Текст книги "Витязь на распутье"

Автор книги: Валерий Елманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 4
Первые впечатления и первые вводные

Городишко оказался так себе.

Может, когда-то он и был достаточно крут, раз здесь имелись даже свои князья, но время неумолимо – деревянные стены изрядно обветшали, одна из башен уныло скособочилась – вот-вот рухнет, ров наполовину осыпался, да и воды там было воробью по колено. Правда, несло оттуда так, что вздумавшему его форсировать и впрямь не поздоровится. Не иначе как костромичи решили бороться с врагами исключительно с помощью химического оружия.

Впрочем, что там говорить, когда я поначалу чуть не перепутал сам город с… Ипатьевским монастырем, благо что его башни мы увидели чуть раньше городских. Золоченые купола пятиглавого Троицкого собора, горделиво возвышающиеся над рекой Костромой, так и манили заглянуть именно туда. Да и стены там не в пример городским – крепкие, прочные, из камня. Заметно, что проживающие в нем монахи вкупе с игуменом хоть и молятся, обратив лица к небу, но и про грешную землю тоже не забывают.

Хорошо, что впереди плыл струг с теми, кто уже побывал в городе, так что к монастырю они не повернули, продолжая держать курс к груде бревен, по недоразумению названных кем-то крепостными стенами, а у меня хватило ума не вмешиваться.

Зато торжественная встреча была на высшем уровне. Можно сказать, в точности как в Москве несколько месяцев назад, только на сей раз приветствовали не Дмитрия, а… прибывшую царевну. Нет-нет, я понимаю, что Федор приказал все организовать для нас двоих, но встречающие зеваки – а таких собралось изрядно, причем сбежались не только со всех городских посадов и примыкающих к городу слобод, но и из ближайших деревень, – в первую очередь чествовали сестру престолоблюстителя красавицу Ксению Борисовну Годунову.

Не зря я двумя днями ранее отправил один из стругов вперед, чтобы предупредить престолоблюстителя о нашем приезде. Будь я один – разумеется, и не подумал бы этого делать. В конце концов, даже если на пристани и не найдется коня, то я не гордый – могу и пешком, благо что до центра, то бишь до выстроенного Годуновым терема, от силы километр. Так даже веселее, опять же сюрприз. Но где я возьму возок для Ксении, которой ни на коне, ни пешком нельзя – статус не позволяет. Мне он, правда, тоже не позволяет, но мне многое простительно, иноземец, а царевна – совсем другое дело, тут и впрямь нельзя.

Само собой, были и священники, которых возглавлял не кто-нибудь, а митрополит Гермоген. «И чего он до сих пор торчит в Костроме, вместо того чтобы давно вернуться в свою епархию, которая в Казани?» – мимоходом подумал я, увидев его во главе внушительной процессии, а затем мне стало не до размышлений.

Федор, по своему обыкновению, не смог удержаться, обнимая сестру, и пустил слезу. Глаза Ксении тоже были на мокром месте, но оно и понятно – порой слезы счастья тяжелее сдержать, чем горестные.

Молебен по случаю прибытия учинили, едва отойдя от пристани. Или это была просто благодарственная молитва? Словом, все что-то пели, Федор с Ксенией участвовали, то и дело весело переглядываясь, а я… открывал рот, чтобы не отставать и не выделяться.

Царевну, разумеется, костромские боярыни сразу провели и усадили в возок, бесцеремонно оттеснив Резвану с Акулькой. Хотели было точно так же отодвинуть Любаву и Марью Петровну, но первая не далась, а моя ключница так зыркнула на одну из нахалок, что та, опешив, попятилась, чуть не свалившись со сходен прямо в воду, после чего ни бывшую послушницу, ни Петровну никто не трогал, то ли решив, что промахнулись и на самом деле обе они не из простых, то ли побоявшись связываться.

Ну а далее был неторопливый путь до хором царевича. Ехали медленно, поскольку надлежало соблюдать степенность, а вдобавок народ так заполонил улицы, которые были куда уже, чем московские, что не разгонишься при всем желании.

Людей хватало. И хотя Кострома – городишко не из великих, как я потом узнал, от силы тысяч десять – пятнадцать, не больше, но сами представьте: если всех их выставить по обеим сторонам дороги длиной всего в километр, то выйдет достаточно густо. Что именно орали, разобрать было трудно, да я поначалу особо и не вникал, полагая, что все выкрики адресованы Ксении, но, прислушавшись, уловил, что часть из них адресованы именно мне.

Оказывается, слухи о божьем суде успели долететь и сюда. Впрочем, если вдуматься, то ничего удивительного – летом сообщение между Москвой и всеми волжскими городами благодаря курсирующим туда-сюда купцам регулярное и достаточно быстрое. Плюс рассказы моих гвардейцев из тех, которых я отправил в Кострому еще перед путешествием в Ольховку…

Единственный негативный нюанс – это окружающее нашу процессию убожество. Мы ехали по маленькой кривой улочке одного из посадов, ведущей к воротам, и я с тоской взирал на город, в котором нам с Федором и Ксенией предстоит провести ближайшие несколько месяцев, а то и лет – неизвестно, как все обернется.

Странно, но раньше я не обращал особого внимания на захудалые домишки той же Твери или, скажем, Коломны, зато сейчас с грустью констатировал, что кое в чем Кострома уступит даже неказистому Серпухову или крохотному Путивлю. Размеры-то одинаковые, но у тех хоть стены каменные и башни посолиднее – сразу чувствовалось, что въезжаешь в крепость, а тут…

Например, городские ворота, через которые мы въехали, по своим размерам очень походили на те, что имелись в моем тереме, расположенном в Московском Кремле. Кстати, как я потом узнал, они даже не имели названия.

Пожалуй, только одно несколько сближало Кострому с Москвой. Это был веселый колокольный перезвон. Судя по нему, можно было с уверенностью констатировать, что церквей здесь в достатке, а может, и в избытке. Зато в остальном…

Спасибо молебну или чему-то похожему на него. Пока крестился и кланялся, частично удалось справиться с минорными мыслями, а после обязательной с дороги баньки я и вовсе переключился на мажор – все так хорошо, прекрасная маркиза, что лучше и быть не может. Дело в том, что, пока меня охаживали вениками, я наконец понял, отчего так негативно воспринял Кострому. Я ж все время называл ее столицей владений Годунова, а раз столица, то должна в какой-то мере соответствовать масштабам и размахам Москвы. Потому и впал в уныние, увидев, как все обстоит на самом деле. То есть получалось, все дело не в ее габаритах, а в резком несоответствии картины в моем воображении и реальности.

Словом, к совместной трапезе с царевичем, хотя более правильно назвать ее пиршеством – уж больно велик был стол, за который мы уселись вдесятером, – я уже вышел совсем иной, куда более веселый, бодрый и жизнерадостный.

Троих участников называть ни к чему – и без того понятно, а остальные, если не считать пузатого и самодовольного воеводу, были из духовенства. Казанский митрополит Гермоген, как самый титулованный, уселся по правую руку от царевича. С ним рядышком воевода. По другую расположился я, а возле меня разместился отец Феодосий, архимандрит Ипатьевской обители.

Напротив нас, по обе стороны от Ксении, уселись еще четверо настоятелей местных монастырей. Рядом с царевной посадили мать Пистимею и мать Анну – игумений Анастасиинской и Крестовоздвиженской обителей, а далее восседали отцы Феофан и Савва – игумены Спасо-Запрудненского и Богоявленского монастырей. Оставалось только удивляться, отчего набожный Федор позабыл пригласить священников, а то можно было бы заодно провести первое заседание Костромского Освященного собора.

Почему Гермоген до сих пор не в Казани, выяснилось довольно-таки быстро. Оказывается, владыка хотя и был на седьмом десятке, но, оставаясь неугомонным и шустрым в делах, успел к этому времени не только торжественно усадить Федора в Костроме и съездить в Вятку, но и вернуться, причем не далее как пару дней назад, и даже по приезде кое-что выжать из престолоблюстителя. Как он это сам назвал, «скудная мзда на благолепие православной церкви, коя ныне аки двор убогой вдовицы близ терема богатого боярина».

Не выдержав, я поинтересовался, каковы размеры скудной мзды, и чуть не ахнул – тысячу рублей выделил Годунов. Правда, теперь будет основан замечательный монастырь где-то близ Хлынова… это еще что за город? Почему не знаю? Ах вон что. Оказывается, так официально именуют Вятку. Понятно. Жаль только, что по-настоящему нужным делам от этого строительства – прямой убыток. Однако говорить Федору ничего не стал – ни к чему омрачать радость встречи всякими мелочными придирками, хотя если разобраться, то не столь они и мелочны.

По счастью, Гермоген больше ничего не выклянчил – наверное, просто не успел, а может, решил не торопиться, действуя последовательно и неспешно, благо что от меня он не ожидал ни малейшей опасности своим далеко идущим планам, иначе не стал бы говорить за столом о необходимости денежной поддержки церкви.

Да и какая может исходить опасность пусть от иноземца, но уже окрещенного в православную веру и, мало этого, успевшего сразиться на божьем суде за всю Русь с целью изгнать поляков из Москвы – оказывается, именно это я поставил непременным условием, которое они были обязаны выполнить в случае моей победы. Послушав его, я даже пожалел, что не очень внимательно прислушивался к выкрикам в мой адрес – теперь хотя бы знал, какие еще слухи бродят по городу о моей кипучей деятельности в столице.

Поначалу все было как и в обычном русском застолье образца начала двадцать первого века, даже тосты практически не отличались: за встречу, за здравие и так далее. Затем разговор постепенно стал приобретать уклон в сторону церковных дел, что, впрочем, тоже понятно – русские люди имеют обыкновение, накатив рюмку-другую, поговорить о работе.

Вел все разговоры митрополит – остальные только поддакивали. Оно и понятно, ибо куда там дергаться или тем паче возражать «патриаршему гласу и воле», как он себя важно величал. Правда, поручение патриарха Игнатия торжественно усадить Федора в Костроме было давно выполнено, так что, на мой взгляд, с выполнением миссии автоматически самоликвидировался и пышный титул Гермогена, но владыка о том даже не помышлял, почему-то продолжая считать себя представляющим главу русской церкви.

Речь митрополит завел об оскудении веры – старая пластинка – и о том, что край, получивший столь щедрого и благочестивого радетеля за веру, наконец-то воспрянет. Архимандрит и игумены в такт ему весьма энергично кивали своими большими окладистыми бородами, одобряя слова митрополита. Игуменьи не кивали, помалкивая и млея от близости самой настоящей царевны. Причем наиболее сообразительной матери Пистимее из Анастасиинской обители уже пришла мысль заполучить ее к себе на постоянное местожительство. Пару раз она как бы между прочим даже успела тихонечко поинтересоваться, не подумывает ли Ксения Борисовна посвятить себя богу. Дескать, сейчас-то как раз самое время, потому что молитва Христовой невесты во спасение души опочившего батюшки куда доходчивее, нежели у простой мирянки.

Глаза у Ксюши моментально округлились от испуга, но затем она справилась и вежливо уклонилась от ответа, скромно заметив, что ныне вся в воле брата, поэтому как он повелит, так и будет.

Игуменья, поняв, что тут еще работать и работать, да и то неизвестно, будет ли толк, мигом переключилась, заметив, что, с другой стороны, можно и не постригаясь усилить воздействие своих молитв за упокой, поручив их…

«И с кем я сижу, – вздохнул я. – Сплошные вымогатели и вымогательницы. Ужас какой-то».

А митрополит продолжал гнуть свою линию. Мол, не дело, когда совсем рядом с той же Вяткой в многочисленных глухих деревнях зырян [21]21
  Зыряне– так ранее именовали на Руси коми и коми-пермяков.


[Закрыть]и прочих местных народцев до сих пор молятся невесть каким идолищам, смущая русский люд.

«Интересно, – мелькнула у меня мысль, – а вот если бы вопрос перевернуть и поставить прямо противоположно: а православные, которые молятся по церквям, не смущают местный народец? И что бы тогда он мне ответил?»

Впрочем, ясно что – уж больно строг и суров Гермоген к иноверцам. И впрямь верно высказывание, гласящее, что всякий новообращенный еретик норовит быть святее папы римского. Нет, владыка еретиком никогда не был, однако бурное прошлое – юность и зрелые годы, проведенные в казацких станах [22]22
  Гермоген сменил казачью саблю на рясу, когда ему было не меньше пятидесяти лет.


[Закрыть], – все-таки наложило на его нынешнюю деятельность определенный отпечаток. Ему и сейчас, хотя он два с половиной десятка лет, если не больше, в рясе, только дай сабельку, так уж он всяких там язычников в капусту нашинковал бы.

Да и советы его для Годунова тоже припахивают… Вон он как старательно ставит в пример свою Казанскую епархию. Мол, его новообращенные тоже были нестойки в вере, так он добился от царя Федора Иоанновича указа о сборе всех таких новообращенных в православную веру в отдельную слободу и поставил над ними начальником надежного боярского сына, который следил, чтобы они строго соблюдали все православные обряды. Ну а с непокорными разговор короткий – таковых сажали в тюрьму, держали в цепях и били кнутом.

И очень уж ему хочется, чтобы царевич последовал его примеру. Да уж. Думается, дали бы владыке полную волю – Русь бы вскоре и до костров докатилась. Жаль только – не дают, да и ратников у него кот наплакал, вот и остается просить их у Годунова, что он и сделал прямо за столом. Дескать, надобны ему оружные людишки, чтоб не приключилось худа с теми попами и мнихами, коих Гермоген собирается послать посечь и пожечь бесовский соблазн в виде деревянных идолищ и язычных кумирен.

Вон рассказывал ему побывавший в Казани монах Трифон, как он в молодости сжег огромную ель у остяков, к которой собирались для жертвоприношений и с Печеры, и с Сильвы, и с Обвы, и с Тулвы. Даже остяцкие и вогульские [23]23
  Остяки и вогулы– так ранее называли хантов и манси.


[Закрыть]князья и те наведывались. И монах дерево это во славу божию срубил, а все нечестивые жертвы, что висели на нем – ткани, шкуры зверей и прочее, – спалил вместе с самой елью. Так эти самые остяки с вогулами так его, несчастного, отлупили, что он еле-еле утек из тех мест. Вот как безвинно страдают проповедующие слово божье. А если бы там был хоть с десяток ратников, то язычники нипочем бы не осмелились поднять на монаха руку.

– А ты яко о том мыслишь, княже? – шепотом осведомился сидящий подле меня архимандрит Феодосий.

Мне было что сказать ему. Если кратко, то я мыслю, что свинья этот монах, вот и все. Да и отлупили его поделом. Жаль только, что маловато врезали, коль он до сих пор в силах ходить и проповедовать. Гуманисты эти остяки с вогулами, а князья их – либералы.

Но вместо всего этого я, и тоже шепотом, в тон настоятелю монастыря произнес совсем иное, хотя и здесь не покривил душой:

– И я думаю, что, будь там ратники с пищалями, все обернулось бы иначе.

А митрополит все не унимался, грозно предвещая, что ежели святые проповедники и впредь останутся пребывать без ратной защиты, то неминуемо оскудение в вере и в русских людях. После чего Гермоген вновь осведомился у царевича, полуповелительным тоном спросив:

– Так яко с ратниками? Там ить рати да стратилаты [24]24
  Полководцы.


[Закрыть]не надобны – довольно и двух-трех десятков кажному монаху.

Годунов открыл было рот, но ничего не сказал, лишь поморщился, поскольку я успел наступить ему на ногу. Он повернулся в мою сторону и, заметив, как я еле заметно мотнул головой, опешил.

– Так что, Федор Борисович? Подсобишь свершить благое дело? – не унимался Гермоген.

Царевич вздохнул и уклончиво ответил:

– Ныне у меня сызнова воевода объявился, потому негоже мне чрез его главу решать.

– Так оно и хорошо, что объявился, – расцвел в улыбке Гермоген. – Как же, как же, наслышан, князь, про дела твои богоугодные. Да и имечко тебе подходящее при крещении дадено – слыхал, поди, про великомученика Феодора Стратилата, кой змия одолел?

– Меня вообще-то в честь другого мученика Феодора нарекли, – вежливо ответил я.

– Ништо, – великодушно махнул рукой митрополит. – Все одно, по делам своим ты истинный стратилат. Ведомо мне, яко ты ляхов из святых храмов за шиворот выволакивал да рожами в грязные лужи окунал.

Хорошо, что у меня во рту к тому времени ничего не было, иначе обязательно подавился бы, а так я лишь рот чуть-чуть приоткрыл от изумления, да и то быстро спохватился.

– С таким воеводой никакие кумирни не устоят, – угодливо встрял в разговор и архимандрит Феодосий. – Ежели уж он, обружась единой токмо православной верой и с одним крестом в руке, сразу пятерых ляхов с сабельками одолел, то идолища зырянские сокрушить ему и вовсе раз плюнуть.

Нет, надо было мне хотя бы во время молебна повнимательнее прислушаться к тому, о чем перешептывается народ, стоящий сзади, а теперь вот думай да гадай, чего я еще натворил.

Федор, лукаво улыбаясь, в свою очередь добавил:

– Он таковский.

Я деликатно кашлянул и, не зная, каким еще образом подать ему знак, чтобы он как-нибудь избавил меня от великого похода на безбожных зырян, вновь наступил ему на ногу.

– А убытка от того не будет, – веско добавил Гермоген. – Скорее уж напротив, потому как ежели опосля подале пройти, к тем же остякам с вогулами, то слыхал я, что они идолищу поганому кланяются, а идолище то – баба, да из злата вся содеяна. Так ты злато себе приберешь да ратников одаришь али на богоугодное дело употребишь – оклад, к примеру, для Федоровской иконы. Баба-то, как я слыхивал, не менее двухсот пудов весит, так что на все хватит.

Годунов меж тем недоуменно нахмурился и, прищурившись, продолжил, глядя на меня:

– Отчего ж не отпустить воеводу. Он и сам в бой рвется – вона яко глазоньки-то блестят.

Я хотел наступить на ногу в третий раз, сигнализируя, что он понял меня превратно, но не успел, поскольку Федор, закончив с преамбулой, повел речь именно так, как мне и хотелось:

– Вот токмо сказывал он мне по пути сюда, что привез какие-то новые повеления от нашего государя Дмитрия Иоанновича, а в тех повелениях бог весть что указано. – И его густые брови еле заметно приподнялись, вопрошая: правильно ли?

Ай да престолоблюститель! Не только с себя ответственность снял, но и мне заодно подсказал, на кого перевести стрелки, чтоб не ссориться с церковью. На глазах растет орленок. Оставалось благодарно кивнуть, благо что мы с митрополитом сидели по разные стороны от царевича, так что Гермоген ничего не видел, и в тон царевичу продолжить:

– Есть повеления, владыка, – изобразив скорбь, ответил я. – Да не одно, а много их. Ныне за праздничной трапезой вроде как негоже их оглашать, да и терпят они денек, но что касаемо ратников, то, к своему величайшему прискорбию, вынужден тебе отказать – иные дела их ожидают.

Гермоген недовольно засопел, но крыть было нечем – не катить же бочку на царя, да и неизвестно, что он мне поручил. Хотя это он как раз попытался выяснить, но безуспешно. Я отделался тем, что поручения тайные и знать о них помимо меня дозволено только двоим – престолоблюстителю и второму воеводе Христиеру Мартыновичу Зомме.

В остальном же разговоры шли о дальнейших благодеяниях для церкви, причем в основном они касались земель, расположенных севернее Вятки, поскольку все прочие отданные Федору входили в иные епархии, подчиняясь либо патриарху, в том числе и Кострома, либо ростовскому митрополиту, либо пермскому епископу. Словом, бардак, и я мысленно поставил себе еще одну галочку, чтобы при первой же оказии поговорить с Дмитрием об этом – лучше сосредоточить все в руках одного человека, с которым куда проще вести дела.

Однако завуалированным вымогательствам Гермогена я сразу постарался поставить заслон, действуя тактично, но твердо, заметив Федору как бы между прочим, что пока лишних денег нет.

Тот озадаченно воззрился на меня, помня о десятках сундуков, но я пояснил, что все они уже расписаны согласно нашему с ним распределению дел, которые потребуют даже не столько, сколько у нас в наличии, а куда больше, так что неизвестно, где взять недостающее.

А затем Гермоген повел себя несколько странным образом…

Глава 5
Замуж за убийцу

Вначале он, не больно-то церемонясь, выпроводил остальных духовных лиц и воеводу, ссылаясь на то, что не след докучать людям с дороги.

После этого наступила очередь Ксении, которой Гермоген в деликатной форме, но достаточно настойчиво посоветовал отправиться на покой.

Глядя ей вслед, он с одобрением прокомментировал:

– Да-а, девица чудного домышления. Воистину во всех женах благочиннейша.

Федор молча кивнул и с тоской покосился на митрополита. Понимаю. Сейчас бы он куда охотнее метнулся к сестре на женскую половину, где находилась Любава, а тут приходится вести какие-то разговоры.

Владыка тем временем вопросительно уставился на меня. Мол, а тебе что, особое приглашение надо? Но я заупрямился и сделал вид, что тупой и ни черта не понимаю. К тому же вон ребрышко копченое такое вкусное, а я его еще не пробовал. Однако я едва успел дотянуться до него, как Гермоген сурово осведомился:

– А ты, князь, что же? Неужто еще не притомился?

– Если надо, то могу и до утра просидеть, – вежливо ответил я. – Ратное дело, оно такое – коль надо что, так терпи и бди.

– Ну-у, дела ратные мы вершить не собираемся, – протянул митрополит, – потому терпеть не надобно. Можешь хоть сейчас в свой терем удалиться. Заодно и полюбуешься, какие благолепные хоромы царевич для тебя справил.

Я уже привстал, однако тут проявил характер престолоблюститель. В другое время он, может, и промолчал бы, но уж слишком велика была его досада на эту непредвиденную задержку, из-за которой срывалось долгожданное свидание, поэтому он решительно махнул мне рукой, чтоб я оставался, и сухо заметил Гермогену:

– А я от князя тайн ни в чем не держу.

– Я ить сказываю – о твоей сестрице говоря будет, – в открытую заявил митрополит.

– Тем паче, – кивнул Федор. – Ведомо ли тебе, владыка, что если б не князь Мак-Альпин, так ныне ни я, ни Ксения перед тобой бы не сидели?

– Доводилось слыхать, – подтвердил тот.

– А раз ведомо, стало быть, понимаешь, что ныне сей князь мне в отца место. Потому и сказываю, коль дело семейное, то обмысливать его буду не сам, но с ним, а без его согласия и перстом не шевельну.

– Ну-у, твоя воля, – недовольно промычал Гермоген и начал свою речь.

Дескать, приспели лета у царевны, благо что господь не обидел ее ни красой, ни умом, ни статью, да и о детушках малых пора призадуматься. А учитывая титул Федора Борисовича, брать надлежит ровню, из самых именитых боярских родов.

Я открыл было рот, но вовремя вспомнил ее заговорщический шепот, когда наш струг уже подплывал к костромской пристани:

– Братцу не сказывай покамест, ладноть? А то ж стыдобища – допрежь сватовства целовалась. Да и негоже ныне о таковском речи вести – пущай хошь глубока печаль минет, а уж тогда… Потерпи чуток, любый. – И виноватая улыбка на лице.

Пришлось промолчать и продолжать слушать. Зато царевич помалкивать не собирался и, торопясь закончить беседу – Любава ведь ждет, – вежливо, но сухо пояснил митрополиту, что он и сам прекрасно понимает – лета у его сестры действительно приспели, однако, принимая во внимание траур, говорить сейчас об этом рано.

Однако Гермоген не унимался, заметив, что речь идет не о свадьбе, которую, несомненно, надлежит играть не ранее последних чисел апреля, то есть после Пасхи, и даже не о сватовстве, которое ему, как духовному лицу, также не пристало. Только о предварительных наметках, и тут он вполне мог бы подсказать Федору наиболее достойную кандидатуру, чьи предки в свое время правили страной.

Я сразу же заподозрил, откуда растут ноги у страстного желания Гермогена помочь с выбором супруга для Ксении, смекнув, что не зря владыка ездил в Вятку, то бишь в Хлынов. Выходит, это был не просто вояж по епархии, но и…

Ну, так и есть – угадал я. Митрополита подвела торопливость. Наскоро перечислив несколько родов, причем выбрав такие, о которых я если и слышал, то краем уха, словом, откровенно худородные, он в итоге быстренько отмел их в сторону и остановился на… Василии Шуйском.

Едва заслышав фамилию, Федор возмущенно вспыхнул, вскочил со своего стула и гневно заявил, что об этом боярине, который чуть не спровадил его на тот свет, он даже и говорить не желает.

Однако Гермоген оказался настойчив и принялся доказывать, что все было совсем не так, ибо обвинения его в якобы попытке отравить государя и царевича не более чем ложь и навет некоторых тайных завистников и врагов, которых у столь именитого человека предостаточно. В конце концов это понял даже Дмитрий, иначе бы он ни за что не отменил смертный приговор.

Получается, что Федору Борисовичу не следует злобиться на него сердцем, ибо в этой истории в равной степени пострадали оба и неизвестно, кому досталось больше. Если Годунов отделался двумя-тремя днями телесного недомогания, то Василию Ивановичу куда дольше придется смывать с себя позорное и несправедливое черное пятно гнусной клеветы.

Напоровшись на мою ироническую ухмылку, митрополит разгорячился еще пуще и сурово отрезал, что в боярской невиновности он как духовное лицо уверен абсолютно, потому что лично его исповедал, и искренне раскаявшийся в своих грехах Василий Иванович в ответ на прямой вопрос ничуть не колеблясь заявил, что к оному страшному делу он совершенно непричастен. Может, князь и тут усомнится, что ему, как иноземцу, лишь недавно обращенному в истинную веру, простительно, но уж Федор Борисович, как истинно православный человек, должен понимать, что на ложь во время исповеди не пойдет даже самый гнусный тать и голо́вник [25]25
  Убийца.


[Закрыть].

Я лишь развел руками, якобы признавая правоту слов владыки, хотя просто не желал с ним спорить. Во-первых, он постоянно и обильно пересыпал свою речь цитатами из Библии, так что смысл отдельных его фраз доходил до меня не сразу, уж больно загадочен этот самый церковнославянский язык, который широко и обильно использовал в своей речи митрополит.

Даже самое простое и обыкновенное в нем называлось так вычурно и непонятно, что поди пойми. Корова – крава, петух – алектор, якорь – котва, яма – колия. А что-то созвучное с другим, более знакомым мне, я вообще понимал неверно, считая, что бедник – это бедняк, хотя на самом деле Гермоген подразумевал калеку. Или предположил, что владыка имел в виду убийцу, сказав бийца, а оказалось, он говорил про драчуна. Словом, сплошная морока.

То есть я преимущественно слушал, опасаясь ляпнуть что-то невпопад. К тому же – и это во-вторых – фактов, доказывающих обратное, у меня просто не было. Разве что один, да и тот больше характеризующий степень бессовестности этого боярина, но никак не свидетельствующий о прямой лжи во время святого таинства покаяния.

А вот на Федора столь убойный аргумент, как заявление Шуйского на исповеди о своей невиновности, произвел довольно сильное впечатление. Заметив это, митрополит тут же поднажал, сказав, что нынешнее пребывание боярина в ссылке и немилости временное, ибо бог правду видит, так что истина рано или поздно восторжествует. Говорит же он это не огульно, а в подтверждение своих слов может сообщить, что государь уже частично простил Шуйского, смягчив его ссылку и повелев ему отправиться из Вятки в свои вотчины.

Словом, нет никаких сомнений, что со временем Дмитрий Иванович непременно одарит боярина своим полным прощением, о котором уже сейчас в Москве ходатайствует немало доброхотов.

Еще больше убедившись в правоте своей догадки насчет недавней встречи Гермогена с Василием Ивановичем в Вятке, а возможно, и не одной, я решил ее проверить. Так, на всякий случай. Припомнив, кого могут именовать на Руси князьями, а также разговор с Басмановым, который хоть и вкратце, но осветил мне некоторые родословные, я попытался возразить, что помимо Шуйских есть еще Хованские, Куракины, Голицыны, Мстиславские, Трубецкие, которых владыка отчего-то не назвал, но не тут-то было.

– Вскую [26]26
  Зачем, для чего.


[Закрыть]на литовских выкормышей шапку Мономаха надевать? – недовольно заметил он мне. – Не леть [27]27
  Здесь:нельзя, не подобает.


[Закрыть]им державой владети.

– Так ведь разговор идет не о царе, – напомнил я, мысленно кляня Гермогена за его пристрастие к церковнославянскому языку, – так что держава тут ни при чем.

– Зато о царевне и родной сестрице наследника престола, – поправил он. – Потому и выдавать ее надлежит за того, кто в силах подсобити Федору Борисычу, ежели занадобится. – Но, замявшись и поняв, что сказал лишнее, поправился, пояснив: – Ведаю, что Димитрий Иоаннович молод и здоров телом, одначе всякое бывает в жизни, коя в руках всевышнего. Потому-то и важно, дабы царевна обвенчалась с истинным Рюриковичем, укрепив тебя, Федор Борисыч, да подставив скимену [28]28
  Скимен– молодой лев, львенок.


[Закрыть]свое могутное плечо.

Моя очередная поправка, что на Руси помимо Шуйских имеется немало родов, которые тянут свою нить от Рюриковичей, тоже не была принята Гермогеном, который стал нещадно критиковать все княжеские фамилии, перечисленные мною.

Обвинив меня в том, что я не то что не читал, но, поди, и не слыхивал про некий государев родословец [29]29
  Государев родословец, в котором были приведены генеалогии наиболее знатных и значимых в государственном управлении того времени родов, был составлен в Разрядном приказе примерно около 1555 г. и, по сути, стал первой официальной родословной книгой на Руси.


[Закрыть], он железным катком прошелся вначале по названным мною Воротынским, Одоевским, Мосальским и Долгоруким (не те предки), затем по Шаховским и Хворостининым, Татевым и Пожарским (из захудалых и еще куча причин), после чего мой перечень иссяк, а торжествующий владыка вновь перешел к Шуйским.

Дескать, пращур их не кто иной, как Андрей – родной сын Ярослава Всеволодовича и брат Александра Невского. Более того, и потомство Андрея тоже не раз правило Русью. То есть по всему выходит, что род Шуйских даже среди других именитых родов «яко адамант [30]30
  Здесь:алмаз.


[Закрыть]среди простых камней», как в заключение своей речуги высокопарно отозвался о нем митрополит.

Я молчал, прикидывая, сколько времени угрохал Василий Шуйский на тщательный инструктаж митрополита. Судя по подробностям, обильно им цитируемым, получалось, что не один день.

Интересно только, чем взял его боярин? Радением за православное дело или намекнул на возможность прокатиться на осле? [31]31
  Подразумевается обряд интронизации, после которого новопоставленный патриарх шествовал по городу на осле.


[Закрыть]Последнее возражение, последовавшее уже со стороны Федора и касающееся почтенного возраста жениха, было митрополитом отметено как глупое. На его взгляд – интересно только, с каких пор, хотя да, со времени последнего пребывания в Вятке, – Василий Иванович находился как раз в той благодатной поре своей жизни, когда успел приобрести изрядный житейский опыт и мудрость, но при этом отнюдь не утратил мужской силы.

Федор, заложив руки за спину, в задумчивости несколько раз прошелся по трапезной, искоса поглядывая на меня и явно ожидая подсказки, как поступить. Вообще-то вопрос не принципиальный, и, если бы брат Ксении знал все подробности нашего путешествия, он бы сейчас тоже особо не заморачивал себе голову – подойдет в качестве жениха Шуйский или нет, но раз мой друг просит о помощи…