Текст книги "Княжья доля"

Автор книги: Валерий Елманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

К тому же первоначальный владелец тела оставил его Константину в весьма приличном состоянии и уже хотя бы за одно это заслуживал того, чтобы сам Костя не унижал его таким наглым образом.

Все это пронеслось в его голове за каких-то десять-пятнадцать секунд. Тем временем, видя, что он застыл в неподвижности и не делает никаких попыток к сопротивлению, вожак сделал еще пару осторожных шагов и остановился. При этом он продолжал держаться на безопасной дистанции.

Молчание длилось с минуту. Наконец атаману надоело ждать, и он, хмыкнув и сплюнув, прервал затянувшуюся паузу:

– Давай-давай. Шевелись, боярин. Али у тебя со страху руки отнялись?

«И никуда не денешься, надо подчиняться, – шепнул Косте участливо мерзкий человечишка двадцатого века, а затем, как бы оправдывая свой трусливый совет, добавил: – Не затем же тебя сюда заслали, чтобы ты от рук каких-то вшивых мерзавцев тут же и погиб. А так есть шанс. Может, и впрямь отпустят. Они-то не из двадцатого – из тринадцатого века. Тогда даже у разбойников какой-то кодекс чести существовал. А князьям скажешь, что, когда вылетел из седла, сознание потерял. Очнулся уже голым. Стыдно немного, ну и что. Постесняешься пару дней, и все. Зато живой».

На душе было мерзко, потому что мысли этого человечишки были на самом деле Костиными. И главное, ведь все очень правильно и логично, даже отговорку придумал, которая, если ее примут на веру, а ее примут – как же иначе, разве князь добровольно отдал бы не только свое оружие, но и одежду, – мгновенно обеляла бы его абсолютно перед всеми. Кроме одного человека – его самого. Но это уже не важно. Этот никогда не проболтается. Себе дороже. К тому же и впрямь не для этого ведь Костю сюда послали, иначе форменная ерунда получается. Явно не для этого. А останется в живых – как знать. Глядишь, изменит что-то в истории Руси в лучшую сторону. Причем изменения эти будут проведены в больших масштабах – ведь сколько хорошего он сможет сделать, учитывая немалую власть, которую имели в то время князья. Значит, надо уступить этой наглой морде, отдаленному предку современников-рэкетиров и прочих отморозков. Другого выхода попросту нет. Точнее, он есть, но глупый до наивности, а главное – ничего хорошего не несущий. Стало быть...

Константин тяжело вздохнул, стиснул зубы и, мрачно глядя на вожака, медленно расстегнул застежку, крепившую корзно на его плече. Ткань тяжело сползла и красной скатертью легла ему под ноги. Затем он проделал то же самое с верхней пуговкой на вороте рубахи. Вожак довольно осклабился. И тут Константин потащил из ножен свой меч. Голова еще гудела, но, странное дело, почувствовал он себя значительно легче. Атаман презрительно усмехнулся, еще раз смачно сплюнул на землю, попав при этом на свой синий сапог – остальные лесовики были в лаптях, – и заметил:

– Стало быть, не хочешь по-хорошему. Ну и зря. Ладно, коль живота своего не жалеешь, быть посему. Купырь, Заяц, заходите справа, а вы слева. Я напрямки пойду. Так оно ближе будет.

То, что происходило дальше, можно описывать очень долго, ибо это был миг Костиной гордости, миг торжества. Он не уронил чести, и осознание этого, наверное, здорово его воодушевило. К тому же дрался вожак не очень умело. Видать, господское оружие попало ему в руки не так давно и в основном служило лишь вещественным атрибутом власти, так что он еще не до конца с ним освоился. Во всяком случае, Костя довольно-таки спокойно отбил его первые два выпада, принял на кольчугу скользящий удар тесака и сам ринулся в атаку, одновременно уходя из-под удара двух дубин слева и справа. Вожак попятился, и Косте удалось хорошенько, от души, рубануть его по плечу. Правда, цели этот удар достиг лишь частично – вожак тоже в последний миг ушел из-под него, но кожа вместе с куском нарядной рубахи лоскутом свесилась атаману чуть ли не до локтя, и бурно пошедшая кровь слегка отрезвила сразу заробевших разбойников.

Теперь они нападали с опаской, лишь вожак без устали махал мечом, пытаясь даже не столько попасть, сколько подвести Константина под удары дубин своих напарников. Повертевшись так пару минут, Костя понял, что долго не выстоит и надо переходить к решительным действиям. Краем глаза оценив обстановку сзади себя, он сознательно подставился под удар дубины и ушел в сторону в последний миг, полоснув первого разбойничка аккурат по животу. Меч, наточенный как бритва, располосовал тело очень легко, и Костя даже поначалу не понял, что вспорол противнику чуть ли не полбрюха. Второй успел среагировать и уклониться в сторону, но Константин в прыжке догнал его мечом, который почти до рукояти окрасился красно-алым – удар в бок оказался смертельным. Осталось всего трое, и тут на него нашло что-то отчаянно бесшабашное. Впрочем, до конца осторожность он не потерял и опять-таки краем глаза успел заметить еще одного негодяя поодаль, который тихонько подползал к жалобно ржавшей, точнее, уже просто постанывавшей в яме лошади.

«Ну, правильно, – подумалось ему на секунду. – Седло-то богатое. Ничего, пусть мародерствует, лишь бы сюда не подошел».

Бегать по поляне туда-сюда, размахивая мечом, одновременно уклоняясь от вражеских ударов и нанося свои, оказалось делом довольно-таки обременительным, особенно с непривычки. Правда, оно существенно облегчалось, когда Костя что-то делал на автомате, то есть не думая. И чужой удар сразу удавалось намного ловчее парировать, и свой выпад более ловким становился. Одним словом, у Константина складывалось впечатление, что само тело достаточно хорошо помнило схватки, в которых участвовал прежний его владелец, да и многое из того, чему его научили, тоже не до конца забыло.

Но происходило это лишь тогда, когда сам Костя чувствовал, что все, конец пришел и что делать – неизвестно. Мыслей – ноль, а идей и того меньше. Мозг его переставал отдавать команды, но руки, вместо того чтобы беспомощно опуститься перед неминучей смертью, вопреки бессилию мозга, как раз и начинали действовать на полную мощь. Длилось это недолго, поскольку Костя через минуту вновь воодушевлялся, брал инициативу на себя и... благополучно доводил ситуацию опять до критической, после чего все повторялось по новой.

Однако, даже понимая, что для победы надо просто на пару минут расслабиться и бездумно помахать мечом, а все остальное руки и ноги сделают сами, Костя не мог заставить себя пойти на это. Уж очень страшно было не руководить самим собой. Хотя именно в такие секунды расслабленности ему как раз и удалось подранить третьего, с дубинкой, причем тоже тяжело, в живот. Снежный сугроб под дубом, в который тот улегся, моментально стал красным. Но раненый, не переставая жалобно стонать, в промежутках между завываньями все равно успевал подбадривать своих товарищей, давая им всевозможные кровожадные советы, типа зайти в спину, хряпнуть боярина так, чтоб дух испустил, и так далее. «Лишь бы не вставал», – решил Костя, но старался к нему не приближаться. Мало ли что.

Наконец, устав носиться за неподатливой добычей по всей поляне, оставшиеся двое начали действовать так, как следовало бы с самого начала. Они перекрывали пути к отступлению, постепенно загоняя жертву к самому краю крутого и глубокого, метров в пять, оврага. Когда до него осталось не больше метра, последний бандюга с дубиной, решив схитрить, подскочил и ударил Костю не наотмашь, а как бы вдоль, целясь в правое плечо и намереваясь свалить с кручи. Константин успел присесть и также вдоль хлестнул своим мечом, распарывая разбойнику пузо, после чего, выпрямившись, удачно парировал очередной удар атамана, но это был, как оказалось ложный замах.

Основной удар был нанесен здоровенным тесаком, и от него Костя увернуться не успел. Распоротая правая штанина стала быстро пропитываться кровью, вместе с которой из него стали уходить силы. Это он почувствовал по тому, как потяжелел в руке меч, как трудно стало отпрыгивать или, наоборот, наседать на обрадованного вожака бывшей волчьей стаи. Успев еще несколько раз вяло отмахнуться от ударов атамана, Костя понял, что силы на исходе, к тому же, завидев, что он еле держится на ногах, размахивая дубинкой в здоровой руке, на помощь атаману поспешил еще один бармалейчик.

Он был уже рядом с ним, когда Константину все-таки удалось поднырнуть под разящий меч вожака и, полоснув по его левой руке с зажатым в ней ножом, тут же воткнуть ему свой клинок прямо в пах. Атаман ухватился за него, не давая выдернуть лезвие из раны, а в это время последний из оставшихся в живых разбойников уже занес над головой дубинку.

Костя в это время, уже отчетливо сознавая, что явно не успевает, тем не менее с какой-то идиотской упертостью тащил на себя меч вместе с вожаком, который продолжал его стойко держать рассеченной до кости ладонью, и в это время что-то коротко тюкнуло того, что с дубинкой, в спину. Поначалу Костя даже не сообразил, почему, вместо того чтобы опустить ее на боярскую голову, средневековый бандит, уже замахнувшись от души, попятился назад и брякнулся на землю. Лишь потом только он увидел стрелу, торчащую у разбойника из спины, и понял, что помощь все-таки подоспела. Меч, который Костя по инерции продолжал тащить из мертвого атамана, наконец легко поддался, и он, не выпуская его из рук, шагнул по инерции назад, но не упал на землю, а, встретив под ногами пустоту, полетел в овраг.

В лето 6724-е от сотворения мира, в месяц студенец поеха князь Константин на охоту со князьями и тамо, заплутавши в лесе, узреша татей во множестве превеликом, числом до пяти десятков, но не испужался, а вступиша в сечу с ими и, один будучи, побиша их бессчетна, аки святой Егорий на коне восседаючи. И только един тать с помочью диавола возмог ему рану тяжкую нанесть. Но бысть князь Константин духом могуч и призваша он, видючи, како алая руда из чресл ево истекает, светлое воинство Божие и с именем Иисуса на устах еще пуще татей злобных разиша, покуда сил хватало. И до той поры разил он их, пока и последний дух не испустиша. Опосля же деву, коя злодеями полонена бысть, из темниц сырых на свет Божий выводиша и спасаша. Одначе чрез рану ту тяжкую, коя в битве удалой руцею поганого богоотступника нанесена бысть, великия множество руды[3]3
  Руда – кровь (ст-слав.).


[Закрыть] алой вытекло, и изнемог князь.

Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года.

Издание Российской академии наук. СПб., 1760

Рана, последствия которой еще очень долго мучили князя Константина, тоже получена им при весьма загадочных обстоятельствах. В то время при выезде в лес любой князь брал с собой не менее десятка слуг, не считая егерей, проводников и прочих. Тут же охота была, по всей видимости, организована князем Ингварем, то есть в ней участвовало, как минимум, полсотни человек, и вдруг Константин оказывается один в лесу да еще перед лицом ватаги разбойников. Вывод напрашивается однозначный: вновь красивая легенда, которыми жизнь оного князя была окружена со всех сторон. В подтверждение тому неправдоподобные результаты этого сражения с шайкой татей: все погибли, а Константин остался жив, хотя и ранен в нескольких местах. Такое бывает только в сказках, былинах и легендах.

Разумеется, для вящей красоты в ней должна была принять участие, пусть и косвенное, красна девица, которая – еще один плюс в сторону гипотезы о легенде – оказалась тут как тут. Что с нею сделал впоследствии князь, неизвестно. Летопись молчит. А учитывая, что именно этот автор весьма лояльно, а порою восторженно относился к князю, остается догадываться, что ничего хорошего он написать не мог, а потому просто умолчал.

Предполагаемых вариантов того, как на самом деле разворачивались события, предшествующие полученной ране, масса. Наиболее распространенный, что имел место какой-то не совсем удачный заговор со стороны князя Ингваря и его братьев. Есть и другие версии случившегося. Например, упрощенная до примитивизма гипотеза, выдвинутая молодым ученым Мездриком, гласит, что абсолютно все, описываемое в летописи, подлинная правда. Исключение составляет лишь один нюанс. Автор, монах Пимен, сильно преувеличил количество разбойников. Но история никогда не бывает настолько простой, как порою кажется по молодости лет. Однако в целом вопрос этот не настолько принципиален, чтобы уделять ему так много внимания.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.

Т.2. С.71. СПб., 1830

Глава 6
Овраг

Не знала Библия, не выдумал Коран

Такого образа для воплощенья злобы.

Служил подножьем мир лишь для его особы.

Он жил невидимый, и странные лучи

Немого ужаса распространял в ночи.

В. Гюго

Очнулся он уже там, на дне, в полулежащем-полусидящем положении. Кто-то заботливый успел туго замотать ему рану, тянувшуюся чуть ли не вдоль всей правой ноги, и приложить на лоб что-то приятно остужающее. А потом он увидел ее, ту самую внучку ведьмы.

Глаза девчонки радостно вспыхнули, но она тут же опустила их и засуетилась, меняя ему на голове тряпку, и без того холодную, на совсем ледяную.

– А где все? – растерянно прошептал Костя, ожидая увидеть возле себя кого угодно, но только не ее.

– А кто все-то? – осведомилась она.

– Ну, князья, слуги там, холопы, смерды, – начал он было перечислять, но она прервала его:

– Будет с тебя и меня одной покудова. Да ты лежи, лежи. Тебе ни в коем разе вставать нельзя. Сил пока набирайся.

– Так ты совсем одна? – не унимался он.

– А с кем же мне еще тут быть? – ворчливо осведомилась она.

– А стреляли же? Кто стрелу-то пустил? – ничего не понимал Костя.

– Я и пустила, – буркнула она. – А ты думал, я только скотину могу наговорами портить да на метле летать? А я эвон чего еще умею, – и, уже потише, задумчиво добавила: – Видишь, как бывает, князюшко. Искал ты меня, искал, а нашел – чуть от смертушки своей ушел.

– Очень надо тебя искать, – шепнул он тихо. Громко говорить Костя почему-то не мог, сил не хватало, но она расслышала и, возмущенно повернувшись к нему, напустилась с упреками:

– Ты соли, да не пересаливай. Или я вовсе дурочка? Знамо дело, решил найти и поймать, – и горько добавила: – А я уж той ночью и впрямь тебе поверила.

– Чего же сбежала тогда? – не удержался Костя.

– А так. – Она махнула рукой. – Думаю, вдруг проспится, а поутру опять лапать полезет. Кто вас, князей, разберет. А ты эвон, облаву, как на зверя лесного, устроил. Сам же сказал – отпущу поутру, вот я и ушла, только чуток пораньше, а ты...

– Мы на охоту ездили, – говорить было неимоверно трудно, но объяснить хотелось. – Медведь был здесь, шатун. Людей драл. Ну и поехали. А у меня лошадь понесла, вот я и попал сюда. А про тебя я сказал, что отпустил.

Она пристально посмотрела зелеными глазищами и удивленно, даже как-то радостно заметила:

– Ай и впрямь не врешь. Да ты лежи, лежи, отдыхай. – И захлопотала возле него с удвоенной энергией. Впрочем, явно пытаясь как-то сдержать свою радость, она тут же принялась упрекать его: – Ох и нежные вы телом, князья. Подумаешь, кожу на ноге слегка царапнуло, и сразу без сил свалился. У меня дед был, так его всего шатун изломал, а он сам кишки в брюхо засунул, подпоясался и бегом до избы. Вот это да.

– Так уж и бегом? – усомнился Костя.

– Ну не бегом, – чуточку поправилась она. – Ползком. Но дошел ведь. Так то живот, опять же кишки. А ты вон от одной царапины разлегся, – и тут же тревожно спросила: – Ты наверх-то поднимешься ли? А то ведь я тебя не допру, тяжелый ты, ужас. И так вся запарилась, пока из ручья вынимала.

Только теперь он понял, что так ласково журчит чуть ли не рядом с ухом. Оказывается, ручей. Он попробовал приподнять голову, и тут же перед глазами все поплыло. Сквозь наплывающую мутную пелену Костя успел расслышать только тревожный вскрик маленькой ведьмачки.

Без сознания второй раз он пробыл, правда, недолго и, очнувшись, вновь безропотно слушал её упреки в свой адрес. Потом она утихла и, глядя на него, коротко предупредила:

– Ты помирать не вздумай.

– Да что ты? От царапины-то, – прошептал Костя непослушными губами, но она, хмурясь, на этот раз не стала продолжать свое ворчанье, а, решительно тряхнув головой, заявила:

– Кровищи с тебя натекло, как с порося трехгодовалого. С того и боюсь. Ты как мыслишь, ищут ли тебя?

– Обязательно, – заверил он ее, уже не пытаясь поднять голову.

– Овраг неприметный, ведь они и мимо пройти могут, – усомнилась она и, придя к какому-то не очень приятному для себя выводу, безапелляционно заявила: – Тут тебе никак нельзя, больно место плохое, чую я. Стало быть, будем вместе наверх лезть.

– Может, ты одна?

– А тебя бросить? – Она горько усмехнулась и добавила: – Может, я и ведьмачка, а тоже своего Бога в душе имею. Ты мне, значит, добро, а я... – Она обиженно махнула рукой. – Не чаяла я, князь, что ты за таковскую меня считаешь.

– Да нет, – пояснил он свою мысль. – Одна ты просто быстрее вылезешь и кого-нибудь на помощь позовешь. Сама же говоришь, не справиться тебе со мной.

– Это верно, – кивнула она и, тяжело вздохнув, тряхнула копной нечесаных волос. – Ну, быть по-твоему. А я мигом обернусь. Сперва только меч тебе принесу, а то мало ли.

– А сама?..

– Меня, – она гордо выпрямилась, – ни одна тварь лесная тронуть не посмеет. Я заветные слова знаю.

– Мы с тобой одной крови, – проворчал Костя, вспоминая киплинговского Маугли.

– Чего? – нахмурилась она, не поняв.

– Так, вспомнилось что-то, – вяло усмехнулся он.

– Худо дело, – она покачала головой, – заговариваться начал.

– Ты за мечом хотела сходить, – напомнил ей Костя.

Она отошла куда-то в сторону, а он тем временем огляделся. Овраг был мрачен, и этот хмурый вид не оживляло даже веселое журчание ручья. Кругом черные, почти отвесные стены и жиденькие пучки пожухлой травы, робко тянувшиеся из них. Даже снега здесь почему-то почти не было. К тому же именно в этом месте овраг круто изгибался и резко уходил вправо. Константин оказался именно в узеньком, не более пяти-шести метров, сгибе.

Не прошло и минуты, как новое странное чувство охватило его. Это было похоже на прикосновение чего-то непонятного и в то же время пугающего. В этом мягком, еле уловимом касании присутствовала какая-то загадочная робость. Будто ощупывая его, неведомое существо как бы знакомилось с ним, неуверенное до конца – тот ли это человек, который ему нужен. А еще чувствовался холод, тяжелый и равнодушный, каким подчас веет из разверзнутой могильной пасти.

Как ни странно, но Константин ничего вокруг себя не видел. Ни единой живой души, ни одной мелкой или вовсе крошечной твари. Овраг был мертв изначально, но присутствие чего-то неведомого, страшного и пугающего ощущалось с каждым мгновением все сильнее и сильнее.

Затем эти прикосновения стали все более настойчивы. Ледяные щупальца, несущие смерть всему живому, постепенно передвигались все выше и выше, достигнув коленей, хотя Константин по-прежнему ничего не видел. Лишь какие-то сгустки черного тумана медленно кружились над его ногами, явственно сгущаясь с каждой секундой, будто наливаясь силой, щедро зачерпнутой из колодца жизни этого беспомощно лежащего человека. Впрочем, и вокруг все как-то неожиданно резко потемнело, и тут Константин понял, что попросту умирает.

Темнело не в овраге, а у него в глазах, правда, как-то неравномерно, поскольку чернее всего было именно возле его тела, что было несколько странным. Однако удивляться не приходилось, так как хватало и других достаточно красноречивых симптомов его угасания. Резко онемели ноги, которыми он не в силах был даже пошевелить, появилась внезапная слабость во всем теле, которое вдруг в одночасье стало безвольным, будто восковая кукла. Он вдруг осознал, что лежит в мертвой тишине и не слышит не только журчания ручья, но даже резко-пронзительного вороньего карканья. В довершение же к полноте картины, как яркий завершающий мазок, в дело вмешалось еще и обоняние. Резкий запах даже не трупа, а чего-то значительно более мерзкого, того, что никогда и не было живым, забивал ноздри, не давая даже дышать.

Ему вдруг жутко захотелось пожить еще хоть немного. Пресный однообразный день, в который превратилась его жизнь в последние годы, совсем недавно резко сменился яркой красочной карнавальной ночью, звенящей неведомыми мелодиями. А ведь он так и не успел еще насладиться ни буйством этих красок, ни этой загадочной музыкой, ни обилием новых интереснейших карнавальных масок, в которых щеголяли его новые знакомые. Он лишь коснулся всего этого, краешком, узенькой каемкой, да и то как-то случайно, еле уловимо, вскользь.

Еще месяц назад он ничуть бы не расстроился, если бы ему сказали, что срок его жизни исчерпан и всего через несколько дней он умрет. Так, появилось бы небольшое сожаление, что он не успел сделать нечто очень важное, о чем и сам толком никогда не знал, и все. А если бы к тому же его заверили, что смерть придет тихо и практически безболезненно укроет его своим мертвенно-бледным крылом, то ему и вовсе стало бы покойно. Значит, так на роду написано.

Теперь же он лихорадочно напрягал все жалкие остатки сил, дабы хоть на мгновение отсрочить приход великой владычицы мрака и тьмы, которая уже замахивалась, незримо торжествующая, своей косой. Туман все более сгущался, полностью окутывая его черным, непроницаемым мраком ночи. Щупальца-ледышки поначалу воздушно, легко, почти невесомо касаясь, а затем с силой стискивая, сжимая в своих стальных объятиях его тело, уже ощупывали низ живота, скользя по паху, но тут у Константина вдруг будто вынули из ушей невидимую затычку, и слух резанул нестерпимо тонкий девчоночий визг.

Он напряг зрение и вдруг, сквозь рассеивающиеся черные клубы тошнотворно воняющего дыма, яростно извивающегося своими щупальцами, увидел, хотя и смутно, будто сквозь некую полупрозрачную пелену, искаженное лицо Доброгневы. Она стремительно черпала из ручья обеими горстями воду и щедро выплескивала ее на Константина.

Странное дело, ледяная вода, попадая на одежду, пропитывая ее насквозь и соприкасаясь с телом, не вызывала чувства холода, а, скорее, напротив, чуть ли не обжигала кожу, возвращая чувствительность не только ей, но и всему телу. Ноги, бывшие всего несколько секунд назад чуждо-каменными, бесчувственными, будто уже отделенные опытной рукой старого хирурга, вновь стали принадлежать Константину.

Даже боль, которая вновь, подобно стремительному ручью, запульсировала в раненой ноге, лишь обрадовала его. Это был еще один верный симптом того, что жизнь, почти покинувшая его похолодевшее коченеющее тело, вдруг в самый последний миг передумала и вернулась, влившись бурным потоком в вены и артерии. И хотя Константин по-прежнему не имел сил, чтобы сделать хотя бы самое незначительное движение, зато он знал, что ему в этом никто не будет мешать, стягивая невидимыми упругими кольцами и удерживая в мертвенной неподвижности.

– Зачем он за тобой приходил?! – вдруг совсем рядом раздался голос низко склонившейся над ним ведьмачки.

В побелевшем до меловой чистоты лице Доброгневы застыл непередаваемый ужас перед только что увиденным. Такой ужас Константин видел лишь один раз в глазах маленькой тринадцатилетней девчонки, насмотревшейся американских страшилок, а после, на спор с подругой, ночью рвавшей цветы на кладбище. При свете полной луны та вдруг увидела пытающегося вылезти из свежевскопанной могилы грязного человека с зеленоватым лицом и мутными, ничего не соображающими от очередного недельного запоя глазами. Это был местный пьяница, подрядившийся за две бутылки самогона выкопать для умершего односельчанина последнее пристанище. Первые полбутылки он выпил перед работой, добросовестно выполнил дело, но холодный пронизывающий ветер так бесцеремонно обращался с его ветхим дырявым тряпьем, которое и одеждой-то язык не поворачивался назвать, что оставшиеся семьсот пятьдесят граммов он полез принимать на грудь в только что отрытое им убежище. После чего алкаш мирно заснул в своем бункере тихим пьяным сном, а ближе к ночи от холода пробудился. И все бы ничего, вот только девочка – дочь соседки – чуть не сошла с ума, увидев эту личину, мгновенно разукрашенную любящим такие шутки волчьим солнышком, как иногда называют наше ночное светило.

Тот случай произошел шесть лет назад. Ныне Константин, глядя в эти неестественно расширенные зрачки и чуть ли не кожей ощущая весь океан ужаса и панического страха, будто бы вновь очутился на старенькой террасе. Раскидистая старая яблоня чуть ли не влезала сквозь гостеприимно распахнутые окошки в дом, к встревоженным донельзя людям, толпившимся возле безостановочно кричащей девочки. Кричащей. В этом, пожалуй, было единственное отличие между ней и Доброгневой, которая еще не потеряла дара осмысленной речи.

– Почему за тобой? – повторяла она настойчиво и без остановки, будто в ответе на этот вопрос для нее крылось самое главное, то, что сам Константин давным-давно знал, но сказать ей об этом не хотел. Затем, словно выплеснув все силы, она вдруг как-то резко, неожиданно замолчала и, устало вздохнув, пожала плечами: – Не понимаю.

Потом, обернувшись к беспомощно лежащему князю и натолкнувшись на его растерянный вопрошающий взгляд, грустно усмехнулась и сказала:

– А ты, видать, и вовсе ничегошеньки не уразумел. То ж не смерть твоя приходила, княже. Ее бы я не узрела, да и отогнать ее, коль она столь близехонько к человеку подойдет, никому уже невмочь. Хоть ты семи пядей во лбу будешь.

– А что же это? – еле слышно, одними губами произнёс Константин, но ведьмачка уловила вопрос и брезгливо передернула плечами:

– Хуже. Намного хуже. У него нет имени. Знающие люди, которым ведомо многое из тайного, прозывают его Хладом, – после недолгой паузы она нехотя продолжила: – Чужой он на Земле. Может место свое ищет настоящее, может, просто зверствует по злобе лютой, только ненавидит он все, что здесь живет. От него нет спасенья. Правда, ежели вовремя поспеть да живой водой родниковой сбрызнуть – на время отгонишь. Да и то лишь в первый раз помогает. Тогда уйдет, – тут она заколебалась, но все-таки добавила: – А потом вдругорядь придет.

Помолчав с минуту, она вдруг повернулась к князю и, слабо улыбнувшись, уже более веселым тоном спросила:

– Чем же ты так хорош, княже, что он за тобой явился?

– А почему хорош? – с трудом шевеля еще не совсем послушными губами, поинтересовался Константин.

– Бабка сказывала, что Хлад только за лучшими из лучших охотится. И не за простыми людишками вроде нас, а такими, как ты, князьями да боярами. И уходят они в расцвете сил, а все хорошее, доброе, что им на роду написано было сотворить, вместе с душами их Хлад сжирает и ликует без меры. Тогда земля трясется, ветра по ней страшные несутся, а Перун молниями по нему хлещет, за своих детишек заступаясь, да все что-то не попадет никак. Потому и спросила я у тебя, княже, что невдомек мне глупой – за тобой он почему пришел?

Константин неопределенно поднял брови и в свою очередь поинтересовался:

– А что, спасенья от него никакого нет?

Доброгнева отрицательно покачала головой и, вспомнив что-то, медленно произнесла:

– Бабка сказывала, что глаз у него нет. Только чутье. Но не на запах, а на кровь. Вот потому-то он к тебе не глухой ночью явился, а средь бела дня. Вон сколько из твоей раны руды горячей вылилось. Учуял, проклятущий. Потому и можно его обмануть – другой кровью. Но тут главное, чтоб она родная была. Лучше всего брата или сестры. – И, отвечая на немой вопрос князя, сразу пояснила: – Ежели родителей, так она течет медленнее, а у детей того человека, напротив вовсе, шибче. Он это чует и не ошибается. В старину, сказывала бабка, был такой князь, прозвищем Мудрый, а имени его не ведаю я.

«Ярослав», – хотел было подсказать Константин, но не стал перебивать.

– У него, – продолжила ведьмачка, – брат был сильный да храбрый. Русью они вдвоем правили. По покону древнему, по правде, по совести. Людишек боярам в обиду не давали, от лихих степняков защищали крепко. Хлад за этим Мудрым впервой пришел, когда тот еще вовсе молодой был. Чудо спасло, только метка от встречи страшной осталась – охромел он. А потом вдругорядь. Возвернулся, значит. О ту пору князь этот с братом своим пировал. Вот тогда Хлад и ошибся малость, братца прихватив вместо князя, который еще долго прожил потом и много славных дел свершил. Вот так ему повезло. – И, чуть помедлив, добавила: – Но такое всего один раз и случилось.

А тем временем, пока они разговаривали, постепенно отходя от того кошмара, который приключился несколькими минутами ранее, объект их беседы стремительно уходил темными подземными коридорами далеко вглубь. Ему не надо было прогрызать землю или как-то рыхлить ее, чтобы продвигаться все дальше и дальше. Тварь просто расслабляла свое тело до такой степени, что оно становилось почти воздушным, подобно привидению. Можно сказать что она парила как птица, но только не над землей, а в самой ее толще.

Легкие укусы родниковой воды не могли причинить Хладу, как назвала его Доброгнева, какой-то существенный вред. Все равно что человек залез бы в кусты крапивы, которая хоть и жалит, но ведь не убивает. Другое дело, что это существенно отвлекло его от выполнения основной задачи – сожрать, поглотить, уничтожить. И он отступил. Временно. Совсем ненадолго. Отступил, чтобы впоследствии обязательно вернуться.

Если бы в воде не было примесей серебра, то эта влага и вовсе не сумела бы повредить ему. Однако так уж сложилось, что с полгода назад те же самые разбойники только-только пришли в эти места. Сделали они это не по своей воле – бежали от ратников князя Ингваря. А пока добирались, то один из них, с двумя ранами в ноге, поотстал от своих товарищей и, споткнувшись в очередной раз, выронил из прорехи рубахи холщовый мешочек, в котором хранил несколько гривен серебром. Пропажу он так и не заметил – не до того было. Придя же на место, он свалился в беспамятстве и скончался через пару дней, не приходя в сознание. А мешочек так и остался на дне, занесенный течением под одну из коряг. Было это совсем неподалеку от того места, где лежал Константин. Ветхая ткань давно прорвалась, и вода, омывая кусочки серебра, бежала себе дальше.

Хлад никогда не выбирал самостоятельно своих будущих жертв. На это приходил приказ от неведомого и незримого Хозяина. Только тогда начиналась охота за очередным жалким двуногим существом. Поначалу он не чуял его и выжидал лишь случая, когда на поверхности тела жертвы проступит хотя бы несколько пятнышек крови. У каждого из этих жалких двуногих она была разная, отличная от других, хотя сходство, и порою очень сильное, имелось.

Он никогда не знал, чем именно то или иное существо не угодило Хозяину, даже не задумывался над этим, как, собственно, и ни над чем иным. Действовала эта тварь всегда бездумно. Смысл жизни слугу Хаоса никогда не интересовал. Даже своей собственной. Его вообще ничего не интересовало. Он не знал, когда появился на земле, не испытывал ни малейшего желания общаться с себе подобными, которые так же, как и он сам, верно служили Хаосу. Добраться до них, невзирая на тысячекилометровые расстояния, для него не составило бы труда, но он никогда не делал такой попытки.