящего мясные продукты, которая страдала от постоянных приступов головной боли и желудочно-кишечных расстройств. Разведенной, с болезненным трехлетним ребенком, нервной и взбалмошной женщины, тем не менее не лишенной привлекательности.

Так вот, Тамара с нетерпением дождалась своей очереди и зашла в гостиничный номер, служивший приемным кабинетом Гилюка, и остолбенела. Посреди комнаты, скрестив руки на груди, широко расставив ноги, стоял богочеловек.

– Садись, Тамара, – тихо сказал он, бережно обнял ее за плечи, нежно провел ладонью по волосам, – расслабься, отвлекись от мелочной суеты, доверь мне все свои беды… Грешна ты и не крещенная, в браке недолго состояла, родила больного ребенка, мигренью страдаешь, в животе твоем бесы нашли пристанище.

– Да, да, – шептала пораженная женщина, – я не знаю, что со мной, то голова, то печень, то желудок, то…

– Все от Бога. Человек, как стебелек, либо тянется к небу, либо клонится к земле. Сходи в церковь, исповедайся. Тебя вылечат лишь пост и молитва, как учил Христос, врачи не помогут.

Василий Иванович говорил искренне, проявлял участливость и заботу, потому и помогал. А в этом случае достиг выдающихся успехов. Через десять сторублевых сеансов Тамара заметно утончилась, похорошела, беззаветно поверила в Бога и влюбилась в Гилюка. Он тоже, пораженный ее доверчивостью и материальным достатком, увлекся, как мальчишка.

Вскоре Попович так вошла в доверие, что сама присутствовала на сеансах и давала советы, как исповедаться и избежать новых грехов. Все бы ничего, но в один прекрасный день Тамара, экзальтированная внезапно возникшей мыслью о том, что ее отец кормит людей мясом, греша перед Богом и Гилюком, обозвала всех своих родных «трупоедами», разгромила и подожгла колбасный цех. Тут уже вмешались пожарная охрана, милиция и прокуратура. Быстро вышли на Гилюка, нашли повод и произвели обыск в его святых апартаментах. Оперативные работники горотдела внутренних дел перерыли весь номер и представили пораженным понятым разнообразнейшие свидетельства и дипломы да более ста тысяч рублей наличными.

На этот раз Гилюка привлекли еще и за мошенничество. Суд признал его особо опасным рецидивистом и определил ему восемь лет лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима с конфискацией всего имущества. Но это несколько позже, а пока Василий Иванович роптал на свою судьбу и напряженно обдумывал сложившуюся ситуацию в СИЗО УВД.

Он сразу вычислил срок и начал прикидывать, как избежать сурового наказания. После длительных и тягостных размышлений решил бежать. Опять, в который раз, пустил в ход свои феноменальные способности и неистощимый талант. Предложил услуги руководству учреждения, пообещал переоформить всю наглядную агитацию в духе времени по лучшим мировым стандартам. С присущим ему напором взялся за дело. Рисовал в камере, но постепенно, завоевывая доверие, начал и в клубе штаба красить и расписывать стенды о дисциплине, неподкупности и бдительности личного состава. Рисовал настолько искусно, что усыпил эту самую бдительность и, воспользовавшись почитанием своих способностей, как-то в сонливый полдень смело направился к дверям контрольно-пропускного пункта. А до этого вывернул наизнанку фуфайку, под которой уже просматривалась модная куртка. На шею нацепил заблаговременно склеенный белый воротник и черный галстук. Подошел к окошку КПП и, сдержанно улыбаясь, спросил:

– Скажите, пожалуйста, адвокат Гринев не проходил?

– Нет, – повела плечами сержант внутренней службы Кобелева Оля, – я только заступила и никого еще не пропускала. Да и не знаю такого.

– Это совсем зеленый адвокат, месяц как университет окончил. А я – следователь Чуйко. Уже целый час его жду. Да ладно, время терпит.

Через полчаса Гилюк повторил свой закрученный маневр, но действовал еще более решительно:

– Ну что, не было этого Гринева?

– Да нет, – участливо посетовала Оля, – никто не подходил.

– Тогда выйду, поищу его сам. Откройте, пожалуйста.

Контролер Кобелева нажала кнопку. Щелкнула решетка, затем входная дверь, и Василий Иванович, не спеша, вышел на свободу.

Правда, долгой она не оказалась. Через три месяца его арестовали в Ялтинском морском порту с удостоверением инженера-инспектора министерства морского флота при исполнении функциональных обязанностей. Он как раз собирался проверять прогулочные катера на предмет их быстроты и легкости скольжения вдоль Черноморского побережья. В роли верной супруги его сопровождала преданная Тамара Попович. Однако на этом их роман оборвался.

Гилюку добавили еще одну статью за побег из места лишения свободы или из-под стражи, что составило дополнительно два года заключения. И следы этого гениального мошенника затерялись где-то в мутной среде строгого режима.