Текст книги "Подводные волки"

Автор книги: Валерий Рощин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава седьмая

Баренцево море,

30 миль северо-восточнее острова Медвежий

Наше время

Где-то в дальних закутках моего подсознания имеется некий прибор, в шутку называемый мной «набором шестеренок». Замечательная, между прочим, штука, почти безошибочно предсказывающая исход любого события. Кажется, это называют предвидением или предчувствием. Несколько раз «механизм» спасал мою шкуру, за что я чрезвычайно ему признателен. В другие моменты, не связанные с риском для жизни, он тоже работает без сбоев – достаточно прислушаться, и он правдиво расскажет о ближайшем будущем. Так вот, сегодня «прибор» молчал. А это означало то, что затея генерала Горчакова – пустое сотрясание кабинетного воздуха.

Ладно, это все лирика. Приказ поступил, и наше дело его выполнять.

Оказавшись под водой, первым делом проверили дыхательные аппараты. С ними все в порядке. Теперь – гидроакустическая связь.

– «Скат», я – «Ротонда», – первым нарушил безмолвие Устюжанин. – Как меня слышно?

Позывной «Скат» присваивается старшему рабочей смены. Если под водой одновременно находятся две смены (или пары, как в нашем случае) – «Скатом» остается работающая на глубине, а та, что выше, зовется «Барракудой». «Ротонда» неизменна и непотопляема, ибо она всегда находится на берегу или на палубе судна.

Каждый из нас для проверки работоспособности гарнитуры и приемопередатчика выдал в «эфир» по паре слов.

– Отлично слышу.

– Пять баллов.

– Лучше не бывает.

– «Ротонда», связь в норме, начинаем погружение.

– Понял. Удачи…

Мы достигли уже сорока метров – промежуточная глубина, на которой остается дежурить первая пара. На глубинах до пятидесяти метров наши инжекторно-регенеративные аппараты с гелиево-кислородной дыхательной смесью работают вдвое дольше, и если у нас с Фурцевым вдруг что-то не заладится, то Миша Жук с Сергеем Савченко, имеющие хороший запас смеси и свежие силы, придут на помощь.

Медленно опустились с Игорем в пучину, держа в поле зрения полосатый фал, на котором болтался оранжевый буй-маркер…

Вода в северных широтах невероятно чиста и прозрачна, что обусловлено небольшим количеством планктона и неорганики. Горизонтальная видимость около семидесяти метров, вертикальная – поменьше. Дело в том, что солнце в заполярных районах никогда не поднимается высоко над горизонтом, а от его положения на небосклоне напрямую зависит, насколько далеко свет проникает под воду. Или, выражаясь научным языком, насколько значителен фотический слой – верхняя толща воды в океане, в которой имеется достаточно света для фотосинтеза. Наиболее глубоко солнечные лучи проникают на экваторе, когда солнце находится в зените. Погружаясь в океан в тропических широтах, порой кажется, будто видишь дно на полукилометровой глубине. На самом деле значение вертикальной видимости гораздо скромнее, однако со здешним его не сравнить.

Пятьдесят метров. Здесь холоднее, чем в поверхностном слое, и уже темно. Я включил фонарь и периодически посматривал на голубоватый экран навигационно-поисковой панели. Пока он чист – сканирующий луч гидролокатора кругового обзора на этой глубине донный рельеф не цепляет.

Семьдесят метров. Костюм все плотнее и плотнее обжимал тело, добавляя неприятного ощущения ледяного плена. Да, это не Карибское море и не Бенгальский залив, где на предельную глубину можно ходить в одних плавках.

На восьмидесяти метрах гидролокатор определил довольно крупный объект, находящийся почти строго под нами. В том же направлении исчез и полосатый капроновый фал, удерживающий на поверхности буй-маркер.

Фурцев все время держался рядом – на дистанции вытянутой руки. Лучи наших фонарей рыскали в поисках цели…

А вот и она. На глубине девяносто метров мы отчетливо увидели под собой лежащее на боку небольшое судно.

Лучи осторожно нащупывали светлый борт с рядом круглых иллюминаторов и с темной полосой ватерлинии. Приблизились, осмотрелись, поискали название…

И вскоре остановились у самого носа. Рядом с якорной нишей аккуратно начертано масляной краской «Tynset».

– «Ротонда», я – «Скат».

– Да, «Скат», слышу вас отлично.

– Мы на месте. Цель найдена. Отчетливо вижу название траулера: «Тинсет».

– Все верно – это он.

– Приступаю к осмотру…

Траулер лежал на левом борту, такелаж был смят и разбросан по светлому илистому дну, мачты, портал и грузовая стрела погнуты, сломаны. Повсюду болтались обрывки трала.

Вначале заглянули в рубку. Все стекла выбиты – значит, произошел сильный взрыв, от которого суденышко основательно встряхнуло.

Я приказал Игорю осмотреть помещение в небольшой надстройке, а сам ушел вдоль борта – меня интересовала причина трагедии, а не ее последствия…

Как ни странно, нижняя часть корпуса цела – ни единой пробоины. Удивленно копаясь в памяти в поисках аналогий, подплыл к кормовой части. И только здесь фонарный луч наткнулся на искореженные листы обшивки.

Подплыл ближе и стал нащупывать острые, загнутые внутрь края…

Хреновое зрелище. Всегда испытывал почти физическую боль, глядя на смертельные раны судов. Что может быть отвратительнее вида рваных пробоин или подробного «поперечного плана» корпуса на месте его разлома?

Врыв произошел в районе кормы. Это видно по изуродованному слипу – специальному лотку, по которому лебедка выбирает трал. Вместе со слипом разворочены и распорные траловые доски, и кормовая вьюшка, перо руля вывернуто вбок.

Продолжая осмотр, я все больше утверждался во мнении: причиной сих повреждений стал внешний взрыв средней мощности, и сразу попытался вычислить эту причину.

Торпеда отпадает. Во-первых, слишком необычный сектор для торпедной атаки – точно в корму. Во-вторых, попади настоящая торпеда в этот несчастный тральщик, его разнесло бы на заклепки и молекулы.

И вдруг память подобрала подсказку: я отчетливо вспомнил случай, давным-давно описанный все тем же легендарным североморцем Старшиновым. Кажется, речь шла о Балтике. В рассказе фигурировал похожий тральщик, занимавшийся промыслом в неспокойное послевоенное время. Как выяснилось позже, во время донного траления команда случайно сорвала с якоря немецкую мину. Выбирая трал, моряки дотащили ее почти до люка грузового трюма. Заметив «улов», выключили лебедку и поспешили выйти на связь с военными моряками. В общем, им здорово повезло – неразорвавшуюся мину обезвредили вызванные саперы.

«А этим ребятам, похоже, счастье не привалило, – подумал я, заглядывая внутрь огромной дыры посередине слипа. – Очень похоже на взрыв обычной якорной мины. Очень… Теперь неплохо было бы отыскать парочку улик, без которых будет сложно убедить одного упрямого старикана…»

Проще всего найти их внутри поврежденного отсека. Освещая фонарем развороченные внутренности, я осторожно вторгся в то, что недавно именовалось «машинным отделением», и неожиданно наткнулся на обезображенный труп моряка.

На мгновение даже дыхание сбилось, но я быстро его восстановил, поняв, откуда и почему он появился. Мое вторжение всколыхнуло воду внутри отсека, и та вынесла труп из ближайшего темного уголка.

Это был молодой темноволосый парень, скорее всего, моторист. Одежда опалена, тело испещрено повреждениями, левая рука оторвана в районе плечевого сустава – из обрывков рукава яркой робы торчат и покачиваются белые жилы с остатками бесцветной плоти…

Сказать, что в машинном отделении хаос, – не сказать ничего. Предстояло потрудиться, дабы отыскать здесь хотя бы один осколок проклятой мины.

Но искать не пришлось. Потревоженная вода медленно развернула тело, и я увидел торчащий в спине моториста осколок – кусок ржавого металла с зазубренными и необычайно острыми краями.

– «Ротонда, я – «Скат».

– «Скат», «Ротонда» на связи.

– Работу закончили. Начинаем подъем. С нами двое.

– Понял вас. Ждем…

Неспешно работая ногами, мы с Фурцевым поднялись к поверхности. Каждый нес из глубины печальную ношу: я держал за робу останки норвежского моториста, Игорь обхватил свободной рукой почти не пострадавшее при взрыве тело капитана или матроса, стоявшего в момент трагедии на руле. Он нашел его в рубке – единственном помещении крохотной надстройки.

Где-то в недрах погибшего судна осталось тело последнего пропавшего рыбака – за ним предстояло вернуться. У нас уже маловато дыхательной смеси, да и продрогли мы до самых костей. Все-таки сто пятнадцать метров – не шутка. На этой глубине давление воды обжимает тела в достаточно твердых костюмах до такой степени, что ощущается каждая складка шерстяного нательного белья.

Восемьдесят метров. Все наши мысли крутились вокруг горячего душа и какого-нибудь крепенького согревающего напитка…

Шестьдесят.

Дежурная пара встретила нас чуть ниже промежуточной глубины, Жук с Савченко выглядели посвежее. Мы передали им тела и дальнейший подъем осуществляли уже налегке…

Наконец достигли поверхности. Тело отдыхало от бешеного давления и отогревалось в относительно теплой воде.

Устюжанин через представителей МИДа успел сообщить норвежской стороне о найденных телах, и возле нашего катера уже поджидало маломерное иностранное судно. Мы помогли норвежским матросам поднять на его борт человеческие останки. А через несколько минут и сами поднялись по трапу на палубу «Георгия Титова»…

Мы возвращались в Североморск.

Если бы вода в Норвежском море была теплее, а каюты «Титова» – самую малость комфортабельнее, то пловцы моего отряда посчитали бы короткую командировку круизным отдыхом. В ней и на самом деле не было ничего сложного. После первого погружения мы сделали двухчасовой перерыв, а потом снова пошли на глубину – в том же составе и тем же порядком.

Тело последнего из трех пропавших рыбаков обнаружилось у трапа под крохотной надстройкой. Это был пожилой мужчина, совершенно не пострадавший от осколков мины. Вероятно, его оглушило или отбросило с трапа, когда судно тряхнуло взрывом. Мы подняли его и бережно передали норвежцам.

Перед уходом из района меня вдруг вызвали в ходовую рубку.

– Вас, – подал трубку радиотелефона командир бригады.

Первая мысль: кому это я понадобился на краю света? Ответ нашелся молниеносно: конечно, Горчакову! Старику не терпится первым узнать результаты охоты за призраком.

Но интуиция меня на этот раз подвела.

Телефонный динамик ожил незнакомым голосом – на проводе был норвежский адмирал, руководитель поисково-спасательной операции. Он медленно и с диким акцентом произносил слова благодарности за помощь, за риск и проделанную работу.

Я слушал и с грустью, даже с завистью поглядывал на норвежский тральщик типа «Оксёй»: этим красавчикам скоро двадцать лет, а у нас таких кораблей нет и еще долго не будет. Катамаран, выполненный из современных радиопрозрачных материалов, воздушная подушка, великолепное оснащение. М-да…

Дослушав благодарственную речь, я скомкано попрощался и вернул трубу адмиралу.

– Ну, как – отогрелись? Или подкинуть коньячку из адмиральского НЗ? – посмеиваясь, спросил он.

– Благодарю. Наших запасов хватит согреть полкоманды. Когда подойдем к стенке?

– Ровно через тридцать часов.

Я вернусь в каюту. Там, в верхнем ящике рабочего стола, лежал завернутый в тряпицу осколок мины, извлеченный из спины погибшего моториста. Я знал, что этот «подарочек» не обрадует Горчакова, ведь, согласно его версии, очередная загадочная история с трагическим финалом должна произойти в холодных северных морях в этом году.

Что ж, посмотрим. Сейчас на дворе середина лета – время еще есть…

Глава восьмая

Архипелаг Земля Франца-Иосифа,

остров Земля Александры

Сентябрь 1945 года

– Господи, что это? – прошептал Мор, глядя на выползавшую из воды штангу.

Но спустя мгновение он уже понимал, что это. Понимал и судорожно проталкивал в желудок вставший в горле ком: во внутренний водоем подскальной базы вошла неизвестная подводная лодка. Всплывая, она пыталась втиснуться в узкое пространство между U-3519 и пустующим левым причалом.

– Господи, – повторил Хайнц, спускаясь вниз по вертикальному трапу. – Хоть бы это оказались наши соотечественники. И хоть бы их лодка не была такой же громадной, как наша. Иначе оба корабля никогда отсюда не вылезут…

Сердце бешено колотилось в груди до тех пор, пока он не узнал так называемый «зимний сад» – зенитное вооружение, размещенное на открытой платформе позади ограждения бочкообразной рубки.

– Свои! Слава богу – свои!.. – шумно выдохнул Хайнц, выскочив на палубный настил.

Перед ним покачивалась субмарина типа VIIC/41 – одна из многочисленных модификаций распространенной «седьмой» серии. Это меняло дело – «семерка» была на два метра у€же представительницы новой, «двадцать первой» серии.

Тем временем на каменном тротуаре появлялись офицеры, старшие унтер-офицеры и гражданские специалисты, покидавшие свои убежища после неудавшегося бунта. Притихшие мятежники безропотно разоружались.

Наведя порядок, к Мору подошел старший помощник:

– Как думаешь, Хайнц, кто к нам пожаловал в гости?

– Сейчас узнаем…

По бортовому номеру вычислить команду не получалось – буквенно-цифровой индекс отсутствовал. Вместо него на рубке белой масляной краской было выведено женское имя «Верена», в прямом переводе означавшее «Священная мудрость».

Обернувшись и оглядев свою команду, корветтен-капитан процедил:

– Вот что, Рудольф. Мне плевать, кто пришел на борту «семерки», – полагаю, мы сейчас встретим таких же лишенных родины и будущего моряков, каковыми являемся сами. Меня больше беспокоит сегодняшнее происшествие со стрельбой, неповиновением и попыткой захватить корабль.

– Разделяю, Хайнц, твое беспокойство и готов помочь.

– Отлично. Наделяю тебя полномочиями дознавателя – к завтрашнему утру я должен знать имена всех зачинщиков. А сейчас возьми в помощники трех офицеров и начни свое расследование с ареста моториста Шлоссера.

– Слушаюсь, – кивнул Кляйн.

«Да, это один из подвариантов «седьмой» серии, спроектированный в начале 1941 года, – думал Мор, глядя на рубочную площадку всплывшей субмарины. – В итоге конструктивных доработок рабочая глубина данных субмарин возросла до ста двадцати метров, а максимальная – до двухсот пятидесяти. Но почему «Верена»? Прочему на борту нет номера?…»

Вначале загудел электродвигатель принудительной вентиляции отсеков, и подскальное пространство тотчас наполнилось знакомым коктейлем из углекислого газа, паров дизельного топлива и масел, пота, человеческих испражнений и огромного количества одеколона, коим подводники сдабривали все зловонные уголки, притупляя истошную вонь.

Грохнул люк прочного корпуса, и над ограждением рубки появилась чья-то голова в капитанской фуражке с белым чехлом.

– Альфред?… – прищурился Мор.

Командир «Верены» встал в полный рост и повернулся лицом к морякам, толпившимся на палубном настиле U-3519.

– Хайль! – вяло вскинул он правую руку.

– Альфред, ты? – окончательно признал старого товарища корветтен-капитан.

– Хайнц! Вот уж кого не ожидал тут увидеть, так это тебя!

Вскоре под каменными сводами слышались радостные возгласы – среди экипажей двух немецких субмарин оказалось немало друзей и бывших сослуживцев. Недавние бунтовщики, позабыв о намерении покончить с офицерами и выйти в море, оживленно выспрашивали у прибывших коллег последние новости.

А новости были безрадостными.

Два однокашника и давних друга стояли на каменном тротуаре.

– Тебе повезло – ты стал старшим офицером, – покосился Альфред на нарукавные нашивки товарища, – а я остался капитан-лейтенантом. И, похоже, надолго…

– С некоторых пор наши звания мало что значат, – отмахнулся Хайнц. – Необходимо подумать, как сообщить моей команде о гибели Третьего рейха.

– Может быть, не стоит? Из моего экипажа об этом знают только офицеры…

– Лучше выложить все и сразу. Между прочим, сегодня здесь вспыхнул бунт.

– Бунт?!

– Да. Моим матросам наскучило сидеть под холодной скалой. Они разоружили караульного, ворвались в арсенал, открыли стрельбу… В результате убит обербоцман и ранен один из офицеров.

– Весело тут у вас!..

– От смертельной кульминации «веселья» нас спасло появление твоего корабля. Мы здесь уже полгода – нервы и терпение матросов на пределе.

– Но ведь у наших экипажей и раньше случались длительные походы, – недоумевал Ценкер. – А мои ребята совершили почти кругосветку, и ничего!

– Ты забываешь о наличии цели. Сначала вы прорывались к берегам Японии, потом цель поменялась, и вы направились сюда… А мои люди терпят здесь лишения, питаются по урезанной норме, дышат гнилым воздухом и, засыпая вечером, знают, что завтра их ждет то же самое. Понимаешь? Каждый день одно и то же, и никакой перспективы. Ни-ка-кой!

Альфред подавленно молчал.

– Так что выкладывай все начистоту, – приобнял товарища командир U-3519. – По крайней мере, твоя речь остудит на некоторое время пыл потенциальных мятежников.

– Как скажешь, Хайнц, – вздохнул тот. И вдруг встрепенулся: – Кстати! В кормовом отсеке «Верены» припрятан неплохой сюрприз, должный поднять дух твоим ребятам. И не только дух!

– Что за сюрприз? – насторожился Мор.

– Не представляешь, как нам повезло! Примерно месяц назад запасы продуктов, пресной воды и дизельного топлива иссякли – никто же не рассчитывал на поход до Японии и обратно без заходов в порты.

– И ты славно поохотился, – догадался Хайнц.

– Точно! Мы шли к Берингову проливу мимо берегов Аляски и во время подзарядки аккумуляторов внезапно повстречали торговое судно под американским флагом. Нам послал его сам Бог! К тому же, по инструкции Дёница, мы не имели права отпустить с миром свидетелей нашего существования. Сблизившись, начали атаку и выпустили одну торпеду – чтоб судно не развалилось и преждевременно не ушло под воду. Затем сняли часть необходимого груза, а заодно разжились шестью женщинами.

– Ты привез сюда женщин?!

– Ну конечно! Правда, две по дороге сдохли, но мы не расстроились и заставили оставшихся трудиться за шестерых! – громко расхохотался командир «Верены». И, сделавшись вдруг серьезным, спросил: – Ты, случаем, не привез сюда врача?

– Привез, и не одного. У тебя кто-то болен?

– На переходе из Японии мы похоронили троих, несколько человек жалуются на плохое состояние. Надо бы показать их докторам.

– Пусть подойдут к профессору Нойманну.

– Отлично. А женщин мы привезли на любой вкус: блондинки, брюнетки, стройные, полненькие, в возрасте и совсем молоденькие. Пойдем, покажу…

Они поднялись на палубу «семерки», спустились в центральный пост и добрались до самого последнего – электромоторного отсека. По его левому борту размещался электрический компрессор высокого давления, по правому – дизель-компрессор Юнкерса. Почти весь центральный проход был плотно заставлен какими-то ящиками. На них-то и было устроено жилище четырех женщин.

«Боже, до чего страшные и вонючие, – разглядывал Мор полураздетых американок, спавших в ворохе грязного тряпья. – Впрочем, если кто-то пересилит отвращение – я не стану возражать. Все лучше, чем исподволь ожидать мятежа».

Осмотрев «сюрприз», друзья покинули борт «Верены» и направились к жилым отсекам, где Мор намеревался предложить однокашнику поселиться в его апартаментах. Женщины не произвели на него впечатления. Напротив, спрыгнув на тротуар, он казался мрачным и озадаченным.

– Сколько людей в твоем экипаже? – спросил он Альфреда.

– Выходили в море, имея полный комплект – сорок четыре человека. Трое умерли, но прибавились четыре женщины. Итого – сорок пять.

– С продуктами совсем плохо?

– Не считая недельного НЗ в опечатанной кладовой, запасов осталось дней на пятнадцать-двадцать.

– Не густо. – Хайц повернул в коридор жилых отсеков. Толкнув металлическую дверь, пригласил: – Прошу.

Оглядев жилище, товарищ повеселел.

– Здесь в тысячу раз лучше, чем в утробах наших подлодок!

– Не знаю, не знаю. Прожив полгода в каменном мешке, я уже так не думаю. Да, хотел тебя спросить: почему твоя «семерка» называется «Вереной»?

– Во-первых, я получил ее новенькой – прямо у стапелей, и борта боевой рубки были девственно чисты. Во-вторых, командование решило не наносить буквенно-цифровой индекс из соображений секретности.

– Понятно.

– Кстати, что ты намерен делать с зачинщиками? – поинтересовался Альфред, выкладывая на полку шкафчика свои вещи. – Такие поступки прощать нельзя. Однажды в сорок четвертом мне пришлось лично расстрелять двух матросов…

– Знаю. С ними разбирается старший помощник, и завтра утром мы поставим в этом деле жирную точку. Ты продумал свой доклад?

– В общих чертах, – пожал плечами Альфред.

Главного зачинщика по приказу старшего помощника заперли в карцере – в каменном мешке довольно скромного размера. Угол пола по левую сторону от двери занимало отхожее место, над ним из стены торчал бронзовый кран. У дальней стены стояли две солдатские кровати и тумбочка между ними. Из постельных принадлежностей были матрацы, подушки и грубые шерстяные одеяла. Все нехитрое хозяйство освещалось единственной тусклой лампой.

Через час экипажи двух субмарин собрались в кают-компании. Пока рассаживались за столики, в углу на каменном приступке крутил пластинку патефон, радуя моряков звуками современного американского джаза.

Однако мероприятие не получилось сугубо праздничным: помимо здравиц по поводу неожиданной встречи соотечественников в повестке значился доклад Альфреда Ценкера о последних событиях в мире.

Патефон умолк. Два кока бесшумно сновали между столами, разнося шнапс и горячую закуску. А командир «Верены», стоя рядом с офицерским столом, говорил низким глухим голосом:

– Увы, господа, великий Рейх проиграл войну. За две недели до прекращения боевых действий преемник фюрера Карл Дёниц приказал мне доставить в Японию спецгруз, что мы и намеревались сделать, выйдя из Киля. Мы почти добрались до цели, но… немного не успели. Япония также потерпела поражение и подписала капитуляцию на борту американского линкора «Миссури». Оставшись без родины и союзников, мы решили укрыться на этой базе – я знал о ее существовании (однажды просидел здесь три месяца) и приказал штурману рассчитать новый курс. За время плавания по северным морям мы периодически всплывали для подзарядки аккумуляторных батарей и с нетерпением вслушивались в эфир с надеждой узнать что-то позитивное. К сожалению, господа, обрадовать вас нечем: в начале мая 1945 года Йодль, Кейтель, Штумпф и фон Фридебург подписали протоколы актов о капитуляции Германии.

– Что стало с фюрером? – тихо спросил кто-то.

– Мы располагаем только теми сведениями, которые передаются по радио странами Европы. Судя по их сообщениям, фюрер покончил с собой в берлинском бункере.

– А с Гиммлером? – поднял голову Нойманн. – Жив ли рейхсфюрер?

– Мертв, – вздохнул Ценкер. И продолжил доклад: – После завершения войны наши противники – СССР, США, Великобритания и Франция – создали Международный военный трибунал, объявивший в конце августа список из двадцати четырех человек – главных, с их точки зрения, военных преступников.

– И кто же среди них?

– Все те, кто не успел или не смог покончить с собой. Геринг, Риббентроп, Кейтель, Кальтенбруннер, Борман, Йодль, Гесс, Шпеер, Дёниц и другие.

Штурман Людвиг Ланге, лично знакомый с гросс-адмиралом, поинтересовался:

– Значит, и у Дёница есть шанс в ближайшее время отправиться на тот свет?

– У всех, кто попадет в руки трибунала, есть такой шанс. Даже у нас с вами, – ответил за своего друга корветтен-капитан. Встав, он поднял кружку и с каменным лицом подвел итог: – Как бы там ни было и что бы ни говорили русские, американцы и англичане – наша война еще не окончилась.

Ночью убитого обербоцмана уложили в специальный мешок и похоронили на «кладбище» – в самом дальнем закутке технической зоны. Закуток был устроен аналогично складу-морозильнику, отчего температура в нем сохранялась низкой.

Утро следующего дня началось с общего построения команд двух подлодок на каменном тротуаре одного из причалов.

Каменные своды освещались прожекторами, меж корпусов подлодок тихо плескалась вода. Офицеры и старшие унтер-офицеры заняли, как всегда, правый фланг длинного строя, далее, в соответствии с уставом, стояли младшие унтер-офицеры и матросы. Замыкали строй гражданские специалисты – инженеры и врачи. Отдельной группой у дальнего края прямоугольного водоема выстроилась вооруженная команда надежных моряков.

Нойманн, имеющий звание оберштурмбаннфюрера СС, торчал во время подобных мероприятий среди офицеров-подводников.

– Что ты хочешь с ним сделать? – прошептал он в затылок Мору, когда к тупиковой стене подвели связанного моториста Альберта Шлоссера.

– То, что положено в таких случаях, – расстрелять.

– Отдай его мне.

– Зачем? – слегка повернул голову корветтен-капитан.

– Он пригодится для последнего эксперимента.

Старший помощник Рудольф Кляйн поставленным высоким голосом зачитывал решение военно-судебной комиссии, состоящей из трех офицеров экипажа U-3519.

– Исключено, – отрезал Мор. – Он должен сдохнуть на глазах у всей команды, а не в тиши твоего «лазарета»!

Из двух подстрекателей, выявленных старшим помощником, Шлоссер вызывал у командира наибольшую антипатию. Он постоянно был всем недоволен, вечно что-то бубнил под нос и зыркал на офицеров злыми глазами. Однажды Хайнц услышал в его исполнении анекдот: «Представители новой расы будут стройны, как Геринг, светловолосы, как Гитлер, и рослы, как Геббельс». Он задал Шлоссеру хорошую трепку, но доводить дело до гестапо не стал. А зря! Если бы из здоровой плоти экипажа своевременно удалили гнойный нарыв, возможно, мятежа не случилось бы.

– Но почему? – донимал из второй шеренги Нойманн.

– Во-первых, приговор подписан и уже оглашен. Во-вторых, его необходимо расстрелять, чтобы никто из нас в будущем не опасался за свою жизнь. И, наконец, в-третьих…

В этот момент Кляйн завершил оглашение приговора. Обернувшись и сделав шаг назад, он вопросительно смотрел на командира.

– Заканчивайте с ним, – кивнул Мор.

Трясущегося Шлоссера подвели к глухой стене, повернули лицом к группе автоматчиков. Старший помощник отдал сухой приказ, и под высокими сводами вновь заметалось густое эхо выстрелов.

– Жаль, хороший пропал материал, – кашлянул в кулак профессор, глядя на упавшее тело. – Кстати, ты не договорил. Что же «в-третьих»?

– В-третьих, по результатам расследования есть еще один зачинщик мятежа, виновный в несколько меньшей степени.

К тупичку подвели следующего осужденного со связанными руками. Это был здоровяк Эрих Вебер – гаупт-ефрейтор, торпедист.

– Подойдет? – криво усмехнулся Мор.

– Отменный экземпляр. Я обратил на него внимание, когда шли сюда из Ростока.

– Надеюсь, твой эксперимент не смертельный?

– Девять к одному, что останется жив.

– Сколько времени займут твои опыты?

– Не дольше пяти дней.

– Договорились, – кивнул командир подлодки и шагнул вперед.

Эрих Вебер служил в экипаже Мора два года и имел за плечами четыре боевых похода. Он был награжден двумя медалями и нагрудным знаком «U-Bootskriegsabzeichen», особо почитавшимся среди ветеранов подводной войны. Простой трудяга, никогда не читавший книг и не выезжавший дальше границ Передней Померании.

Дам ему шанс, решил Хайнц и обратился к строю подводников:

– Господа! Я успел ознакомиться с результатами расследования и хочу спросить у Вебера, раскаялся ли он в организации вчерашних беспорядков?

– Да, – кивнул тот.

– Не слышу, Эрих.

– Да, господин корветтен-капитан, я раскаялся! – громко повторил торпедист. – Если вы сочтете возможным сохранить мне жизнь – даю слово: этого больше не повторится!

– Что ж, вверенной мне властью заменяю матросу гаупт-ефрейтору Веберу смертную казнь на недельный арест. На время ареста он поступает в распоряжение профессора Нойманна. И в заключение приятная новость для тех, кто не участвовал в мятеже: в нашей волшебной пещере появились женщины! – Моряки, конечно же, успевшие пронюхать о прибывшем сюрпризе, одобрительно загудели, и командиру пришлось повысить голос: – После бани и непродолжительного медицинского обследования четыре обворожительные американки начнут принимать немецких гостей. Вы довольны?

В ответ раздался не гул, а настоящий рев.

– Разойдись! – ухмыльнулся Мор.

– Зачем тебе потребовался последний эксперимент? – спросил капитан профессора после общего построения.

– Видишь ли, на Большой земле я не успел получить чистый результат с выходом из искусственного гипобиоза.

– С выходом из чего?

– Искусственный гипобиоз – клинический аналог природного состояния пониженной жизнедеятельности организма. Внешне процесс напоминает обычный сон.

– Что-то наподобие зимней спячки у животных?

– Совершенно верно. Но человеческий организм устроен несколько иначе, поэтому пришлось немало потрудиться, чтобы обмануть природу. Герметичное внутреннее пространство капсул разбито на несколько температурных зон, что позволяет существенно замедлить обмен веществ и процесс старения.

– А что означает «чистый результат»?

– Абсолютно безвредный для жизни испытуемого.

Хайнц с непониманием и опаской посмотрел на доктора.

– Нет-нет, не пугайся, – рассмеялся тот, – на протяжении последнего месяца моей работы в секретной лаборатории концлагеря Дахау не было зафиксировано ни одного случая с летальным исходом. Ни одного! Все испытуемые возвращались к жизни в удовлетворительном состоянии. Ну, а мне, как всякому ученому, хотелось бы довести процесс до совершенства. Вот и всё.

– Хорошо, Карл. Но более пяти дней я тебе не дам.

– Опять проблемы с экипажем?

– Как раз наоборот – после показательного расстрела главного бунтовщика мои подводники готовы лечь в твои капсулы хоть сегодня. И, согласись, не следует вторично испытывать их терпение.

– Да-да, понимаю…

– И потом, капсул всего пятьдесят, а народу в подскальной базе прибавилось, и продуктов с каждым днем становится меньше.

– Хорошо, Хайнц. Ровно через пять дней первая партия из десяти моряков ляжет в капсулы и уснет…

Карл Нойманн работал в своем «лазарете» как проклятый – это вынужденно признавали даже те, кто ежедневно ремонтировал во главе с инженером-механиком вышедшее из строя оборудование базы. Ассистенты под руководством профессора сооружали врачебный пост с операционным блоком, инженеры с техниками корпели над криогенной установкой и над постом приборного контроля. В коротких перерывах ассистенты с инженерами отдыхали, а Нойманн принимал больных из команды «Верены». Случались заболевания и в экипаже U-3519, но все они носили простудный характер из-за скверного климата под скалой…

Тем не менее профессор сдержал обещание и в назначенный срок явился в отсек корветтен-капитана.

– Поздравь меня, Хайнц, – устало переступил он порог. – Эксперимент завершен с поразительной чистотой – твой торпедист пробудился в полном здравии.

– Пробудился? – растерянно пробормотал Мор. – И не жалуется на свое состояние?