Текст книги "Свет в окне"

Автор книги: Валерий Губин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Губин Валерий Дмитриевич
Свет в окне

Валерий Дмитриевич ГУБИН

СВЕТ В ОКНЕ

Фантастический рассказ

Уже неделю Григорий Иванович чувствовал угнетающую слабость во всем теле. От малейших усилий дрожали ноги, плыло перед глазами. В воскресенье вечером он не выдержал и лег с виноватой улыбкой.

– Ты прости меня, Маша, что-то неможется.

– Заболел?

– Нет, видно, это уже не болезнь, а последний звонок. Да и пора честь знать – сколько можно коптить небо.

– Бог с тобой, что ты опять заговорил?

– На этот раз серьезно. Я чувствую. И отец мой и дед померли ровно в восемьдесят. Это нам такой срок отмерен, нашему роду. И мне совсем не страшно умирать, потому что ты еще будешь жить после меня.

– Не буду я жить после тебя, – старушка обошла со всех сторон кровать, заботливо подтыкая одеяло, – ты же меня знаешь, не буду ни одного дня.

– Будешь, – улыбнулся Григорий Иванович, – у нас ведь дети еще есть, нельзя, чтобы они враз осиротели.

– Молчи, дуралей, – она села рядом, сунула свою сухую маленькую ладошку ему под щеку, и они замерли так и просидели много часов, разговаривая друг с другом и друг друга утешая, хотя не сказали ни слова.

Была уже глубокая ночь, когда Григорий Иванович зашевелился.

– Помнишь Лутохинский дворец за Черным прудом?

– Помню, конечно.

– Говорят, что там есть какая-то комната, если прийти в нее ночью и немного там постоять, то вернется молодость.

– Слышала я с детства эти сказки.

– Наверное сказки, но все-таки давай сходим.

– Очумел, за Черный пруд идти ночью! Да откуда у тебя такие силы возьмутся?

– Мне кажется сейчас, что на это сил у меня хватит. Да мы и не за молодостью пойдем. Просто мне надо пойти. Последний раз с тобой прогуляться. Помнишь, когда-то давным-давно мы там были и тоже ночью.

– Что-то я не помню.

– А потом, кто знает, может, не зря люди говорят.

– Люди рады всякой чепухе, еще столько же лет будут говорить, старушка задумалась и представила себе этот жуткий Лутохинский дворец дикую фантазию давно сгинувшего помещика – обгоревшая коробка с провалившейся по краям крышей, с зияющими дырами окон и дверей, с обломками гипсовых статуй перед входом. Он и сейчас, наверное, выглядит так, как много лет назад. Ни у кого до этого "дворца" руки не доходят. И стоит он на небольшой поляне в глухом лесу. Была когда-то дорога, но давно заросла.

– Пойдем, Маша, сходим.

Она всмотрелась в его лицо, едва белеющее в темноте, и тихо сказала:

– Спи. Завтра сходим.

Весь следующий день она надеялась, что он передумает. Но Григорий Иванович, с трудом поднявшись к обеду, больше не ложился, а сидел на улице, с опаской поглядывая на небо – не пойдет ли дождь.

– Как чувствуешь себя?

– Да хорошо, хорошо. Я так славно выспался, и ноги вот почти не дрожат. Сижу, силы коплю.

– А если не дойдем?

– Потихоньку дойдем, с перекурами. Тут всего километра четыре наберется.

– Не боишься заблудиться ночью? Столько лет прошло.

– Ты что, Маша, я и сейчас всю нашу округу могу с закрытыми глазами пройти.

Стояла удивительно тихая, теплая для конца октября погода, словно природа, устав от бесконечных дождей, в преддверии близких морозов решила сделать небольшую передышку и замерла в неподвижности на несколько дней. Слышно было даже шуршание упавшего листа, который несколько раз приподнимался, переворачивался, чтобы выбрать себе место и окончательно улечься.

Когда совсем стемнело, старики долго сидели у окна, ожидая, пока улягутся соседи, мимо которых шла дорога в лес. Вот наконец свет погас, и они, стараясь не шуметь, вышли из дома и отправились в путь.

Лес встретил их приветливо. Здесь было совсем тепло и немного сыро. Они шли медленно – Григорий Иванович впереди, тяжело опираясь на палку, а старушка семенила за ним, держась рукой за хлястик его плаща. Ей все было страшно – и эта абсолютная тишина ночного леса, и непроглядная темень вокруг – и она озиралась по сторонам, вся сжавшись внутри.

– Да неужели ты правильно идешь, ведь не видно ничего?

– Правильно, мать, не волнуйся. Вот черничник, – он с шумом ударил по кустам палкой, – скоро он кончится и начнется березовая роща. Там и отдохнем.

Действительно, вскоре впереди забелели стволы берез. Григорий Иванович кряхтя опустился на поваленное дерево. Она села рядом и достала термос.

– Выпей вот чайку, я тут еще хлеба с салом взяла.

– Не могу, Маша, есть, что-то я сейчас очень волнуюсь. А ты поешь, обязательно поешь, – он обнял ее за спину, – не замерзла?

– А почему волнуешься? Тебе страшно?

– Нет, чего тут бояться. А волнуюсь от всяких воспоминаний. Я вот так же волновался, когда к тебе на свидание шел первый раз.

– Будто ты помнишь, как тогда волновался, – она недоверчиво хмыкнула.

– Помню – а как же, я это всю жизнь помню.

Посветлело, видимо поднявшийся ветерок немного сдвинул плотную массу облаков, и прямо над стариками засверкали, дрожа в лесных испарениях, две или три звезды.

– Вон как звезды дрожат, наверное, дождь будет.

– Сегодня уже не будет, разве что к вечеру соберется. Помоги-ка мне встать.

Они двинулись дальше, березовая роща кончилась, начались высоченные ели вперемежку с соснами, потянуло терпким запахом смолы, земля пошла плотная и почти голая. Григорий Иванович больше не загребал сапогами листьев, и они шли бесшумно, как две тени, еще более темные, чем окружающий мрак. Старуха думала про свой участок – какой он маленький, обжитый по сравнению с этой громадой леса, неба и тишины, такой странной тишины, которая как будто вслушивается во все вокруг, и потому они стараются идти как можно тише. И этот лес, и вся природа давно уже стали ей чужими, а сейчас ночью – так просто страшными. Но если бы эта тишина вдруг разорвалась и какой-нибудь громовой голос спросил: "А вы что тут бродите, старые люди? Что потеряли и что хотите от меня?" – она бы наверное не растерялась и сумела попросить еще несколько лет жизни Григорию Ивановичу и спокойной смерти им обоим.

Они еще три раза отдыхали, и хотя Григорий Иванович тянул вперед, но после каждого привала все тяжелее было ему вставать, и все медленнее он шел, тяжело, прерывисто дыша.

"Не дойдем мы", – с грустью и досадой подумала она, и тут же лес внезапно кончился. Они вышли на поляну. Лутохинский дворец смутно темнел впереди большой бесформенной массой.

– Вот он, – прошептал старик, – сейчас чуть передохнем и пойдем на ту сторону – там вход.

– Ты почему шепотом?

– Не знаю, а ты?

– Да мне страшно, вдруг там кто-то есть?

– Вот глупая, – возмутился Григорий Иванович, но без особой отваги в голосе.

Они стали обходить дворец, но, не признаваясь себе в охватившей их робости, на поляну не выходили, а шли по опушке леса. И вдруг остановились как вкопанные. В левом крыле дворца в третьем от угла окне горел свет. Григорий Иванович почувствовал, как пальцы жены впились ему в ладонь. Свет чуть-чуть дрожал, колебался, так могла гореть только свеча или керосиновая лампа.

– Не зря я боялась, – опять зашептала она, – пойдем отсюда скорее.

– Что же, так и уйдем?

– Уйдем, уйдем, никуда тебя не пущу!

Они еще постояли, прислушиваясь. Никакого шума из дворца не доносилось, и ничьи тени лампу не заслоняли. Но это не прибавило им смелости.

– Обидно, – вздохнул старик и повернул к лесу.

Она плохо помнила, как доплелись до дома, как она, шатаясь от усталости, стелила постель, и лишь одна мысль ее ужасала – теперь Григорий Иванович ляжет и уже больше не встанет.

Но все обошлось. Проснулась она поздно и услышала, как он что-то колотит во дворе под окном и бубнит себе под нос, как будто напевает.

– Никак тебе наше гулянье на пользу пошло, дед! – обрадованно крикнула она с крыльца.

– Да, я сам удивляюсь, откуда силы взялись, – он снял с верстака сколоченную рамку, – жаль вот только, что не получилось ничего с дворцом.

– Не расстраивайся, как-нибудь еще сходим.

– Ты серьезно говоришь? Неужели опять пойдешь, не испугаешься?

– Может, и пойду.

В обед пришел племянник, принес хлеба, крупы, рассказал все районные новости.

– Послушай, Петя, – сказал ему старик, – у меня к тебе просьба. По деревне разные слухи ползут об этом Лутохинском дворце, что якобы по ночам там кто-то шастает – то ли привидения, то ли еще кто. Мне как бывшему вашему учителю это неприятно. Со всеми слухами и суевериями надо бороться. Сходил бы ты туда с кем-нибудь на пару. Я в милицию не хочу обращаться еще на смех поднимут.

– Да что вам до слухов, Григорий Иванович, плюньте, пусть болтают.

– Сходи, прошу тебя, – сказал Григорий Иванович с такой тоской в голосе, что племянник недоуменно поднял голову и долго смотрел на него.

– А почему ночью?

– Ну днем там ясно никого нет. Поле рядом, трактора работают.

– Странно все это, но если вы просите, схожу. Я Саню соседского возьму, того, что из армии недавно пришел. Он десантником был, ничего не боится.

Племянник объявился снова через два дня.

– Ну что там? – нетерпеливо поднялся ему навстречу Григорий Иванович.

– Ничего, – развел тот руками, – абсолютно ничего, сплошная свалка мусора и никаких свежих следов людей. Хотя, конечно, место там неприятное.

В ту же ночь они снова вышли из дома. Пока шли улицей, в лицо брызгал мелкий дождь, но в лесу было суше, только редкие крупные капли время от времени стучали по брезентовому плащу старика. Они опять отдыхали в березовой роще, и старуха, как и в первый раз, с тем же испугом вглядывалась в окружающую темноту, и ей опять мерещились лихие ночные люди.

Григорий Иванович на этот раз решил сократить путь. Они пошли через поле. Идти по сжатой глинистой стерне оказалось труднее, зато здесь было не так страшно, и легче дышалось. Они дошли до середины и, выбившись из сил, сели под огромной копной соломы. Облака бежали так низко, что отсюда с земли казалось, задевают верх копны. За сеткой дождя не было видно конца поля, и старухе чудилось, что они сидят где-то в бескрайней степи, всеми забытые и заброшенные, и ждут своей смерти. Хотя они сидели на соломе, было холодно и жестко, и старуха почувствовала вдруг, какая эта земля, что держит их, стылая и огромная. Она все в себя принимает, как приняла ее двух первых детей, родившихся мертвыми, и их скоро примет тоже, и они станут соломой, редким ночным дождем или березами в той роще, где они отдыхали, и тоже будут стоять и вслушиваться вместе со всеми в ночную осеннюю тишину. Она даже всхлипнула.

– Ты чего? Плачешь?

– Да так я, чуть-чуть. Жалко вдруг стало.

– Кого жалко?

– Нас с тобой жалко, детей наших жалко, внуков.

– Внуков-то что жалеть, они гораздо счастливее нас будут.

– Если вырастут хорошими людьми, им будет так же тяжело и трудно, как нам было, – вздохнула она.

Лес оборвался неожиданно, как и в прошлый раз. И они опять по опушке огибали дворец, чтобы выйти к фасаду, и опять как будто в сердце толкнуло – в третьем слева окне горел свет.

– Пойдем туда, – решительно сказал Григорий Иванович, – поздно нам уже бояться.

Она покорно пошла за ним, вцепившись трясущейся рукой в его хлястик. Они осторожно заглянули в окно. На куче битой штукатурки стояла старая шахтерская лампа. Фитиль ее немного коптил, с левой стороны вытягивая длинную тонкую струйку дыма.

– Там никого нет.

Они вернулись к дверям, вернее к пролому на месте бывших дверей, и вошли в темный вестибюль, где пахло трухлявым деревом и мышами. Свернули в коридор и тут же увидели полоску света из-под двери.

По пути старик поднял ящик с продавленным боком. Войдя в комнату, он отгреб мусор от стенки, поставил ящик. Они сели и уставились на лампу, которая по-прежнему немного коптила. Она не помнила, сколько они просидели так, не шевелясь, только Григорий Иванович громко, с присвистом дышал.

– Зачем же здесь лампа? – спросила она.

– А ею отмечают комнату, в которую нужно зайти, – Григорий Иванович еще не отдышался, но в глазах уже дрожали смешинки.

– Кто?

– Откуда я знаю.

Почему-то вдруг исчез страх. Она повернулась к нему и сказала:

– Ну что, сейчас начнем молодеть.

Он поднялся, потом помог ей встать, обнял ее и заглянул в лицо.

– Ты, по-моему, молодеешь, вот здесь у тебя на виске были морщинки и уже исчезли.

– Да и ты не отстаешь, вроде у тебя седины меньше стало. Да, точно меньше, – она счастливо засмеялась, – и глаза опять синие, совсем как в молодости.

Тут они услышали шаги, чьи-то голоса в коридоре и в ужасе шарахнулись к стене.

Молодой женский голос говорил:

– Подожди, Гриша, у меня тут нога за что-то зацепилась.

– Ну ты и растяпа. Давай скорей, уже поздно, заберем лампу – и домой.

– А зачем ты ее там поставил?

– Не знаю, мне все кажется, кто-то должен прийти из леса. Чтоб не блуждали.

– Ты меня, Гриша, не пугай, кто это может сейчас прийти?

Старик задел спиной отошедший пласт штукатурки, и она с грохотом обрушилась.

– Ой! – вскрикнул женский голос. – Там кто-то есть!

– Это, Маша, дом от сырости разваливается. Пошли скорей.

– Нет, не пойду, прошу тебя, и ты не ходи. Бог с ней, с лампой, бежим домой!

– Трусиха! Со мной – и боишься, – сказал мужчина совсем уже рядом.

– С тобой, – еле слышно ответила та, – а ну увидят, как учитель со своей ученицей по ночам гуляет. Прошу, не ходи, видишь, светает, без лампы дойдем.

– Ну ладно, бежим. Завтра приду за ней.

Послышались удаляющиеся шаги. Старики постояли еще немного, боясь вздохнуть, потом, крадучись, подошли к окну. Парень и девушка, взявшись за руки, бежали к лесу, поднимая фонтаны брызг.

– По-моему, это мы с тобой, Гриша, только давным-давно, в прошлом.

У нее вдруг сильно закружилась голова, и Григорий Иванович едва успел ее подхватить.

Когда она открыла глаза, они стояли на опушке леса.

– Смотри, Машка, – говорил он ей, наша лампа, как маяк на море, может, и впрямь поможет каким-нибудь заблудившимся или несчастным?

– Уже помогает. Пока горит.