Текст книги "Комедианты"
Автор книги: Валерий Михайлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава 15
– Молодой человек! – окликнул меня тощий мужичок маленького роста и азиатской наружности. На нём была лёгкая куртка на все случаи жизни и старые спецовочные брюки, заправленные в резиновые сапоги.
– Молодой человек, – повторил он.
– Да.
– Извините, молодой человек, у вас закурить не найдётся?
Я хотел было сказать, что не курю, но обнаружил в кармане папиросы. Случайно увёл у Ромки.
– Папиросу будете?
– Ещё и лучше. Люблю настоящий табачок, а то сейчас делают…
Он взял папиросу, смял мундштук, сунул в уголок рта. Он ждал, что я тоже закурю, чтобы прикурить от одной спички.
– Я не курю.
– А…?
– Случайно у друга увёл. Так что вам повезло.
– Домой возвращаетесь? – спросил он, все ещё не решаясь сказать мне «ты».
– Да я так… – промямлил я, не зная, что ответить.
– А я вот из командировки. Целину опускаем. Читал «Поднятую целину»? Вот её мы и опускаем. Разбираем сооружения. Что можно – продаём, что нельзя – в утиль. Сейчас много чего в утиль принимают… – сообщил он, обрадовавшись свободным ушам.
– Пионером работаете? – пошутил я.
– И пионером, и комсомольцем… Кем только я не работал…
– Большие командировки?
– Да полгода уже там. Домой только раз в месяц. Зато жена родная… Родней не бывает… А там. Жил у мужика… ну и народ… С голодухи пух. Хлебную корочку в рот засунет и сосёт. Неделями с дивана не встаёт, энергию экономит. Купался в последний раз года два назад. Пропил всё. Они там все пьют и нихрена не хотят делать. Мы с трудом рабочих себе нашли. И деньги ведь хорошие платили. Всё равно. Голы-босы, жрать нечего, всё равно. А один раз просыпаемся, а у нас мент бензин сливает. Зашёл во двор… канистра, шланг. Мы ему: «Нахрена так делать? Трудно попросить по-хорошему?» А он глаза вылупил, оскорбился, блин, мудак, да как заорёт: «Нахуя мне ваш бензин! Хоть залейтесь!» Орёт, а сам на ногах еле стоит…
– Автобус.
Кроме нас и кондуктора в автобусе было человек пять. Такие же как и мы – помятые, небритые, одетые кое-как.
– Оплачиваем проезд, – произнесла механическим голосом сонная кондукторша.
– Я заплачу! – засуетился мужичок, видя, что я полез в карман.
– Да у меня есть.
– Ничего. Вот, возьмите за двоих…
– Спасибо.
– Далеко едешь?
– Ещё не знаю, – честно признался я.
– А поехали ко мне.
– Да ну, у тебя там жена, не виделись сколько.
– Ушла она, – грустно сказал он, – к другу ушла… бывшему. Не выдержала такой жизни. Поехали. Тебе всё равно деваться, смотрю, некуда, а мне всё ж не одному.
– Тогда поехали.
– Ты какую водку предпочитаешь? – спросил он меня в магазине, куда мы зашли за продуктами по дороге к нему домой.
– Не знаю. Я вообще её нечасто пью.
– Понятно. Тогда вот эту. Она хоть и неказистая, а настоящая, фирменная.
– Ты уверен?
– Я точно знаю.
– Тогда её.
Я попытался, было, заплатить за часть припасов, но он резко воспротивился.
– Сегодня ты мой гость. Я угощаю.
Возражать я сильно не стал. В моём неопределённом положении деньги лучше было экономить.
Дом у него оказался очень даже ухоженным, хоть и было видно, что здесь какое-то время никто не жил (не было в нём жилого запаха), всё было чисто и в полном порядке.
– Проходи. Сейчас будем есть.
Он открыл воду, проверил газ… Минут через тридцать на столе стояла жаренная на двух жирах (сливочном и растительном масле) картошка, огурчики, помидорчики, грибочки, аджика и свежий хлеб. Рюмки были чистыми и удобными, а водка холодной.
– Ну, за знакомство, – сказал он, поднимая рюмку, – меня, кстати, Геннадием зовут, а то мы не познакомились…
– Игорь.
– Вот теперь можно и за знакомство… Ты хлеб в аджику макай. Нет ничего лучше для водки, чем хлеб с аджикой. Ты ешь. По глазам вижу, голодный.
Я приготовился к куче вопросов, но вместо этого он показал рукой на старые часы, шумно отсчитывающие секунды.
– Присмотрись внимательно. Ничего не находишь в них необычного.
– Странные они какие-то.
– А точней?
– Точней не скажу.
– Это ошибка часовщика. В этих часах стрелки останавливаются не 60, а 61 раз. 61 минута, состоящая из 61 секунды. Но идут точно. Месяцами можно не подводить.
– Странная штуковина.
– Странная и символичная. Я когда их в карты выиграл, долго не мог поверить. Специально считал раз за разом… Они изменили моё представление о жизни и о времени. Двадцать пятый кадр, шестьдесят первая секунда… Скрытая секунда. Одна на час. За годы жизни, знаешь, сколько их таких набегает. Если собрать все секунды, которые от нас убежали… Знаешь, сколько в среднем живёт человек?
– Сложный вопрос.
– Несколько минут. Всего каких-то несколько минут. Всё остальное время он занимается чёрти чем. Всю жизнь мы носимся в поисках чёрти чего, замечая лишь на мгновения жизнь. И таких мгновений всего на несколько минут. А некоторые так и умирают лет в восемьдесят, не прожив и секунды…
– За это можно и выпить.
– За это необходимо выпить!
– А ты знаешь, – заговорил он, закусив водку капусткой, – что в астрологии один градус земной орбиты соответствует одному дню.
– Не стыкуется. Триста шестьдесят и триста шестьдесят пять.
– Это дань принципу неопределённости.
Он разлил остатки водки по рюмкам.
– А теперь спать.
– Может, останешься? – спросил он, накормив меня на следующий день завтраком.
– Да нет, я пойду. Спасибо.
– А то оставайся. Место есть, да и мне веселее.
– Нет, спасибо. Мне действительно надо.
– Ну, надо, так иди.
Мы крепко пожали руки.
– Ты это… Я завтра уезжаю. Ключ будет вот здесь, – он показал мне малозаметный гвоздь, – если надо… ты не стесняйся.
– Спасибо.
Я хотел ещё что-то сказать этому, по сути, совсем чужому мне человеку, как-то выразить нахлынувшую на меня волну сыновней нежности, но в голову лезли только банальные глупости, и я решил ничего не говорить. Только спасибо, и всё.
Я повернулся и быстрым шагом пошёл прочь от приютившего меня странного человека. Я вновь был бездомным беглецом, бойцом с тенью, параноиком. Впереди был весь мир, страшный, организованный в борьбе со мной, с такими, как я, мир. В кармане было чуть больше двух тысяч рублей, в голове самый насущный в мире вопрос: Куда? И откуда-то из глубины подсознания ко мне пробился тихий, спокойный ответ: Вовик.
Конечно же, Вовик! Как я мог о нём забыть! Позвонить? Или лучше нагрянуть незваным гостем? Немного подумав, я решил обойтись без звонка. Не до церемоний.
– А я о тебе только что вспоминал, – сказал мне Вовик, открывая дверь.
– Я не помешал?
– Заходи. Чай будешь?
– Буду. Ты точно не занят?
– Заходи.
Не успел я войти, как в дверь позвонил кто-то ещё.
– Чайковского трахаете? – на пороге был улыбающийся Дима. – Я тоже хочу.
– Кстати, я кое-что принёс, – сообщил Дима, садясь за стол. – Специально для вас. Только послушайте, – он развернул пожелтевшую методичку и начал читать: – «Лягушка кладется на стол под стеклянный колпак. Через одну-две минуты производят постукивание по крышке стола, при этом отмечают реакцию животного на стук. Затем подкожно в брюшной области вводят 1 мл 0,02 %-го раствора стрихнина. Через каждые 2–3 минуты повторяют стук по столу. Отмечают постепенное усиление реакции на раздражение. Наконец, наступает время, когда в ответ на звук возникают генерализованные судороги в виде гипертонуса мышц-разгибателей…». Или вот: «Готовят спинальную лягушку, т. е. лягушку с удалением головных частей центральной нервной системы, кроме спинного мозга. Затем лягушку подвешивают на штативе за нижнюю челюсть. Выжидают несколько минут, пока не пройдут явления шока. Раздражение кожных рецепторов задней лапки производят растворами серной или соляной кислоты возрастающей крепости, каждый раз изменяя время рефлекса. Погружаются только кончики длинного пальца и всегда на одинаковую глубину. Перед каждым новым раздражением остатки кислоты от предыдущего раздражения тщательно смывают погружением лапки в стакан с водой…». Этот опыт, помнится, нам рекомендовали проделывать в школе. А вот ещё: «Лягушку заворачивают в салфетку так, чтобы голова её осталась открытой. Ножницами делают поперечный разрез кожи позади ноздрей, от краев которого проводят два длинных косых разреза до туловища лягушки. Образовавшийся трапециевидный лоскут кожи отгибают вниз. Срезают верхнюю часть черепной коробки. Для этого делают небольшой поперечный разрез кости по краю переднего разреза кожи, а затем осторожно (чтобы не повредить мозг), прижимая брашну ножниц к крышке черепа, срезают её с двух сторон и обнажают головной мозг. После вскрытия черепной коробки головной мозг перерезается по заднему краю больших полушарий. Удаляют из полости черепа части мозга, лежащие кпереди от разреза. Лягушку подвешивают за нижнюю челюсть на штативе и через пять минут определяют время сгибательного рефлекса задних конечностей, пользуясь 0,5 %-ым раствором кислоты. Пробу повторяют три раза с интервалом 1–2 минуты. После каждого определения тщательно обмывают лапку водой. После определения времени рефлекса разрез просушивают ватным тампоном и накладывают на него небольшой кристаллик поваренной соли. Через одну минуту измеряют значение рефлекса. Пробы повторяют через каждые 3 минуты. Примечание. Если после наложения кристаллика соли наступают конвульсии, значит, соль затекла в нижележащие отделы мозга. Мозг следует промыть, осторожно просушить ваткой и опыт повторить снова». А вот как рекомендуется делать ЭКГ: «Лягушку обездвиживают разрушением спинного мозга, прикалывают к дощечке спиной вниз, вскрывают грудную клетку. В области сердца вскрывают сердечную сумку, перевязывают уздечку и перерезают. К верхушке сердца прикрепляют специальный зажим – серфин. Нитку, идущую от серфина, соединяют с тензометрическим датчиком…»
– Перестань! – не выдержал я.
– Что, нервишки?
– Тут и без того хреново…
– Уроды, – поморщился Вовик.
– Великая наука требует великих жертв, и несколько миллионов лягушек по сравнению с… – Дима замялся. – В принципе неважно.
– Лучше бы они друг другу так ЭКГ измеряли, сволочи, – выдал Вовик.
– Измеряли. Всё это было, потом, правда, это назвали преступлением против человечества и долго обсуждали в Нюрнберге.
– А лягушек резать – это нормально?
– Кого-то же надо резать. Нам без этого нельзя. Евреев нельзя, негров нельзя, индейцев нельзя, гомосексуалистов, и тех нельзя… Если ещё лягушек запретить…
– Ну ладно, когда это действительно необходимо, например, поиск нового лекарства или ещё… но вот так, рекомендовать проворачивать подобные вещи на уроках…
– Воспитание необходимой доли исследовательского садизма у учащихся.
– Тогда почему все так вопят о насилии на экране?
– На экране – это аморально.
– А на уроке морально.
– На уроке морально. И после уроков, например, с соседскими кошками тоже морально.
– Мораль, нравственность… Она как презерватив – куда хочешь, туда и растягиваешь, лишь бы не лопнул.
– А потом и с соседскими детками, – продолжил свою мысль Дима.
– Не понимаю, почему для этого не воспользоваться рецидивистами и прочей дрянью?
– Ну как же. Какими бы они ни были, они представители человечества, или высшей формы жизни, мать её. Точно так же в своё время нигде в мире не казнили особ королевской крови.
– Геноцид. Биологический геноцид в самом отвратительном его проявлении.
– А как ты хотел. Мы без этого не можем. Вся наша цивилизация основана на принципе иерархии. Всегда есть те, кто второго сорта. Признай мы в них таких же, подобных нам, как мы все должны будем ужаснуться: концлагеря для животных, уничтожение ради интереса, бесчеловечные, хотя, вернее сказать, очень даже человечные опыты, зоопарки… мы же подмяли под себя всё, и нам ничего больше не остается, кроме как уничтожать их и дальше, лишая их, подобно христианам, души и обучаясь в школах ради, так сказать, научного интереса резать их на уроках. Поэтому везде декларируется только одна ветка исследований, говорящая, что у животных интеллекта нет, что они низшие твари, следовательно…
– Господа, а вы обратили внимание на мой букет? – спросил Вовик.
– Нет.
– В вазе на телевизоре…
В вазе на телевизоре стояли пять представителей искусственной флоры. На тридцати пяти – сорокамиллиметровых стеблях из алюминиевой проволоки распустились цветы-тампаксы с цветоложем и чашелистиками из укороченных (обрезал ножницами) аппликаторов. Листья, по два у каждого растения, были выполнены из прокладок на каждый день для трусиков танга. Получилось очень даже ничего.
– Красавец, – выдавил из себя Дима после приступа смеха, – после такого и покурить не грех. Пойдём? – предложил он мне.
– Покурим или курнём?
– И курнём, и покурим.
– На балкон, – милостиво разрешил Вовик, но с нами не пошёл.
– Как у тебя, кстати, дела? – спросил Дима, протягивая мне дымящуюся папиросу.
– Запарился. Они постоянно на хвосте. Если бы не факты, можно было бы подумать, что это паранойя. Я постоянно чувствую на себе их взгляд.
– Может, это эксперимент?
– Что ты хочешь этим сказать?
– Ничего, кроме того, что это подходит под понятие эксперимента, а именно доведение человека до крайнего состояния.
– Ты хочешь сказать, что ОНИ пустили меня по лабиринту?
– А ты думаешь, что ты их дурачишь? Посмотри на себя. Ты от пьяного участкового сбежать не сможешь, не говоря уже о сверхмогущественной, как ты их описал, организации.
– Тогда что мне делать?
– Что бы ты ни сделал, всё равно тебя отымеют. Так что расслабься и попробуй получить удовольствие.
– Насколько ты уверен, что это эксперимент?
– А что, не эксперимент? В каком-то смысле всё эксперимент. Огромный, широкомасштабный эксперимент непонятно кого непонятно зачем. Бог, инопланетяне, случай, причуды материи… Какая в принципе разница? Какая нам в принципе разница…
Что-то Дима был слишком нервный для доморощенного философа. Он нервничал и нервничал сильно, пытаясь спрятать за философствованием свою нервозность.
– Что-то не так? – спросил я и внимательно посмотрел Диме в глаза.
– Не знаю. Предчувствие у меня нехорошее. Болит душа, хоть ты её выверни… Знаешь, я начинаю верить в твои бредни…
Глава 16
– Подходите, не стесняйтесь, достойные истории за достойное вознаграждение!..
В последнее время на базаре поразвелось всяких клоунов. Кто побирался, кто играл на чём горазд, а этот устроил настоящее представление. Так когда-то папа, который выращивал и продавал помидоры ради удовольствия, а часто и себе в убыток кричал на весь базар:
– Кому помидоры! Кому хреновые помидоры! Самые хреновые помидоры на рынке! – И у него всегда была очередь.
Мужик был высокий, седой, с длинными волосами и бородой, ну вылитый Лев Толстой. Он кричал на весь базар, но его предложение спросом явно не пользовалось.
Я гулял. Попробуй расслабиться и получить удовольствие – так пару дней назад сказал мне Дима. Нужное слово в нужный момент. Я вернулся домой, позвонил на работу… оказывается, им звонили, с ними договаривались, так что я был вроде как в командировке. Фантастика! Когда же мне сказали, что меня ждёт зарплата, я почти поверил, что это сон. Супругу мою тоже никто не спрашивал, никто не искал. Словно бы никогда ничего и не было. Меня эта тишина угнетала ещё сильней, чем преследование. Нервы были на пределе, и я сдувал с них пыль, гуляя среди людей.
Не знаю, что привлекло меня в этом немного экстравагантном мужике, но меня потянуло к нему, словно он был родным, словно там мёдом было намазано, как говорила когда-то бабушка. Заметив мой интерес, он замахал мне руками как старому другу.
– Подходи, не бойся, одна монетка – одна история. Оплата после рассказа.
– А если я не заплачу?
– Заплатишь. У меня для тебя есть история, за которую точно заплатишь.
– Ты уверен?
– А как, по-твоему, я не умер от голода?
«Логично», – подумал я, а вслух спросил:
– У тебя много историй?
– Столько, сколько у тебя монет. Достойные истории за достойные монеты.
– И насколько достойные у тебя истории?
– Истории, как и монеты. У каждой своё достоинство. Одна достойна копейки, другая тысячи.
– А какое достоинство у той истории, что ты хочешь мне рассказать?
– А ты достань первую попавшую в руки монету, пусть нас рассудит случай.
Я засунул руку в карман и достал пять рублей.
– Смотри. Монета достоинством в пять рублей. Этим они и отличаются от нас. Вроде и пять рублей, но достоинство, мы же хоть и значительно больше… За эту монету я расскажу тебе историю о доме с тысячью дверей:
«Когда-то они любили друг друга. Их любовь была крепче самого крепкого камня, глубже самой глубокой впадины в океане, светлее чистого неба и сильнее самого страшного урагана. Но что-то они сотворили не так, что-то важное, необходимое, без чего любовь не может жить. Любовь… она как редкая свободолюбивая птица, что сама садится в распростёртые ладони. Возможно, они сжали руки в кулак, возможно… Никто не знает, что было не так, только любовь начала исчезать, угасать, таять на глазах, как тяжело больной человек. Сначала исчезла страсть, потом нежность, потом способность друг с другом молчать и быть вместе, потом… В конце концов остались только привычка, только вежливость, только уважение. Им больше не было интересно вдвоём. Они начали путешествовать, начали приглашать гостей, устраивать вечеринки, у него появилось много работы, у неё свои дела. Они делали всё возможное, чтобы спрятаться от понимания происходящего, старались не замечать отчуждения и возникшего одиночества, самого страшного из одиночеств – одиночества с любимым человеком, с ранее любимым человеком.
И вот однажды к ним пришло приглашение посетить Дом с Тысячей Дверей – так было написано в приглашении. Обычный конверт, обычный печатный текст, обычные билеты на самолёт, а также подробное описание дороги. Это письмо пришло как раз в канун отпуска.
А почему бы и нет? – решили они. – Почему бы и нет?
Снаружи дом им совсем не понравился. Большой, безвкусный, разляпистый, он выглядел совсем неуместным посреди большого, но давно уже запущенного сада. Даже газоны не стриглись здесь, наверно, несколько лет.
– Зря мы сюда приехали, – пожалела она.
– Вернемся домой? – предложил он.
– Извините за беспокойство, – перед ними словно из-под земли возник мужчина средних лет, одетый в дорогой костюм, – я бы всё-таки попросил вас заглянуть внутрь. Я понимаю, снаружи дом не бог весть что, но внутри… Уверяю вас, внутри это нечто совсем иное.
Да, действительно, он был прав, этот человек в дорогом костюме. Конечно, глупо было вестись на подобное приглашение, но ещё глупее, преодолев все эти километры, развернуться и уйти, так и не заглянув внутрь.
А внутри дом поражал воображение. Внутри это был поистине неописуемый механизм, состоящий из огромного множества полупрозрачных кристаллов, причудливо отражающих свет, играющих тенями и тысячами отражений. К тому же дом постоянно двигался. Невидимый чрезвычайно сложный механизм совершенно бесшумно приводил в движение его стены, окна, двери, которые то исчезали, то появлялись вновь. Каждое мгновение дом становился иным, и это не могло не захватывать дух. Поражали также размеры дома. Казалось, он мог вместить в себя целую вселенную, и всё равно в нём бы осталось ещё место для чего-то ещё. Как я уже говорил, дом постоянно менялся, и за каждым таким изменением гостей ожидал сюрприз.
Так, за исчезнувшей в одно мгновение стеной мог появиться грандиознейший карнавал в Рио во всём своём великолепии, а буквально через несколько минут на смену ликующему городу приходила стихия – шторм в летнюю ночь с волнами высотой с гору. Здесь было всё: богатство и бедность, балы и погони, встречи и расставания. Были женщины, мужчины, благородные вина, изысканные кушанья, опасные приключения… Они то встречались, то расставались, чтобы встретиться вновь уже в новой роли и при совершенно иных обстоятельствах. Это было бесконечное по своему масштабу театральное действо, причудливо совмещающее в себе сразу множество пьес. Он мог быть рыцарем, а она прекрасной дамой, чья улыбка была высшей наградой турнира, он мог спасать её от разбойников – прекраснейшую из принцесс и единственную дочь короля, или плыть за ней через океан в ветхом судёнышке…
Конечно, были и другие женщины, было много красивых, очень красивых женщин, но, тем не менее, им всегда не доставало чего-то, что было у неё. Она тоже познала любовь многих мужчин – таковы были правила, но каждый из них казался всего лишь его тенью. К тому же каждое новое приключение освещало каждый раз новую грань, новую черту, новую особенность, казалось бы, абсолютно знакомого человека. Они даже представить себе не могли, насколько они незнакомы.
И вот любовь вспыхнула вновь, да и как иначе? Ведь они были созданы друг для друга. Снова были слова любви и тот восхитительный блеск в глазах, который никогда не врёт.
– Я больше не хочу здесь находиться, – сказал он ей.
– Я тоже устала от всего этого шума.
– Пойдём?
Взявшись за руки, они направились к выходу.
Она уже вышла из здания (входная дверь была слишком узкой для двоих), когда его кто-то окликнул. На мгновение он обернулся, на одно лишь мгновение замедлил шаг, но этого мгновения было достаточно, чтобы между ними возникла стена. На этот раз они расставались навеки – таковы были правила.
Тогда он упал на колени и закричал. Это был крик человека, потерявшего всё, абсолютно всё. Это был крик боли, запредельной боли, настолько сильной, что её невозможно почувствовать. Он кричал, и его крик разносился по всему зданию. Само здание стало болью, и здание не выдержало, оно рухнуло, разорвалось, рассыпалось по кирпичикам, похоронив его под собой».
– Твоя история стоит больше, чем пять рублей, – сказал я, потрясённый его рассказом.
– Тебе судьба дала в руки монету, мне историю… Слушай судьбу, и всё будет нормально. Слушай её вот здесь. – Он постучал себя по груди.
– Расскажи ещё что-нибудь.
– Хорошая история подобна хорошей женщине, а хороших женщин не может быть несколько. Прощай. Слушай судьбу, и всё будет нормально, – сказал он и быстро пошёл прочь, ловко лавируя среди людей, а я долго смотрел ему вслед, даже когда он исчез из виду.
Глава 17
– А тебе не кажется, Карл, что он становится опасным? – спросила она, садясь на манер психоаналитиков на стул у изголовья его кровати.
– Они все либо опасны, либо бесполезны, и тут мы с тобой ничего не можем поделать.
– И все же он становится опасным, – она закурила сигарету, и выпустила вверх струю дыма, – у него открываются глаза.
– Вот именно.
– Ты не боишься создать себе второго врага?
– Таковы правила этой игры, милая. Шаг вправо, шаг влево, а иначе и не стоило вообще ничего затевать.
– Знаешь, иногда мне кажется, что это не мы проводим эксперимент, а наоборот, эксперимент создал нас, чтобы мы его проводили.
– Скорее всего, так и есть на самом деле. По крайней мере, мне ни разу не удалось навязать ему свою волю.
– Так навяжи её сейчас, возьми его, арестуй, закрой, изолируй.
– А если он тот, кого мы ищем?
– Тем более, Карл.
– Я слышу страх, или мне кажется?
– Ты прав, я боюсь, и с каждым днём боюсь всё сильней. У меня предчувствие, а ты знаешь, что это не просто так.
– Кому как не мне знать силу твоих предчувствий. Но пойми, это самая козырная карта в колоде… И потом, как ты себе это представляешь?
– Что?
– Ну то, на чём ты настаиваешь.
– Хочешь, я его уберу?
– Боюсь, ты не справишься. Он уже не тот, и потом, как ты объяснишь там своё поведение?
– Но я могу просто исчезнуть.
– Ещё никто не исчезал, чтобы уйти от них.
– А этот твой…?
– Ты не он. И потом, они сразу поймут, что это с моей подачи.
– А если вызвать группу?
– И расписаться в собственном бессилии?
– Мы проиграем, Карл, я чувствую, мы проиграем.
– С таким настроем, да.
– Мы упускаем время.
– Пойми, девочка моя, мы не готовы, мы совсем не готовы…
– К чему?
– Вот именно, к чему? Все говорит о том, что он – это ОН, а следовательно…
– Ты боишься вмешательства?
– Я боюсь сверхсильного вмешательства, и я не хочу брать ответственность на себя. К тому же для равновесия не хватает ещё нескольких сил.
– Ты о чём?
– Скоро узнаешь.
– Ты говоришь загадками.
– Так в своё время открыли несколько планет. Высчитали, что на данных орбитах должны быть планеты, иначе…
– Ты чувствуешь ещё чье-то влияние?
– Я чувствую, что оно должно быть, но я его не вижу, и это меня настораживает. Невидимый враг – самый страшный.
– В таком случае…
– В таком случае, мы будем ждать. Мы будем ждать… Свари, пожалуйста, кофе.
– Но, Карл!
– Не спеши. В своё время мы подключим к нему всех, кого надо. В своё время, когда это будет продиктовано экспериментом.
– Давай сделаем это сейчас?
– Для того чтобы вызвать Редактора, нужен веский мотив.
– Редактора?! Неужели всё так серьёзно?
– Это серьёзней, чем ты думаешь. Ты не представляешь себе всего масштаба происходящего, поэтому…
– Я, кажется, поняла! Ты боишься, что результат кардинального решения…
– Вот именно, результат кардинального решения. Мы абсолютно не понимаем, с чем приходится иметь дело.
– По-твоему, он ещё опасней?
– Я этого не знаю, и это неприятней всего.
– Так что же нам делать?
– Ждать.
– Ждать чего?
– Ждать, когда сдадут нервы у кого-то ещё.
Глава 18
– Игорёк, – услышал я знакомый женский голос сквозь сон, – Игорёк.
Она сидела на стуле, где до этого лежала моя одежда. Я отчетливо видел её силуэт на фоне окна. Это была Она! Дама с вуалью! В моей спальне! Первым моим чувством был шок, настоящий, вышибающий последние остатки мозгов шок. Я готов был, как юный пёс, которого берут на прогулку, носиться по комнате и лаять в потолок. Это была она! Я хотел вскочить на ноги, кинуться к ней, к её ногам, кричать о своём обожании, но внутреннее чутьё, которое с каждым днём становилось все более опытным, да и сама дама остановили меня.
– Тише, глупыш, тише. Постарайся не двигаться.
– Это ты? – прошептал я идиотский вопрос, всё ещё не веря в своё счастье.
– Я это, я, – она говорила со мной как с маленьким ребёнком.
– Я всю жизнь мечтал об этом.
Странно, но я совсем не стеснялся говорить ей подобные вещи.
– Я знаю… – Мне показалось, она улыбнулась.
– Ты мне снишься?
– Не совсем. Скорее, я как видение.
– Я когда-нибудь увижу тебя? По-настоящему?
– Если будешь вести себя правильно, да.
– Что я должен делать?
– Для начала выслушай меня внимательно. У нас не так много времени.
– Говори.
– На тебе ставят эксперимент.
– Я понял.
– Они считают, что ты тот, кого они ищут.
– А кого они ищут?
– Они, похоже, и сами затрудняются сформулировать. Сейчас тебя временно оставили в покое. Пользуйся этим, набирайся сил. Они скоро тебе понадобятся. Убегать бесполезно. Они найдут тебя везде. Даже из-под земли вытащат, так что готовься к бою.
– Из меня плохой боец.
– С закрытыми глазами да. Но если они успеют открыться…
– Что для этого надо сделать?
– Ничего. Всё что нужно они уже сделали за тебя. Тебе же остаётся ждать.
– И всё?
– Используй каждое мгновение. Соберись, расслабься и позволь этому в тебе происходить.
– Чему?
– Сначала это будет лёгкое недомогание. Как при гриппе. Потом появятся притчи.
– Как та?
– Как та.
– Я ещё не отблагодарил тебя.
– У тебя ещё будет возможность не только отблагодарить, но и отплатить.
– В чём сила этих историй?
– Каждая притча – это вход.
– Любая?
– Любая. Всех времен и народов. А иначе это не притча, а всего лишь сказка. В каждой притче содержится мистический ключ.
– Но что надо делать, чтобы его понять?
– Ничего. Впусти в себя притчу, и она сделает всё сама. Впрочем, твои тело, подсознание и инстинкты и так уже всё знают.
– Кто такой Дюльсендорф?
– Дюльсендорф, наверно, самая загадочная фигура своего круга.
– Какого круга?
– Эксперимент многогранен. Он как матрёшка, каждый новый уровень включает в себя предыдущий и добавляет что-то своё.
– Сколько всего уровней?
– Не знаю, но ты вряд ли когда-нибудь столкнёшься с кем-то из более высокого круга.
– Тогда расскажи мне о нём.
– Я это и пытаюсь сделать. Дюльсендорф страшен, мистичен и опасен. К тому же ему уже много лет. По крайней мере, несколько сотен. Как я понимаю, когда-то давно эксперимент позволил ему открыть секрет долголетия. Опасайся его больше всего. У него всегда есть туз в рукаве. К тому же это он организатор и вдохновитель данного этапа эксперимента.
– А Цветиков?
– Цветиков – технический директор, он разговаривал с властями, добивался финансирования, создавал отчёты. В самом же эксперименте он не понимал ничего, как, собственно, и все они. Даже Дюльсендорф, хотя он больше других понимает, с чем имеет дело. Именно он решает, какой аспект эксперимента требует наибольшего внимания и участия.
– А мне он рассказывал, что стал жертвой эксперимента.
– Когда эксперимент стал давать поразительные результаты, Дюльсендорф решил рискнуть. С его стороны это был отчаянный, безрассудный поступок. Он настоял на том, чтобы всё было по-настоящему, к тому же он разработал для себя отдельную подготовительную программу, позволившую ему перестать быть организатором и стать только жертвой эксперимента. Он там был на общих основаниях, и если бы он не открыл ворота, его ждала бы смерть.
– Но зачем? Ради какой цели?
– Ради знания. Дюльсендорф своего рода фанатик. Ему не нужны ни деньги, ни власть. Он обожает вспоминать историю похорон Александра Великого. Когда его хоронили, руки свободно свисали из гроба. Этим он хотел показать, что как пришёл сюда с пустыми руками, так и ушёл. Дюльсендорфу же нужны полные руки, он хочет понять, во всём разобраться, понять то, что является непознаваемым по своей природе, и ради этого он готов на всё.
– А Света?
– Она никто. Одна из бесчисленных ассистенток. Правда, она предана ему как собака, да и он относится к ней с несвойственной ему нежностью, но, если вдруг потребуется для эксперимента, он не задумываясь пустит в неё пулю или всадит нож.
– Скажи… – я не знал, как задать ей этот вопрос, – а то, что он рассказывал о тебе…
– Не совсем. Он всегда берёт что-то реальное за основу, но так всё перевирает… В какой-то степени в происшедшем был виноват мой отец. Когда-то в детстве он тоже стал жертвой эксперимента, правда, проходившего немного в другой форме. Ему тогда удалось от них бежать. Он бежал, и бежал в реале, что было единственным случаем в истории эксперимента. Со временем он решил, что о нём забыли. Он обзавелся семьёй… Они решили, что мне мог передаться его дар.
– И ты прошла через этот ад?
– Дар открывается только как третье дыхание. Ты либо просыпаешься. Либо погибаешь. Третьего не дано.
– Почему ты не можешь вернуться?
– Я слишком далеко ушла, и теперь я не могу самостоятельно открыть ворота. Для этого мне нужен ты.
– Но ведь ты смогла помочь мне тогда, на костре, да и сейчас…
– Я использую твою силу. Ты ещё не умеешь ей управлять, но у тебя она уже есть.
