Текст книги "Комедианты"
Автор книги: Валерий Михайлов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Глава 11
– Не желаешь прогуляться в горы? – спросила меня Светлана, словно речь шла об очередной прогулке по городу.
– Смотря когда и на чём туда ехать, – ответил я. Перспектива тащиться в плацкартном вагоне или в автобусе меня совсем не прельщала.
– Ехать никуда не надо. Через пару дней откроется окно.
– Очередной кошмар урбанизированного чудовища?
– Лес. Настоящий мистический лес. Ты же давно мечтал в таком побывать.
– Джунгли?
– Зачем сразу джунгли. Скорее, один из лесов средней полосы.
– Да я это так. Всё равно ничего не понимаю в лесах.
– Так пойдёшь?
– Смотря куда и зачем.
– Помнишь, ты говорил, что чувствуешь древнее язычество.
– Ну?
– У тебя есть хороший шанс это проверить.
– А кто идёт?
– Я, ты, Карл и ещё одна девушка.
– Надолго?
– Два дня туда, два обратно.
– Спать в палатках? Ненавижу палатки. У меня был один печальный опыт…
– Никаких палаток.
– Это уже радует. А что с собой брать?
– Ничего. Вещи укомплектуют и без тебя.
– Что требуется от меня?
– Съездить со мной в магазин, подобрать кое-что из одежды.
– В последнее время я финансово похудел.
– Карл за тебя заплатит.
– Вот как?
– Ты нам нужен.
– Ладно, раз нужен.
В магазине всё было как в американском кино про туристов-неумех. От этого закоса под классность мне захотелось похулиганить. Поэтому, когда Света выложила за меня кучу денег, я спросил:
– И это всё? А пробковый шлем?
– Что? – не поняла Света.
– Ты собираешься отправить меня в лапы диких зверей без пробкового шлема?
– Какого рода шлем вы бы хотели? – вмешались продавцы.
– Настоящий пробковый шлем, как у всех настоящих путешественников.
Они мне стали предлагать разное спортивное оборудование, но истинно английских колониальных пробковых шлемов у них не было.
– Нет, – капризничал я, отвергая очередную вариацию каски, – в этом я буду выглядеть туристом, а не путешественником. Ни один порядочный путешественник никогда не выходил в джунгли без пробкового шлема.
И только когда Светлана уже готова была забить меня до смерти очередным головным убором, я капитулировал:
– Хорошо, дорогая, – сказал я ангельским голосом, – я пойду с тобой даже без шлема, что является верхом неприличия.
После этого мы покинули магазин под пристальными взглядами продавцов.
Галюсик (так звали нашу четвёртую спутницу) оказалась глуповатой, вечно чём-то недовольной и некрасивой. Вылитый Иа в пятницу. Как я понял, ей пообещали что-то вроде прогулки в спортивный парк с увеселениями, рестораном и богатыми мальчиками в новых «Мерседесах». Вместо этого…
Вместо этого был лес. Настоящий, дремучий лес с рубленой раной просеки, по которой мы и шли. Вдоль просеки лес выстроил великолепную линию обороны: непроходимые кусты, поваленные деревья, за которыми периодически слышалось чьё-то злобное урчание.
– Пока светло, они не опасны, – вот и всё, что сказала Света относительно хозяев недружелюбных голосов.
Пару часов Галюся, видно, решив, что так и должен выглядеть туристический парк для богатых сынков, гордо несла свой рюкзак и даже не задавала вопросов. Она была мила эти пару часов, по крайней мере, не мешала наслаждаться птичками, кустами, травой, деревьями, комарами, клещами, мошками… Всем тем, что в совокупности и было лесом. К тому же лес пах, лес издавал тысячи запахов, объединявшихся в букет, выступающих соло, пьянящих, кружащих голову, бодрящих и освежающих… Только ради этого запаха уже стоило согласиться идти.
Часа через полтора полоса леса справа резко сменилась пустотой, наполненной туманом.
– Осторожно с обрывом, – предупредил Карл.
Ещё минут через тридцать, когда до Галюси, наконец, дошло, что «Мерседес» тут никак не проедет, она подняла восстание.
– Я больше не пойду, у меня ноги болят, и вообще… – заныла она голосом капризного дитяти.
– Заткнись, – оборвала её Света.
– Сама заткнись! Ты мне не… – огрызнулась та, но тут вмешался Дюльсендорф.
– Прирежь эту суку, – приказал он.
Светлана, ни слова не говоря, достала длинный охотничий нож. Они совсем не шутили.
– Вы чего? Я… я… – прошептала белая как мел Галюся.
– Покажи ей, – распорядился Карл.
– Пошли! – Света схватила обалдевшую Галину за волосы и потащила к обрыву.
– Тебе тоже стоит туда взглянуть. Тогда не будет вопросов, – сказал мне Дюльсендорф.
Осторожно приблизившись к краю обрыва, я посмотрел вниз.
Там текла молочная река густого тумана. Иногда туман рассеивался, и тогда из него, словно тридцать три богатыря из моря, появлялись вершины деревьев, на каждой ветке которых белело что-то округлое.
– Смотри, сука, они тоже любили пиздеть, – прошипела Света, тыча Галину лицом в обрыв, как нашкодившего кота в свежую лужу.
Черепа! Это были человеческие черепа! Тысячи, десятки тысяч черепов на ветках!
– А теперь слушайте меня внимательно. Это священный лес-прародитель. Если мы будем шуметь – это смерть, если кинем хоть одну бумажку или сорвём хоть один листок – смерть, если остановимся не там где надо – смерть, и если не доберёмся до места ночёвки до заката – смерть. Всё понятно? – Дюльсендорф посмотрел на нас, ожидая ответа. – Ну, раз понятно, пошли.
Как всё-таки смена роли меняет человека. Ещё пять минут назад жертва обстоятельств и маленький человек Дюльсендорф превратился в полевого командира, героя спецназа, стремящегося выполнить задание любой ценой. Да и Светлана вела себя не лучше, чем сука-сержант из американского блокбастера.
Дело было к обеду, когда дорога уперлась в правильный круг метров пяти в диаметре, выложенный одинаковыми круглыми камнями.
– Привал, – сказал Карл, – за пределы круга не выходить.
– А мне в туалет, – чуть не плача пошептала Галя.
– За пределы круга не выходить.
– Но как…
– Ты совсем дура неумная? Русский язык понимаешь? За круг не выходить.
– Но в туалет?
– Поссать, что ли, приспичило?
Она закивала головой.
– Ну так садись и ссы.
– Где?
– Здесь.
– Здесь?!
– Мы с Карлом отвернёмся, а вы со Светланой сделаете своё дело, потом наоборот, – вмешался я.
– Что за детский сад?
– Карл.
– Что Карл!
– Иди ты нахуй! Тебе что, отвернуться влом?
Дюльсендорф окинул меня взглядом, полным ненависти, и, ни слова не говоря, отвернулся.
Я почему-то был уверен, что мне он не сможет возразить.
– Пора, – решил Дюльсендорф.
Галина с трудом надела рюкзак, но не удержалась на ногах и упала на спину.
– Ничего не сломала? – ехидно спросил Карл.
– Нет, кажется, – она с трудом сдерживала слёзы.
– Бросай рюкзак и пошли.
– Но…
– Тебе жизнь дороже или рюкзак?
Галина освободилась от лямок и поднялась на ноги.
– Ты тоже можешь оставить рюкзак, – сказал он мне.
– Я потерплю.
– Смотри, в следующий раз ты сможешь избавиться от рюкзака только на стоянке.
– Ничего, я думаю, справлюсь.
– Тогда пошли.
К месту стоянки мы прибыли тютелька в тютельку перед закатом. Больше всего это место напоминало развалины древнего храма. Повсюду были странные письмена и картины – порождения больного воображения художника-сюрреалиста. Дюльсендорф достал из специальной ниши в стене фляжку с бесцветной жидкостью, налил по несколько капель в специальные углубления в стенах и зажег огонь.
– Это нас будет охранять, – сказал он, пряча флягу обратно в нишу.
– А не мало? – поинтересовался я.
– Это асбестовое масло. Оно горит, не сгорая.
– Дорогая, должно быть, штука, – уважительно заметила Галя.
– Бесценная.
– А что если её забрать с собой?
– Ты деревья внизу видела? – ехидно спросила её Светлана.
Галина сразу поникла и замолчала.
– Пора спать. Завтра встаём на рассвете. К полудню мы должны быть на мете, – распорядился Дюльсендорф.
Не успел я лечь, как странная, вязкая дрёма обрушилась на меня. Сквозь сон я слышал топот ног, хруст разгрызаемых костей, крики жертв, а ещё какая-то безликая тварь внимательно изучала меня, запуская свои бесплотные щупальца в моё подсознание.
Пунктом назначения была вершина невысокой горы – гладко выбритая тонзура католического священника. Она была метров десять в диаметре, а метрах в пяти от центра напротив друг друга стояли две каменных колонны около полуметра в диаметре и высотой метра по три. Не успел я сбросить рюкзак, как сильный удар по затылку сбил меня с ног. Я потерял сознание.
Очнулся я оттого, что кто-то щекотал меня волосами.
– Прекрати. – Я пытался отмахнуться, но не смог даже пошевелиться.
Тогда я открыл глаза.
Я был совершенно голым. Я стоял на куче сухих веток, крепко привязанный к столбу, а напротив… Напротив было тело Галины, лишённое головы! От ужаса мои волосы поднялись дыбом.
– Извини, но так получилось, – Светлана рисовала на мне кровью какие-то знаки, используя вместо кисточки волосы Галюсика, – ничего личного. Мне так ты даже нравишься, но они требуют тебя. Твоя смерть откроет ворота в святая святых. После этого мы будем на ты с самим Богом. Ты даже представить себе не можешь, что это значит.
Я молчал. Это только в фильмах, попав в подобное положение, герои ведут светские беседы со своими палачами. Мне же было не до разговоров. Я буквально умирал от страха.
– Ты особенный, – продолжала Света. – Ты не то, что она. Её мы взяли в подарок Хранителям. Они ведь тоже не против покушать свежатинки.
– Ты закончила? – услышал я голос Дюльсендорфа.
– Последняя буква. Всё, можешь поджигать.
Запахло дымом. Затрещали разгорающиеся дрова. Дюльсендорф со Светланой затянули заунывную песню…
– Когда-то давно в одном городе жил судья, – услышал я вдруг шёпот дамы с вуалью. – Слепой от рождения, он жил, словно совсем не был увечным. Горожане обожали своего судью. За многие годы службы он не вынес ни одного несправедливого решения. Он судил так, что не только выигравшая, но и проигравшая сторона покидала суд с благодарностью. Казалось, что своим слепым, не видящим наш бренный мир взором он проникал в саму суть вопроса, легко распутывая самые запутанные дела. Многие спрашивали его с почтением, из каких глубин черпает он мудрость. «Я её слышу, – отвечал он, – истина похожа на кружева» – а кружева были его страстью. Он мог дни напролёт сидеть с кружевами в руках, мысленно распутывая их орнамент. Надо сказать, что судья не был обычным слепым, нет. Людям свойственно жить глазами, поэтому мы с таким состраданием смотрим на слепых. Слепой – это почти что мёртвый, так думают зрячие. Слепые, даже с рождения слепые в лучшем случае компенсируют отсутствие зрение другими чувствами, чаще всего слухом. Судья же не нуждался в зрении. Его слух, его прикосновения, его осязание были настолько тонкими, что он замечал даже то, что ускользало от всех остальных. Этим и объяснялся его успех. По дыханию, по шороху, по запаху пота, по запаху самих мыслей он определял меру вины и степень наказания. Слепой от рождения, он был более зрячим, чем все остальные. Одно только было ему неподвластно – тишина. Он никогда не слышал тишины. Его мир всегда наполняли звуки, и там, где для других была тишина, для него был стук сердца, звук движения крови и роста волос, шорох мыслей. В его мире было всё, кроме тишины. Тишина для него была только словом, таким же словом, как цвет или пейзаж. Он же мечтал хоть на мгновение услышать тишину. И однажды он её услышал. Тишина предстала перед ним в виде кружева, которое плелось у него в душе. ВСЁ ЕСТЬ ТИШИНА! – словно молния сверкнула у него в сознании. С тех пор он больше ничего не слышал, кроме тишины. Он стал другим человеком. Его больше не заботили закон, порядок, справедливость. Только тишина, только кружево тишины, в которое вплеталось всё, включая и его, только узор. Теперь само его присутствие превращалось в суд без суда. «Нас судил сам Господь Бог», – говорили люди, и были в чём-то правы, ибо если где-то и есть Бог, то имя ему ТИШИНА. Тем временем в городе исчезла преступность. Каждый чувствовал на себе взор Господа. Судья больше не вёл процессы. Он тихо жил, практически не покидая своей комнаты, но люди постоянно ощущали его присутствие. Однажды они не выдержали. Трудно жить под постоянным вниманием Господа. Так случилось, что люди пришли к нему не сговариваясь. Весь город пришёл, чтобы убить его. «Выходи!», – кричали они. Когда же он вышел из дома, наступила гробовая тишина. Ещё минуту назад желавшая крови толпа превратилась в ручного зверушку. «Я вышел», – сказал он спокойно людям. Тогда они бросились перед ним на колени, умоляя его о прощении. «Глупые, это не вы… Это тишина… Так что делайте своё дело». Но люди только ещё громче завопили о прощении. «Делайте!», – приказал он, и словно неведомая сила подняла людей с колен. Говорят, он умер с улыбкой на лице.
Она говорила, и ко мне возвращалось спокойствие, абсолютное спокойствие. Я слушал её с закрытыми глазами и видел кружева, огромные белые кружева, в которые превратился Мир. И в этом мире кружев я был тоненькой нитью, которая, однако, тоже вносила свою лепту в непередаваемый по своей красоте узор.
– Продолжи рисунок, – прошептала она, и я увидел, куда должна пойти нить.
В то же мгновение я очутился возле своего дома. Я всё ещё был в крови и был совершенно голым. Домой идти было страшно. Я был один во всём Мире, и это одиночество ввергло меня в отчаяние.
Глава 12
– Как рыбалка, Дюльсендорф?
– Не жалуюсь.
– Я слышал, у вас рыбка сорвалась?
– У меня не срывается.
– Да? А как же форсирование событий?
– Вы что-то имеете против форсирования событий?
– Ничего, если, конечно, не считать такой мелочи, как результат.
– О каком результате вы говорите?
– А у вас их несколько?
– Лично у меня ещё ни одного. Форсирование намечено на следующий месяц.
– А как же ваша удивительная прогулка?
– И вы называете это форсированием?
– А вы?
– Я называю это стимуляцией.
– В любом случае вы его потеряли.
– Жизнь – сложная штука.
– Что вы хотите этим сказать.
– Только то, что не всё лежит на поверхности. Иногда трудно сказать заранее, где найдёшь, а где потеряешь.
– Вот вы его и потеряли.
– Не знаю. Может быть, потерял, а может, и нашёл. Время покажет.
– Время покажет, но сейчас оно работает против вас.
– А вот здесь вы ошибаетесь в корне. Время не работает ни за, ни против. Время нейтрально, как и всё вокруг.
– Вы так считаете?
– Намного важнее, как считает время, вы не находите?
– Ну, это нам, как говорится, не дано.
– А раз не дано….
– Ладно, Дюльсендорф, до встречи.
Глава 13
Материализовавшись у своего подъезда, голый и окровавленный, я по какой-то совершенно не ведомой мне причине бросился не домой, а к Диме. Как я тогда не попал в милицию?!! Не иначе как вмешалась одна из заинтересованных сил. Ну да об этом можно только гадать.
– Нихуя себе! – вырвалось у Димы, когда он увидел меня во всей моей красе.
Я пулей влетел в квартиру и запер дверь на все замки.
– Ты откуда такой? – спросил Дима, глядя на меня глазами того самого рака, из анекдота, который увидел любовь кита и камбалы.
– У тебя водка есть? – спросил я, проходя на кухню.
– Есть.
– Давай.
Я вырвал у него из рук бутылку и сделал несколько больших глотков.
– Так откуда ты такой взялся?
– Может, я сначала приму душ?
– Прими. Полотенце сейчас принёсу.
Водка и душ подействовали на меня благотворно. Вместе с кровью я смыл с себя шок последних событий. Не то чтобы я успокоился, об этом не могло быть и речи, но, по крайней мере, ко мне вернулась способность мыслить, чувствовать, воспринимать…
– Дима, у тебя нет чего-нибудь надеть? – спросил я, выходя из душа.
– Сейчас.
Порывшись в шакфу, он достал спортивные штаны и футболку. Затем мы сели за стол, где уже ждала водка и простая закуска: хлеб, аджика, сало, квашеная капута.
– Давай выпьем, и ты расскажешь, в честь чего ты в таком виде, – предложил Дима.
– Кажется, я влип в историю.
– Кажется?
– Да, дерьмо полное, – решил Дима, когда я закончил рассказ.
– Что мне делать?
– Что делать? Вот тут дерьмо и начинается. Можно, конечно, обратиться в милицию, но что ты им скажешь? Что был участником ритуального убийства в мистическом лесу в параллельном или перпендикулярном, хрен разберёшь, мире? Что убил некто по имени Дюльсендорф, человек, которого в нашей реальности просто не существует. Да они в лучшем случае вызовут психбригаду.
– Но если они меня найдут…
– Тогда тебе пиздец по полной программе.
– Так что мне делать?
– Что бы ты ни делал, всё равно тебя поимеют. Как в том анекдоте. Ладно, пару дней можешь побыть у меня, а потом бери деньги, документы и дуй туда, где тебя никто не знает.
– Спасибо.
– Я бы тебя подержал и дольше, но я представлен твоей даме, так что ко мне они придут.
– Нет, на самом деле, спасибо.
– Тогда давай ещё выпьем.
В квартире было чисто, стерильно чисто. Раньше у нас никогда не было такой чистоты. Каждая вещь, каждая мелочь лежала на своём месте. Ни пылинки, ни соринки. Квартира образцового порядка. И среди этого порядка, в спальне, в ещё недавно нашей спальне на застеленной чистейшим бельём кровати лежала ты в дорогом костюме и новых туфлях, подошвы которых ещё не успели поцарапаться.
Ты была спокойной, с легким налётом одухотворения, и если бы не рана на шее с орхидеей кровавого пятна вокруг, можно было бы подумать, что ты примирилась со всем на свете, включая так любимого тобой Бога. Всё это было настолько абсурдно, что казалось экспозицией музея или панорамой в какой-нибудь комнате страха. Не хватало только таблички с разъясняющей надписью.
О ходе времени, о так любимых философами ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС напоминал дым, поднимающийся из пепельницы, где мирно и совсем уже обыденно тлела твоя сигарета. Чтобы как-то прийти в себя, воспринять, переварить и отреагировать, замкнуть тем самым пресловутую нервную дугу, я взял твою сигарету и втянул в себя ставший отвратительным (я не курил уже целую вечность) дым. Моя затяжка была неким ритуалом, нелепой попыткой хоть что-то сделать, пусть даже обронить дурацкое ПРОЩАЙ.
– Прощай… – прошептал я, положил сигарету на место и, пятясь, вышел из комнаты.
Нервно и совсем уже неуместно засвистел поставленный на огонь тобой или убийцами чайник, требуя безотлагательного вмешательства в свои внутренние дела. Вот кому действительно не было никакого дела… По дороге на кухню я зашёл в ванную, где всё тоже сияло чистотой. Умывшись и почистив зубы, я пустил изо рта белую от зубной пасты струю воды прямо в зеркало, чтобы хоть как-то избавить себя от этой довлеющей чистоты.
– Да заткнись ты! – крикнул я чайнику, но ему было наплевать на мои слова.
Войдя на кухню, я выключил газ, и чайник в последний раз недовольно свистнул и затих, немного потрескивая. Он всегда немного потрескивал, когда остывал. Я совершенно механически заварил себе чай и выпил чашку с сыром без хлеба, макая сыр в мёд. Поев, я принял душ, словно ничего такого здесь не произошло.
– Ну, и что ты мне скажешь? – спросил я себя и уставился в зеркало, из которого на меня смотрел Дюльсендорф собственной персоной.
– Ты мой, – прошептал он мне.
– Выкуси, сука. – Я показал ему средний палец.
После всего происшедшего меня совершенно не удивило поистине твин-пиксовское появление Дюльсендорфа.
Я оделся, взял документы, деньги… Я словно бы собирался на работу, в гости или в очередной ежедневный поход, так неуместный в подобных обстоятельствах. Я чувствовал себя одновременно актёром и зрителем плохого кино или, скорее, плохого спектакля с плохими актёрами, по крайней мере, я был плохим актёром, которого вытащили на сцену из зала и заставили что-то делать.
Зазвонил телефон, и я, прекрасно понимая, что этого делать совсем нельзя, поднял трубку.
– Привет. Не занят? – спросил вроде бы знакомый мужской голос.
– Смотря, о чём идёт речь, – уклончиво ответил я.
– Не узнал, что ли?
– Нет.
– Да Ромка я.
– Ни хрена себе! Ты откуда?
– Отсюда. Я в двух шагах от тебя. Ты дома?
– Нет. Лучше… Там, под Лысым кафе, открыли…
– Понял. Когда?
– Я уже выхожу.
Я положил трубку, ещё раз прошёлся по квартире, словно покидал её навсегда, и вышел из дома.
Он изменился. Похудел, повзрослел, стал серьёзным. И дело совсем не в том, что в голове у него появилась заметная седина, а на лице морщины.
– Ничего, бывало и хуже, – отмахнулся Роман от моего обычного при встрече вопроса, – ты как тут?
Не найдя ответа (а что я мог ему сказать), я предложил выпить. Захмелев, Ромка стал говорить:
Досталось ему по полной программе. Он успел жениться, обзавестись ребёнком, устроиться на работу… Потом началась война – они жили в Сухуми. Мать погибла под бомбами, отец увёз дочку (Ромкину младшую сестру) сюда, подальше от взрывов… Нелепо всё, глупо… Уехать за столько километров, чтобы найти свою смерть. Она выпала из окна и не приходя в сознание… Отец начал пить, и в сильно холодный зимний день… жена, русская по национальности, осталась там, на Кавказе. У неё там хорошая должность, да и отношения уже…
А Ромка до последнего так и жил в Сухуми. Уехать вовремя не успел или не получилось. Жил в доме без дверей и окон, зимой, когда холодный ветер гулял по комнатам. Поначалу во время обстрела уходил в подвал. Потом плюнул. Научился даже спать во время бомбёжек. Однажды снаряд влетел в окно, пролетел над его головой и вылетел из окна на противоположной стороне дома, так он даже не проснулся. Перевернулся на другой бок, и всё.
Потом из дома пришлось уйти. Появились пьяные молодчики. Сопляки и уголовники, которые всегда сопровождали войска. Эти пили, насиловали девок, стреляли по чудом сохранившимся стёклам, выдирали зубы, ставили к стенке. И грабили, грабили, грабили… Отбирали всё, что могли отнять.
Он жил в каком-то подвале. Голодал. Благо, километрах в трёх от подвала была заброшенная грядка, и ночью по-пластунски он с другими такими же полз и в темноте собирать малопригодные в пищу овощи. Голову поднимать было нельзя. Снайперы били не разбираясь.
Бежал он практически из-под расстрела. За ним уже шли, когда приятель, рискуя жизнью, вывозил его в багажнике автомобиля из Абхазии в Адлер, где к тому времени обосновались его друзья. Они предложили Ромке кров, деньги на первое время, работу, но он, напуганный самой возможностью того, что туда тоже могут прийти, подался дальше в Россию.
Первое время он маялся. Жил в однокомнатной квартире, которую с ним делили ещё несколько человек. Работу найти не мог, прописки тоже не было. Устроился на базар продавать петрушку. Поднимался чуть свет, ехал на оптовый рынок через весь город на первом автобусе. Брал петрушку, вёз на базар в свой район, продавал до позднего вечера. Терпел унижения от хулиганов и ментов. Несколько раз его забирали в отделение, подвешивали за руки и били. Потом вывозили куда-нибудь за город, вливали на всякий случай в рот водку и выбрасывали на пустыре.
Петрушку сменило мороженое, потом были автомобильные краски… Он купил квартиру, женился, открыл магазин… Стал уважаемым человеком…
– А поехали со мной? – предложил вдруг Ромка.
– Куда?
– В Адлер.
А почему бы и нет? В Адлер так в Адлер. Перед смертью не надышишься, но пару глотков воздуха сделать можно.
– Надолго?
– Дней на пять.
– Когда?
– Да хоть сейчас.
– Если сейчас, то поехали.
– Я позвоню, – сказал мне Ромка на прощание, высадив меня возле подъезда.
– Конечно, звони, и главное… ты не теряйся.
Было ещё раннее утро, часов около шести. О том, чтобы идти домой, не могло быть и речи. Заявиться к Диме? Я представил себе его недовольную сонную рожу, и мне стало даже немного веселее, но тут из-за его спины показалось ехидно улыбающееся лицо Дюльсендорфа, испортив мне всё видение. Выругавшись вслух, я отправился к ближайшему таксофону.
– Да, слушаю, – послышался в трубке заспанный голос Димы после нескольких минут изнуряюще длинных гудков.
– Это я, Дим, привет. Извини за столь ранний звонок.
– Да ничего, проехали. Где ты там пропадал? Мы уже не знали, что и думать.
– На море ездил. Друга старого встретил.
– Ну, ты красавец.
– Как тут, тихо? Новостей никаких?
– Да в принципе никаких. Звонила твоя подруга…
– Какая?
– Ну, та самая.
– Светка, что ли?
– Наверно… Ну, ты понял. – Дима не обременял себя именами чужих подруг.
– И?
– Искала тебя. Просила позвонить.
– Что?
– Она сказала, что у вас был какой-то пикник на природе.
– Значит, пикник. Сейчас это так называется.
– В общем, у вас должно было состояться какое-то там посвящение, и тебя перепоили ганджибасом. У тебя полностью сорвало крышу. Короче, ты от них убежал.
– И всё?
– Она спрашивала, видел ли я тебя.
– И что ты?
– Сказал, что видел. А что мне было говорить?
– Ну спасибо.
– Тебя могли увидеть, а так я вроде ничего не знаю, ничего не ведаю.
– Струсил?
– Спрашивала, что ты говорил и куда собирался, в общем, интересовалась, где тебя найти.
– Ну а ты?
– А что я. Сказал, что ты был невменяемым, обозвал меня мудаком и убежал.
– Она поверила?
– По крайней мере, сделала вид.
– Ты хоть им не веришь?
– Я всем верю. Так меньше тратится энергии.
– Но я не хавал ганджибас.
– Не хавал так не хавал. Я передаю то, что мне сказали.
– Про жену мою ничего не слышно?
– Твоя жена, тебе и должно быть слышно.
– Точно никаких новостей?
– Да какое мне нахрен дело до твоей жены, к тому же вроде как бывшей, – разозлился Дима.
– Ладно, Дим, извини, – сказал я и повесил трубку.
Похоже, после моего ухода из дома кто-то замёл следы, а это означало, что за мной не охотились хотя бы менты, что в том моём положении было весьма слабым утешением.
Не зная, куда деваться, я побрёл на автобусную остановку.
Глава 14
– … в какой-то степени побочный эффект эксперимента. Первоначально перед нами стояла задача создания человека лояльного, любящего власть и свою работу, непримиримого к нарушениям закона и норм морали, а также готового ценой жизни защищать существующий порядок вещей. Любая система насилия порождает мучеников и героев, рождает недовольство, рождает оппозицию. Мы же работали над тем, чтобы исключить саму возможность существования оппозиции, причём без видимого давления на человека. Все как бы само собой и как бы добровольно.
– Простите, вы сказали первоначально, следовательно, в настоящее время исследования в этом направлении остановлены?
– Отнюдь нет. Исследования продолжаются в полной мере, разве что немного смещён акцент на побочные эффекты эксперимента.
– Такие как ваше рекордное долголетие?
– Это не самый значимый результат.
– Тогда поведайте нам о главных, на ваш взгляд, результатах.
– Первым и, пожалуй, наименее изученным явлением было исчезновение испытуемого во время одной из начальных фаз эксперимента.
– Вы о параллельных реальностях?
– Отнюдь нет. Испытуемый исчез, или, попросту говоря, сбежал с охраняемого объекта без перемещения в бета-реальность.
– И каким же способом ему это удалось?
– Нам это неизвестно.
– Почему?
– Объект вне предела досягаемости.
– Насколько нам известно, в последнее время вы неоднократно вступали с ним в контакт.
– Это он вступал со мной в контакт, причём инициатива и параметры контакта определялись исключительно им. Я так и не смог найти ошибку в его действиях.
– Насколько это проблематично?
– Думаю, на сегодняшний день наши с ним интересы в принципе совпадают.
– На сегодняшний день?
– До тех пор, пока его поиск не увенчается успехом.
– И что тогда? Нам не нужны непредвиденные осложнения.
– Тогда он станет для нас уязвимым.
– Продолжайте.
– Следующим эффектом было перемещение нескольких объектов в бета-реальность.
– Одним из таких объектов были вы сами.
– Я подробно изложил всё в отчете.
– Ваш отчет мы читали. Очень подробный и очень необходимый труд.
– Благодарю вас.
– Над чем вы работаете сейчас?
– В настоящий момент мы работаем над выявлением необходимых людей и критериев необходимости.
– Необходимых кому?
– Господу Богу.
– Что за мистификация?
– Отнюдь нет. Назовите это природой, движущими силами бытия, как угодно.
– Остановитесь на этом, пожалуйста, подробней.
– Во время наших экспериментов мы столкнулись с ситуациями, когда для защиты испытуемых возникали определённые силы или обстоятельства, нарушающие ход эксперимента. На основании этого мы предположили, что, подобно биологической значимости, есть и значимость личностная.
– Поясните.
– Природа основана на принципе изначальной избыточности. Так, для того чтобы существовали бабочки, природа создает на несколько порядков больше зародышей, чем необходимо для существования данного вида бабочек, но большинство из них погибает, в результате чего только необходимые особи дают потомство.
– Это, кажется, называется естественным отбором.
– Не совсем. Как мы поняли, среди общего поголовья организмов возникают так называемые необходимые. Эти просто обязаны выжить и оставить после себя потомство. Остальные же просто статисты, пригодные разве что для поддержания пищевой цепи.
– Но сейчас большинство людей выживают и дают потомство. Не слишком ли натянуто ваше предположение?
– В случае с человеком мы выходим за рамки биологического выживания. В человеке должно выжить нечто человеческое, и это человеческое должно породить нечто следующее.
– Вы говорите загадками.
– Это потому, что мы до сих пор не знаем критериев отбора. Мы не знаем, что необходимо существованию.
– А какие прикладные выгоды принёсет ваше исследование?
– Зная критерии отбора, мы, во-первых, сможем сами стать необходимыми, во-вторых, мы сможем огородить себя от опасности столкновения с необходимыми людьми, тем самым обезопасить себя от гибели. Ну, и в-третьих, мы сможем вступить в диалог с самим Богом, что тоже нельзя сбрасывать со счетов.
– Хорошо. Теперь расскажите нам о ЧП, происшедшем с испытуемым…
– Плебеи, жалкие плебеи, – ругался он, садясь в машину, за рулём которой сидела высокая властная женщина лет сорока пяти, не растерявшая, надо сказать, былую привлекательность.
– Успокойся, Карл. Таковы издержи нашего дела.
– Тебе легко говорить.
– Мне? – Она удивлённо посмотрела на собеседника.
– Извини. Меня всегда бесит, когда эти убожества пытаются указывать. Тоже мне хозяева.
– Они так считают. И это хорошо, ты сам знаешь.
– Наверно, я всё-таки старею.
– Ты? Не смеши.
