Текст книги "Зажигалка с драконьей головой"

Автор книги: Валерий Поволяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Минут через десять мимо прошаркал Жаворонков.

– Самолет по расписанию идет, не опаздывает? – спросил у него Шайдуков.

– Придет в срок.

– Кто командир экипажа?

– Нам таких сведений не сообщают, – угрюмо пробурчал Жаворонков.

Шайдуков продолжал смотреть в небо, на Жаворонкова даже глаз не скосил, на виске у него дернулась мелкая жилка.

– Прилетит – узнаем, – сказал он, соглашаясь с ответом «певчей птицы», хотя знал, что по линии обычно сообщают, кто из командиров ведет самолет.

Еще через десять минут недалеко, словно бы выпутавшись из влажной теснины тайги, застрекотал самолет, стрекот был хлипким, каким-то обрезанным, словно бы в баке машины кончалось горючее. Шайдуков даже на носки привстал, обеспокоился, не случилось ли чего, звук увяз в кронах деревьев, исчез, и Шайдуков чуть не охнул – вдруг с самолетом действительно что-нибудь произошло, но в следующий миг звук возник вновь, усилился, и над темной растрепанной кромкой деревьев появился четырехкрылый, с широко расставленными тонкими ножками кузнечик.

У Шайдукова отлегло от сердца – с самолетом все было в порядке.

Ан-2 круто пошел вниз, словно хотел боднуть землю, в этом движении было скрыто что-то опасное, Шайдуков невольно подумал, что у деревенских бабок, наблюдавших за боевой посадкой гражданского самолета, от испуга должна возникнуть икота и вообще таких лихих пилотов надо отправлять на работу в давильню жмыха – больше пользы будет. Он стукнул кулаком о кулак, гадая, до самой земли самолет будет носом вниз целить или все-таки выпрямится.

От лихого пикирования из Ан-2 чуть гайки не посыпались, из выхлопных патрубков повалил черный искристый дым, звук мотора сделался голодным, громким, самолет, у которого по-телячьи был задран хвост, вдруг хвост этот опустил и, если бы была возможность, поджал бы его, затормозил свое падение, замер на несколько мгновений и в следующий миг плавно коснулся колесами травы. Шайдуков отер ладонью вспотевший лоб: ну и дает пилот! Летает, как в цирке.

Пробежав по полю, самолет ловко развернулся, и пилот заглушил мотор. Ан-2 в наступившей, колко ввинтившейся в уши тишине прокатился несколько десятков метров и, сделавшись неуклюжим, замер у неказистого, но добротного аэрофлотовского дома.

Шайдуков поцокал языком и проговорил негромко:

– Артист!

Артистом оказался летчик, с которым он быль знаком – Игорь Сметанин, молодой, красивый, словно бы сошедший с кинооткрытки, какие в большом количестве продают в киосках сельской «Союзпечати», длинноногий, голубоглазый, с четко очерченным мужественным лицом, по таким парням обычно сохнут девчата, а они обычно крутят подолы кудрявым зазнобам лет до сорока пяти, не женятся, насыщаются, а потом одним махом отрубают свое прошлое, выбирают какую-нибудь непривлекательную кривоногую бабенку, способную лепить вкусные пироги с грибами, печь тающие во рту оладьи и варить тугие, остро пахнущие чесноком холодцы, смиряясь со своей долей, ставшую серой, спокойной, до самой последней черты. И в гроб очень часто сходят вместе со своей женой.

Но пока такой актер не утихомирится – берегись, девки!

Шайдуков подошел к пилоту:

– Ты на этой этажерке садился, как на реактивном истребителе.

– Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! – вежливо поздоровался Сметанин.

– Я видел в кино, как садятся на авианосцы реактивные самолеты – носом вниз, ногами в тормозную петлю, так ноги мокрыми от страха становятся, носки выжимать можно.

– Не верю, что это слова представителя доблестной советской милиции.

– Пассажиров, пока садился, не вырвало?

– У меня другого выхода не было, в Клюквенном – тяжелая посадка. Чтобы она была легкой, в тайге надо просеку километра на полтора рубить.

– Полтора – это ты хватил через край, Игорь.

– Ну, на полкилометра.

– Вот это уже ближе к истине.

Раньше Игорь Сметанин летал на больших лайнерах, ходил в отутюженных до бритвенной остроты брюках, в белой рубашке с накрахмаленным воротником, душился «шипром», жил в Москве, был своим человеком во многих крупных городах, но потом провинился и очутился в глуши, о Москве старался не вспоминать и летал на гремящих, с воньким дымом этажерках. Наверное, если бы он захотел, мог бы ныне вернуться на большие самолеты, но Игорь почему-то не хотел, замыкался, когда ему говорили об этом, жесткое красивое лицо его нехорошо серело и становилось печальным.

От старого у Сметанина остались только чистые, накрахмаленные до хруста рубашки, да хорошо отутюженные брюки – Игорь и в глуши не опускался до неряшества, следил за собой.

– Ну и как тут моя милиция меня бережет? – спросил Сметанин.

– Бережет потихоньку.

– А чего голос такой тусклый? Мероприятие какое-нибудь не удалось?

– В милиции все мероприятия удаются, Игорь. Начинаются с шумихи и неразберихи, отыскания виновных, заканчиваются наказанием невиновных и награждением непричастных.

– Очень зло, товарищ старший лейтенант. И умно. – Сметанин усмехнулся. – Милиция, похоже, умеет не только сапоги чистить.

Шайдуков усмехнулся тоже.

– Умом ты можешь не блистать, но сапогом блистать обязан.

– Похвальное правило.

– Скажи, Игорь, в воздухе тяжело открыть дверь самолета? – неожиданно спросил Шайдуков.

Лицо Сметанина сделалось озадаченным.

– Открыть-то можно, но зачем? Парашютистов выбрасывать?

– Ну, скажем, для следственного эксперимента, – немного помедлив, ответил Шайдуков.

– Открыть можно, это несложно, – Сметанин засмеялся, – для милиции все можно. – Он провел ладонью по лицу, словно бы снимал с него тень озадаченности, какой-то далекой, но все же ощутимой тревоги, достал из нагрудного кармана сигарету, помял ее пальцами – сугубо русская привычка: мять сигареты. За границей этого, как слышал Шайдуков, за границей живут деликатные люди. – Шайдуков смотрел, как красиво, изящно делает это Игорь, и безотчетно, совершенно не думая о «следственных экспериментах», ждал, какую зажигалку достанет из кармана его собеседник. Или он не любит зажигалок и прикуривает исключительно от спичек?

Сметанин сунул сигарету в зубы, прикусил ее зубами – тоже русская привычка, потом потянулся к зажженной сигарете Шайдукова.

– Прошу поделиться огоньком, – вежливо потребовал он.

Шайдуков дал ему прикурить.

– Двери, люки, заслонки во всех летательных аппаратах открываются только внутрь, ни силы, ни ловкости тут не надо, – пояснил Сметанин, – поэтому иногда в полете и бывает тревожно: вдруг какой-нибудь дурак выкинет фортель и откроет дверь…

– Зачем? – машинально спросил Шайдуков.

– В том-то и дело, что незачем. Лишь потому, что дурак. Дело это – неоперабельное, дураку уже никакой хирург не поможет, а люди страдают от чужой неизлечимости. – Сметанин с хрустом выпрямился и, не прощаясь со старшим лейтенантом, отправился в летный дом отмечать путевой лист.

«Может быть, Семена сбросили с такого же симпатичного Ан-2?» – тревожно подумал Шайдуков, продолжая стоять у ограды.

В самолет проходили люди – шла посадка. Села бабуля в синем новом платке – бабка Желтиха, за ней ловко запрыгнула в Ан-2 девчонка – ее внучка Оля, потом, покачиваясь пьяновато, проследовал отпускной солдат Шутов, следом – таежник в засаленной до блеска робе, фамилии которого Шайдуков не знал, – вполне возможно, старатель…

«Если Семена сбросили с самолета, то как он в него попал? И кто в таком разе выбросил? А может, его зверь на дерево затащил? Измял и, когда он был без сознания, затащил?»

Он поглядел, как в самолет забрался Сметанин, второй пилот – рыжеусый, похожий на донского казака крепыш по фамилии Хохряков убрал лесенку, втянув ее внутрь, решительно задвинул дверь, и Ан-2, развернувшись вокруг одного колеса, побежал на середину поля, потом, не останавливаясь, устремился на взлет, оттолкнулся от земли и в следующий миг уже очутился над деревьями. Игорь Сметанин умел летать лихо.

Шайдуков вспомнил, что две недели назад пришла оперативка из Иркутской области. Разыскивались двое подростков, которые из одноствольного ружья сбили Ан-2: ради интереса саданули по нему гусиной дробью, одна из дробин перебила маслопровод, и огромный неуклюжий гусь затряс от боли всеми четырьмя крыльями. Потом загорелся.

Хорошо, хоть жертв не было.

Существует закон парности случаев: если где-то что-то случается, то вряд ли этот случай остается единичным, обязательно происходит повтор, если с Ан-2 произошла одна история, то непременно произойдет другая, примерно такая же. Очень часто – в противоположном углу страны.

На юге, на окраине наполовину вспаханного под озимые поля, колхозные механизаторы расположились на обед. Обедали они со вкусом, вместо скатерки расстелили свежую районную газету, выставили бутылку первача, облагороженного ореховыми перепонками, отшибающими даже у денатурата дурной вкус, разложили малосольные и свежие огурчики, огромные помидоры «бычье сердце», куски мяса и жареной печенки, куриные яйца, со вкусом выпили и закусили, потом также со вкусом повторили и едва собрались сделать третий заход, как их накрыл самолет сельскохозяйственной авиации – четырехкрылый и вроде бы совсем безобидный…

Этот самолет делал полезное дело – удобрял поля минеральной мукой. И то ли пилот промахнулся на скорости, то ли, наоборот, ему захотелось специально пошутковать над вкусно обедающими механизаторами, – он взял и опылил их белым душным облаком.

Механизаторы не оставили выпад без ответа, один из них схватил опорожненную бутылку и запустил в самолет.

Бутылка угодила точно в винт, в лопастях что-то хряпнуло, в моторе раздался железный звон, и самолет совершил вынужденную посадку. С большим, надо заметить, трудом сел: увязнув колесами в мягкой пахоте, он чуть не перевернулся.

И чего только в голову не приходит, когда смотришь на дела рук мастеров высшего пилотажа! Шайдуков отвлекся от мыслей о друге своем Сене, от того, что он должен найти его убийцу, даже если это будет зверь, найти и наказать… Тут старший лейтенант сгорбился, словно на спину ему взвалили громоздкий мешок с углем, дыхание с болезненным сипом вырвалось изо рта, и Шайдуков, невидяще глянув на сигарету, погасшую у него в руке, швырнул ее себе под ноги.

Раз сигарета погасла, значит, кто-то по нему скучает. Есть такая примета. Только кто скучает? Хорошо, если жена… А вдруг пуля или зверь в тайге? Или бандит, сидящий с заточкой в схоронке, специально высматривающий милиционера, чтобы завладеть его оружием – штатным «макаровым»?

Шайдуков жалел, что не поговорил с замызганным мужичонкой, севшим в самолет к Сметанину, – возможно, тот был старателем… А возможно, и нет, но поговорить надо было бы. Хотя бы для очистки совести. Конечно, старатели обходят в тайге один другого за километр, все-таки иногда они встречаются и, зорко глядя друг на друга, фиксируя каждое движение, выпивают по котелку чая у костра, обговаривают лесные новости и погоду, а потом расходятся, петляют в тайге, как зайцы, делая по дороге остановки, лежки и устраивая засады, и в конце концов исчезают. Каждый в своем направлении, каждый у своего ручья, на своем маленьком прииске.

…Через два дня Шайдуков увидел на аэродроме еще одного старателя – медноголового, как хорошо начищенный старый чайник, парня с быстрыми крапчатыми глазами и мягкогубым добрым ртом.

– Как тебя зовут? – стараясь улыбнуться поприветливее, спросил у него старший лейтенант.

– Мать величала Виктором.

– Назвала так, конечно, в честь победы над Гитлером?

– Так точно! Хотя Гитлера я никогда не видел и тем более – не лупил его на фронте… Вообще, я считаю, он из другой эпохи, что-то из… ну, между гуннами и римлянами кто был, какой народ?

Шайдуков неопределенно приподнял плечи – этого в средней школе милиции он не изучал, расстегнул планшетку и показал парню фотографию, заложенную под желтоватый целлулоид.

– Этого товарища не доводилось встречать?

Золотоискатель вгляделся в улыбающееся лицо Семена Парусникова, качнул головой:

– Нет. А что… натворил чего-нибудь? Провинился?

– С ним натворили!

Медноголовый искатель золотых россыпей помрачнел.

– Значит, убили.

– Почему так считаешь?

– Иначе с чего бы им заниматься милиции? Если бы простая драка, мелкий порез на заднице – занимались бы другие люди. – Старатель вторично взглянул на фотоснимок, помрачнел еще больше. – Улыбка хорошая, я такую улыбку обязательно бы запомнил. Нет, не встречал я этого человека. Товарищ тоже золотишком промышлял?

– Тоже. – Шайдуков подумал, что в здешнем старательском краю, где полно промышленников-одиночек, надо, чтобы в каждом селе был открыт золотоприемный пункт, тогда старатели не летели бы с добычей в область, оставляли бы все на месте. В приемном пункте им выписывали бы квитанции Главзолота или как там эта организация называется – Торгсина, Торгмета, – либо чеки, а с этими бумагами можно лететь куда угодно, от Москвы до Владивостока. Там старатели меняли бы чеки и квитанции на деньги. Пока это не организуют разные начальственные чины, старатели будут пропадать.

– Жаль, если этот парень сгинул, – проговорил медноголовый и попрощался со старшим лейтенантом. – Мне пора!

– Куда хоть летишь?

– Отсюда только одна дорога – в областной центр, а оттуда – домой.

– А дом где?

– В Новосибирске.

– Далеко, – заметил Шайдуков и попрощался со старателем.

На следующий день Шайдуков увидел еще одного старателя – тот вышел к Клюквенному, надеясь сесть на рейсовый самолет, но самолета не было, подвела погода: низко над землей стелились сырые горячие облака, из которых сочилась странная противная мокреть – дождь не дождь, туман не туман, влага не влага – не поймешь, что это, комары сбились в такие плотные тучи, что через них никакой самолет не пробьется, винт увязнет, – и старатель, прячась от лихих людей, снова нырнул в тайгу. Хорошо, Шайдуков оказался проворнее, перехватил золотодобытчика уже в чаще. Показал ему фотоснимок Семена:

– Не встречал?

Тот обтер пальцами морщинистое лицо и ответил, даже не взглянув на снимок:

– Нет!

– Чего же так? Ты даже на фотокарточку не посмотрел.

– Я три года в тайге и за три года ни одного человека не видел. Обхожусь без встреч!

«Может, так оно и лучше», – подумал Шайдуков и повернул обратно.

Третий старатель, изможденный старик с большими водянистыми глазами также ничего толкового не смог сообщить – он не встречал Парусникова. И четвертый старатель, и пятый, и шестой: никто из них не видел Семена.

«Сычи чертовы!» – в сердцах выругался Шайдуков, хотя понимал, что он неправ.

Подумал, что Семен – честная душа, очень открытая, такие всеми ветрами со всех сторон продуваются, – вряд ли он в тайге прятался, вряд ли кого боялся, на промысел, как и многие старатели, ходил без оружия – нечищеные стволы и запах пороха отпугивают дорогой металл. Металл этот – робкий, всего боится, не только ружей, но и кошачьего мяуканья ночью, косых взглядов, козьих рогов, громкого голоса и другого металла.

И все же один из старателей, восьмой по счету, – Шайдуков не думал, что в тайге может быть столько искателей счастья, – неожиданно произнес:

– Этого мужика я видел.

Шайдуков с жадностью вгляделся в его усталое загорелое лицо, украшенное фонарями – бледными припухлостями под глазами, если бы не эти фонари, лицо старателя можно было бы назвать красивым – черты правильные, ровные, на всем в этом человеке, на теле и одежде, лежала печать опрятности.

– Где видел?

– В тайге, естественно.

– Давно?

– Месяца полтора назад… Примерно так.

Старший лейтенант стал расспрашивать о деталях, но не нашел в них ничего существенного, достал карту и попросил старателя показать, где тот встретил Парусникова.

Старатель, не колеблясь, обвел пальцем маленький кусок зеленого поля.

– Вот здесь, на берегу Хизы.

Хиза была своенравной таежной речонкой, которая могла за пару часов вздуться до размеров Енисея, а потом обратиться в тихую неприметную струйку, а то и вообще пропасть. Худая речонка эта была ориентиром для старателей, с Хизы они начинали свой отсчет.

Шайдуков сказал «спасибо» добытчику – ну хоть что-то оказалось у него в руках, записал фамилию и адрес и отпустил с Богом.

Затем, не мешкая, поехал в район, в отдел милиции, запросил там список пропавших в последнее время старателей. Старатели пропадали и раньше – тайга-то не кинотеатр, куда люди приходят отвести душу, глядя на чужую (экранную) жизнь, и не теща, готовая накормить любимого зятя маслеными блинами, – человек, если он в тайге один, никогда не выберется со сломанной ногой или с воспалившимися легкими, тайга обязательно приберет его, не отпустит, но столько старателей, как в этом году, не пропадало никогда.

– Фотоснимки этих людей достать можно, товарищ капитан? – тряхнув списком, спросил Шайдуков у начальника уголовного розыска района.

– Думаешь, найдем их?

– А вдруг!

– Вдруг бывает только в кустах с молодкой, да в плохом кино. Еще у бабки на печке, когда к ней пристает таракан. А тут тайга, тыща километров налево, тыща километров направо – ищи свищи! – Начальник угрозыска со странной бандитской фамилией Хмырь вытащил изо рта мягкую травяную былку – любил чем-нибудь ковыряться во рту, спросил: – Ну что, есть какие-нибудь идеи?

– Идей пока нет, но могут появиться.

– Откуда? Из каких таких дебрей?

– У меня однокашник занимался старательским промыслом, так вот – его не стало. Я так разумею – убили.

– Кто убил? – насторожился начальник угро. – С чего ты взял?

– Может быть, зверь убил, может быть, человек… Не знаю. Пока не знаю.

– А раз не знаешь, то и не возникай.

«Очень неприятная у человека фамилия – Хмырь, – подумал Шайдуков, – но зато точно соответствует сути». Шайдуков знал, что начальник угрозыска подал прошение, чтобы в его фамилию добавили одну букву «о» – не Хмырь чтобы было, а Хомырь. Получалась вполне приличная хохлацкая фамилия, но ответа на прошение пока не было.

– Когда будешь знать точно, тогда и возникнешь, понял?

– Так точно, товарищ капитан, – сказал Шайдуков и про себя добавил: «Понял, чем козел барана донял».

Спустился на этаж ниже, к подчиненным Хмыря – там тоже не оказалось фотокарточек, их никто не собирал, поскольку никаких заявлений к ним не поступало, а раз не поступало, то никто этим делом не занимался. И вообще Хмырь считал, что человек, ушедший в тайгу, – сам за себя ответчик, закон не обязан его защищать.

Старший лейтенант Нестеров – длинный, с унылым потным носом, держась рукой за щеку, – допекал больной зуб, а идти к врачу он боялся, – сказал:

– Я завел было речь, но куда там, – он отнял руку от щеки и досадливо пошевелил пальцами, – капитан чуть было звездочки с погон не содрал – боится лишнее дело на себя вешать.

– Да, каждый пропавший старатель – это практически нераскрытое дело, – согласился с ним Шайдуков, – а тайга у нас – две Франции, три Бельгии и одна Швейцария. Чтобы прочесать «две Франции», не менее трех дивизий надо – по полторы на каждую «Францию».

– А каждое нераскрытое дело – это потенциальный выговорешник. – Нестеров поморщился. – Никогда не знаешь, кто им заинтересуется. Начальника нашего поздравил?

– С чем?

– «О» в его фамилию все-таки добавили.

– Тогда с чего же у него плохое настроение? Не хочет выставлять отделу положенное шампанское?

– От него не то, чтобы шампанского – стакана кислушки не дождешься, – Нестеров неожиданно хихикнул. – Ты слышал, как царь Александр Третий одному купцу фамилию на свой лад выправил?

– Нет.

– Жил один купец, первую гильдию имел, а фамилию имел странную – Семижопов. Мужик богатый, при золотых цепях и кольцах, а фамилию свою в деловых бумагах ставить стеснялся. Вместо него ставили фамилию старшего приказчика.

– Какого-нибудь Перышкина или Гайкина, – усмехнулся Шайдуков.

– Вполне возможно. Может быть, даже Пупкова. Чтобы избежать дальнейших конфузов и привести фамилию в соответствие с богатством и положением, Семижопов послал нижайшее прошение на имя государя. Царь Александр Третий был остроумным человеком, прочитал прошение и написал толстым синим карандашом: «В ознаменование личных заслуг господина Семижопова разрешаю две жопы снять». – Нестеров кисло улыбнулся и схватился рукой за щеку. – М-м-м!

– Это не анекдот?

– Это наше историческое прошлое, документально подтвержденное. А начальника нашего все-таки поздравь.

– Надо подумать, – сказал Шайдуков.

– Вдруг шампанское выставит? В магазине как раз появилось. Теплое. Сладкое.

– Тепло-сладкое.

Хомыря он поздравлять не стал – все равно ему «тепло-сладкое» шампанское не пить, пристроился было на попутную трехтонку – шла в Клюквенный с мукой, – вдвоем все веселее будет, но через несколько минут Шайдуков передумал и попросил подбросить его до аэропорта.

– Чего так? – удивился шофер.

– Спешу!

– Денег, что ли, не жалко? Я бы бесплатно, к самому порогу, к дому доставил.

– Время, время, – пробормотал Шайдуков, – время дороже денег.

– Ну, как знаешь, – недовольно пробормотал шофер, зашмыгал носом, будто обиженный школьник.

Просьбу Шайдукова он выполнил, доставил до аэропортовской площадки, круто развернулся и, подняв столб пыли, укатил.

Рейсовый Ан-2, идущий в поселок Клюквенный, затем в Куропатку, Ивантеевку и Шиловку, был уже заправлен. Пассажиров набралось немного, и Шайдуков свободно купил себе билет, в самолете пристроился на жесткое железное сиденье напротив двери-люка и, подчиняясь команде, покорно перетянул себя ремнем. Невольно ощутил, что теперь составляет единое целое с сиденьем, с полым металлическим корпусом Ан-2, с игрушечными истертыми колесами, похожими на колеса садовой тележки, с мотором и винтом, и это ощущение родило в нем легкое хмельное чувство, схожее с весельем.

Из кабины, по-журавлиному переступив через высокий дюралевый порог, вышел второй пилот, одетый в серую, почти милицейскую рубашку с погончиками, украшенными двумя нашивками, остановился рядом с Шайдуковым.

– Ба-ба-ба, кого я вижу! – голос у второго пилота был густой, сочный, будто у оперного певца.

– Здорово, Егор Сергеевич, – сказал ему Шайдуков, – давненько не встречались!

– Летаешь редко, потому и не встречаемся, – второй пилот рывком сдернул люк с места, ловко вогнал его в проем и повернул длинную красную ногу, закрепляя, потом, чтобы никто не вздумал сдвинуть люк без разрешения, перекинул через дверь цепочку, также окрашенную в алый сурик. – Заходи к нам, – пригласил он Шайдукова и показал пальцем на кабину. – Сейчас не надо – нельзя, а когда взлетим и наберем высоту – заходи! Посмотришь на землю с неба.

Егор Пысин родом был также из Клюквенного, учился в школе в одно время с Шайдуковым, потом женился на дочке заведующего финотделом райисполкома и пошел в примаки, переехал жить в райцентр. В Клюквенном он, конечно, бывал – у матери с отцом, – но редко, и с Шайдуковым встречался также редко – тропки их почти не пересекались.

Ан-2 набирал высоту медленно, рывками, тарахтел, находясь на одном месте – совсем незаметно было, чтобы земля удалялась или уплывала назад, она неподвижно висела под крыльями, а самолет, словно воздушный шар, прикованный к цепи, также неподвижно висел над ней, иногда под машиной оказывалась яма, и тогда Ан-2, беспомощно тарахтя винтом, проваливался в нее.

Шайдукову казалось, что во время падений из него вылезает вся начинка, все, что Бог напихал ему внутрь – сердце, легкие, печень, желудок, он крепко стискивал зубы и старался накрыть начинку грудной клеткой, как кошелкой. Люди, сидевшие в самолете, горбились надсаженно, какая-то бабка даже заплакала.

Но поднялись чуть выше – и сделалось легче, и дышать стало легче, провалы пропали, а когда набрали высоту, Шайдуков расстегнул ремень и, хватаясь за спинки кресел, двинулся в кабину.

– Космонавтом себя почувствовал, – стараясь перекричать шум мотора, пожаловался он.

– Взлет был тяжелый. Из-за жары, – пояснил Пысин. – Много восходящих потоков, ям, штурвал иногда приходится держать вдвоем. Для этого силу лошадиную иметь надо.

– В жару всегда так?

– Всегда.

Командира самолета, известного молчуна Иваненко Шайдуков также знал – доводилось встречаться раньше, Иваненко кивнул ему и отвернулся. Он и на земле разговаривал редко, а уж в воздухе и подавно. Егор перекинул от одного сиденья к другому брезентовую лямку и усадил на нее Шайдукова. Потыкал пальцем вниз, в задымленную зелень земли – смотри, мол. Шайдукову хотелось поговорить с Егором, но он понял – поговорить особо не удастся, – Иваненко уже косит на него неодобрительными маленькими глазами. Шайдуков склонился к Егору, прокричал ему в наушник:

– Сеню Парусникова помнишь?

– Ну! Вместе за девками бегали.

– Убили Сеню!

Пысин охнул, словно от крепкого тычка в поддых, неверяще глянул на Шайдукова:

– Как? Быть того не может!

– Может. И знаешь, где я его нашел? – Шайдуков рассказал, как и где он отыскал останки – малую часть того, что когда-то было Семеном Парусниковым.

Пысин, плотно сжав губы, неверяще покачал головой, глаза у него сделались маленькими, какими-то беспомощными. Хоть и решил Шайдуков, что ему не удастся поговорить с Егором, а все-таки они поговорили; Егор так расстроился, что у него даже затряслась нижняя челюсть.

– У вас, среди летчиков не ходили никакие слухи, что кто-то пропал? А? – спросил Шайдуков.

– Как это? – не понял Егор.

– Да очень просто. Взял человек билет на самолет, зарегистрировался в окошечке и исчез.

– Не-ет, – медленно покачал головой Пысин, – не припомню такого.

– Если о чем-нибудь похожем услышишь или произойдет что-нибудь, дай, пожалуйста, знать. Не в службу, а в дружбу.

– В стукачи вербуешь? – рассмеялся Егор.

– Ты чего, сдурел? Я же сказал – в дружбу.

Шайдуков вернулся на свое место, вновь пристегнул себя ремнем, сморенно глянул в иллюминатор вниз, в задымленную рябь тайги, увидел остро блеснувшую вдалеке воду – рыбное озеро, показалось оно на мгновение и тут же спряталось, накрылось зеленым одеялом, потом одеяло гнило расползлось, показало темное нутро – тайгу разрезал золотоносный ручей. «Вполне возможно, что Сеня где-нибудь здесь и промышлял», – подумал Шайдуков.

Через несколько минут показался новый разлом – еще один ручей, потом еще – ручьев было много и каждый обихаживали старатели. «Как же они, прячась друг от друга, умудряются не сталкиваться? Метки ставят, что ли? Но по меткам и уголовник с заточкой может выйти на безоружного старателя. Высшая математика, тригонометрия с химией, и только!» – Шайдуков поморщился: тригонометрию и химию он не любил в школе особенно, до сих пор, когда вспоминает, испытывает изжогу, которую невозможно сбить никакими таблетками. Если бы была его воля, он вообще изъял бы эти предметы из списка муторных школьных дисциплин – и без них одуревшим парнишкам и девчонкам за партами тошно.

Невесело сделалось Шайдукову. В таком невеселом состоянии он и прилетел в Клюквенный.

Игорь Сметанин происходил из хорошей семьи: отец – специалист высокого класса с прекрасной головой и умелыми руками, прекрасно справляющимися со всякой тонкой работой, доктор наук, главный сварщик крупного московского завода, мать – начальник отдела в номерном институте, разрабатывающем пластмассы для космоса, детей, кроме Игоря, в семье не было, поэтому единственному сыну родители отдали все…

Конечно, ни отец, ни мать не готовили сына в летчики – они и сейчас, когда Игорь уже окончательно определился и вряд ли будет переучиваться, полагают, что летчики – это голоштанные романтики с ненормальными глазами, пьяницы и бабники, с которыми и знаться-то просто неприлично, и чувствуют себя уязвленными, когда видят Игоря в аэрофлотовской форме.

Отец не раз пробовал внушить Игорю, что пора кончать с романтикой – от нее попахивает авиационным бензином, надо переходить на что-нибудь солидное и внушающее уважение и пока он в силе, обязательно поспособствует этому, но Игорь, посмеиваясь и отпуская колючие шуточки, уходил от разговоров на эту тему.

Единственное, с чем мирились родители, – Игорь зарабатывал неплохие деньги, не меньше, чем главный сварщик со всеми его надбавками за съэкономленные электроды, высоковольтные галоши и бланки нарядов, прибавками за пытливый технический ум и приятную наружность, Игорь неплохо зарабатывал, летая на большом Ту-154, также неплохо получает и сейчас, очутившись в малой авиации.

Почему Игорь перешел в малую авиацию, с какой стати сменил далекие престижные рейсы на коротенькие птичьи скоки из деревни в деревню, поменял Москву на сибирскую глушь, где медведи питаются клюквой и тухлой олениной, а от комаров отбиться совершенно невозможно, отец с матерью не знали, но подозревали, что причина не только в Игоре. Сам он вряд ли когда произвел такую смену слагаемых.

Письма из своего Передрищенска Игорь слал очень бодрые, на жизнь свою наводил розовый флер, но мать с отцом понимали, что это всего лишь флер. Игорю не удавалось обмануть их.

Душным июльским днем в Шиловке на рейс к Сметанину сел пассажир – невзрачный, до полусмерти загрызенный комарами, с худым скуластым лицом и чистыми, будто у святого, невинными глазами. Продымленный, изожженный рюкзачишко свой пассажир кинул в хвост самолета, на коленях пристроил сверток – с этим грузом он не пожелал расставаться. Это был небольшой, стачанный из кожи домашней выделки морщинистый кулек, завернутый в несколько газет и перевязанный бечевкой.

Едва очутившись на сиденье, пассажир закрыл глаза и хрипло, с натугой и болью, задышал – он был хвор, хворь и выгнала его раньше времени из тайги.

Что это был за человек, Игорь понял сразу.

Усевшись в командирское кресло и включив маленький проворный вентилятор, прикрученный к верхнему краю панели, он сказал второму пилоту:

– Есть один!

Тот молча наклонил голову.

Кроме хворого золотоискателя в самолет села броская светловолосая девушка, больше пассажиров в Шиловке не было. Игорь запустил двигатель, сделал перегазовку и, почувствовав, как привычно и обрадованно задрожала машина – сейчас ведь в воздух, в высь, в простор, – отпустил тормоза. Когда Ан-2 покатил по мягкому травянистому полю, скомандовал второму пилоту:

– Давай, Агеев, задраивайся!

Агеев задраил дверь в салоне, бросил цепкий взгляд на золотоискателя, оценивающе оглядел девушку и доложил командиру:

– По-моему, особых хлопот не будет.

– Пошли на взлет! – приказал Игорь, дал полный газ. Взлетал он обычно на пределе возможностей мотора, как лихой реактивщик на истребителе, оторвал Ан-2 от земли, круто, почти неощутимо преодолевая воздушные ямы, повел самолет в облака.

– А девочка очень недурна, командир, – сказал в ларингофон Агеев.

– Меня это не волнует.

– Нас с тобою штука эта – жалость, – Сметанин неодобрительно покосился на напарника, – когда-нибудь обязательно погубит.

Агеев помрачнел.

– Хорошо, командир. Не будем ни о чем жалеть.