Текст книги "Княжич. Соправитель. Великий князь Московский"

Автор книги: Валерий Язвицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 49 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

– Приказывай же, отче! – воскликнул владыка ростовский. – Содеем все государству и Церкви на пользу!

– Приказывай, отче, приказывай! – заговорили кругом.

– Княжичей хранить надобно, – твердо сказал Иона и, обратясь к молодому диакону Алексию, добавил: – Поедешь в Углич со мной, и поставлю аз тобя у иерея Софрония, который при темнице там иерействует. Оба следите, дабы вовремя княжичей от всякого удара злодейского упасти.

– А мы в Ростове, – заметил владыка Ефрем, – будет надобно, в монастырях ближних укроем младенцев. Ты же, отче, да поможет тобе Господь, храни самого государя от злых козней Шемякиных.

– Петухи уж поют, – усмехнувшись, сказал владыка Иона, – пора опочить. Завтра повезу княжичей в Углич. Помните же, чада мои, все, что Богу мы тут обещали деять ради Церкви православной.

Владыка встал, высокий и еще могучий старик, и громко и привычно молвил:

– Да благословит вас Господь ныне и присно и во веки веков.

– Аминь, – ответили все, вставая и низко кланяясь нареченному митрополиту Московскому и всея Руси.

Глава 15
В Угличе

До Углича из Ростова Великого княжичи с владыкой Ионой и молодым диаконом Алексием ехали в тяжелой монастырской колымаге сквозь дремучие чащи сырыми лесными дорогами. Колеса то и дело вязли в ямах и выбоинах, тонули в жидкой грязи гатей, разъезженных и не просохших после стоявшего зимника. Ведая все эти трудности вешнего пути, игумен Авраамиева монастыря дал в поезд митрополита вместо одного кологрива двух да, кроме них, еще пятерых рослых служек с топорами и рогатинами. Служки ехали на двух телегах: один – спереди, другие – позади колымаги.

– Неровен час медведь подвернется, – говорил игумен на прощанье, – много их у нас тут, али люди лихие встретятся, и то бывает…

Ехали долго среди темного леса, а небо лишь над дорогой да над просеками узкой полоской видели, но было тепло, цвело все кругом, и птицы шумели и звенели со всех сторон. Щебетали и посвистывали овсянки, мухоловки, трясогузки, славки, стучали дятлы, куковали кукушки, рассыпались в трелях дрозды, а порой в глубине бора, словно леший, хохотала серая совушка. Целый день порхали бабочки и мотыльки всякие, проносились, трепеща прозрачными крыльями, красные, желтые и синие коромысла, мелькали зелено-золотые бронзовки и разноцветные мухи, а на закате гулко жужжали майские жуки, и уже тонко звенели и толклись в воздухе комариные стаи…

Но Иван и Юрий только вполглаза и краем уха следили за лесной жизнью – с каждым днем их сильней и сильней томило нетерпение, жажда видеть отца и мать.

– А долго ли ехать-то? Скоро ли Углич? – спрашивал то один, то другой из княжичей.

– Экое испытание горькое, – молвил владыка вполголоса диакону Алексию, указывая глазами на княжичей, – сколь тревог вместо ласки и неги.

Усталые кони с трудом тащили тяжелую колымагу, хлюпая ногами в жидкой грязи, вылезающей между прелыми сучьями гати.

– Не провяли еще дороги-то, – сказал дьякон Алексий сочным молодым голосом и вдруг, радостно улыбнувшись, добавил: – И благодать же кругом Господня, благорастворение воздухов!

Владыка одобрительно кивнул, всей грудью вдохнул весеннюю лесную свежесть и о чем-то задумался. Колымага в это время вдруг подпрыгнула слегка на бревнах гати и сразу встала, накренившись набок. Княжич Иван, взглянув вниз, увидел, что оба левые колеса, соскользнув с гати, глубоко увязли в глинистой топи. Подбежавшие кологривы, багровея от напряжения, с трудом втащили переднее колесо снова на гать, но заднее не могли и сдвинуть – так глубоко, выше ступицы, оно утонуло в липкой грязи.

– Ты, Микитка, поздоровей меня, – сказал старший кологрив, – тащи колесо-то, как тобе крикну, а я коней подгоню. Норови токмо на гать прямо! Мы его конской силой вызволим…

Старик рысцой побежал к лошадям. Княжич Иван, взглянув ему вслед, неожиданно увидел на дороге за гатью мужиков с рогатинами и топорами. Обогнув передовую телегу со служками, они приближались к колымаге. Иван испугался и крикнул:

– Лихие люди идут!

Диакон побледнел и, быстро высунувшись из колымаги, тревожно взглядывал вперед через лошадей.

– Всего четверо, – сказал он, успокоившись, – а нас боле десяти. Не бойся, Иване. Может, просто бортники аль медвежатники. Вишь, у одного две рогатины на плече.

Мужики, поровнявшись с колымагой, молча поклонились, а один из них, чернобородый богатырь, наклонился к пыхтевшему Микитке и, ухватясь за колесо, разом выволок колымагу на бревна.

– Ишь ты, Илья Муромец, – сказал Иона, – благословил тя Господь дородностью. Бортничаете, чада мои, али медведя промышляете?

Прохожие, взглянув в колымагу и увидев духовных лиц, почтительно сняли шапки.

– Нетути, – ответил чернобородый, – мы из деревни своей, вот тут недалечко, к князьям Ряполовским идем…

Владыка метнул острый взгляд на прохожих, прервал чернобородого быстрым вопросом:

– Не на рать ли, чада мои, за князя великого?

Чернобородый замялся и оглянулся на своих, словно ожидая их указаний.

– Давно мы, отче, о том прослышали, – ответил за чернобородого старший из мужиков, испытующе поглядывая на владыку, и, выступив вперед, сам спросил в упор: – А ты, отче, благословишь ли на такую рать-то?

Владыка Иона улыбнулся и произнес громко и отчетливо:

– Да благословит вас Господь на святое дело, на рать за великого князя нашего Василия Васильевича. Да спасет и помилует его Господь!

– Аминь, – заключил диакон Алексий и, обратясь к прохожим, добавил: – Подходите к руке владыки.

Приняв благословение, мужики, радостные, двинулись дальше. Тронулась и колымага. Иона долго смотрел перед собой задумчивым, невидящим взглядом, но тихо улыбался. Потом, обратясь к диакону Алексию, молвил:

– Ежели сироты идут за князя великого, не усидеть Шемяке на Москве.

– Дай того, Господи! – воскликнул диакон.

Владыка помолчал немного и, обратясь к княжичам, заговорил шутливо:

– Примечайте, дети мои, какие речи сироты доржат. Старик-то, что меня пытал, мужик умной! Вишь, как он речь обернул, дабы нас к ответу принудить да вызнать, как мы о князе мыслим. У вас, на миру, говорят: «Не наша гребта попа каять – на то другой поп есть», а вот тут сироты самого митрополита покаяли… – Владыка тихо рассмеялся и добавил: – Вельми хитрый народ!

Только на пятые сутки, к обеду, расступились вдруг глухие леса сосновые, словно в сказке какой, по щучьему велению. Блеснув широкой полосой, более чем в двести саженей, заиграла легкой рябью на солнышке Волга-матушка. В глубине ж ее, у правого крутого берега, белыми пятнами дрожат отраженья высоких углицких церквей и звонниц, градских и монастырских, белокаменных стен и башен, а меж них сверкающими змейками скользят отблески золотых крестов и маковок.

– Дивен и красен град Углич! – воскликнул Иона, но, заметив монастырских работников, идущих от берега, где ладьи и плоты причалены, сказал строго всем своим спутникам: – Се идут перевозчики углицкие. Ни им, ни иным людям во граде никто из вас, чада мои, ни единым словом не обмолвитесь, кто аз и кто сии отроки. Говорите токмо, из Ростова едем ко святыням углицким. Мы же из колымаги не выйдем – пусть на плотах перевезут нас. – Потом, обратясь к диакону, добавил: – Ты, отец Алексий, руководи всем, а во град въехав, вели везти нас к собору Успения Пречистыя Богородицы, к настоятелю отцу Софронию, а телеги в Кириллов монастырь пусть едут. Ты сам сопроводи их.

Зашуршал сырой песок под колесами колымаги, запахло сильней речной сыростью. Княжичи с любопытством смотрели на реку, над которой с криками носились белые чайки с темными головками. Красивые птицы, то одна, то другая, словно замирали в воздухе на распластанных крыльях и, повертывая головками в разные стороны, зорко высматривали что-то в воде.

Загремел настил под колымагой, колеса, слегка подпрыгивая, вкатились, как на гать, на большой бревенчатый плот с длинным огромным веслом вместо руля.

Княжичи напугались, когда от тяжести коней и колымаги плот несколько погруз вглубь и вода заплескала у его обочин и меж бревен. Владыка же Иона и диакон, истово перекрестясь, сидели без всякой тревоги. Это успокоило княжичей. Иван высунулся из колымаги и смотрел, как правили два здоровых перевозчика, крепко держа руль сбоку плота. Иногда они далеко заносили отходящее под напором течения весло и, ставя на прежнее место, что есть силы упирались в него, чтобы оно точно стояло сбоку. Плот от этого шел наискось течению реки и подвигался медленно к противоположному берегу.

– Страшно, – тихо сказал брату Юрий, – лошади тоже боятся…

Иван взглянул на коней – те тревожно водили ушами и беспокойно переступали на бревнах с ноги на ногу, кося глазами на бурлящую воду вдоль обочин плота.

– Ничего, скоро вот берег, – не сразу ответил Иван, мысли его были совсем другим теперь заняты.

Непонятно ему многое, и думает он о сиротах, нищих и лихих людях. Сев на свое место, он нерешительно поглядывает на владыку, но не выдерживает и спрашивает:

– Отче, отколь люди лихие берутся? Пошто их лихими зовут?

Иона поднял удивленно брови и ответил резко:

– Сии люди – ленивцы, пияницы, дерзкие и буйные. Не труда они ищут, а, бесом прельщаемы, токмо о татьбе и разбое мыслят. Одно лихо людям творят, по то и лихими зовутся.

Иван помолчал, хмуря брови, и снова спросил:

– Бабка мне сказывала, нищие тоже ленивцы да пияницы, а вот они стихиры да «Лазаря» поют, и люди их поят и кормят…

– Ну и нищие всякие бывают, – усмехнувшись, молвил диакон Алексий. – Иные днем-то стихиры да «Лазаря» поют, а ночь придет – чужие кафтаны сымают да чужие сундуки проверяют!.. И нищие, и лихие люди, и скоморохи разные – все они из сирот да из беглых холопов, и все они тати и разбойники!..

– Пошто ж из дьяков, бояр и духовных нет татей и разбойников? – упрямо допрашивал Иван.

Иона горько усмехнулся и, к смущению молодого диакона, печально произнес:

– Есть тати, Иване, повсюду: и у духовных, и у бояр, и у купцов, и у служилых людей, и у всех прочих. Даже из князей есть такие разбойники и насильники, как лиходеи Шемяка и князь можайский, что бесов тешат и сатане служат…

– Прости, отче, – вмешался диакон Алексий, – от сих, про кого ты сказываешь, токмо самая малая толика лиходеев. Все же иные люди от нищих, холопов и сирот.

– Пошто ж ты, отче, мне говорил, – продолжал княжич Иван, – что князи без сирот ничего доброго не творят? А отец Алексий баил мне, что все лихие люди из сирот и холопов. Пошто же все они за тату на Шемяку идут?

Еще более подивился про себя княжичу Иона и, улыбнувшись радостно, ответил ему:

– Да благословит тя Господь, отроче милой! Верь ты, Иване, сиротам, ибо много их больше, чем всех прочих, и сиротами государство стоит! Всех они трудом своим кормят и воев дают против татар, ливонцев и немцев. Ведай, ежели от их и больше татей и разбойников, то сие от разоренья. Токмо глад и неволя на лихо ведут их.

Ткнулся плот в берег и так тряхнул колымагу, что Юрий упал со скамьи:

– Вот, благодаренье Богу, и прибыли, – произнес Иона, крестясь.

Глядя на него, перекрестились и княжичи.

Когда княжичи с владыкой Ионой, диаконом Алексием и протоиереем Софронием в сопровождении Васюка и Илейки вошли в темничную келью, в окна ее радостно врывалось яркими полосами весеннее солнышко. Словно золоченые, тускло поблескивали матовым отблеском каменные стены, а всякое узорочье на лавках, на столе и скамьях, куда доходил солнечный луч, пестрело и синими, и желтыми, и алыми, и зелеными вышивками с золотой бахромой.

Успели Ульянушка с Дуняхой кое-что захватить для обихода княжеского, да и после Константин Иванович сам и через отца Софрония государям доставил.

Увидев детей своих, княгиня Марья Ярославна уронила работу из рук и, побледнев, замерла вся, а слезы в глазах блестят. Потом вскочила на ноги, работу свою затоптав от поспешности, и приметил Иван, что живот у матуньки большой такой стал. Испугался он, но и подумать не успел, как вскрикнет тут матунька:

– Детоньки, детоньки милаи! Привел Господь, мои… – Зарыдала она, засмеялась, обнимая Ивана и Юрия.

Вдруг звонкий, знакомый всем голос зазвенел в келье, дрожа и тоже прерываясь от слез и радости:

– Благодарю тя, Христе Боже мой!.. Господи!.. О Иване, Иване!.. Где ты, надёжа моя?!

Иван бросился было к отцу, но тут же застыл на месте. Протягивая руки вперед, шаря ими кругом, шел к нему ощупью худой старик с седой головой, а вместо глаз у него – ямы, прикрытые впавшими внутрь веками с густыми пушистыми ресницами. Затрясся всем телом Юрий с испугу, бросившись к матери, а Иван понял все сразу.

– Тату мой, тату! – вскрикнул он хрипло, и поплыли мимо него стены келии, пол заколебался под ногами, потемнел, угасая, солнечный свет.

Очнулся он на коленях отца. Тот обнимал его и целовал, всхлипывая и повторяя:

– Сыночек мой, надежа моя…

Горячие слезы падали Ивану на лицо и бежали, скатываясь за воротник. Долго не решался Иван взглянуть на отца, но, отодвинувшись от него, весь содрогнулся от нестерпимого ужаса. Из глазных ям, меж крепко сомкнутых век, непрерывно выдавливались крупные слезы.

– Тату, тату, – срывающимся голосом, дрожа весь, закричал Иван, – где твои очи?..

Отец ответил не сразу. Медленно отер он лицо свое белым платком, достав его из-за пазухи.

– Наказал мя Господь, Иване, – молвил он тихо, – отдал врагу на ослепление, но живота по милости Своей меня не лишил и наследника мне сохранил… – Василий Васильевич помолчал и, совсем успокоившись, спросил: – Кто же тобя, сыночек, привез ко мне? И где Юрий?

Но Иван еще не мог овладеть собой и молчал. Вместо него ответил владыка:

– Аз, сыне мой, митрополит ваш нареченный, раб Божий Иона…

– Благослови мя наперво, отче, благослови, – радостно перебил его Василий Васильевич, – а потом сказывай все.

Приняв благословение, обнял владыку великий князь и воскликнул:

– Рад тобе, отче, как свету во тьме моей духовной, а ныне и во тьме телесных очей! Грешен, зело грешен яз. Не внимал словам твоим. Мало о государстве мыслил, власть свою расточил скороверием, пирами да забавами. Не своей заботой, чужим попечением жил, издетства так приучен был. То дед Витовт оберегал меня, то бояре отца моего, то митрополит Фотий, то матерь моя… Ныне ж, отче, на тобя токмо уповаю!

Отошел князь от Ионы, а отец Софроний и дьякон Алексий отвели его к скамье пристенной, где сидел он обычно. Иона же благословил княгиню Марью Ярославну и ласково сказал ей:

– Благослови тя Господь и плод чрева твоего!..

Тяжело бухнула на колени пред владыкой Дуняха и, протягивая спеленанное дитя свое, умиленно просила:

– Благослови, владыко, младенца моего, Христа ради…

Тем же временем Васюк с Илейкой подошли к князю великому и, припав на колени и целуя руки его, говорили один за другим:

– Государь наш, упасли мы детей твоих от Шемяки! В ту же нощь у пивного старца Мисаила укрылись с сынами твоими, а наутро с обозом монастырским к князьям Ряполовским, в Боярово к ним, погнали…

– А где ж Юрий? – снова с тоской и тревогой вопросил Василий Васильевич.

– Тут он, Васенька! – радостно отозвалась Марья Ярославна и, обратясь к Юрию, сказала: – Иди, иди, сынок, к татуньке!

Василий Васильевич обнял сына, поцеловал его, но тотчас же отпустил. Чуя замешательство и страх его, молвил он ему, смеясь:

– Ну иди, иди уж к матуньке, сосунок! Она тобе пряник медовый даст…

Юрий, услышав такой знакомый и ласковый смех, живо обернулся и обнял отца, поцеловал его в щеки и воскликнул:

– Тату, мы с Иваном все время вместе были! Яз и верхом с ним ездил! Скажи, Иване, как езжу яз. Васюк учил.

– Добре, государь, – не удержался Васюк, – добре оба княжича ездят!..

– Княже! – возвысил голос Иона. – Еду аз на Москву вборзе и хощу с тобой совет держать о многом и тайном…

– Марьюшка, – сказал Василий Васильевич, – подит-ка в свою половину со всеми, оставь нас токмо с отцами духовными.

Все тронулись в келью княгини Марьи Ярославны, что через сенцы напротив княжой кельи. Встал было со скамьи пристенной и княжич Иван, но отец, схватив его за руку, молвил громко и радостно:

– Останься, Иване! Ныне ты, как мати моя сказала, – очи мои, а вборзе и помочь…

– Истинно, княже, – согласился Иона, – истинно так. Вельми отрок разумен и скорометлив. Научен уж многому и разуметь уж многое может.

– А что не уразумеешь, сыне мой, на совете сем, – ласково добавил Василий Васильевич, держа Ивана за руку, – потом у меня спросишь.

Совет начался не сразу. Владыка Иона в задумчивости был, а по губам его скользила время от времени печальная улыбка.

– Ты, княже, – наконец молвил он тихо и душевно, – о митрополите Фотии ныне упомянул. Чту и аз память его всей душой и сердцем своим. Когда еще млад был аз, простым иноком хлебы пек на Москве в Чудовом монастыре, познал тогда Фотия, и просветил он меня светом познания в беседах своих. Много и во младости еще испытал аз совместно с ним горькой и тяжкой муки о Руси нашей, много зла от агарян, золотоордынцев поганых, от усобиц княжих злых и богопротивных… – Владыка вздохнул и голосом твердым продолжал: – И вложил тогда мне в душу митрополит Фотий мечту о великой державе, вольной от царя татарского! И ныне вот, княже, живота и сил не щадя, аз, грешный и слабый раб Господень, и вся церковь, и отцы за то же ратуем…

– Господи, – воскликнул, широко крестясь, Василий Васильевич, – благодарю тя, Господи!

– Токмо с сынами твоими не так содеял, как мыслил…

– Отче, – перебил его князь, – дозволь мне на совет княгиню мою кликнуть, коль о детях речь твоя…

– Истинно, истинно, – горячо подхватил протоиерей Софроний, – княгиня яко орлица на гнезде своем! Благослови, владыко, покличу ее…

Все, ожидая княгиню, были в молчании, когда вошла она с отцом Софронием, тяжелая и грузная от нового бремени, и села возле князя. Молчали еще все, но вот встал владыка Иона и, поклонившись князю и княгине низко, тронул рукой пол, молвил с горестью:

– Простите мя! Не уберег детей ваших на епитрахиле своей, а привел в заточение к вам…

– Отче, – воскликнула Марья Ярославна, – не винися в том! Бог уж так судил, что детки наши вместе с нами. Где бы нам силы взять, ежели без них-то еще в заточенье быть? Ради них и за Москву ратися будем.

Смолкла княгиня, а князь, слезы сдержав, добавил:

– Все надежды яз возлагаю на тя, отец мой, и на церковь православную. Нет вины твоей, ибо изолгал тя Шемяка и слово и клятвы свои рушил. Все люди сей обман увидят и пойдут за нас на злодея…

Василий Васильевич смолк на малое время и заговорил потом спокойно и степенно:

– Ныне, владыко, свет Божий утратив, о многом яз мыслю, и наипаче об укреплении вотчины своей, Московского княжества, дабы во главе ему быть всея Руси, дабы татар с выи своей сбросить…

– Благослови тя Господь, – ответил владыка Иона. – Выслушай, княже, все, что реку тобе, как все было, и в чем и в ком чаю аз опору имети для дел наших.

– Слушаю тя, отче, – тихо молвил Василий Васильевич.

Рассказал Иона подробно и о побеге княжичей, и о князьях Ряполовских, и о церквах и монастырях, и о том, как весь народ за князя стоит: сироты, воины и люди посадские. Рассказал, как бояре, князья и гости богатые разумеют о делах московских, и в заключение молвил:

– Нету, княже, страху у меня за Москву и за род твой, ибо Бог хранит его для-ради славы христианской. Будет Москва главой, будет царь московский вольным, будет и церковь православная русская главой всего христианства православного. Разумей же, что единая цель у нас, единое и деянье.

– Истинно, истинно, – задумчиво отозвался Василий. – Приказывай же, отче, что деять.

– Ведомо тобе, княже, – продолжал владыка Иона, – что брат княгини твоей князь Василий Ярославич, и князь Оболенский Семен Иваныч, и воевода твой Федор Басёнок со многими людьми в Литву ушли и города там имеют от великого князя литовского. Мыслят они там так же, как мыслят тут князья Ряполовские, а с ними и князь Иван Василич Стрига, Иван Ощера с братом Бобром, Юшка Драница, Семен Филимонов с детьми, Русалка, Руно и многие другие боярские дети и прочие людие. Все они, княже, а с ними и церковь православная, хотят тобя и семейство твое, ежели не уговором и страхом от Шемяки выняти, то силою ратною взять.

Молча перекрестился Василий Васильевич, а княжич Иван увидел опять, как слезы потекли по щекам отца.

– Но ранее того, – строго продолжал Иона, – церковь наша святая и аз, грешный, будем челом бить об отпущении твоем в дальний удел какой, а там, как отпустит Шемяка тобя, и о другом мы помыслим. Ты же, сыне мой, иди на примирение всякое и клятвы и целованье давай без страху. Господь за тобя. Ежели будет так, что клятвы неволей дашь, надежу имей на Церковь. Разрешит она тя от невольной клятвы!

Иона встал, и все встали за ним.

– Княже, – молвил владыка, – завтра на рассвете отъеду из Углича к Переяславлю, а там и на Москву. Тобе же тут отцы Софроний и Алексий служить будут. Буду аз знать все во благовремении и тобя упреждать обо всем. – Взглянув на иконы в углу кельи, он добавил: – А сей вот час, княгинюшка, созови всех чад своих и домочадцев. Отслужим молебную о даровании сына тобе и князю, помолимся о здравии великого князя и о победах ему над супостатами…