Текст книги "Побочный эффект"

Автор книги: Валерий Генкин

Соавторы: Александр Кацура
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Генкин Валерий , Кацура Александр
Побочный эффект

Валерий Генкин, Александр Кацура

ПОБОЧНЫЙ ЭФФЕКТ

– Ух ты!

Они обогнули бурый огромный камень. Курчавый, черный, как жук, парень вцепился в рукав спутника.

– Слышь, Арви, мне-то Перекати-поле врал, в этих местах до самого побережья ни хижины, ни колодца. А тут... Отродясь такого не видал. Гляди, словно в воздухе вист.

– Там соль. Башня на соли стоит, вот и кажется.

– Башня! Да это целый дворец,

– На тиару похож. Синий. – Арви повернулся к приятелю. – Эй, закрой рот, Тад.

– На что похож?

– На тиару. Шапка такая. У папы, – объяснил Арви.

– Псих надумал здесь строиться – камни да колючки. Подойдем? Воды-то на донце. И теплая, – Тад достал из холщовой сумки помятую фляжку и встряхнул возле уха.

Арви отвел со лба влажную белесую прядь и, широко ставя длиннющие ноги в резиновых тапочках, зашагал к синей двузубой башне. Пришлось обойти россыпь острых камней, и теперь они приближались к цели с другой стороны. Два купола слились в одну толстую стрелу.

– Ты смотри, ни тебе окон, ни... Нет, дверь вроде есть, – бормотал Тад, едва поспевая за долговязым другом. Сутулая спина Арви в голубой выцветшей рубахе маячила впереди. – Никак трава!

На присыпанной горячей пылью глине зеленели пятна. Меж острых камней лезли кустики с белой мелочью цветов. От башни тянуло прохладой.

– Черт!

Арви обернулся и захохотал – Тад стоял шагах в двадцати и молотил кулаками воздух.

– Ты спятил?

– Оно меня не пускает!

– Что ты сказал?

– Что слышал. Стена тут резиновая. Я в ней вязну. Сам-то где прошел?

Тад прервал бой, побежал боком, расставив руки, потом повернулся к Арви спиной и с отчаянным "Ых!" лягнул пустоту.

– Можешь считать, что я сбрендил, только воздух отпихивает меня обратно. – И вдруг завопил: – Арви! Я понял! Эти парни в джипе, которых мы встретили, они испытывают какую-нибудь хреновину. Ходу, пока нас не загребли. Засветло к шоссе выйдем, а там и граница...

Арви приставил к переносице тонкий палец, задумчиво наклонил голову.

– В запретных зонах охрана. На худой конец надпись. Нет, заглянуть любопытно. Подожди, я мигом. Может, воды принесу. Давай посудину. – Он направился к Таду, протягивая руку.

Тад рванулся вперед, и тут же был отброшен. Едва устояв, он картинно изогнулся и облокотился на невидимую стену.

– Каково? – Тад подпрыгнул и разлегся в метре от земли, как в гамаке, дрыгая ногами, раздирая рубашку, хохоча и гремя монистами на дремучей груди.

Арви нахмурился.

– Попробуй кинуть мне фляжку, – сказал он.

– Я, видать, недостаточно хорош, – зло прохрипел Тад, когда фляжка, покувыркавшись, оказалась у Арви. – И наплевать. Чего я там не видел.

Арви подошел к башне вплотную, провел ладонью по пузырчатой стене.

– Холодная, – крикнул он. – Только не пойму, из чего она!

Когда Арви исчез в башне, Тад сел на камень и вытащил из мешка теплое крупное яблоко. Полез в задний карман за ножом. "Экая махина, – думал он, задирая голову, – этажей в семь. Чего там Арви увидит..." Опустил глаза и замер. Надежного, видавшего виды иззубренного клинка, которым он в разных обстоятельствах ковырнул не менее дюжины врагов, клинка этого не было.

На длинной леске, которой он всегда привязывал нож к поясу, болтался розовый гуттаперчевый лягушонок.

Осторожно ступая, Арви проник в прохладный сумрак. И сразу почувствовал, что за ним наблюдают. Арви остановился, втянул голову в плечи. Но взгляд был теплым, и Арви несмело двинулся вперед. Изнутри помещение, как это нередко бывает, казалось больше. В данном случае – неизмеримо больше. На дальней стене зажглись огни. Арви оперся о край какого-то пульта, усеянного кнопками. Немедленно что-то включилось. Вертикальные цепочки огоньков побежали к сводам.

– Хорошо, что ты пришел, – сказал голос.

– Я? – спросил Арви, озираясь.

– Ты. Именно ты.

– Так, – сказал Арви, – а почему ты не впустил моего приятеля?

– Никто не может войти ко мне с оружием. Никто не может войти ко мне, если хотя бы сотой долей своей души он способен на убийство человека.

– Но кто же ты?

– Не знаю точно. Наверно, всего лишь машина.

– Машина?

– И все же хорошо, что ты пришел, – продолжал голос, – я теперь знаю тебя и скажу, что ты познаешь великое чудо и великое счастье. На земле – и совсем недалеко отсюда – живет та единственная женщина, о которой ты несомненно мечтаешь всю жизнь. А мне так хочется соединять созданных друг для друга людей.

На стене среди огоньков возникло изображение женского лица. Девушка с широко открытыми глазами.

– Это она, – прошептал Арви. – Та, что мне снилась.

– А все то, что убивает людей – железное, электронное, атомное, – да сгинет оно вовсе! – сказал голос.

– Это она! – закричал Арви.

– Чего он там орет, тронулся, что ли? – пробормотал лежащий среди камней Тад.

Прежде чем двуглавая башня встала на дне высохшего озера, в высших кругах страны прошли жаркие дебаты.

Потом никто не мог вспомнить, кто привел к президенту этого человека, но все со смехом – и даже как бы преувеличенно смеясь – непрерывно говорили о каких-то брачных машинах. Об электронных свахах, о научно поставленном соединении любящих сердец. И все генералы друг другу подмигивали, как бы говоря: о, мы все прекрасно понимаем. И сам изобретатель, нахваливая свой товар, употреблял именно это название.

– Великолепные брачные машины, – сказал он президенту и тоже подмигнул.

Президента кольнуло неприятное чувство. Но он переборол себя и все заседание провел на уровне, то есть с мудрым спокойствием.

– Итак, еще об одном свойстве моего аппарата, – сказал в конце довольно длинной и довольно путаной речи изобретатель, – пусть не самом главном, но для вас, возможно, небезынтересном. Главной ошибкой всех создателей оружия с древнейших времен до наших дней является то, что они лишали свое детище самостоятельности, душили инициативу, обращали в тупого исполнителя воли хозяина. Посылая арбалетную стрелу в сторону вражеского воина, наводя оружие на окоп противника, программируя навигационную систему ракеты, вы обрекаете себя на решение задачи столь мелкой, никчемной, сиюминутной, преследуете цель столь... – Изобретатель запнулся в поисках очередной тройки эпитетов и раздраженно столкнул с колен кота.

– Вам не кажется, что вы несколько затянули выступление? – попытался прервать оратора сухонький старичок с длинными руками. Его лоснящийся черный пиджак совсем было затерялся среди мундирного шитья и сверкающей чешуи орденов, но голос звучал требовательно.

Изобретатель мотнул головой: не мешайте.

– ...преследуете цель столь жалкую, ничтожную, пустую, что успех, достигаемый поражением вражеского объекта, оказывается мимолетным, преходящим, эфемерным. Пусть камень, ядро, пуля летят не по воле стрелка, наделенного, как правило, куриными мозгами, а куда он, оно, она сочтет необходимым, следуя велению собственного разума, наитию, убеждению.

Румяный седовласый маршал со звоном подскочил в кресле:

– Бред! Ядро, пуля – они лишены разума.

– Это вы лишены... скажем, воображения. Впрочем, я пользуюсь языком аллегорическим, едва ли доступным питомцам Академии генерального штаба, сказал изобретатель.

Маршал побагровел. Генералы, пыхтя, задвигались. Старичок в черном успокоил их взглядом. "Не обращайте внимания, – говорили его глаза, – это же яйцеголовый, они все чокнутые..."

– Вы еще мыслите заплесневелыми категориями служаки прошлого века: первая колонна, вторая колонна, правый фланг, левый фланг, взять высоту, форсировать реку... Что там у вас еще? – Изобретатель снова допустил к себе кота и ласкал его за ухом. – Ах, да. Уничтожить живую силу, подавить огневые точки, разрушить промышленные центры. Все это чушь. Короче, если сейчас не касаться функций машины, от вас далеких, то фактически я предлагаю вам оружие, которое само отыщет врага, руководствуясь воспитанными в этом оружии идеалами, само выберет средства, используя свой интеллект, и с помощью этих средств лишит противника сил, парализует его волю, поставит на колени. И все это – заметьте! – не уничтожив ни одной живой души, ибо, – оратор возвел глаза к лепнинам потолка и продолжил сладко, – ибо убийство противоречит его убеждениям. Миллионы юношей не будут призваны в армию, не будут отлучены от любимых, и тем самым уже упомянутая функция аппарата – споспешествовать соединению сердец – получит мощную поддержку.

Повисла ледяная тишина. Изобретатель перешел на скороговорку:

– Обладание примирителем-свахой системы "Синий купол" означает торжество мира и порядка, истинно справедливое общество наконец-то обретет безопасность, правые и левые диктатуры рассыплются в прах, лишенные своего единственного аргумента – штыка! Мне нужно сорок миллионов, две сотни людей и полигон.

Я кончил.

Военные дали волю чувствам. В разгар неистовства черный старичок наклонился к президенту:

– Разумеется, вояки против Амбиция, престиж, да и денег они ему не уступят ни гроша. А главное – они хотят стрелять сами. Отдай-ка мне этого чудака вместе с его высоконравственным камнеметом. Примиритель-сваха? Остроумно. "Синий купол"? Романтично. Но какие возможности?

– И все же – что означают эти розовые слюни о союзе сердец? О гармоничном соединении душ? Что за блуд о брачных машинах?

– Болтовня. Маскировка. Очень странный тип. Едва ли мы до конца его понимаем, но не воспользоваться его идеями и этой штукой было бы... Это должно попасть в хорошие руки.

– Пусть так, но мы видим и реакцию наших бравых вояк. Дело надо вести тонко.

– И даже более того! – сказал старичок. Подводя обескураживающий для изобретателя итог, президент произнес короткую страстную речь, из которой явствовало, что нет на свете более высокой цели, чем упрочение мира на многострадальной планете, и нет более твердой гарантии этого мира, чем военная мощь – единственная разумная стратегия, единственный выбор ответственных и зрелых людей,

Стихли аплодисменты. Двери отворились. Люди в мундирах удовлетворенно потянулись к выходу.

– А теперь, – сказал президент, когда они остались втроем, – позвольте познакомить вас ближе с моим советником и другом.

Старик радостно протянул обе руки. Изобретатель настороженно склонил блестящий череп с шишкой над левым ухом.

– Вверяю вас и ваше создание его заботам. Да, да... – президент улыбнулся, увидев недоуменную гримасу изобретателя, – у нас свои сложности. Но пусть это вас не тревожит. Полагаю, вам не откладывая следует обсудить технические и финансовые детали завершения проекта, вопросы охраны...

– Охраны? – взвился изобретатель. – Эти ваши заборы, сенсоры, сирены? Гадость какая! Часовые, дозорные, караульные – тьфу! Да он их терпеть не может.

– Но как же совсем без охраны? – Президент привстал, его простоватое лицо "человека из народной гущи" выразило искреннюю растерянность.

– Неужели непонятно? – Изобретатель смотрел на президента с состраданием. – Мой купол не сможет выполнять столь деликатную миссию, находясь под наблюдением нескромных глаз. Он сам защитит себя от любого нежелательного вторжения. Ему не нужны вышки с пулеметами.

Советник сочувственно закивал:

– Безусловно, столь необычный объект требует нетрадиционного подхода во всех отношениях. Я думаю, мы найдем приемлемое решение. Кстати, насчет полигона" – он ласково глянул на изобретателя. – Соляное озеро в южных предгорьях вас устроит?

"А ведь они похожи", – думал президент, провожая взглядом две черные худые спины, две трогательно-сутулые фигуры, семенящие к высоким резным дверям. На плече той, что повыше, пристроился дымчатый кот.

Сознание того, что рейс этот – последний в его долгой службе, вызывало и легкую грусть, и по-молодому острое ожидание новой жизни, лишенной привычного флотского ритуала, но заполненной иными радостями и заботами. Начало этой жизни немного откладывалось из-за полученного вчера приказа. Цель маневра не оговаривалась, но эфир был забит сообщениями о событиях на островах. Видимо, правительство демонстрировало твердость.

Океан был добр к нему в этом последнем плаванье. Светлая вода Нежный бриз. Белые поплавки умолкнувших птиц. Капитан не любил их прожорливые крики. Он думал о доме с зеленым языком газона и палисадником, где хризантемы цвели до Рождества, а уже в марте высыпали лиловые крокусы и выстраивались ряды желтых нарциссов. Жена, конечно, запустила и газон, и клумбы. Ничего, теперь у него будет время.

Странное чувство вывело его из задумчивости. Крейсер продолжал скользить по голубой податливой воде, ветер не изменился, но... Что-то было... Вернее, чего-то не было, не хватало. Разгадка пришла одновременно с сигналом тревоги. Вой взорвал тишину, ибо именно тишина царила вокруг – судовые машины молчали.

Перед ним вырос старший помощник.

– Турбины стоят...

– Причина?

– Изучается.

Изучить причину остановки двигателей, однако, не пришлось. Корабль резко замедлил ход и стал ощутимо оседать кормой.

– Кингстоны... – второй помощник едва шевелил губами.

– Что?

– Они открыты, все до единого.

– Причина?

И эта причина осталась неизвестной. Дифферент катастрофически увеличивался. Но почему вокруг судна раздуваются оранжевые пузыри спасательных плотов? Когда он успел отдать приказ? Если это конец, следует спуститься и взять документы. Уже потом он попытается восстановить в памяти эти минуты, но не сможет. Останется ощущение непричастности к происходящему. Да, еще вспомнится тяжесть в левой руке от холодного железного ящика, прикованного к кисти наручником, и белое лицо старшего помощника:

– Команда покинула судно, жертв нет. Уже дома капитану приснится его полет над задранным носом корабля, стремительно уходящего под воду. И море в этом сне казалось зеленым – под стать газону, на который выходило окно спальни.

Президент глядел в окно. Выцветшие голубые глаза были печальны.

– Да, да, мой друг, я действительно пришел к этому невеселому выводу. Это вовсе не поза утомленного могуществом носителя власти.

– Брось хандрить. – Советник зябко повел плечом. – Мы добились всего, о чем мечтали. Ты помнишь? Кривые бульвары, брусчатые переулки, витрины... И разговоры, разговоры без конца. – Теперь и он смотрел в окно, слегка нахохлившись. – Разве не посмеялись мы в конце концов над ними? Не перетасовали группы и партии, чтобы разложить удобный политический пасьянс? Не заставили военных работать на промышленность, оставив их в убеждении, что все обстоит как раз наоборот?

– Это была хорошая мысль, – улыбнулся президент.

– Разве не купили мы интеллектуалов признанием их святого права облаивать друг друга и нас заодно? И разве любой программист, механик или клерк не отдаст тебе голос в пятый раз подряд, потому что ты заставил промышленников гарантировать ему работу или приличное пособие? Мы же добились невиданной устойчивости. Твоим именем будет названа эпоха в жизни страны, да что там страны – половины планеты!

– Ты веришь в то, о чем говоришь? – спросил президент.

– Я знаю, чего ты хочешь, – продолжал советник, отмахнувшись. – Мира с самим собой. Успокоенной совести. Это иллюзии. Важна достигнутая цель.

– Что толку слушать тебя. – Президент повернул к советнику прославленное миллионами портретов веснушчатое лицо. – Твои доводы исходят от меня самого. Мы ведь давно одно целое. Разговоры с самим собой – удел шизофреника. – Он помолчал и добавил совсем тихо: – Так пусто... С тех пор, как он ушел. Знаешь, я отдал бы всю свою постылую власть за одно его слово, хлопок по плечу...

– Ты ведь не удерживал его.

– Разве их можно удержать? Разве нас можно было удержать в восемнадцать лет? Кто бы мог подумать! Пацифист-сын оставил милитариста-отца, тупого сторонника ракет, пушек и крови. Ах, если бы он хоть немного разбирался в политике! Я был уверен, этот наивный бунт пройдет без следа, этот лепет о тирании, свободе, милосердии... Два года, два года! Мне казалось, я строю этот мир для него. Ведь он любил меня, я знаю. – Президент снова смотрел в сад. – Думаешь, я впал в маразм? – Он встал, резко тряхнул головой.

Когда-то, вспомнил советник, ее украшали длинные, до плеч, кудри – по тогдашней университетской моде. Теперь их место занял корректный поседевший пробор, но движение осталось.

– Я часто думаю, что будет на Земле, когда мы сойдем в туман и власть останется в руках наших детей. Умнее ли они будут, тоньше, человечнее?

– Не дает ли ответ твой сын?

– Ты знаешь, я хотел бы сделать его президентом. Он неглупый мальчик. Я вижу его в этой роли. Увы, я не монарх, не император. Не мне возвращать мишуру престолонаследия.

Советник взглянул на него быстрым птичьим взором:

– Только намекни, мы тебя коронуем.

– Ты шутишь, старик, а мне не до веселья. Сознаюсь – мне всегда хотелось быть сильным. Сила – как я верил в нее! Впрочем, только дилетанты способны верить во что-то иное. Что, кроме нашей силы, удержит этот мир от скольжения в бездну? Советник пожевал губами.

– А мне, – сказал он, собирая морщины у глаз, – мне больше импонирует гибкость ума. – Он усмехнулся. – Я иногда думаю, не перехитрил ли я сам себя... Нет, это минутная слабость. Ты прав, слюнтяям не место на вершине.

– Найди мне сына, слышишь?

– Найти нетрудно. А ты не наделаешь глупостей?

– Я хочу говорить с ним. Я попробую... понять. Я наделаю, как ты говоришь, глупости, если не увижу его.

– Но это иллюзии.

– Ты так боишься иллюзий? Дай Бог и тебе обрести их. Я жалею только, что они пришли ко мне слишком поздно.

– Ну, парень, ну же...

Ухабы остались позади, он мог теперь не держаться. Ровная, как стол, степь решила дело. Исход был ясен, и все трое, каждый по-своему, переживали эти мгновения. Сайгачиха в смертной тоске закинула голову, роняя красную пену из раскаленных ноздрей. Сладостная волна поднялась от колен стрелка. Ружье томилось предчувствием знакомой боли – свинцовый кулак привычным путем протащится по длинному отполированному тоннелю, чтобы извергнуться наружу.

Стрелок снова ухватился левой рукой за кромку лобового стекла, а правой сдавил шейку ложа. Теперь машина и животное шли параллельными курсами. Перемогая злую, отчаянную боль в сердце, сайгачиха наддала в последнем рывке. Шофер хохотнул и чуть придавил акселератор. Пикап скачком обогнал измученный комок плоти.

– Нет, – строго крикнул стрелок, – поотстань! Я в угон долбану!

Он вскинул ружье и, пружиня коленями, выцелил голову. Палец мягко согнулся. Пых!

Отдачи он не почувствовал. Сайгачиха продолжала бежать.

Со слабым щелчком в конце ствола раскрылся дурацкий желтый цветок.

– Ногу натерла, – держась за локоть Арви, она сняла туфлю, – а босиком колко.

Арви смотрел сверху в ее лицо. Он улыбался.

– Посиди, я сейчас. – Он сбросил мешок и шагнул с тропы. – Вот, – сказал он, появившись через минуту с толстым глянцевым листом в руке. Сорвав с него тусклую пленку, Арви опустился на колени и осторожно коснулся босой ноги девушки. Мякоть листа легла на стертую кожу. – Теперь дойдешь. Надевай.

– Правда, хорошо. Только давай посидим еще чуточку. Я так боюсь. Вдруг не получится. Они ведь могут стрелять.

– Тад все устроит. Он знает надежного проводника. Суть в том, что отсюда никто не бежит. Здесь с работой полегче. Бегут к нам. Вот за этим следят.

Потом они сидели молча, и каждый слушал – себя и другого.

– Как странно все. Как неожиданно. Еще недавно я тебя не знала. Нет, это было давно, давно. А теперь...

– Что теперь?

– А теперь я не представляю, как может быть иначе.

– Ты знаешь, Мария, когда-то Господь, прогневавшись, перемешал людей. И с тех пор они ходят одинокие и несчастные, с тревожной, болящей душой. И ищут, ищут... Веришь ли ты, что для каждого человека существует один-единственный друг на всем свете? Но если свершится чудо и они найдут друг друга, две разорванные половинки вселенной соединяются. Ты веришь в это?

– Я верю в это. Марка посватали ко мне еще в детстве. Мы играли в лопухах за деревней в разбойников, а я уже знала, что он будем моим мужем. Он был красивый и добрый. Но с ним не было так, как с тобой. Я видела землю, но не знала, что значит видеть небо.

– Когда я вышел из башни, я почувствовал... Я был наполнен тобой, но еще не понимал этого. И я сказал Таду, что мы меняем маршрут. И сухой ветер гнал меня вперед и вперед, пока не увидел я твой городок, пыльные пальмы, белые стены церкви и, наконец, тебя...

– Я стояла у двери. Дул ветер, он хлопал рамой, стекло дребезжало.

– Я взял тебя за руку, спросил твое имя. Это было очень давно. Это было пять дней назад.

– И вот мы с тобой бежим и бежим. Куда? Что будем мы делать там, за границей? – спросила Мария.

– Какая разница, – сказал Арви. – Наймемся сборщиками апельсинов. Или пастухами. А не то – пойдем дальше. С голоду не умрем. Зато свободны. Свобода! И никто не сунет тебе автомат в руки.

– Думаешь, там будет лучше? Какие у тебя волосы мягкие, Арви.

– Ты обещала рассказать про башню. Как ты попала туда?

– Расскажу по дороге.

Арви поднялся, подхватил мешок и взял Марию за руку. Она прижалась к нему.

Необычайное возбуждение выгнало лейтенанта из блиндажа. Старческий голос отца звучал в ушах: "Мальчик мой, эти руки уже не могут держать оружие, но тебя я воспитал бойцом. Пусть же сердце твое не дрогнет, пусть не ослабеет душа твоя от страха или жалости, ибо впереди враг, топтавший когда-то землю наших дедов..."

Пустыня дышала тяжело и нежно. Он вспомнил свою голубку, свою Ку, как звал он ее за тихое воркование. Сегодня она получит посланное накануне фото. "К великой битве готовы!" – вот что следовало написать вместо сентиментального "Дорогой Кушечке, милой душечке". Жаль, что он оплошал с надписью. Сама-то фотография получилась отличной: непринужденная поза, ироничная, в меру, улыбка, офицерские нашивки хорошо видны. И фон великолепный: шеренга боевых машин с гордо поднятыми стволами. Сейчас, когда чернильная ночь залила все вокруг, он отчетливо представил себе ровные ряды стальных красавцев, скрытых маскировочной сеткой. С первыми лучами зари они сбросят камуфляж и ринутся вперед, давя и круша ничего не подозревающих варваров. А завтра его Ку получит новый снимок. Он со своими ребятами на еще не остывшей броне, среди развалин и дыма. На этот раз уж он не промахнется с надписью!

Едва потускнели звезды, на запястье лейтенанта пискнул индикатор тревоги. Экипажи сбегались к машинам, срывали чехлы с орудий и...

Протяжное "а-а-а!" прокатилось вдоль позиции, знаменуя собой грубейшее нарушение приказа о соблюдении абсолютной тишины. Из башни каждого танка вместо грозного прямого ствола уродливым узлом торчал сине-стальной кукиш.

– Как-то хозяин говорит мне: "Собирайся, Мария, я хочу тебя кое с кем познакомить". Я испугалась. "Да нет, – говорит, – это не то, что ты думаешь. Поехали, там все увидишь". Я еще потому испугалась, что хозяин никогда со мной и не разговаривал. Под нос бормотал да коту чего-то все рассказывал. Получилось, что он и меня нанял кота кормить. Сам-то вообще не ел. Худющий, плешивый. Я когда его увидела в первый раз, не по себе мне стало.

– А зачем пошла к нему? – спросил Арви.

– Я на пятом месяце была. Только-только бумага пришла, что Марка убили. Я о пенсии хлопотала, да ведь мы с ним в мэрии так и не были. А старик платил хорошо, и работа легкая.

С минуту они шли молча. Потом девушка снова заговорила:

– Приехали мы. Башня синяя. Красивая такая. Вошли, там темно, прохладно, огоньки. Хозяин говорит:

"Это грозная машина, но она добра к человеку. Не бойся. Просто ей нужно увидеть молодую и чистую девушку". Не знал он тогда, что я носила маленького. Посадил меня на какой-то ящик, пошел к стене. Огоньки замигали. Он бормочет: "Сейчас настроим на невинную душу". Потом что-то такое, не поняла я. Будем, говорит, тимизировать матрицу цели. Почему он про невинную душу? Может, он про ребеночка все-таки догадывался. Глаза у него горели. Недобрые были. И что это за матрица такая?

– Оптимизировать целую матрицу, – пробормотал Арви. – Старик программирует машину... Душа Марии... Ну и программа. – Потом сказал громче. – Матрица – это такая таблица...

– Мне стало страшно. Но потом... Потом тепло стало и уютно. И я начала разговаривать с этой машиной. Сама не знаю, как это вышло. Она меня спрашивала обо всем – про отца, про мать, и как они умерли, и про Марка, и про наш поселок, и даже про кривого Артенса, который однажды в детстве дал мне пряник. А потом машина сказала, что Марк погиб как храбрец, но смерть его не принесла никому на свете ни счастья, ни даже пользы. Я заплакала, а хозяин засмеялся громко и сказал: "Все, спасибо, Мария. Теперь мой купол в норме".

Потом домой приехали, и хозяин мне выходной дал. Очень доволен был. С той поры я почувствовала, что с этой машиной, с башней этой чем-то связана. Что-то жило вот тут, – Мария положила руку на грудь, – и тянуло, тянуло... И сейчас еще немного тянет.

– Это пройдет, – сказал Арви.

– Ас тех пор, как умер маленький, я все время живу как-то съежившись. И только сейчас, с тобой... – Она замедлила шаг и прижалась к нему плечом.

Арви погладил ее черную голову.

– ...ибо не ведают, что творят, а потому достойны скорее сострадания, нежели кары. Человеколюбие и мудрость продиктовали Командору этот план, который слабодушные и немощные ханжи неминуемо покроют хулой. Но что нам их жалкие вопли! Мы гордо замыкаем слух неколебимой уверенностью в праведности нашего дела.

Так говорил отец-назидатель на утренней поверке, и капрал благоговейно внимал.

– Ваша батарея призвана обрушить не карающий, а милосердно убеждающий удар по заблудшим овцам, поразив их на третий день Большого карнавала. Знайте же: цель наших ракет – не сбившиеся с пути и блуждающие во мраке обманутые братья, а змеиное гнездо злокозненных бандитов, врагов отечества и Командора – гнусный и мрачный вертеп, называемый у них Черепаховым дворцом.

Капрал представил причудливые формы дворца из белых и коричневых раковин, бесконечную ленту Кольца, толчею масок, судорожные визги волынок, полосатые юбки девушек, подхваченные спереди в яростной пляске. Год назад и он был среди них и даже стал одним из двенадцати победителей, не давших погаснуть свече, за что получил ковш вина из рук королевы – соседской дочки с острыми ключицами и рыжими искрами в глазах. Говорят, она потом вышла за одного из этих словоблудов – профсоюзных проповедников. А папаша Командор рассчитал неплохо! Залп ракет, молниеносный десант – и город его. На третий день карнавала там не будет ни одного трезвого мужчины, способного сопротивляться парашютистам. Может, и впрямь крови будет немного.

Воображение не обмануло капрала. Мало что изменилось в ритуале праздника с прошлого года. Власти лишь объявили об отмене фейерверка, но на него и не рассчитывали: каждый грамм пороха нужен для борьбы. В остальном шло по-прежнему. По ночному городу заструились мерцающие ручейки, сливаясь в огромную толпу ряженых на площади перед дворцом, и каждый старался задуть свечу соседа и не дать погаснуть своей. Так же оделяла удачливых царица карнавала, хотя была ею совсем другая девушка – тихая толстушка с задумчивым взглядом и пепельной косой. И так же отчаянно плясали люди, забыв о городе и войне.

Но что это? В черном небе над площадью вдруг разразился бешеный танец огня. Метались шутихи, рвались петарды, вспыхивали тысячи зеленых и красных звезд, рождались и умирали хвостатые вихри. Обезумевшие от танцев люди стояли задрав головы. Так, значит, фейерверк состоялся? О да. И еще какой! Панцирь дворца вздымался в сияющем нимбе. Толпа ревела так, что не было слышно подлетающих вертолетов. А когда зенитки с дворцовой крыши открыли запоздалую стрельбу, угасающее было небо заполыхало сызнова, и с каждым залпом над восхищенной площадью распускались и повисали дивные радужные гроздья. В их свете кружились и плыли похожие на цветы парашюты, а когда десантники приземлились, капрал осипшим голосом выкрикнул команду и дернул затвор. Но металл в его руках стал похож на теплый воск, автомат изогнулся и бессильно провис. Несколько секунд атакующие ошеломленно стояли. Потом побросали размякшие автоматы и канули в жаркую орущую толпу.

Большой карнавал продолжался.

Тад встретил их в крохотной закусочной у бензоколонки.

– До границы тут рукой подать, – сказал он, прихлебывая пиво из жестянки. – Перекати-поле переведет всех сразу. Это удача. Раньше он водил по одному пограничная полиция шастала. Но позавчера была, говорит, умора. Наткнулись они на беретников, дунули россыпью. Те стрелять, а из их пукалок заместо пуль – желтые в полоску мухи, ей-богу. Беретники только успевали отмахиваться. Смеху, говорят, было. Божится, пройдем как по маслу. Эти-то теперь не скоро прочухаются. Берет Перекати-поле по сто монет с носа, но я по старой дружбе уломал – двести со всех троих. У меня, правда, почти ничего. – Тад бросил на стол пару бумажек и придавил их одинокой монетой. Мария растерянно улыбалась.

– Арви меня так быстро увел. И не сказал ничего. У меня вот, колечко. Марк подарил. Как вы думаете, его можно продать?

Арви осмотрел кольцо и вернул его Марии.

– Говоришь, двести? – повернулся он к Таду. – Да еще сотню хотя бы на первые дни. Трехсот хватит?

– Да я половины таких денег отродясь в руках не держал.

Арви снял часы и махнул рукой хозяину, мощному старику с нездоровым желтым лицом.

– Может, не надо, Арви, – сказал Тад. – Ведь ты говорил, это...

– Надо, – оборвал его Арви. – Скажите, вы не знаете, кому можно предложить эти часы? – обратился он к хозяину.

Старик молча и медленно осмотрел изящную вещицу. Прошелся по кнопочкам, включая и выключая телеэкран, музыку, календарь, калькулятор, пульсомер... Сощурившись, прочел надпись на обратной стороне модного корпуса,

– Хороша игрушка. Сколько хочешь за нее, парень?

– Триста.

Хозяин не сдержал удивленного движения бровей.

– Беру. – И быстро пошел к стойке.

– Ты что, спятил? – зашипел Тад. – Они же не меньше тыщи стоят.

– Да? Что ж ты молчал? – равнодушно спросил Арви.

– Скажи, что передумал.

– Ну нет, дело сделано. Подошел хозяин с подносом.

– Вот деньги, – он положил перед Арви растрепанную пачку, – а это от меня, – сказал он, снимая с подноса жестянки с пивом и тарелку с бутербродами. – Подкрепитесь перед дорогой...

– Вы можете, вы, создатель этого чудовища, можете предсказать, что произойдет завтра, сегодня, через пять минут?

Президент подошел к изобретателю так близко, что тот отступил на шаг.

– Да, я вижу, ситуация не всех устраивает. Но огромность идеи... Дано ли вам понять ее? Я опирался на нравственный принцип в его вселенском разрезе.

– Бросьте метафизику, отвечайте по сути. Что делать?

– Пока не знаю, – изобретатель перешел на шепот, – системы установить не удалось. – Он оглянулся на советника, ища поддержки, но старик смотрел в сторону. – Сейчас им руководит один принцип – уничтожить все, что само может уничтожать. Подойти к куполу, как вы знаете, не удается. На контакты он не идет... Но вы напрасно так переживаете. Основную свою функцию он выполнит. Врачующиеся останутся довольны, уверяю вас.