Текст книги "Остров Тасмир"

Автор книги: Валерий Язвицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

XI

Мы не успели оглянуться среди напряженной работы, как промелькнуло лето. Даже мучительный комариный период прошел для нас незаметно. Правда, хозяйственники наши пострадали, так как в связи с переселением им пришлось усиленно посещать тундру и делать запасы угля, слюды, мха, разных трав и огромного количества ягод.

Между тем работы на Тасмире быстро подвигались вперед, и когда выпал первый снег, там все было закончено. Работа же в «Крылатой фаланге» началась с удвоенной энергией.

Наши тревоги насчет того, что летательный аппарат видели туземцы, улеглись. Приближалось такое время года, когда опасаться приезда каких-либо властей было нечего. Отец еще время от времени посылал почтой письма в Туруханск какому-то исправнику Ивану Якимычу о том, что мы живем на Гольчихе и занимаемся рыбным промыслом. Ответов никаких не было, и нас никто до сих пор не тревожил. Правда, один раз мы на аэросанях натолкнулись! на кочевку якутов-долган, но мы так замели следы, помчавшись далеко на север, что отбили охоту за нами гнаться. Однако этот случаи заставил нас отказаться от дальнейших поездок. Нам было известно, что самоеды и якуты догадываются, что все виденные ими чудеса – из «Крылатой фаланги». И мы не хотели подливать масла в огонь.

Это было в начале последней зимы, и Тус вскоре подтвердил наши предположения. Однажды, проезжая собак, впряженных в нарту, он столкнулся с самоедами охотниками. Они поздоровались по местному обычаю.

– Что слышно? – спросил один из них.

– Ничего не слышно, – отвечал Тус. Самоеды лукаво перемигнулись.

– Ты живешь у русского шамана, – сказали самоеды, – все знаешь.

Тус испугался, вспомнив наказы Рукавицына.

– Молчите, – крикнул он, дрожа от страха, – а то великий шаман, пришедший с неба, поразит вас огнем, который горит в руках его, как летнее солнце!

Тус быстро повернул собак и помчался к «Крылатой фаланге». Прискакав домой, он не посмел итти в комнаты, а когда Зотов привел его в мастерскую, дрожал всем телом и был бледен.

– Что с тобой, Тус? – спросил его отец.

Но старик повалился ему в ноги, закрывал голову в отчаянии и не отвечал ни на какие вопросы.

– Я был на дворе, – сказал Зотов, – когда он примчался на собаках, перепуганный на-смерть…

– Понимаю, – проговорил Лазарев, – у него была встреча. Кого ты видел?

Тус молчал, а мы были встревожены, не зная, что случилось.

– Слушай, – крикнул Рукавицын, – великий шаман знает все о твоей встрече, но он хочет, чтобы ты не гневал его и сказал сам. Скажи, он простит.

Тус не выдержал и заговорил жалобно:

– Великий шаман! Я ничего не говорил им. Они узнали сами…

Отец подошел к старику и сказал ласково:

– Тус, ты умный человек, ты поступил правильно. Хвалю тебя. Сядь и грейся у очага.

Тус понемногу успокоился, а после ужина заулыбался и, как ребенок, рассказал, явно прибавляя и прикрашивая о своей встрече. Повторяя без конца свой рассказ, он, наконец, превратил его в фантастическую сказку, прославляя свой ум и подвиги.

Но и того, что мы слышали, было достаточно) чтобы понять, какие слухи и сказки могут бродить о нас по диким просторам тундры. Это подтвердилось в скором времени.

XII

На всю зиму наше спокойствие было отравлено. Теперь, когда главная цель была почти достигнута, возможность провала казалась ужасной. Старшие были сильно встревожены и боялись, что их выследит полиция и разрушит последний оплот революции. Мы тоже боялись, но мотивы у нас были несколько иные. Нас охватывала дрожь при одной мысли, что придется жить в отвратительном обществе людей, которые причинили так много страданий нашим родным и друзьям.

Унас не было чувства мести. Об этом чувстве нам рассказывали, но мы не понимали его. Для нас было ужасно то, что мы можем лишиться свободы и что нами будут распоряжаться люди, которые нам были ненавистны. Мы, конечно, разделяли взгляды отца, что царизм должен быть уничтожен, но не представляли ясно того мира, где он свирепствовал. У нас не было жажды подвига ради неведомых нам людей, но свою «Крылатую фалангу» мы готовы были защищать до последней капли крови и продали бы свою свободу только ценой жизни.

Это уже в те времена отделяло нас от старших какой-то незримой чертой. С годами эта черта становилась заметней. Мы преклонялись пред энергией и героизмом наших отцов, но многое у них казалось нам наивным, отвлеченным, далеким от практики жизни. Нам было совершенно непонятно, как многомиллионный народ, состоящий из таких же людей, как мы, может покорно гнуть спину пред всяким самодуром, работать на своих властителей, как раб, покорно ложиться под розги и охранять в рядах войск и полиции ту власть, которая обращается с ним, как со скотом.

Нам возражали, говоря о тьме и невежестве народа, приводили в пример дикость и наивность Туса; удивлялись нашей «жестокости», когда мы говорили, что народ сам должен себя освободить и что нельзя, освобождать его против воли.

– Если народ не борется за свободу, – говорил Алексей, – значит ему нравится рабство. Вот отца, когда он бежал из тюрьмы, поймали крестьяне, избили и привели в полицию.

Мой отец горячился и возражал, указывая, что на одном заводе его тоже хотели бить, но потом стали слушать, и он там создал очень крепкий революционный кружок. Мы соглашались, но все это плохо укладывалось в нашей голове, а разгром революционной партии, равнодушие народа и даже участие его в подавлении «мятежей и крамолы» делали попытки отцов подвигами, не оправдывающими великих жертв.

Но, как ни различны были причины нашего беспокойства, мы одинаково чувствовали угрозу «Крылатой фаланге» и напрягали все силы, чтобы, как можно скорей, приготовиться к переселению.

Лазарев, напомнив о зверских расправах правительства с политическими при помощи диких туземцев и даже русских поселенцев, организовал сторожевую службу. В мастерскую было внесено четыре ружья на всякий случай. Окна стали закрывать изнутри ставнями раньше, чем зажигать электрический свет. На крытом дворе горелка

Грибова зажигалась только тогда, когда производились работы.

Меры предосторожности особенно усилились, когда мы обнаружили около нашего жилья следы чужих лыж. Тус определил, что приходили двое. Неизвестные осматривали ворота, а потом по сугробу снега, который с одной стороны соприкасался с крышей двора, лазили на крышу и раскопали там в одном месте снег.

Это всех страшно взволновало. До весны было еще далеко, и если туземцы, как мы думали, будут нам мешать работать, то в начале лета мы не успеем выехать из «Крылатой фаланги», а с первыми пароходами здесь появятся власти, и мы будем захвачены.

На одном из совещаний Лазарев предложил такой план.

– Так как, – говорил он, – на Тасмире уже готово жилье, а наша «Борьба» может принять на борт всего десять человек, то я предлагаю при первой опасности отправить туда главные силы.

Он разделил колонию на две части. По его мнению, должны были лететь Грибовы, Успенские и Рукавицыны. Остальные, если успеют, во вторую очередь. Сам Лазарев брал на себя обязанности коменданта «Крылатой фаланги», чтоб защищаться от туземцев.

– В случае прихода властей, – продолжал он – мы будем арестованы и разосланы в разные концы тундры. Но перелетевшие на Тасмир смогут постепенно перевезти нас туда.

Все это вызвало протесты и возражения отца и тяжелым гнетом ложилось на сердце. Но Лазарев не сдавался.

– Лев, – говорил он, сверкая глазами, – ты забыл, что цель, поставленная нами, выше и дороже наших жизней! Я требую этого во имя революции.

Отец колебался, но потом подошел к Лазареву, обнял его и проговорил:

– Ты прав, Сергей. Делай и решай так, как приказывает тебе революционная совесть, а я буду напрягать все силы, чтобы нам не давать новых жертв.

Он помолчал и, обратись ко всем, сказал:

– Товарищи! Я подчиняюсь Сергею. Это должны сделать и все вы. А пока за дело и не с удвоенной, а с удесятеренной силой.

XIII

С этого дня мы стали работать по сменам, как в тот год, когда строили в комариный сезон первое жилье «Крылатой фаланги». Смех исчез, прекратились разговоры и споры, и только непрерывна ворчали и скрежетали станки, стучали молотки.

Так прошло две недели. Меня сильно беспокоила мама. Лицо ее осунулось, глаза запали, она молча работала, занимаясь делами «Крылатой фаланги».

Иногда она останавливалась около окна или стола, глаза ее потухали, и глубокий вздох вырывался из груди.

Меня охватывала бессильная злоба и хотелось с оружием в руках броситься на незримого врага и сокрушить его. Но я только стискивал инструменты и работал, работал до тех пор, пока пот крупными каплями не выступал на лбу.

Помню, в один из таких порывов бешенства я вдруг вздрогнул от шума на дворе. Там отчаянно гакали гуси, ворчали собаки, слышались сердитые выкрики Туса, быстро перешедшие в громкий вопль.

Мы бросились к ружьям и выскочили на двор. Там было темно и чуть поблескивали отсветы костра. Кто-то повернул выключатель, и при вспыхнувшем электрическом свете нам открылась жуткая картина. Старик Тус валялся на земле в луже крови, а в углу двора прижались две фигуры. Это были два здоровенных разбойника с заиндевелыми бородами, одетые в туземные костюмы. Внезапно вспыхнувший свет ошеломил их, они озирались, как затравленные волки, и звериной повадкой крались вдоль стены.

– Стой! – крикнул Лазарев громовым голосом и вскинул ружье.

Еще три ружья направились на разбойников. Я впился пальцами в ложу и чувствовал, как стучит мое сердце, отдаваясь даже в плече, к которому прижимал я ружье.

– Руки вверх! – снова крикнул Лазарев.

Лица разбойников исказились. Они поколебались несколько минут и подняли руки, блеснув ножами. Делая это движение, они каким-то особым маневром приблизились шага на два к нам.

Особым обостренным зрением я заметил, что один из них как-то изогнулся и приготовился прыгнуть на Зотова, стоявшего к нему боком, и не отдавая себе отчета, я спустил курок.

В этот самый момент разбойник сделал прыжок. Нож блеснул над самой головой Зотова, но грянул выстрел, и нож выпал из рук негодяя, а сам он мешком опустился на землю.

Зотов быстро обернулся к нему и ударил прикладом по голове. Тот громко охнул и растянулся.

Другой, взглянув в нашу сторону, швырнул свой нож к ногам Лазарева и хрипло крикнул:

– Ваша взяла!

– Держи руки вверх!

– Чего бояться? – нагло ответил разбойник, – вас вон сколько сволочей, а я один…

– Веревок, – продолжал спокойно Лазарев, – вяжите его!

Разбойнику скрутили ноги и руки и подтащили к дверям дома. В это время зашевелился другой и стал подыматься. Его тоже связали.

Туса внесли в мастерскую, а Лазарев, Зотов и я остались около пленных разбойников.

– Кто вы? – спросил Лазарев.

– А тебе какое дело? – дерзко ответил сдавшийся рыжебородый, которого связали первым.

Лазарев впился в разбойника таким стальным взглядом, какого я никогда раньше не знал у него. Разбойник нагло улыбался, но потом стал ежиться и, отвел глаза. Лазарев молчал. Рыжебородый опять взглянул на него и опять встретил тот же стальной и острый взгляд.

– Что смотришь? – злобно спросил он.

– Жду, – тихо проговорил Лазарев.

Эти тихие слова прозвучали так жутко, что рыжебородый побледнел и задергал губами. Опять мертвое молчание. Я чувствовал, что меня трясет нервная, лихорадка.

– Ну? – произнес Лазарев.

– Что тебе надо? – зашипел рыжебородый, но в этом шипеньи не было прежней дерзости.

– Кто вы оба?

– Поселенцы с каторги, – отрезал рыжебородый и усмехнулся кривой отвратительной улыбкой. – Верно, и ты нашего поля ягода…

– Зачем пришли к нам? – так же тихо и жутко спросил Лазарев.

– Чудес наслышались, а главное – узнали, что живете богато и баб много. Не знали, что не спите, язви вас, а то бы всех, как кур, перерезали да сами ладно бы здесь зиму скоротали…

Он захохотал, но, когда на окаменевшем лице Лазарева дрогнули скулы, сразу осекся и зашнырял по сторонам острыми, злыми глазами.

Лазарев молчал, но разбойник, видимо, терял самообладание.

– Черти паршивые, – рычал он, – сорвалось. Надоело самоедишек крошить да с косоглазыми бабами возиться… Что бельмы вытаращил?.. Шаман! Ишь ведь вся тундра гудит: солнце в избе сделал, на волшебных санях ездит, в небо летает… Xa-xa! Ну, и захотелось попробовать, какова кровь у таких чудотворцев, xa-xa!..

– А в России-то много крови пробовали? – опять спросил Лазарев.

– С нас хватит. По колена в крови погуляли! Ну, что опять уставился? Больше не испугаешь. Ничего нам не сделаешь, за нас князья самоедские будут в ответе.

– Сколько вас? – продолжал спокойно Лазарев, – вдвоем то, чай, не посмели бы к нам итти.

Рыжебородый презрительно расхохотался:

– Мы вдвоем целые деревни в страхе держали! В одной избе двое с ружьями были, так пальнуть не успели, как уложили…

– Врешь! – сказал Лазарев.

Другой разбойник в это время пришел в себя и слушал:

– Эка, невидаль, – прохрипел он, – мне вот грудь прострелили, а как бы не веревки, так я и один вам всем шеи свертел… Погоди, – добавил он злобно, – доставишь нас теперь в стан… Еще поквитаемся, язви вас!..

Они оба расхохотались.

– Почему же это мы вас в стан должны доставить? – спросил Лазарев.

Разбойники смолкли, но рыжебородый нагло усмехнулся.

– Потому закон такой, – сказал он, – а ты и не знаешь? Ты поймал, ты и в стан отведешь. Тебе награду, а мы значит на каторгу снова. Так-то голова садовая!..

– Съел? – прохрипел другой, – а за вред нам самого на каторгу закатают, xa-xa!

Настало молчание.

– Вы здесь останьтесь, – сказал нам Лазарев, – а я пойду к Льву Сергеичу. Следите зорче, чуть что – пулю в лоб.

Он ушел, а мы впились в разбойников, следя за движением их рук. Они стали шептаться.

– Зубы заговаривают, – злобно прохрипел раненый, – больно говорлив атаман-то их.

– Эй, ты, щенок, – обратился ко мне рыжебородый, – скажи там своим дуракам, что за нас в ответе будете. Мы все одно, что казенная вещь под нумером, ха-ха! За находку награду получите, а за пропажу ответите. Хуже будет!..

Это было сказано в то время, когда Лазарев и отец подходили к нам.

– Слышал? – сказал Лазарев отцу.

Тот пожал плечами, как это бывало у него при сильном волнении.

– Придется оставить здесь до весны, – сказал он, – ничего не поделаешь. Заковать можно.

– Глупо, Лев, – возразил Лазарев, – где мы возьмем для них стражу? Это опасные звери…

– Правильно, – засмеялся рыжебородый, подмигивая своему товарищу, – оставите, не обрадуетесь. Ну, мир. Развязывай, атаман, мы сами уйдем… Не то хуже будет!..

Мы молчали, но разбойники, принимая молчание за страх, стали нагло издеваться над нами и требовать, чтобы мы их немедленно отпустили или отвезли в стан. Несколько раз они делали попытки сбросить веревки, ко это никак не удавалось.

– Подумай, – обратился Лазарев к отцу, – они наделают нам много хлопот. Весна не скоро. Держать здесь, – ты сам видишь, что будет. Отпустить, конечно, нельзя…

– Как это нельзя? – крикнул один из разбойников. – Ну, тогда вези в стан, баранья голова!..

– Ведь это не люди, а звери, – продолжал Лазарев, – из-за них ставить на карту дело революции? Самим приставлять к себе шпионов?

Отец опять нервно пожал плечами и быстро пошел в дом, крикнув Лазареву:

– Ты – комендант «Крылатой фаланги»!

Я почувствовал, как сердце сжалось у меня в груди, угадывая смысл ответа отца. Было ясно, что для нас выхода нет,

– Аэросани! – бросил мне Лазарев.

Я быстро пошел в конец двора, где были сани, и, вскочив на сиденье, перевел рычаг. Закрутился винт, и я беззвучно приблизился вплотную к связанным. Глаза их закруглились от удивления, ругательства смолкли. Они смотрели, как я выскочил из саней, повернув их боком, а воздушный винт продолжал описывать медленные круги.

– Ловкачи! – крикнул рыжебородый. – Ну, на этих санях и доставите.

В это время из дома выскочила Дарья Иннокентьевна и вынесла мужу оленью малицу.

– Хороша бабочка! – крикнул рыжебородый, подымаясь на локтях. – Сорвалось, язви вас, ну, да по весне придем…

– А много волков в тундре? – снова весь каменея, перебил его Лазарев.

Разбойник нахмурился.

– А ты не шути, атаман, – сказал он с кривой усмешкой, – до стана рукой подать… Гольчиха-то рядом…

– Уходи, – сказал Зотов жене. Та испуганно убежала в дом.

– Ну, а кроме вас двуногих волков, четвероногих-то много? – повторил Лазарев.

– Будя! Не валяй дурака! Вези по начальству! – крикнул разбойник.

– Да, будет, – твердо стал чеканить слова Лазарев, – предлагаю вам на выбор: или сейчас пуля в лоб или волчья стая, которой мы вас выбросим из саней?

– Не смеешь! – крикнул шопотом рыжебородый.

Лазарев сурово молчал. Разбойники переглянулись и побледнели. Они поняли, что судьба их решена, бешено рванули веревки и покорились своей участи.

– Пуля, – хрипло проговорил раненый.

– Хорошо, – сказал Лазарев, – у нас есть друзья в Гольчихе. Я пошлю узнать, кто подослал вас. Через час будет ответ.

– Самоеды послали, – злобно сказал рыжебородый, – идите мол, хайлаки, к русскому шаману, там все есть, а кроме того спирт есть и бабы…

– Игорь, уйди, – сказал мне Лазарев.

Я быстро пошел к дому. Я был взволнован, ничего не понимал, и перед глазами мелькали темные круги. Когда я затворял за собой дверь, раздалось два резких выстрела. В комнатах не слыхали их – там шумела машина, скрежетали токарные станки и стучали молотки.

Я, шатаясь, прошел в темный угол и сел на табурет. Никто не обратил внимания на мой приход, так как все были заняты работой, а женщины ухаживали за раненым Тусом,

Никогда я не чувствовал такого отвращения к людям, как в эту ночь. Мне вспомнился рассказ об одном главном враче военного госпиталя, который учился на солдатах делать операции. Если больной умирал под ножом, то он заканчивал все-таки операцию на мертвом. Этот же врач велел собрать в мешок всех кошек и собак, живших при лазарете, и закопать живыми в землю. Несколько часов из-под неглубокого слоя земли слышались вопли и визг, а врач сидел у окна и слушал. Вспоминались и другие, более ужасные зверства, которые проделывали там, в России, над бесправным народом…

Делалось жутко и страстно хотелось одного– уйти дальше от людей, от их жестокостей и злодейств. Но я мечтал не о крылатой фаланге мстителей, а о новой породе людей, которые построят новый мир и будут защищать его от двуногих и четвероногих зверей.

XIV

Это была наша последняя зима на материке.

Никогда мы не ждали так весны, как теперь. Когда же затрещали и тронулись льды, мы не находили себе места от нетерпения. Бедняга Тус, хотя и оправился от ран, но до весны не дожил. Мы похоронили его накануне самого ледохода.

Все хозяйство перешло к Зотовым, и под их руководством работали мы по заготовкам. Делали вязанки мха, насыпали мешки сушеными ягодами и порсой из рыбы; укладывали и увязывали сушеную и копченую рыбу; забивали в ящики мешки с мукой, а чтоб не попортило их водой, зашивали в оленьи шкуры. Однако больше всего возни было с гусями. Для них мы делали большую деревянную клетку, но и там они должны были тесниться, как сельди в бочонке.

Лаборатория и мастерская были уже упакованы, оставлено было только самое необходимое для постройки плотов. Но все это, впрочем, было делом второстепенным. Важнее всего было успеть разобрать жилье, построить плоты и применить к ним новую систему передвижения, придуманную отцом.

Сущность этой системы заключалась в следующем: обычно буксирные суда, опираясь на колеса или гребной винт, тянут за собой плоты или баржи, которые являются только грузом. Пароходу дают очень сильные машины, которые всю свою силу, особенно против течения, перелагают на органы движения самого парохода.

Учитывая все это, а главное – отсутствие у нас сильных машин, отец решил отказаться от применения буксирования, то-есть тянущей силы. Он захотел заставить каждую грузонесущую единицу нашего каравана двигать груз своими средствами. С этой целью, он заменил буксирный пароход пловучей электрической станцией.

На двух самых больших лодках, скрепленных для большей устойчивости при морском волнении параллельными металлическими брусьями, он установил два паровичка и две динамомашины. Здесь вырабатывался электрический ток и по особому проводу распределялся на оба плота, питая электромоторы и двигая их гребные винты.

Таким образом лодки и плоты везли каждый свой груз, что исключало надобность в буксировании. Кроме того при наличности запасного провода могли приводиться в движение воздушные винты для усиления работы гребных.

По расчетам отца мы должны были делать при такой системе передвижения не менее двадцати верст в час, что давало возможность проходить в сутки около четырехсот восьмидесяти верст. Однако, несмотря на все эти достижения, более всего хлопот представляла трудная и сложная задача выработать тип плота, пригодного для большого морского плавания.

Только по разрешении отцом этого вопроса мы вздохнули свободно и стали собираться в путь. Теперь напряжение умственных сил должно было смениться напряженной физической работой, превратившей всех без исключения в чернорабочих.