Текст книги "Витязь на распутье"

Автор книги: Валерий Елманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 8
Торговля кого выручит, а кого выучит

Годунов возмущенно фыркнул в ответ:

– Все в точности согласно указу. Мне не веришь, так у меня грамотка имеется, кою мне Дмитрий на пристани перед отплытием вручил. – Он извлек из небольшого сундучка, стоящего близ стола, свиток с вислыми золотыми печатями на красных шнурках, и принялся зачитывать: – «Мы, непобедимейший монарх, божьей милостью император, и великий князь всея Русии, и многих земель государь, и царь-самодержец, и прочая, и прочая, и прочая, жалуем слугу своего, преданного нам всем телом и душой…»

– Погоди-погоди, – остановил я его. – Не кипятись. Я только про города хотел выяснить. Вдруг ты где-то…

– А про грады, кои он мне передает, император особливо указал, – перебил он меня. – И даже перечислил. Наверное, чтоб я в прочие носа своего не совал.

Я нахмурился. Получалось не совсем так, как мне бы того хотелось.

Верхняя жирная волнистая линия, означавшая северную границу годуновских владений, вначале протянулась строго вдоль реки Костромы. Затем она уклонялась к востоку, опять-таки соответствуя ее течению. После этого следовал короткий сухопутный отрезок до притока Сухоны, и далее линия вместе с течением последней уходила на северо-восток до устья Вычегды, впадающей в Двину [41]41
  Имеется в виду Северная Двина.


[Закрыть]. Далее рубеж пополз по берегу Вычегды до самого ее истока. Еще один сухопутный отрезок соединял исток с Печорой, и затем линия границы вместе с этой рекой устремлялась прямиком на север, к Баренцеву морю.

Или к Карскому.

Или к морю Лаптевых.

Да какая, в конце концов, разница – все равно там тундра.

Вторая линия, южнее, начиналась от устья Унжи, поднималась до ее верховий, деликатно огибала Ветлугу, Вятку и Каму, устремившись почти строго на северо-восток, и сворачивала к Тавде. Дойдя до истока этой реки, линия поворачивала вместе с нею на юго-восток, к Яицким горам, то бишь к Уралу, и только за ним, уже после впадения в Тобол, а его – в Иртыш, уходила по низовьям последнего на юг, сливаясь с общей границей Руси.

Получалось, что теперь Федору принадлежит изрядный кусок Сибири вместе с основным течением Иртыша и Оби, а также низовья притоков Оби – реки Кеть, Чулым и Томь со стоящим на ней городком Томск. Далее черта уходила в… неизвестном направлении – карта кончалась.

– И как прикажешь понимать сей казус? – озадаченно поинтересовался я, ткнув пальцем в эту загадку.

Федор вначале не понял, но потом, догадавшись, пояснил:

– Я о землице токмо до Оби ведал, а уж когда вычертил, то дознался, что рубеж у Руси ныне давно за ее пределы дошел. Тамо, насколь помню, Таз течет да еще Пур. На нем даже острожек малый поставили – Мангазея прозывается. Пур оный, яко и Обь, в море впадает, а далее за ним еще одна река, прозвищем Енисей. Вот тамо по нему, считай, и есть наш рубеж.

Теперь понятно. Честно говоря, не думал я, что Русь уже в начале семнадцатого столетия забралась столь далеко на восток. Что ж, это хорошо. Но еще раз посмотрев на границы, досадливо поморщился. Получалось, что Двина – практически не наша территория, то есть прямой торговый путь в сторону Колмогор и Архангельского городка [42]42
  Холмогоры и Архангельск.


[Закрыть]для нас не закрыт, но значительно затруднен – царские воеводы и таможенники выпьют столько кровушки, куда там шатучим татям. Ишь как позаботился государь – даже соседнюю с Двиной Мезень, тоже впадающую в Белое море, и то на всякий случай убрал из владений Годунова.

Более того, изрядная часть городов, лежащих на приграничных реках, например, Соль-Галицкая на правом берегу реки Костромы, Соль-Тотемская на левобережье Сухоны и Устюг Великий в устье этой реки, Соль-Вычегодская, находящаяся на правом, не принадлежащем царевичу берегу Вычегды, и так далее, тоже были предусмотрительно выведены Дмитрием из списка пожалованных земель, что особенно удручало.

Да и касаемо второй линии та же ситуация. Очевидно, в последний момент государь подумал, что ни к чему царевичу иметь достаточно обжитые реки Ветлугу, Вятку и Каму со всеми их городками, и перенес границу повыше. Да что там ближние городки перед Яицкими горами, когда он зажал для царевича и дальние – Верхотурье, Тюмень и прочие. Дмитрий ухитрился лишить Годунова даже Тары, лежащей на левом берегу Иртыша, – вот она, линия, согласно которой нам принадлежит только правый берег этой реки.

Получалось, что у нас лишь Пелым на Тавде, ну и сибирские острожки, включая Тобольск, Сибирь, Сургут и Нарым. И как это Дмитрий оставил их нам? Наверное, недосмотрел. Ну а если брать поближе, то помимо Костромы царевич может распоряжаться в городках Унжа, Чухлома и Галич. Ах да, вон еще какой-то загадочный Усть-Сысольск [43]43
  Ныне Сыктывкар.


[Закрыть]поблизости от Вычегды, про который Федор пояснил, что это погост [44]44
  Здесь:установленное властями место для сбора дани.


[Закрыть], чтоб собирать дань с зырян. Да еще имеется Пустозерский острог, расположенный почти в устье Печоры. Зато Усть-Цильма, которая расположена на этой реке, стоит на левом берегу, следовательно, уже не наша. Даже город Хлынов, что лежит на середине пути от нас до Яицких гор, и тот Дмитрий зажал. Погоди-ка, погоди… Так это ж Вятка. Так-так. Не иначе как государь испугался, что мы все-таки сговоримся с сидящим в ней Шуйским.

Впрочем, это даже хорошо, что Годунов не имеет никакого отношения к опальному боярину. Одной головной болью меньше, а то эта лиса чего-нибудь настряпает, а мне потом расхлебывай, что не уследил, – как-никак вроде бы государь именно меня назначил за пристава, а если попросту, то в сторожа. С другой стороны, не ахти – с Дмитрия станется прислать распоряжение, чтобы я катил туда и бдил за Шуйским, а оно мне надо?

Стоп! Только сейчас до меня дошло, что коли Хлынов – это Вятка, которая во владения царевича не входит, то какого черта делает у нас Гермоген? Да гнать его в три шеи! И Федор тоже хорош – целую тысячу ему пообещал, а тут…

Вообще-то карта с этими очерченными линиями выглядела символично, напоминая профиль огромной головы человека с высунутым изо рта языком, на самом кончике которого и располагалась Кострома. То есть основная часть черепа – пространство за Яицкими горами, а перед ними лишь небольшой кусок лба на севере, который сплошная тундра, да еще язык, устремленный в сторону Москвы. Или, учитывая, как нас с царевичем объегорили, обжулили, обмишулили и надули, в нашу сторону…

– Ты вроде как про торжища великие сказывал, – влез в мои раздумья престолоблюститель и иронично осведомился: – И где ж нам их учинить, поведай?

Я почесал в затылке. Ну недоглядел, лопухнулся, с кем не бывает. Да и не до того мне было, вот и позабыл уточнить у Дмитрия, как и что, хотя навряд ли удалось бы у него выцыганить тот же Великий Устюг или Соль-Галицкую.

– Да ты не печалься, – великодушно попытался ободрить Федор. – У всякой старухи свои прорухи. Оно ить и в народе тако сказывают. Мол, и на добра коня спотычка живет. А теперь чего уж тут, пролитую воду не соберешь. Ништо, мы и без торжищ как-нибудь проживем. Да что там как-нибудь – припеваючи. Чай, есть еще деньга-то, и немалая. А там и подати, кои уже свозят, – мы эвон яко вовремя сюда приспели, прямо перед новым годом [45]45
  Новый год на Руси начинался 1 сентября (Семенов день). Обычно к нему приурочивали и сборы всех податей.


[Закрыть].

Я покосился на царевича. Ну уж дудки! Может, и проживем, только это не по мне.

– Это меньше десяти тысяч – деньга, – поправил я Годунова. – А больше – это уже финансы.

– Есть разница? – усомнился он.

– Конечно. Имя сменилось, значит, и подход к ним тоже надо менять. И вообще, монета должна вертеться, на то она и круглая, – пояснил я и призадумался, еще раз внимательно пробегая глазами по карте.

Нет уж, если наш государь решил, что все-таки удалось обвести меня вокруг пальца, то я в лепешку расшибусь, но постараюсь его разочаровать.

– Думаю, Дмитрий Иванович сейчас ликует, уверенный, что посадил нас в лужу, – медленно произнес я.

– Да ведь так оно и есть, – вздохнул Годунов.

– Не совсем, – не согласился я. – Он еще не знает, что можно сесть в лужу и тем не менее выйти сухим из воды. Поверь, выход есть всегда, просто человек зачастую его не замечает.

– Ну уж и всегда? – хмыкнул царевич.

– Точно-точно, – подтвердил я. – Призадумайся: даже если тебя съели, у тебя все равно есть два выхода.

Федор вытаращил на меня глаза и честно призадумался. Наконец дошло, и он вначале расплылся в улыбке, затем нахмурился, осведомившись про второй, но тут же сам догадался про него и захохотал.

– А ведь и впрямь, – заметил он, отсмеявшись и вытирая выступившие слезы. – Токмо яко ты мыслишь поправить, все одно ума не приложу.

– А что, собственно, изменилось? – осведомился я, уверенный, что все равно должно получиться так, как я и запланировал, и если мы скупим всю пушнину, то в любом случае англичане рано или поздно придут к нам на поклон.

Разве только торговаться мы с ними будем не в городах, принадлежащих Дмитрию, а в иных. Например, в том же Усть-Сысольске или еще в каком-нибудь, которые поставим сами. Или нет, для надежности лучше всего осуществлять торг в Костроме, куда станем свозить и накапливать пушнину, придерживая и создавая дефицит.

Федор уставился на меня, пытаясь сообразить, что я задумал на сей раз, но я не торопился с ответом, прикидывая, хватит ли у нас с царевичем денег. Уж больно широко я собираюсь шагнуть – как бы штаны не порвать. В том, что операция принесет немалый, да что там – огромный доход, сомнений нет, но лишь в перспективе, спустя год, а как быть до этого времени?

Придется послать гонцов в Москву за теми деньгами, которые пока лежат в закромах Английской компании, причем сразу обратить их в ходовой товар для местных народцев, которым мое серебро без надобности, а вот хороший котел, к примеру, или там нож, топор и прочее в хозяйстве ох как необходимы.

Хотя везти топоры в Кострому смысла нет – проще купить тут. В Москве же лучше всего приобретать предметы роскоши, чтоб легкие и недорогие. Зеркальца всякие и все в том же духе… Или нет, с зеркальцами тоже подождем – дорого. Лучше дождемся продукции со своего стекольного завода.

– Помнится, я учил тебя правильно задавать вопросы, потому что они – выбор направления к правильному ответу, – медленно произнес я.

Престолоблюститель озадаченно воззрился на меня, не понимая, к чему я клоню. Пришлось пояснить:

– Без чего мы не сможем обойтись, если хотим стать хозяевами на рынке русской пушнины?

– Грады, где торжища, – начал было перечислять Годунов, но я бесцеремонно перебил его:

– Это все необязательно. Единственное, что нам нужно, – сам товар. Будет он в наших руках, и те же англичане, шведы, голландцы и прочие сами приедут за ним в нашу глушь, и зазывать их не понадобится.

– Приедут токмо англичане, ибо всем прочим вовсе не дозволено заходить в Мезень, Печору, Обь и прочие реки. Да и англичане не всякие, но токмо из компании.

– Лихо вы их льготами обвесили, – оценил я. – Ну и что. Ничего же не изменилось. Пусть из компании. Главное, чтоб товар был только в наших руках, и все. Вот отсюда и будем плясать. Гляди, вот здесь, – решительно ткнул я пальцем в карту, – мы поставим небольшой острог, а в нем устроим перевалочный склад. И вот здесь тоже. И вот тут. Кроме того, мы перекупим у англичан людей, которые сейчас на них работают. Те им выплачивают деньгу заранее, после чего и деваться некуда – приходится отрабатывать. Теперь выплатим ее мы.

– Согласятся ли? – усомнился Федор.

– Обязательно, – уверенно кивнул я. – Они ж понимают, что куда выгоднее работать на престолоблюстителя, который ныне в этих землях и царь, и бог, чем на пришлых людишек. Опять-таки не забывай, что ты – исконно русский, поэтому они согласятся, уже хотя бы только чтобы надуть тех же англичан. А когда мы скупим все меха и сможем диктовать свои цены… – И, не договорив, усмехнулся.

Федор вновь призадумался, но спустя минуту нещадно раскритиковал мою идею. Можно сказать, раздолбал в пух и прах, ибо, по его мнению, она была неосуществима по трем причинам.

Первая заключалась в количестве мехов. По его словам, чтобы скупить все, нужны миллионы. Оказывается, Борис Федорович не раз проводил со своим сыном занятия, так сказать, по экономике, знание которой для умного государя обязательно. А что такое ныне экономика? Да в первую очередь торговля. Вот он и наставлял Феденьку, уча уму-разуму, в том числе и как лучше поступать с мехами.

Вообще-то мысли покойного царя были зеркальным отображением моих, что и неудивительно – я всегда утверждал, что Борис Федорович великий правитель. Без знания научно обоснованных законов экономики, действуя исключительно на интуиции и смекалке, он пришел к точно таким же выводам, что и теоретики-экономисты двадцатого века.

Так, по его словам, наиболее прибыльно было бы учинять выездной торг самим. Конечно, казна и сейчас имеет с продажи тех же мехов изрядную деньгу, но она была бы куда больше, если б мы сами плавали в иноземные страны. Одна беда – не на чем. Опять же и тати в море сильно шалят. А пришлый люд, пользуясь этим, гребет немалую деньгу, покупая у нас товар задешево, а у себя продавая втридорога. И за этим следовали цифры, цифры, цифры, наглядно подтверждающие не только выгоды, но и упущенные возможности. Все царевич не запомнил, но мне за глаза хватило и тех, что он привел.

С авторитетом старшего Годунова как компетентного человека спорить не имело смысла, поэтому я принял на веру перечисленные Федором цены на пушнину. Действительно, если только казна продавала мягкой рухляди на общую сумму, достигающую нескольких сотен тысяч ежегодно, и учитывая, что это была едва ли десятая часть от общего количества продаж…

Увы, но это возражение престолоблюстителя было не единственным. Покончив с цифрами, он не без некоторой доли ехидства осведомился, как я намереваюсь поступить с мехами, добываемыми, так сказать, не на нашей территории, ведь тех же лис, белок, куниц и горностаев хватает и на берегах Оки? А знаю ли я, что пушной зверь, включая рысь, бобра и прочих, в изобилии водится в смоленских лесах и вообще на северо-западе – Псков, Новгород, Заонежье и так далее.

Пришлось вновь призадуматься. Получалось, что взвинтить цены на наш товар мы сможем, но покупать у нас его не станут – хватит других торговцев, которые будут в золоте и с прибытком, а мы в… Словом, понятно в чем и с чем.

– Говоришь, хватает лис и белок… – протянул я, лихорадочно выискивая выход – не срамиться же перед Годуновым, выказывая свою некомпетентность.

– Знамо, хватает, – подтвердил Федор. – Там, конечно, их добывают помене, чем тут, да и не сравнить их – лисицы черной да пепельной не бывает вовсе, да и волков черных, кои за Яицкими горами водятся, тоже. Опять же и чтоб соболька на Оке добывали, не слыхал, токмо я так разумею, что в таковском деле надобно либо скупить все до единой шкурки, либо проку не будет…

– Э-э нет, – не согласился я, сразу отыскав нужную лазейку. – Прок как раз будет. Будем скупать лишь то, чего больше нигде не бывает, то есть черную лисицу, соболя, песца и прочих, которые водятся только у нас. К тому же, если закупать выборочно, тогда у нас точно хватит денег. Как тебе, пойдет? – И уставился на Федора в ожидании услышать положительный ответ.

Ждать пришлось почти минуту – царевич, опустив голову, что-то прикидывал и размышлял, а затем выдал, но не то, что я от него ожидал.

– Не пойдет, – отрезал он и заявил, что хотя и сам пока неясно представляет масштабы, но уж то, что нескольких десятков тысяч не хватит даже на выборочную закупку, железно.

Я вновь призадумался. Скорее всего, Годунов прав. Накупить столько, чтобы отрядить в Европу собственные караваны с мехами, – это одно, тут мы запросто, а вот стать монополистами в торговле пушниной, пускай даже не любой, а выборочной – навряд ли.

Словом, плакала моя идея создания в Европе дефицита на русские меха. Горькими слезами плакала. А учитывая, что и городов во владениях Федора раз, два и обчелся, да и те дохленькие, получалось совсем не слава богу.

Последняя надежда – самостоятельный торг. Но для него необходим флот, ибо здесь настоящую цену за чернобурку, седого соболя, голубого песца и прочие редкие меха, не говоря уж о более ходовых, из англичан не выжать.

Кроме того, нужно срочно запускать стеклодувный завод для производства тех же зеркал, поскольку теперь точно ясно, что денег из Английской компании мне не хватит. Можно, конечно, послать гонца в Речь Посполитую, чтобы привезли еще, однако боюсь, что и их окажется недостаточно.

Кроме того, необходимы не просто помощники, но непосредственные компаньоны из купчишек с большой казной, которые умеют заглядывать далеко вперед и видят перспективы и возможную прибыль.

Стоп! Помнится, как-то покойный государь рассказывал мне про Строгановых, которые, по сути дела, и завоевали Сибирь для Руси, послав туда казачий отряд во главе с Ермаком. Если память мне не изменяет, эти ребятки на захвате новых земель отнюдь не угомонились, а принялись за их освоение – варка соли, поиски руд, рыбные промыслы и… торговля с местными народцами, причем главным образом – скупка пушнины.

Так-так. Кажется, именно они нам подойдут, тем более что Строгановы сейчас впрямую зависят от Федора – земли-то, которые даны им, находятся на территории царевича, так что им прямой резон жить с Годуновым в дружбе, согласии и взаимопонимании.

Однако спросить про них не успел – кто-то вкрадчиво и осторожно начал скрестись в дверь. Моя рука непроизвольно скользнула к сабле, но почти сразу я опомнился, догадавшись, кто бы это мог быть, а повернувшись к пунцовому, как вареный рак, царевичу, убедился, что все правильно. Не иначе как Любава, больше некому. Жаль, о многом не договорили, ну да ладно, успеется.

Хотел было посоветовать, чтоб не увлекался, но не стал – и без того у Федора лицо как кумач. Оставалось лишь вздохнуть, деликатно посетовать, что с нашими делами мы с ним изрядно припозднились, пожелать хорошо отдохнуть и направиться к себе.

Проходя мимо Любавы, перепуганно глядевшей на меня – явно не ожидала застать в столь поздний час у Годунова, – я не удержался и еле слышно прошептал: «Не забудь», напоминая об утреннем разговоре.

Почему-то стало немного тоскливо, когда я улегся в свою кровать. Вот если бы сейчас свершилось чудо и по соседству со мной в ней оказалась некая красивая юная особа… Федоровскую икону, что ли, попросить? Хотя нет, тут она бесполезна. Даже если бы она и впрямь могла творить чудеса, все равно ни за что бы не стала потакать блуду.

Пришлось утешить себя чуточку злорадной мыслью, что зато я преспокойно высплюсь и утром, в отличие от некоторых, встану с постели бодрым и свежим. Увы, грусти эта мысль убавила ненамного, особенно когда на ум пришло, что, судя по словам митрополита Гермогена, раньше апреля мне постельные утехи не светят.

Кстати, чуть забегая вперед, скажу, что эта ночь была, пожалуй, единственной, когда мне взгрустнулось. Уже на следующую и далее мне стало не до печали, и я засыпал от усталости через пару секунд после того, как касался головой подушки, если не раньше – уж очень много дел приходилось решать. Плюс к ним периодически добавлялись всякого рода вводные и неожиданные происшествия.

Да что там далеко ходить, когда мое первое рабочее утро – день накануне не в счет, так, предварительная разведка, не более – началось с того, что меня разбудили ни свет ни заря по боевой тревоге, поднятой караульными стрельцами на стенах. Так что зря я злорадствовал накануне вечером в отношении Федора – выспаться не получилось у нас обоих.

Правда, сама тревога, по счастью, оказалась ложной. Просто часовой – у страха глаза велики – решил, что к городу несется невесть откуда взявшаяся татарская орда, тогда как на самом деле руководство полка, выполняя мое распоряжение, устроило ратникам пробежку до Ильинских ворот.

Однако свое черное дело ранний подъем сделал – сна ни в одном глазу, и оставалось только спешно сварить себе кофе покрепче, чтобы взбодриться, после чего засесть за планирование дел на день.

Я тогда еще не ведал, что над моей головой стали медленно, но неотвратимо сгущаться тучи, сулящие разоблачение самозванцу, нахальным образом присвоившему княжеский титул. Гнало их с запада…

Глава 9
Тучи сгущаются

Впрочем, сгущались они и в буквальном смысле этого слова – осень в Речи Посполитой в этом году выдалась на редкость дождливой. Карпатские горы упорно не пропускали низкие тяжелые тучи, которые принялись заливать вначале предгорья, а затем прочие земли страны, добравшись и до Варшавы, не так давно ставшей новой столицей государства [46]46
  Столица Речи Посполитой была перенесена из Кракова в Варшаву в 1596 г. после пожара в Вавельском замке, который был королевской резиденцией.


[Закрыть].

Король Сигизмунд [47]47
  Сигизмунд III Ваза(1566–1632) – король польский и великий князь литовский с 1587 г., король шведский с 1592 по 1599 гг., сын шведского короля Юхана III и Екатерины Ягеллонки.


[Закрыть]скучал. В такую погоду об охоте нечего было и думать, а как иначе скоротать время, он не знал.

Стоя у окна, он с тоской смотрел в ту сторону, где далеко-далеко, за холодным Балтийским морем, лежал родной берег Швеции.

Вздохнув, он наконец повернул голову к вщижскому старосте Александру Гонсевскому, спокойно ожидавшему, пока король соизволит продолжить беседу. Всего три дня назад Гонсевский вернулся из Руси, куда отвозил королевскую грамоту Дмитрию, поздравляя последнего от имени Сигизмунда с восшествием на отчий престол. Доклад о своем визите перед сеймом вщижский староста уже сделал, но теперь предстояло выслушать то тайное и главное, для чего, собственно, король и посылал Гонсевского.

Покосившись на малиновый, весь расшитый золотом, с лазоревым воротником и разрезными рукавами жупан польского шляхтича, Сигизмунд неодобрительно крякнул, в очередной раз подумав: «Варварская страна, варварская мода, варварские нравы, варварские…»

Перечень мог затянуться до бесконечности, поскольку Сигизмунда здесь раздражало буквально все, как в Кракове, где он жил первые девять лет, так и в Варшаве, в бывшей резиденции мазовецких князей, куда он был вынужден переехать девять лет назад после пожара в Вавельском замке. За восемнадцать лет пребывания в Речи Посполитой он так и не смог привыкнуть к этой стране. Не смог, потому что не хотел.

Оставалось только пожалеть о решении своего отца, короля Швеции Юхана III, который излишне поторопился, выставив кандидатуру своего первенца на пустующий польский трон. Пожалеть о том, что избрали его, а не эрцгерцога Максимилиана Габсбурга, да еще о том, что стало известно о его тайных переговорах с другим австрийским герцогом, Эрнестом, в пользу которого Сигизмунд готов был отречься от польской короны.

Впрочем, отца король понять мог. Перспективы и впрямь были блистательные – уния двух государств, перед совместной мощью которых навряд ли устоял бы опасный восточный сосед, а это означало приобретение в самом скором времени не только Смоленска и юго-восточных земель близ Новгорода-Северского, но и в перспективе также Новгорода и Пскова. И взять желаемое представлялось таким же легким, как сорвать с ветки спелое румяное яблоко.

Увы, на деле все оказалось далеко не просто, особенно после того, как ему нанес подлый удар его родной дядюшка Карл, решивший, что он сможет править в Швеции куда лучше племянника. Затем последовал разгром польских войск при Стонгебру, а спустя год риксдаг окончательно низложил Сигизмунда. Правда, надежда еще оставалась, но не далее как в прошлом году родной брат Сигизмунда Юхан отказался от притязаний на корону, удовольствовавшись титулом герцога Эстрегётландского, причем отказался в пользу своего дяди Карла.

Но в том же 1604 году у Сигизмунда неожиданно появился еще один призрачный шанс. Откуда ни возьмись в Речи Посполитой объявился чудом спасшийся от гибели сын московитского царя Ивана Дмитрий. Кто он на самом деле, Сигизмунд понятия не имел, да это его и не интересовало. Расчет короля строился на том, чтобы попортить кровь царю Борису, а потом, взамен за выдачу Дмитрия, предложить Годунову заключить военный союз против Швеции.

Именно поэтому Сигизмунд, по сути, пошел против воли сейма и могущественного канцлера Речи Посполитой Яна Замойского, поддержав новоиспеченного царевича и начав большую игру. С той же целью – иметь на руках хорошие козыри для будущей торговли с царем Борисом – король взял у парня с огромной бородавкой у глаза поручную грамоту, в которой тот обязался отдать полякам Смоленск и Северские земли, а также содействовать Сигизмунду в возвращении шведской короны.

Король предполагал на будущих переговорах с русскими послами ткнуть в эти обязательства и осведомиться, готов ли московский царь в обмен на голову Дмитрия выполнить все то, что пообещал претендент на шапку Мономаха. На уступку Смоленска и прочих земель Сигизмунд отнюдь не рассчитывал – они были нужны для торга, не более, а вот поддержка против шведов…

Ситуация сложилась иначе, причем на первый взгляд вроде бы куда благоприятнее для Речи Посполитой. Словно сам дьявол ворожил московскому господарчику. Сбылось невероятное – Дмитрий уселся на царский трон. Казалось бы, оставалось лишь радоваться собственной прозорливости и предусмотрительности, но вот незадача – мальчишка, надев корону, сразу же позабыл про свои обязательства. Во всяком случае, в ответной тайной грамоте, которую он передал с Гонсевским, говорилось совершенно иное. Мол, о Смоленске и Новгороде-Северском не может быть и речи. Да и о войне с Карлом тоже было сказано обтекаемо. Дескать, поживем – увидим.

Мало того, сопляк вздумал величать себя непобедимым императором, что вызвало при оглашении на сейме второй грамоты бурю негодования среди шляхтичей. Особенно неистовствовал познанский воевода Гостойский.

– Ни один христианский государь так не поступает! Если бы кто иной писал его непобедимым, так это не диво, а то он сам себя таким считает! – кричал он, поддерживаемый одобрительным гулом прочих депутатов сейма.

А в конце своего выступления он договорился до того, что заявил, будто это слово подобает одному богу, да еще так поступают некрещеные поганцы. Мол, за такое богохульство всевышний непременно свергнет его с престола.

Говорилось на сейме и о неблагодарности Дмитрия по отношению к королю и вообще к полякам. Тут уж страсти разжигали вернувшиеся из Московии жолнеры, рассказывая, как обманул их русский царь, не выплатив всего положенного.

Но особенно всех возмутило прощение Дмитрием виновника гибели пятнадцати шляхтичей князя Мак-Альпина.

– Что за варварский обычай?! Ни в одной цивилизованной стране и слыхом не слыхивали о «божьем суде»! Такое достойно только государств, где правят дикие язычники! – неслось со всех сторон.

Сигизмунд преимущественно помалкивал, а свое отношение к новому титулу Дмитрия выказывал только ироничными усмешками, подспудно чувствуя свою вину. Напрасно он взял столь покровительственный тон в поздравительной грамоте. Не следовало бы. Да и писать надлежало не так прямолинейно, в открытую напоминая о своей помощи. А уж строки о том, что Дмитрий пока непрочно сидит на своем троне, и вовсе ни к чему.

Единственное, на что мог сослаться король, оправдываясь перед самим собой, так это на нехватку времени, ибо грамота составлялась спешно, дабы срочно отправить вщижского старосту в Москву, преследуя главную цель – намекнуть Дмитрию о возможности его бракосочетания с родной сестрой Сигизмунда Анной. Тем самым русский царь еще сильнее был бы привязан к польской политике.

Дабы соблазн выглядел заманчивее, Гонсевский должен был напомнить, что в этом случае Дмитрий сможет претендовать на престол своих северных соседей, ведь Анна не только Ягеллонка по материнской линии, но и Ваза по отцовской. К тому же шведский Карл хоть и именуется королем, но пока что так и не короновался.

Однако и тут неудача. Ссылаясь на законы рыцарской чести и данное Марине Мнишек слово, Дмитрий наотрез отказался от заманчивого предложения жениться на тридцатисемилетней Анне.

Бросив еще один взгляд в окно, король повернулся к Гонсевскому.

– И что еще говорил московский господарчик? – с кривой ухмылкой спросил он. – Обещал ли хоть что-то определенное?

– Только касаемо Хрипуновых, – ответил вщижский староста. – Дескать, они могут беспрепятственно возвращаться на Русь и их никто не тронет.

Сигизмунд кисло улыбнулся. Судьба дворян Хрипуновых, в свое время бежавших в Речь Посполитую, волновала его меньше всего, хотя он и писал о них в грамоте.

– Также говорил про литовских и польских купцов, которые могут свободно вести торг в Московии и будут пропускаться беспрепятственно, – добавил Гонсевский.

– Это не льгота. Насколько мне ведомо, он предоставил такое право всем иноземным купцам без исключения, – резко перебил король. – Лучше повтори, что он сказал про шведов. Только слово в слово, ничего не убавляя и не прибавляя.

Гонсевский сосредоточенно потер переносицу и процитировал ответ Дмитрия, что о шведских послах, которых Сигизмунд просил сразу по прибытии в Москву задержать и отправить к нему, говорить что-либо рано. Вот когда они прибудут, тогда он станет совещаться с королем и думать, как лучше поступить. Что же касается лишения чести и приюта шведского Густава, проживающего в Угличе, то Дмитрий держит его не как королевича, но как смышленого человека.

По сути, и по первому, и по второму пункту это был отказ пойти навстречу требованиям короля. Пускай в завуалированной форме, но тем не менее. Не того ждал король от Дмитрия, совсем не того.

Отпустив Гонсевского, король задумался.

Видит бог, слишком рано зазнался московит. И уверенность его в верности собственных подданных тоже чрезмерна. Далеко не все на самом деле преданны ему, о чем наглядно свидетельствовал прибывший вместе с Гонсевским посланник царя Иван Безобразов.

На тайной аудиенции, которую он испросил у канцлера Великого княжества Литовского Льва Сапеги, Безобразов не только успел пожаловаться на то, что король дал им в цари-государи человека подлого происхождения, от тиранства которого стоном стонут самые именитые бояре. Помимо этого он еще и намекнул, что московская знать готова свергнуть Дмитрия и посадить на его место отнюдь не Федора Годунова, официально объявленного наследником, но сына Сигизмунда Владислава.

Что ж, коли обязательства, причем данные в письменном виде, нарушаются столь наглым образом с одной стороны, почему они должны выполняться с другой? Тем более король уже один раз предупредил Дмитрия, то есть и тут повел себя почти честно по отношению к нему. Все! Больше никаких предупреждений он делать не станет. Хотя и людям, поручившим Безобразову сказать все это, давать какие-либо конкретные обещания Сигизмунд тоже не собирался – тут как раз спешить ни к чему. А вот обнадежить следовало.

Прибывшему после обеда Сапеге король так и заявил, тщательно подбирая каждое слово:

– Передай московиту, что мы очень сожалеем о поведении… – Он замялся, ибо сейчас ему не хотелось называть Дмитрия даже московским князем, слишком жирно для него и такое, и нашел более обтекаемую и, как ему показалось, уничижительную формулировку: – Этого человека, который обходится с ними тирански и непристойно, ибо так не подобает относиться к своим верноподданным. Касаемо же Владислава… – Сигизмунд сделал паузу и осведомился: – А что думает по этому поводу сам канцлер?