Текст книги "Скверная кровь"

Автор книги: Валерий Красников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Глава 7. Как я стал бастардом-убийцей

На следующее утро, собрав в узелки наши пожитки, к моему огромному облегчению, Пипус сообщил, что мы покидаем ярмарку. А стало быть, и Ильму с соглядатаем старика. Я не преувеличивал опасность. Ещё вечером рассказал наставнику о странном незнакомце, и Пипус сказал мне:

– Тебе следует соблюдать осторожность. Не исключено, что этот незнакомец на ярмарке искал именно тебя. Если преследователи увидят меня, то поймут, что ты где-то рядом, поэтому нельзя, чтобы нас видели вместе. Используй капли, не забывай о цвете своих глаз!

По его плану, я уходил из Ильмы первым и должен был идти по дороге на равнину до первой развилки, где мы условились с наставником встретиться. Напившись из ручья воды, я тайком сорвал несколько фруктов, похожих на яблоки, и, жуя сочный плод, отправился на ярмарку. Она ещё не закончилась, и если некоторые купцы, уже распродав товары, покидали её, то их быстро сменяли другие, подъезжавшие из других городов Калиона.

Я не хотел уходить, не встретившись с целителем. Не то чтобы Пипус полностью разуверил меня в том, что этот человек и впрямь обладал магией, но вопрос о моих деньгах оставался открытым. Что ни говори, а старик всучил мне безделушку за все мои сбережения! Кроме того, при свете дня всё казалось уже не таким пугающим, как в сумраке, и я решительно направился на дальний конец ярмарочного поля, туда, где предлагали свои услуги кудесники и всякие шарлатаны.

Пересекая торговую площадку, я вдруг приметил, что Пипус разговаривает с каким-то всадником. Я видел Корина лишь мельком, когда он обыскивал наше пристанище, но узнал его сразу. Судя по одежде – кожаным сапогам, штанам и рубашке из очень дорогой, но потёртой ткани, широкополой шляпе, украшенной плюмажем, я понял, что этот имперец и есть Корин, ведущий какие-то дела со старым аристократом. И я ни на секунду не сомневался – он ищет именно меня.

Корина сопровождал ещё один всадник, и в нём я признал того самого соглядатая, рыскавшего вечером по лагерю пришедших на ярмарку людей.

Народу вокруг было так много, что мне ничего не стоило слиться с толпой. У меня всё ещё оставалась возможность протолкаться к колдунам и кудесникам, найти среди них Вестника и стрясти с него моё серебро. Но при виде Корина у меня буквально мороз по коже пробежал, и не читаемая надпись на красном фоне запрыгала перед глазами, наверное сообщая, что выжить снова невозможно. Приняв решение бежать, совершил первую ошибку: я оглянулся. Бросив взгляд через плечо, встретился глазами с Корином. После чего сделал вторую ошибку: я побежал.

На мне была шляпа, и я находился от имперца в сотне шагов, так что он вряд ли мог рассмотреть моё лицо. А вот мои подозрительные действия немедленно привлекли его внимание.

Он развернул лошадь в моём направлении. Наставник попытался удержать её за узду, но Корин ударил его по голове тяжёлой рукояткой хлыста. Лошадь рванулась в мою сторону, Пипус же рухнул как подкошенный, будто его не ударили, а подстрелили.

Словно преследуемый злобными псами, я устремился в густые заросли колючего местного терновника и на четвереньках пополз вверх по склону. Исцарапался я изрядно, но зато, когда взобрался на гребень и оглянулся, оказалось, что конь имперца заартачился, не желая идти в колючие заросли. Другой всадник сумел-таки погнать свою лошадь вверх по склону, но взобрался недалеко – животное охромело.

Правда, и я, оказавшись на вершине, обнаружил, что дальше мне бежать некуда – путь преграждало речное ущелье, слишком крутое, чтобы спуститься, и слишком высокое, чтобы спрыгнуть.

А тем временем внизу остановивший свою лошадь Корин, видимо разглядев на вершине мой силуэт, что-то крикнул своему помощнику. Его я не видел, но слышал, как он, спешившись, проламывается сквозь кусты. Впереди меня метров на двадцать возвышался последний выступ, и я, не имея другого выхода, устремился туда. Правда, вместо того, чтобы подняться, на бегу сорвался вниз, покатился по склону и остановился, лишь когда застрял в кустах. Боли я при этом не ощущал вовсе – слишком силён был страх.

Не поднимая головы над кустами, я снова пополз наверх, но на этот раз на гребень, где был виден как на ладони, уже влезать не стал.

Треск кустов, через которые проламывался помощник Корина, погнал меня дальше. У меня имелось оружие – нож размера, дозволявшегося эльфам, но иллюзий относительно возможного исхода схватки я не питал. Имперец был гораздо крупнее и сильнее тощего пятнадцатилетнего парнишки, в теле которого я оказался, да и с ножом против шпаги много не навоюешь.

Снизу донёсся голос Корина, требовавшего поскорее найти меня, и это придавало мне прыти, однако, когда склон сделался почти отвесным, я замешкался, сорвался и, шлёпнувшись с высоты около двух метров, так приложился спиной, что из меня буквально вышибло весь воздух. Некоторое время я лежал без движения, а когда треск в кустах, совсем поблизости, заставил меня кое-как подняться на ноги, было уже поздно.

На прогалину вывалился из зарослей вчерашний соглядатай: рослый краснорожий малый с коротко стриженными чёрными волосами и бородкой. Он вспотел и весь запыхался, но при виде меня по-волчьи оскалился.

– Сейчас я вырежу твоё сердце, полукровка, – пообещал он, указывая на меня обнажённым клинком.

Я в ужасе попятился, слыша в кустах за его спиной шаги и понимая, что сейчас здесь появится ещё и Корин. Его помощник тоже услышал эти шаги и обернулся. Но мы оба увидели вовсе не Корина. Художник-бретёр Рикус шагнул навстречу соглядатаю с клинком в руках.

Тот моментально присел, выставив вперёд оружие, но клинок Рикуса сверкнул так стремительно, что я не заметил движения, а мой враг не успел отразить удар. Долю мгновения он стоял неподвижно, как статуя, а потом его голова отделилась от тела и, упав наземь, подскочила, словно мячик. Тело обмякшей кучей осело рядом.

Я не мог пошевелиться. Так и застыл, в изумлении и ужасе разинув рот.

Рикус жестом указал на обрывистый берег позади меня.

– Беги к реке!

Не говоря ни слова, я повернулся, бросился в указанном направлении и, хотя до воды было метров десять, а может и больше, не колеблясь, сиганул вниз, с силой ударился о воду, погрузился чуть не до самого дна, основательно нахлебавшись, но вынырнул. Пенящийся поток понёс меня вниз по течению, а сверху, перекрывая плеск воды, разносился голос Корина, призывающего своего пособника.

Я выбрался из реки едва живой, перемёрзший в ледяной воде горной речки, очумевший от ударов о валуны. Едва очутившись на галечном пляже, лишился сил и только тогда почувствовал боль от множественных ссадин и ушибов.

Согревшись на раскалённых солнцем камнях, усилием воли поднялся и побрёл в сторону дороги из Ильмы. Поскольку мне всё равно некуда идти, я последовал указаниям Пипуса и, добравшись без приключений к развилке дороги, стал его там ждать.

Наконец он появился верхом на ослике. Вьючные корзины пустовали, а на лице наставника застыл испуг.

– Амадеус! Ты убил человека, отсёк ему голову!

– Я не убивал его.

И рассказал Пипусу, что произошло.

– Это не имеет значения. Они обвинят тебя. Залезай.

Он слез с ослика и помог мне взобраться на животное.

– Куда мы поедем? – спросил я, покачиваясь на спине у осла.

– Обратно в столицу.

– Но ты же сам говорил…

– Имперец мёртв, и обвиняют в этом тебя. У меня нет ни одного друга, который предложит убежище полукровке, разыскиваемому за убийство черноволосого. Тебя найдут и прикончат на месте. Ради полуэльфа никто и суда не станет устраивать.

– И что же мне делать?

– Нам придётся вернуться в Ролон. Единственная моя надежда – найти господина, пока он ещё не уехал из города, и попытаться убедить его, что ты никому не причинишь вреда. Пока я этим занимаюсь, тебе придётся скрываться у своих друзей – городских нищих. Если ничего не получится, я посажу тебя на одну из лодок, которые перевозят товары к самому краю обжитых имперцами территорий, в тамошних лесах тебя не найдут, даже если пошлют на поиски солдат. Я дам тебе денег, сколько смогу. Но вернуться, Амадеус, ты уже не сможешь. Убийство имперца – это преступление, за которое для таких, как ты, прощения нет.

Разумеется, всё, что Пипус говорил, представлялось мне полнейшим бредом. Какой лес, какие эльфы, я не представлял, как буду жить среди них. Сунься я туда, вопрос будет лишь в том, кто сожрёт меня раньше: какой-нибудь хищник или друид-людоед. В большом городе я мог бы, по крайней мере, воровать еду. В Великом лесу я сам стану едой. Так я ему и сказал.

– Тогда отправляйся подальше в захолустье, где живут мирные эльфы. Ты ведь знаешь их язык. Эльфийских деревень сотни, укройся в одной из них.

Я промолчал, не желая усугублять страхи наставника собственным испугом, хотя понимал, что это тоже не выход. Я не чистокровный эльф, и ни в одной деревне меня не примут. Пипус какое-то время тоже молчал. А когда он внезапно остановил ослика и приблизил свой рот к моему уху, я почувствовал, как по телу пробежала дрожь.

– Мне вообще не следовало воспитывать тебя. Мне не следовало пытаться помочь твоей матери. Это стоило мне карьеры, а теперь, возможно, будет стоить и жизни.

И снова я задал наставнику вопрос о своей матери, точнее, о матери Амадеуса. И почему старик-аристократ меня преследует? Но получил обычный, уже поднадоевший ответ:

– Неведение – твоя единственная надежда. И моя тоже. Нужно, чтобы ты мог честно заявить, что ничего не знаешь.

Однако мне казалось, что неведение – не такая уж надёжная защита. Скажем, сегодня меня защитило вовсе не незнание, а клинок бретёра – не вмешайся Рикус, я так и умер бы, пребывая в «спасительном» неведении.

Почти весь путь до столицы Пипус молчал. Он ничего не сказал, даже когда мы останавливались на ночлег, расположившись в кустах подальше от дороги. В часе ходьбы от Ролона наставник остановился.

– Дальше тебе можно двигаться только ночью, – заявил он. – В Ролон войдёшь с наступлением темноты и старайся не высовываться. И не вздумай пока сунуться к нищим, ни в коем случае. Если всё утрясется, я тебе сообщу.

– А как ты меня найдёшь?

Он щёлкнул костяшками пальцев меня по голове и прошипел:

– Ночью ты незаметно проберёшься в наш дом.

Когда я повернулся, чтобы уйти, Пипус внезапно крепко сжал меня в объятиях.

– Ты не сделал ничего, чтобы заслужить всё это, Амадеус. Ты виноват разве в том, что родился. – Потом он оттолкнул меня и попытался ладонями скрыть слёзы. И когда я направился в заросли кустарника, вдогонку мне полетели слова, которым суждено было преследовать меня до конца моих дней: – Будь осторожен, Амадеус! Запомни: если они тебя найдут, тебя уже ничего не спасёт!

Знал бы кто, как я устал прятаться, шарахаться от незнакомцев и чувствовать себя приговорённым из-за тайны, о которой мне ничего не было известно.

За предыдущую ночь мне удалось поспать всего пару часов, и поэтому, как только я лёг и моя голова коснулась земли, меня сморил сон.

Пробудился я в темноте от пения ночных птиц и шороха, производимого мелкими грызунами. И тут же моментально вспомнил о старике и его подручном. Походило на то, что в Ролоне ни тот, ни другой не живут, иначе я их знал бы. Очевидно, оба прибыли туда на чествование высокого чина из центра империи. А постоянно они проживают в каком-нибудь другом месте, например, в Клихе, где я в первый раз и встретился со стариком.

Я немного приободрился: ведь праздник закончился, а значит, старик, скорее всего, уже уехал из Ролона! Мне захотелось поскорее добраться в нашу с Пипусом берлогу. Надоело шастать невесть где, да и есть очень хотелось.

Дорога была безлюдной – по ночам в путь никто не трогался, а на ночлег в такой близости от города путники не останавливались. Лунный свет был достаточно ярок, и я побежал.

К тому времени, когда я добрался до Ролона, меня уже изгрыз волчий голод, а тут вдобавок ещё и резко похолодало. Поднявшийся сильный ветер трепал волосы, шляпу я потерял в реке, а теперь мог потерять и плащ. Придерживая его полы руками, я брёл по пустынным улицам.

Когда добрался к дому наставника, тучи заслонили луну, сделав ночь непроглядно чёрной. Порывы ветра буквально рвали мою одежду, вздымая больно кусавший лицо и руки песок.

– Пипус! – выкрикнул я, вбежав в помещение.

На столе горела одна-единственная свеча, большая часть комнаты тонула в сумраке, и я не сразу увидел, что, кроме моего воспитателя, там находятся Корин с парой подручных. Бедный Пипус сидел на табурете, руки его были связаны за спиной толстой пеньковой верёвкой. Кляп, сделанный из узла той же верёвки, затыкал лекарю рот; один из подручных крепко держал наставника, а сам Корин бил его тяжёлой свинцовой рукоятью своей плети. Мертвенно-бледное лицо Пипуса было залито кровью и искажено болью. Третий негодяй, очевидно, следил за дверью, потому что, как только я вошёл, захлопнул её и схватил меня.

Корин оставил наставника и направился ко мне, на ходу вынимая из ножен меч.

– Я закончу то, что начал в тот день, когда ты родился, – сказал он.

В этот миг Пипус вскочил, вывернулся из хватки держащего его человека и боднул того, словно разъярённый бык. Оба они упали на пол. Корин кинулся на меня, выставив клинок, но я увернулся, и он, проскочив мимо, споткнулся о своего товарища, отпустившего меня, едва имперец обнажил оружие. Они грохнулись вместе, и когда Корин поднялся, то обрушил свою ярость на первую подвернувшуюся мишень – совершенно беспомощного, со связанными за спиной руками и кляпом во рту Пипуса. Обеими руками подняв меч высоко над головой, имперец вогнал в живот лекаря острый клинок и громко воскликнул:

– Всё из-за тебя, тварь!

Предсмертный хрип прорвался сквозь верёвочный кляп. Пипус перекатился на спину, отчаянно ловивший воздух рот наполнился кровью, а глаза закатились так, что видны остались только белки. Всё это время Корин налегал на рукоять меча, проворачивая клинок в ране.

Я вырвался за дверь, слыша за своей спиной крики, но они ничего для меня не значили – не было ничего, кроме ярости приближавшегося ненастья и необходимости оторваться от преследователей. Красной тряпкой трепыхалось перед глазами полотнище с сообщением о неизбежности моей смерти. Но вскоре крики умолкли, и я остался один на один с чернотой ночи и завываниями ветра.

Мне пришлось укрыться в ночлежке столичных нищих, где я проспал до полудня. А когда выбрался из вороха старых одеял и вышел к большому столу, то увидел широко распахнутые глаза Клариссы, местной шлюхи.

– Вот ты где! – воскликнула она. – А ведь о твоих злодеяниях уже говорит весь город. Ты убил бедного лекаря Пипуса. А до этого на ярмарке в Ильме прикончил ещё какого-то человека.

– Кларисса, я никого не убивал.

– А чем ты можешь это доказать? У тебя есть свидетели?

– Я полукровка. Пипус всегда был моим наставником. Об этом знают все! А настоящими убийцами в обоих случаях были имперцы, и убивали они не маленьким ножиком, а своими мечами!

Что стоит слово полуэльфа? Даже сочувствующая мне шлюха усомнилась в моём рассказе. Я понял это по её глазам. Ведь ей с рождения твердили, что все имперцы – честны и благородны, а полукровки изначально вероломны.

– Говорят, ты убил мэтра Пипуса после того, как он поймал тебя на краже денег, наторгованных им в Ильме. За твою голову назначена награда.

Я попытался объяснить, что произошло на самом деле, но это звучало настолько неубедительно, что я, пожалуй, и сам вряд ли поверил бы такому рассказу. По глазам Клариссы я видел, что она тоже сильно сомневается. А уж если не поверила она, то не поверит никто!

Несправедливое обвинение в убийстве самого лучшего, самого близкого и дорогого мне в этом мире человека ранило куда больнее, чем я мог себе представить. Мне не хотелось никуда идти и никого видеть. Тем более для меня это сейчас было небезопасно.

Я нервно мерил шагами комнату от стола к стене с лежаками, пока перед глазами снова не загорелась надпись-предупреждение о скорой и неизбежной смерти. Я подскочил к открытому окну и увидел Клариссу, что-то шепчущую на ухо какому-то парню. Тот нехорошо усмехнулся и умчался по улице так, будто на нём горели штаны.

Шлюха повернулась и уставилась на окно. Я помахал ей рукой, и на её лице отобразилась смесь вины и смущения, страха и ярости, которая подтвердила мои худшие опасения. Она донесла на меня.

Я высунулся из окна и чуть выше по улице увидел того паренька-бегунка, разговаривавшего с тремя всадниками. Хуже и быть не могло – их предводителем оказался Корин.

Глава 8. Новая встреча с Элоизой

Выбежав из дома через чёрный ход, я припустил по переулку, слыша позади разъярённые крики. Злоба моих преследователей была понятна: во-первых, ловили они меня не один день, а во-вторых, я от них удирал, и люди, готовые продать за серебряную монету родную мать, рисковали лишиться награды.

Безумный побег, инстинкт выживания увлёк меня по направлению к центру города, к главной площади, где жили самые состоятельные горожане. Вообще-то мне следовало убраться из столицы, и чем быстрее, тем лучше, но я ума не мог приложить, как это сделать. До окраины было далеко, а здесь меня могли обнаружить в любой момент.

Мне требовалось убежище, и когда я увидел впереди карету, дожидавшуюся кого-то перед особняком, то долго не размышлял и, воспользовавшись тем, что кучер отвернулся и тряс вместе со слугой в кубке монеты, быстро перебежал улицу и спрятался под дном экипажа.

Но тут голоса преследователей зазвучали совсем близко, меня охватила паника, и я, почти не соображая, что делаю, открыл дверцу и скользнул внутрь.

На два длинных, как скамьи, внутренних сиденья кареты были накинуты длинные, до пола, меховые покрывала. Под обеими лавками имелось пространство для багажа, в тот момент абсолютно пустое. Я бросился на пол, пролез под покрывалом и забился под лавку, свернувшись калачиком за меховой завесой.

Когда голоса снаружи стихли, я ощутил под собой что-то твёрдое, и оказалось, что это доска, которую некоторые местные художники использовали для росписи вроде наших иконописцев с Земли. Я приподнял меховую занавеску достаточно, чтобы получить немного света, и пробежался взглядом по рисунку. Сказать, что сюжет меня удивил, значит ничего не сказать! Обычно на таких досках и в этом мире писали религиозные сюжеты. На этой же неизвестный художник написал сцену страстного поцелуя. Мастер, кем бы он ни был, по праву мог так называться – Мастер. Конечно, я видел молодые прекрасные лица на доске, но прежде обратил внимание на сочные губы целующихся любовников.

Такие сюжеты в Ролон контрабандой привозили из империи. И эти контрабандисты очень рисковали попасться в лапы ловцов. Само по себе хранение фривольных картинок уже являлось серьёзным, наказуемым поступком, но использование для такого творчества доски попахивало куда более страшным обвинением – богохульством!

Тут кто-то окликнул занятых игрой кучера со слугой, велев им забрать из дома и погрузить в карету сундуки. Их шаги удалились по направлению к особняку, я же задумался о том, как быть дальше.

«Выскочить из кареты и убежать? Но куда?» – спрашивал я себя. Однако выбор был сделан за меня. Дверца кареты открылась, и кто-то забрался в неё. Я забился как можно глубже, скрючившись так, что мне трудно было дышать.

Поскольку при посадке седока карета едва качнулась, я понял, что это, скорее всего, не взрослый мужчина, а увидев в щёлочку под меховым пологом оторочку платья и туфельки, убедился, что имею дело с особой женского пола. Неожиданно тонкая белоснежная ручка полезла под мех, стала там шарить, несомненно, в поисках доски с рисунком, но вместо неё наткнулась на моё лицо.

– Не кричи! – взмолился я.

Незнакомка потрясённо охнула, но не настолько громко, чтобы поднять тревогу.

Я отодвинул покрывало и высунул голову.

– Пожалуйста, не кричи. Я попал в беду.

На меня воззрилась та самая девушка, которая встала когда-то между мной и шрамованным щёголем с плетью. Я даже имя его запомнил. Красавица Элоиза тогда обратилась к высокородному наглецу – Лафет.

– Что ты там делаешь? – ошеломлённо пролепетала она.

Я устремил взгляд на её голубые глаза, роскошные локоны и высокие тонкие скулы. Несмотря на опасность, её красота лишила меня дара речи.

– Я принц, – наконец промолвил я, – переодетый нищим.

– Ты полукровка! Я позову слуг…

Я давно не капал в глаза капли Пипуса, и, должно быть, они снова стали голубыми, как у Элоизы.

Когда девушка схватилась за дверную ручку, я показал ей обнаруженную мной доску.

– Это то, что ты искала под сиденьем? Непристойный рисунок, запрещённый ловцами?

Её глаза расширились от смущения и страха.

– Ах, ты ведь такая красивая девушка, совсем ещё юная! Вот будет жаль, если попадёшь в лапы «псов».

На её лице отразилась борьба гнева и испуга.

– Между прочим, тех, у кого обнаруживают такие рисунки, сжигают на костре.

К сожалению, она не поддалась на мой блеф.

– Да ты никак собрался шантажировать меня?! А почему бы мне не сказать, что этот рисунок твой и ты пытался мне его продать? Вот сейчас закричу и позову слуг, и тогда тебя сперва высекут, как вора, а потом отправят в горы на рудники умирать.

– Дело обстоит гораздо хуже, – сказал я. – Снаружи находится толпа преследователей, которые охотятся за мной за то, чего я не совершал. Поскольку я полуэльф, у меня нет никаких прав. Если ты сейчас позовёшь на помощь, меня повесят. Вспомни, что написано на дверях этой кареты!

К счастью, я не забыл, что прочёл в нашу первую с ней встречу – «Амадей – Дом славы и чести».

Должно быть, она действительно восприняла мои слова серьёзно, потому что её гнев мгновенно улетучился. Красавица прищурилась.

– А откуда ты знаешь, что там написано? Полукровки не умеют читать.

– Я читал Вергилия и Гомера. Я умею петь песню, которую Лорелея пела обречённым морякам, я знаю наизусть песню сирен, которую слышал Одиссей, привязанный к мачте.

Конечно, обо всём этом Элоиза никогда не слышала, хоть я и правда читал и знал всё, о чём сказал. Её глаза снова расширились, но потом недоверчиво вспыхнули.

– Ты лжёшь. Все полукровки невежественны и неграмотны.

– Я на самом деле незаконнорожденный принц, бастард. А зовут меня Амадей Амадеус Антон!

Почему бы и нет? Ведь чёртовым кукловодам я назвался именно так.

– Ты определённо не в своём уме. Конечно, то, что ты слышал эти истории, уже само по себе удивительно, но ведь не может же быть, чтобы полукровка был грамотен, как ловец или маэстро.

Зная, что все женщины, особенно местные благородные дамы, склонны к состраданию так же, как и падки на лесть, я процитировал монолог Ламара, нищего паренька, к концу театрального представления обретающего богатого и влиятельного отца.

Едва я умолк, девушка продолжила декламировать эту популярную в Ролоне пьесу.

К моему несчастью, она знала не только стихи, но и воровской нрав полукровок.

– Как ты оказался в этой карете? – поинтересовалась она.

– Я скрываюсь.

– Какое же преступление ты совершил?

– Убийство.

Элоиза снова ахнула. Её рука потянулась к двери.

– Но я невиновен.

– Полукровка не может быть невиновен.

– Верно, госпожа, я и впрямь повинен во многих кражах – еды и знаний, и мои методы выпрашивать подаяние, мягко говоря, небезгрешны, но я никогда никого не убивал.

– Тогда почему тебя обвиняют в убийстве?

– Видишь ли, обоих этих людей убил имперец, а что значит моё слово против слова имперца?

– Ты можешь обратиться к властям…

– Ты и впрямь думаешь, что это возможно?

Даже несмотря на юность и наивность, Элоиза не питала иллюзий на этот счёт.

– Они говорят, что я убил лекаря Пипуса…

– Мастера Пипуса! – Девушка побледнела.

– Мало того, этот человек любил меня, как родной отец. Он воспитал меня, когда родители бросили меня на произвол судьбы, и научил всему, что знал сам. Клянусь, я никогда не причинил бы наставнику зла, я любил его…

Тут вновь послышались шаги и голоса, и слова замерли у меня на устах.

– Словом, моя жизнь в твоих руках.

Я убрал голову обратно за покрывало.

Сундуки взгромоздили на крышу кареты, и она закачалась, когда в неё стали садиться другие пассажиры, как я понял по обуви и голосам, мужчина, женщина и парнишка. Судя по сапогам, брючинам и звуку голоса юнца, я решил, что ему лет тринадцать, а затем сообразил, что это тот самый паренёк, который хотел ударить меня. Юноша хотел было что-то засунуть под сиденье, где я прятался, но девушка остановила его:

– Нет, Лафет, я уже заполнила это место. Положи свёрток под другое сиденье.

Мне повезло, парнишка её послушался. Он сел рядом с Элоизой, и карета двинулась в путь по улицам, мощённым камнем.

Под громыхание колёс мужчина завёл с Элоизой разговор о каких-то замечаниях, сделанных ранее. Его голос звучал властно, как у настоящего господина.

Вскоре я понял, что Элоиза не состоит в родстве с другими пассажирами. Как было принято среди благородных имперских фамилий, брак между Элоизой и Лафетом, несмотря на их юный возраст, был уже делом решённым. Видимо, всей родне и обществу казалось, что эти двое как нельзя лучше подходят друг другу, хотя лично я думал иначе. А мужчину, который оказался дедом Лафета, хотя он и считал Элоизу хорошей партией для внука, явно раздражали некоторые взгляды и высказывания девушки.

– Вчера за ужином нам стало за тебя неловко, – сказал мужчина. – Ну как тебе пришло в голову заявить, что, сделавшись взрослой, ты переоденешься в мужское платье, поступишь в университет и получишь учёную степень?

Ну ничего себе! Вот так заявление! В Калионе и в центре империи принимать женщин в университет запрещалось, да и вообще считалось, что образование им ни к чему. Даже девушки из хороших семей частенько оставались неграмотными.

– Мужчины не единственные, кто умеет думать, – сказала Элоиза. – Женщины тоже должны изучать мир вокруг себя.

– Единственное призвание женщины – это муж, дети и ведение домашнего хозяйства, – строго возразил пожилой мужчина. – Образование ей ни к чему, ибо способно только забить голову нелепыми умствованиями, не имеющими никакого практического применения.

– И это всё, что нам положено? – спросила Элоиза. – Единственное, для чего мы годимся, – это вынашивать детей и печь хлеб? А разве королева эльфов не сражалась рядом со своими подданными?..

Раздался резкий звонкий звук пощёчины, и Элоиза вскрикнула, то ли от боли, то ли от неожиданности.

– Ты нахальная девчонка! Будь уверена, обо всех твоих неуместных высказываниях будет сообщено господину Дуло. Напрасно считаешь себя самой умной! Существует установленный Единым порядок вещей, и если твой дядюшка ещё не наставил тебя на путь истинный, тем хуже для тебя. Но не беда, скоро ты выйдешь замуж, и муж живо тебя обуздает.

– Ни один мужчина никогда не обуздает меня! – с вызовом заявила Элоиза и снова получила пощечину. Но на этот раз не вскрикнула.

Ну и дела! Эх, вот сейчас оказаться бы на сиденье рядом с Элоизой – ох и врезал бы я этому старому пердуну!

– Но, отец, она всего лишь глупая девчонка с дурацкими идеями, – заступилась за Элоизу до этого молчавшая женщина.

– Значит, ей пора повзрослеть и усвоить своё место как женщины. Какой женой она станет для нашего мальчика, если голова у неё забита этими безумными идеями?

– Я выйду замуж за того, за кого сама захочу.

Последовала очередная пощечина. А я кипел от ярости, думая, что у неё есть настоящие сердце и воля.

– Ты должна помалкивать до тех пор, пока я не обращусь непосредственно к тебе. Ясно? И чтобы мы больше не слышали от тебя ни слова.

В этот момент парнишка издал гадкий смешок – похоже, наскоки на будущую жену его забавляли.

– Мастер Корин объяснил мне, как надо управляться с женщинами, – заявил этот щенок, – и поверь мне, Элоиза, моя рука будет твёрдой.

Я при этом аж дёрнулся, так что чуть не выдал себя. Надо же, и тут Корин!

– Он сказал мне, что женщины – всё равно как лошади, – не унимался Лафет. – Кобылки поначалу бывают строптивыми, и, чтобы хорошенько их объездить, нельзя забывать о плети.

Его мать рассмеялась, и её грубый смех перешёл в резкий хриплый кашель. Слышал я такой на улицах, его называли смертным хрипом. Рано или поздно эта женщина начнёт задыхаться и умрёт. Вздумай тот друид на ярмарке погадать на её душу, у него наверняка выпал бы знак смерти.

Но реакцией Элоизы на все их насмешки было холодящее кровь молчание. Что за выдержка у девушки! Если парнишка вообразил, будто способен объездить эту строптивую лошадку, его постигнет горькое разочарование.

– От твоей замужней кузины я слышал, будто ты рисуешь картинки, – не унимался старик. – Это не занятие для девушки из приличной семьи. Вот вернём тебя господину Дуло и обязательно обсудим с ним этот вопрос – и этот, и некоторые другие. Судя по твоим высказываниям, Элоиза, тебе присущи странные интересы, какие возникают только от праздности и по наущению Неназываемого. Единому неугодно, чтобы девицы предавались подобным помыслам, и я, если потребуется, собственноручно выбью из тебя плетью тёмные наваждения.

Со своего наблюдательного пункта я видел, как Элоиза нетерпеливо и раздражённо постукивает ногой. Чувствовалось, что она, хоть и сдерживала себя, внутри вся кипела. Однако запугать её старику уж точно не удалось.

Голенище сапога парнишки украшала серебряная нашлёпка в форме выгравированного фамильного герба – вьюнок, скользящий по стальному рыцарскому ботинку. И почему-то в этом гербе мне почудилось нечто знакомое, хотя похожими эмблемами пользовались многие родовитые имперцы.

Вдруг кучер крикнул хозяевам, что карету останавливают солдаты. И несколько мгновений спустя послышался мужской голос:

– Прошу прощения, господин, но мы проверяем всех, кто покидает город. Произошло страшное преступление: гнусный вор и полукровка хладнокровно убил любимого всеми в Ролоне доброго лекаря. Негодяй распорол ему живот и, судя по всему, провернул клинок в ране. Очевидно, маэстро поймал его на воровстве.

Мать парнишки ахнула. Я почувствовал, как напряглись ноги Элоизы, и едва не потерял сознание от вдруг замигавшей в голове, ставшей привычной надписи-сообщения о неминуемой смерти. Ещё там появился голос Пипуса: «Если они тебя поймают, тебя уже ничто не спасёт».

– А вы уверены, что это сделал он? – спросила Элоиза.

От волнения она даже забыла, что старик строго-настрого велел ей молчать.

– Ещё как уверены, госпожа! Это не первое убийство, которое он совершил!

– А если злодея поймают, он предстанет перед судом? – осведомилась девушка.

Солдат рассмеялся:

– Ну, какой суд, госпожа? Он же полукровка. Если офицер проявит милосердие, мерзавца не будут подвергать слишком суровым пыткам, а просто казнят.

– А каков он с виду? – заинтересовалась Элоиза.