Текст книги "И печатью скреплено. Путешествие в 907 год"

Автор книги: Валерий Лобачёв

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

Глаз Самоны

Под утро к паракимомену прибежал человек, приставленный следить за Абу Халибом. Он сказал, что вчера под Царским портиком какой-то, с виду ученый, чудак говорил, что к Городу идет еще сто тысяч воинов. И вот они – прибыли ночью.

– Сто тысяч?

– Да. Столько же, сколько славян, говорил он.

– Кто говорил?

– Я помню лицо, но не знаю его.

– Как хочешь и что хочешь помни, но решается твоя судьба. – Самона прикинул в уме насыщенность Города людьми и знания своего шпиона. – Три часа или вечность, выбирай сам.

Выходя от него, шпион поймал себя на предательской мысли: стоило ли доносить, конники все равно уже у Города.

Ночные домыслы логофета дрома и утреннее сообщение агента Самоны родили в Городе страшную весть: под Константинополь прибыли сто тысяч арабов. Город поверил не задумываясь. Начиная со вчерашнего дня, его трудно было удивить числом и внезапностью.

На самом деле печенежских конников было полторы сотни.

Глаз Самоны дождался вчерашнего прорицателя под Царским портиком. Стража арестовала потрепанного ромея открыто, доставила во дворец. Он и на самом деле оказался недавним секретарем одного константинопольского вельможи. Самона лично руководил пытками, но длинноволосый секретарь не мог рассказать ничего, кроме того, что плел под Царским портиком. До вечера он не дожил.

СВОД ТРЕТИЙ И ПОСЛЕДНИЙ
ОЛЕГ

Князь понял: если он сейчас не придумает еще что-то, в войске наступит расслабление. Напряженный вчерашний день обернется усталостью. И Константинополь успеет опомниться от страха.

Рыть подкопы, засыпать рвы – все это было бы слишком обычным делом после неожиданностей прошлого утра и ночи. Обычно и для славян и для ромеев. Все бы поняли, что хитростям пришел конец, и уж точно – перерыв, и началась обыкновенная осада – сколько их видел Царьград…

Воины при осаде мрачные, город – гордый. А пока что все было наоборот.

К тому же Олег не хотел давать большой славы печенегам. Отряд для перехвата гонцов, идущий по берегу, – хитрость наша, киевская. Но отряд-то был печенежский. Перевозка конницы по воде – княжеская выдумка, а плыли-то печенеги. Что же, он без них и не может ничего удивительного?!

Олег встал, отдал оруженосцу серебрянный кубок, из которого пил горьковатую воду близкого родника. И воды мало… Лодьи на берегу стоят без дела, сохнут на жаре. Переяславцы стараются, плещут в них морскую воду, а она улетает, не успеешь отойти, словно вода здесь легче, чем на Руси…

Он решил: первое, что остановит его взгляд, должно стать новой причиной страха для ромеев. Он медленно разглядывал Город, Пропонтиду, свой лагерь. Он заметил давно, что красные полосы на копьях вытянулись почти ровно на север, вдоль стен Константинополя. Куда они показывают, стяги?

– Там Золотой Рог, князь, – сказал Велемудр, угадав его взгляд. – Он же длинный, Золотой Рог. Далеко за Город идет, загибается.

– Пошли туда, – сказал Олег.

Велемудр не понял. Князь что-то придумал, почувствовал воевода по голосу, а что – не понял.

– В тысячу лодий пошли туда. Войдем в Золотой Рог с другой стороны. Там цепей нет.

«Здоров ли князь?» – мелькнуло у Стратимира. Он оглянулся на лодьи. Конечно, можно сделать катки, повезти лодьи на них, волоком. Далеко, жарко, долго. Людей, правда, много тоже. Когда-нибудь докатим до залива…

– Князь! – Стратимир показал на повозки, что стояли в лагере. На повозках привезли еду из окрестных селений. – Не попробовать ли колеса? Может, выдержат наши лодьи?

– На колеса, – сказал князь. – И паруса ставь – ветер прямой!

Стратимир пошел, потом побежал к берегу, кричал на бегу, созывая людей. Олег и Велемудр видели, как повозки уже катили к лодьям, как разворачивали паруса, как выстраивались воины вдоль бортов, готовясь поднять тяжелое судно…

– Не успеем мы дойти до залива, – сказал Велемудр. – И не потому, что далеко, а ветер уйдет. Не так далеко, и ветер стойкий.

– Не успеем, – согласился Олег. – Скоро откроются Золотые Ворота. Этого они не выдержат. А если выдержат, дойдем до залива!

Мнения, высказанные во дворце

Донесения от доместиков первой тагмы: «В Золотом Роге волнуются приезжие купцы. Сюда уже дошли слухи, что славяне едут лодьями по суху к заливу. Требуют снять цепи. Плохо понимают объяснения, что русские лодьи постоянно ходят вдоль Города до Галаты…»

второй тагмы: «Народ постоянно ходит смотреть на русские лодьи под морскими стенами. Говорят, что русские останутся здесь навсегда на нашей рыбе…»

третьей и четвертой тагмы: «Число прибывшей конницы и ее происхождение выяснить не удается. Как уже доносилось, лодьи идут на север на колесах и под парусами…»

Этериарх Николай: «В Городе неспокойно. К дворцу начал собираться народ. Еще вчера утром одного воина этерии сбросили со стены недовольные… Немедленно надо сделать заявление для народа, успокоившее бы его».

Эпарх Анатолий: «В Городе становится все больше пьяных крикунов. Придется вступать в переговоры со славянами: дальше будет хуже, мы проиграем на ожидании».

Друнгарий флота Имерий: «При нынешнем обилии купеческих кораблей бой в Золотом Роге превратится в полную сумятицу».

Фома, логофет дрома: «Надо откупаться от варваров. Чем быстрее, тем дешевле».

Паракимомен Самона: «В Городе полно шпионов и паникеров. Эпарх несет за это ответственность. Наверное, стоит вступить в переговоры со славянами, чтобы узнать о ситуации, в которой мы находимся, больше, чем мы знаем сейчас».

Синклит: «Мы считаем, что извечная стратегия Ромеи – покупать волю варваров – победит и на этот раз».

Наставление Олега

Велемудр оживился – дошло до переговоров. Ему надоело заниматься необходимыми, но простыми вещами в походе. Он устал ждать, пока сломается гордость ромеев: ведь неизбежно должны они были выйти из Золотых Ворот. Слишком хорошо он знал это, чтобы не наскучить ожиданием. Теперь в углах его рта заиграл живой интерес, пропала обычная насупленность. Он словно проснулся – хотя и до этого вроде не спал, но настолько разительна была перемена.

– Я, пожалуй, с ними разговаривать не стану, – сказал князь. Из ворот выехало двое конных со свитой. За ними покатились повозки, груженные чем-то.

– Конечно, князь. Тебе это не нужно, – бодро согласился воевода. – С кем тут разговаривать тебе.

– Скажи им, чтобы увозили то, что тащат нам в подарок.

– Это, должно быть, царские угощения.

– Вот и скажи им, что пища от человека, который нарушил мир и слово договора, – ведь был у Руси договор о том, чтобы наши купцы торговали безопасно и беспошлинно в Царьграде?..

– Давно был заключен, но мы его хорошо помним.

– …Пища из рук такого человека – отрава. Пусть так и передадут Льву.

Повороты дела

Логофет Фома и доместик третьей тагмы спешились. Подошли ближе к славянским воеводам.

Фома встал в позу, что, впрочем, странно выглядело перед цепью лучников, в поле.

– Василевс передает, – сказал он, понимая, что дальше, к князю, его не пустят, и не желая терпеть унижения с первых же слов. – Василевс передал: он хорошо отплатит за зрелище. Василеве посылает со своего стола угощение искусным в войнах и забавах и князю – царское угощение и благодарность. Василеве передал: пусть считают, что они на моем пиру. Ему просто негде рассадить стольких гостей. – Фома с подчеркнутой любезностью показал жестом на широко раскинувшийся русский лагерь.

– Пища от человека, который нарушил слово и мир, – отрава. Покормите этим константинопольских крыс. – Велемудр с удовольствием рассматривал Фому – логофет не ожидал таких слов.

– Мы дадим попробовать ту же еду нашему человеку, – опомнился он. На лице появилось выражение оскорбленного достоинства: отрава!.. Про «слово» и «мир» он предпочел не расслышать.

– Попробовать дадите? Значит, в Константинополе уже люди работают крысами!

– Я логофет дрома, – сказал Фома, – и говорю от имени василевса.

– Ответ князя киевского звучит так: пища человека, который нарушил слово и мир, – отрава.

– Нельзя тому быть, – крикнул Стратимир, – чтобы русских купцов губили на константинопольском базаре!

– Вы об этом… Русские купцы были с мечами, без мечей они не ходят. В ссоре они убили десять ромеев. Десять ромеев за пять славян – уже очень много.

Велемудр распахнул руки:

– Здесь русских столько же, сколько ромеев в Городе. Если мы начнем считать так же и дальше – двух за одного, то в Константинополе не останется ромеев. И еще столько же будет нужно для расчета. Но за недостающих мы согласны взять деньгами. А если живущие в Городе хотят и сами сохранить жизнь, мы за каждого из них тоже возьмем деньгами. Мы старые купцы.

– Я же сказал, – надулся Фома, – что василевс наградит славян, которые пришли под стены Города.

– Мы не служим из награды у ромейского правителя. Если в Константинополе еще есть василевс, то должен, наверное, существовать пока и закон. О законе торговли мы и пришли узнать.

– Мы не знаем закона торговли, который бы заключил с нами русский князь Олег.

– Закон в Руси заключает Киев и князь Киева, как василевс в Ромее. Киевский договор вечен, это мы и пришли подтвердить, – Велемудр опять распахнул руки, показывая на русские войска.

– Я передам эти слова василевсу, – сказал Фома.

Возникло молчание: стороны сомневались, надо ли сейчас продолжать разговор.

Стратимир заметил за спиной доместика стражника Гуннара. Лицо варяга он помнил, тот служил в Киеве. Гуннар куда-то пристально смотрел и вроде бы даже знаки кому-то делал. Стратимир повернулся в сторону и увидел недалеко от себя Рулава.

– Разрешим поговорить двоим воинам этерии! – сказал Стратимир доместику. Тот кивнул.

Гуннар подошел ближе.

– Верно ли известно в этерии, как я попал сюда? – спросил Рулав.

– Известно. Не удалось найти, кто это сделал… За тебя хотят выкуп, какой?

– Нет, я здесь будто не в плену.

Стратимир поморщился:

– Выкупом за воина могут быть только его голова и меч. И то и другое при нем.

Гуннар наклонил голову, соглашаясь.

Логофету было все равно, что будет с Рулавом, он смотрел, нет ли здесь шпионской интриги. Вообще-то они с Велемудром делали вид, что не присутствуют при этом разговоре.

А положение создалось запутанное: выкупить воина нельзя, выменять не на кого. Оставить как есть – накладно для константинопольской гордости. Но вопрос был уже назван, и отвечать было надо.

Тогда доместик третьей тагмы сделал царский жест. Он снял перстень с огромным изумрудом.

– Посольство не бывает без знаков посольства, – сказал он и протянул перстень Стратимиру.

Воевода взял, надел изумруд на здоровенный мизинец. Посмотрел на Рулава. Тот вынул из перевязи свой двуручный меч и поставил острием на землю рядом со Стратимиром. Воевода накрыл рукоять меча ладонью. Рулав, не удержавшись, легко вздохнул и, сделав два шага, перешел в свиту логофета.

Доместик третьей тагмы даже выгнулся от гордости. Он и так имел добрую славу в гарнизоне, но теперь, после того что сделал для Рулава, он знал – его репутации у воинов позавидует любой архонт.

Фома не любил военных выкрутасов. Он только с естественным сожалением посмотрел на чудесный зеленый камень: «Ценности уже начали уплывать из Города к славянам…»

Первые переговоры кончились.

Рулав

Во дворце Рулава вызовет к себе Самона. Рулав скажет, что ничего не может сказать о славянах, кроме того, что видно из Города. Да если бы и мог, добавит он, то должен был бы промолчать до окончания переговоров с Русью.

И Рулав умрет под пытками. Не станет в Городе человека, указывая на которого, могли бы говорить: «Это тот самый Рулав, за которого доместик третьей тагмы подарил свой изумруд русскому воеводе».

Этериарх не решился жаловаться василевсу на Самону. Паракимомен был в большой силе – именно он ездил к Николаю Мистику и привез василевсу отречение патриарха. Но год спустя после нашей истории, когда Лев сошлет в монастырь Самону, запутавшегося в собственных подметных письмах и наговорах, командовать его конвоем этериарх назначит Гуннара. И конечно, Гуннар был благодарен этериарху, а Самона нет.

Решение синклита корпорации нищих

В Городе увидели повозки с царским угощением, вкатывающиеся обратно. Пошел слух, что переговоры не удаются. Под портиком Михаила срочно собрался нищенский совет, гордо именовавший себя синклитом.

– Скороход вышел от святой Софии, – сказал тот, кто должен был следить за временем, – отправил воображаемого скорохода.

– В Городе недовольны логофетом Фомой, – сказал председатель.

Члены синклита стали говорить в очередь по кругу:

– Переговоры со славянами начались. Будем же довольны.

– Логофет может проиграть большие деньги русским. Это ударит по нас.

– Фома знает свое ремесло, но с русскими трудно договориться – их много.

– Эпарх не делал объявления Городу – значит, дело плохо. Надо поторопить их. Не будем мешать волнению.

– Кто заменит Фому на переговорах? Араб Самона?..

– Скороход прошел площадь Константина.

– Славяне едят нашу рыбу, – сказал председатель. – Переговоры должны закончиться как можно быстрее.

– Стоит ли ввязываться?

– Если Город недоволен Фомой, значит, кто-то хочет его сменить…

– Пусть Фома остается. Поддержим его.

– А если он не сможет договориться с Русью?

– Эпарх не любит Фому – может быть, это он замутил воду?

– Смена Фомы может задержать переговоры. Или славянам понравится, что его сменили? – спросил председатель.

– Скороход вышел на площадь Тавра!

– Значит, Фому не хотят славяне, эпарх и еще кто-то?..

– Мало знаем. Не лучше ли поверить в то, что происходит само собой, поддержать волнение?

– То, что хорошо славянам, хорошо ли нам? Пусть ведет переговоры Фома.

– Пусть ведет.

– Не будем во всем потакать эпарху. Пусть остается Фома.

Председатель встал:

– Фома самый лучший логофет дрома, какого только знали ромеи. Идите и объясните это всем.

– Скороход на Амастрианском рынке. Время.

Синклит разошелся.

Переговоры
(сказания участника похода)

«…Ромеи, видно, решили, что нам нужны только их деньги. Слепые умы: неужели бы из-за одних ромейских денег мы отправились в поход таким числом кораблей? За правдой идут далеко. И как бы ни был далек путь, правда лежит еще дальше. Нет ее в Константинополе, нет в Золотом Роге. А договор о том, как принимать купцов из Руси, который бы был правдой, ромеи заключать не спешили. Тяжело татю бросить свое ремесло…»

«Славяне и закон»
(запись совещания у василевса)

Лев VI: «Все свое царствование я забочусь о приведении в систему законов империи. Своды ромейских законов должны быть похожими на систему сводов святой Софии – недаром это храм мудрости божественной. Надо установить порядок торговли со славянами на века, я должен это сделать для империи. Но давать привилегии варварам – не в традициях Ромеи».

Александр: «Какой это закон – не брать пошлины с варваров! Варварский закон. Не доросли славяне до закона».

Имерий, друнгарий флота: «Они против и Родосского морского права, которое признают на берегах всех морей света. Они требуют, чтобы имущество славян, выброшенное морем на берег, возвращалось владельцу разбитого судна или на Русь, его наследникам. С таким законом люди не захотят жить на берегу, они потеряют старинный источник дохода».

Анатолий, эпарх: «Купцы из иных стран не были рады привилегиям славянских купцов на константинопольских базарах. Но приезжие купцы чтят законы Ромеи. Больше недовольства выражали жители Города: славяне имеют свободы в столице Ромеи, которых не имеют ромейские купцы и ремесленники. Но ромеи чтят свои законы. Если мы не подтвердим старых привилегий славян, не начнет ли кто-нибудь требовать таких привилегий для себя? В законах все сохраняется – и число запретов, и число разрешений. Не оставить ли потому славянам то, что им дали несколько десятилетий назад? Нынешние ромеи выросли при этих законах».

Самона, паракимомен: «Вы забыли, что сила славян недавняя – она длится не более жизни человека. Она и умрет скоро. О чем мы договоримся с ними в этот год, не будет вечно».

Фома, логофетдрома: «Славянам надо показать их место – на много ступенек ниже ромейской державы. Если составлять договор, то договор, который бы ставил их низко».

Филофей, синклитик: «Славянские купцы не должны допускаться жить в Городе. Тогда и привилегии их не будут бросаться в глаза. Доставлять их под стражей на базары и обратно. И оружие в Городе носить запретить. Эпарх не прав – чем больше запретов, прочнее власть. Так мы уничтожим зависть к славянам. Разрешить привилегии временно нам придется. Хотя бы обещать такой договор».

Лев VI: «Чтобы славяне ушли из Ромеи, мы согласны дать им деньги. Логофет дрома говорил, что князь просит цену каждого жителя Города и еще столько же. Но мы не можем оценить жизнь ромея – это же не раб!..»

Эпарх: «Мы можем считать столько же белых коней. Это не будет оскорбительно для нас. Белых коней вместо ромеев».

Александр: «Белый конь – двенадцать номисм! Два миллиона номисм! Мы можем купить целую страну рабов на эти деньги!»

Самона: «Где ее можно купить?»[5]5
  Самона – бывший раб.


[Закрыть]

Александр: «Везде!»

Эпарх: «Я не говорил о двух миллионах номисм. Когда мы условимся о цене белого коня – а эту цену знает Мраморная Рука и каждый, кто бывал в Городе, – тогда мы предложим взять по „белому коню“ за каждый славянский корабль».

Филофей: «Двадцать четыре тысячи номисм. Или сорок восемь, если они все-таки потребуют вдвое. Двенадцать тысяч гривен серебра».

Лев VI: «Логофет дрома приведет в Город послов русского князя, перед этим растолкует им все, и мы, говоря с послами, будем держаться этой цены».

Тронная палата

В это время тронную палату готовили к приему русских послов. Дворцовый механик в который уже раз поворачивал колесо в подполье палаты, а трон… не хотел опускаться.

Дело в том, что в палате было заведено: когда послы склонялись в поклоне василевсу, трон возносился под потолок. Распускались шелка с подножия (разумеется, пурпурного цвета) и скрывали гидравлику, поднимавшую правителя Ромеи. Василевс оказывался совсем высоко: там, за бархатной портьерой, стоящие на колосниках слуги меняли одеяние на василевсе, и он опускался вместе с троном уже в преображенном виде.

На нервы послов это обычно действовало. Но сегодня трон исполнял только половину положенного – поднимался, и все.

Смотритель палаты видел еще одно безобразие. Птицы – на золотых деревьях в рост человека, – птицы, что должны были петь при вознесении трона, мерзко квакали. Вот позолоченные львы – те отменно били хвостами, рычали, приподнимались на лапах. Но птицы – хоть отрывай их вместе с ветками.

В палате появился дворцовый механик, полез под складки пурпурного шелка.

– Мы погибнем с тобой под одним колесом, – сказал смотритель. – У нас совсем не осталось времени.

– Сыро здесь. Заржавело что-то. Морские ветры – сырые… – бормотал механик сверху из-под шелков. Он, значит, высоко уже залез.

Послышался резкий скрежет.

– Если ты упадешь и свернешь себе голову… я этого не переживу, – смотритель сел на мраморный пол. – Ты не поломал там лишнего?

Скрежет продолжался.

– Мне нужна кожа, – донесся голос механика вовсе уже из-под трона. – Полоска кожи шириной в три пальца.

– Где же ее взять? И не думаешь ли ты, что я залезу с этой кожей туда, наверх?

– Лезть не надо. Я захватил все, что может понадобиться, с собой. Просто нужна кожа, я ее и беру.

Смотритель встал с пола и подошел к птичкам.

– Лучше служить возничим на колеснице, – сказал он.

Птичка квакнула – тихо, на последнем заводе. Видно, не доквакала свое, пока трон поднимался.

– Что с птицами будем делать?

Вверху что-то зашипело, и с тихим присвистом трон стал опускаться.

Механик вывалился вниз из-под шелков:

– Птиц надо менять. Давно пора.

– Что ты говоришь! Сегодня-то?..

– Сегодня?.. – он подумал. – Постучи ее по головке пальцем.

Смотритель послушно побил указательным пальцем по серебряному темечку. Птичий хвост – длинный, из тонких витых проволочек, усыпанный красными и синими камнями, – стал дергаться, и изо рта птицы донеслось тихое, почти шепотом: «Ло-ло-ло…» Так, только громко, в голос, она обычно и пела, когда под полом тронной залы начинали работать мехи.

– Так что, их и бить всех по темени, когда послы придут? – Смотритель окинул взглядом оба золотых дерева с восемью птицами. – По слуге на ветку посадить, что ли?

– И будут петь хорошо… Менять птиц надо.

– Ты можешь, чтобы они просто молчали?

– Могу. Но тогда и львы не двинутся.

– Львов жалко.

Механик внимательно поглядел издалека птице в рубиновые глазки. И быстро подошел к ней. Не успел смотритель вскрикнуть, как мастер оторвал у птицы с хвоста первый попавшийся камень и забил птичке в рот.

– Испробуем, – сказал механик и ушел за боковые портьеры. Было слышно, как он топает по маленькой скрытой лестнице.

Смотритель безнадежным жестом дернул шнур, спрятанный у стены. Это был сигнал. Трон пошел вверх, чуть присвистывая. Вскочили львы. Птицы издавали резкое «кло-кло-кло», но та, что съела камень с собственного хвоста, залилась непривычным высоким, но все-таки не противным «ле-ле-ле…». Смотритель опять дернул шнур. Трон, присвистывая, пошел вниз, львы успокоились, птицы прекратили концерт.

Появился механик.

– Поет! Пищит, но поет! – крикнул смотритель.

Механик стал кормить драгоценными камнями всех птиц подряд. Смотритель перекрестился.