Текст книги "Проект "Карма" (СИ)"

Автор книги: Валерий Лисицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Лисицкий Валерий Борисович
Проект «Карма»

Жизнь – несправедливая штука.

Кто-то способен кутить ночь напролёт и на следующее утро просыпаться свежим и бодрым, а для кого-то даже пара бокалов пива может аукнуться разрывающей череп головной болью. Одни проведут ночь с прекрасной нимфой из клуба и обнаружат утром крепкий кофе на столе и прижатую кружкой записку с благодарностями, в то время как другие очнутся от тяжёлого клофелинового беспамятства в разгромленной квартире. Некоторые поднимаются по карьерной лестнице легко и с беспощадной улыбкой победителей, некоторые же обречены всю жизнь топтаться на месте, с ненавистью и завистью глядя на недоступные для них кресла начальников всех мастей.

При этом люди, которым повезло оказаться в стане победителей, склонны приписывать все свои достижения исключительно самим себе, в то время как вечные неудачники рано или поздно приходят к философским размышлениям о том, что звёзды не сошлись, в прошлой жизни карма была чем-то подпорчена, и вообще, судьба-злодейка так распорядилась. Многие даже начинают находить в собственной невезучести какое-то мазохистское наслаждение: смотрите, мол, как меня жизнь пинает! Дорогу, святой мученик идёт! Озвучиваются подобные рассуждения, как правило, в кругу друзей на прокуренных кухнях, когда выпито, кажется, ещё недостаточно много, но бежать за добавкой уже лень. До подобного унизительного самобичевания я, к счастью, не дошёл. Пока что не дошёл, по крайней мере. А может, просто компании подходящей не нашлось. Такой компании, чтобы и выслушали с пониманием, и пьяные слёзы утёрли, и в том, что не всё ещё потеряно, убедили. Со мной в принципе никто особо не общается – слишком уж я для этого сер и скучен.

Иногда я останавливаюсь перед зеркалом в прихожей и подолгу всматриваюсь в своё отражение. Из-за тонкого стекла на меня смотрит худощавый и на подростковый манер нескладный гражданин самой заурядной внешности. Волосы непонятного цвета топорщатся в разные стороны, что в детстве, наверное, выглядело мило, а сейчас – просто смешно. Не самая гладкая кожа. Тонкие губы под крючковатым носом. Глаза навыкате всегда смотрят чуть растерянно, как бы я ни старался придать своему взгляду уверенности.

Мне тридцать с небольшим лет, то есть, если верить умным статьям на различных сайтах, всё, что я мог выжать из себя в плане карьеры, я уже выжал. Получилось негусто – скучная бумажная работа в учебном отделе небольшого ВУЗа. Самодур начальник, к слову, такой же неудачник, но сумевший занять в нашем существующем на государственные деньги птичнике жёрдочку повыше, прилагается. Наверное, мы с ним могли бы стать приятелями, как раз теми, что жалуются друг другу на скатившуюся в болото жизнь, если бы я не опаздывал на работу с завидным постоянством. Эти опоздания доводят его до белого каления, хотя и не вполне понятно по какой причине – от времени моего появления на рабочем месте функционирование учебного заведения не зависит абсолютно, и я достоверно знаю, что из более высокого начальства за трудовой дисциплиной никто не следит. Наверное, ему просто приятнее иметь мальчика для битья, чем товарища по несчастью.

В то утро я снова опаздывал. Моросил мелкий дождь, ветер швырял водяную взвесь мне в лицо, а сквозь непонятно как прохудившуюся подошву ботинка проникала влага. Настроение было мерзким под стать погоде. Я уже в красках представлял, как начальник будет орать на меня, смакуя каждую выдуманную подробность моего опоздания, и рассказывать мне, словно школьнику, о том, насколько я бесполезен и безответственен, будто сам он – важная шишка, с мнением которой считается кто-то, кроме меня. В своих фантазиях я гордо отвечал ему, что он не имеет права на меня повышать голос, что сам он – лишняя деталь в отлаженном механизме нашего ВУЗа, и ещё многое другое, что никогда не решусь произнести вслух. Фантазии фантазиями, а найти новую работу у меня вряд ли получится.

Честно говоря, я и сам не знаю, почему замедлил шаги, проходя мимо той кофейни. Есть такие места, вроде некоторых сетевых ресторанчиков, которые, казалось бы, предельно стандартизированы, но при этом имеют свою собственную атмосферу. Из окон этого заведения, мимо которого я проходил уже, наверное, не одну тысячу раз, веяло каким-то непонятным уютом, казалось, что стоит зайти туда, сесть на простенький стул, вдохнуть аромат кофейных зёрен – и все проблемы отступят. Улыбчивый официант, а ещё лучше – официантка, принесёт меню и поставит передо мной пепельницу... Разумеется, заходить я не стал, ограничившись только долгим завистливым взглядом на разомлевших в тепле посетителей. Перед одним из них, невысоким полным мужчиной с намечающейся лысиной, официант только что опустил на стол полную чашку кофе, наверняка ароматного и крепкого. Не отрываясь от газеты, мужчина благодарно кивнул и протянул руку. Одно неловкое движение – и чашка, покачнувшись, словно раздумывая, падать или нет, опрокинулась. Со злорадством, которого сам от себя не ожидал, я наблюдал, как тёмно-коричневая жидкость марает белоснежную скатерть. Оброненная прямо в лужу газета превращалась в мокрую бессмысленную бумажку, а прямо на белоснежной рубашке мужчины расползалось огромное пятно. Его глаза широко распахнулись, а губы сложились в почти идеальную букву "О", в то время как брови поползли вверх, так высоко, как я не считал возможным для человека.

Ухмыляясь, я остановился и, отвернувшись, закурил. Гаденькое, но в то же время приятное чувство того, что не только у меня день не задался, заставило меня задержаться у окна и насладиться зрелищем чужой неудачи. Неторопливо оборачиваясь, одновременно затягиваясь сигаретным дымом и засовывая руки глубоко в карманы пальто, я ожидал увидеть суетящегося с салфеткой в руках официанта, расстроенного глупой неудачей мужчину, но ничего этого не увидел. Мужчина с внушительными залысинами, стремительно идущими на сближение, читал газету, в одной руке небрежно держа кофе. Официанты деловито сновали по залу, расточая улыбки налево и направо. Скатерть, рубашка и газета были чисты.

У меня слегка закружилась голова, так что я крепко зажмурился и надавил большим и указательным пальцами левой руки на переносицу с такой силой, что под веками забегали разноцветные круги. Правой рукой я осторожно ощупал голову. Никаких повреждений, вроде бы, не было. Ни шишек, ни неприятных ощущений, ни, разумеется, проломов в черепе. С некоторой опаской я открыл глаза и снова посмотрел в зал кофейни. Всё было в полном порядке. Чистая скатерть, чистая газета, полная чашка ароматного напитка в пальцах-сосисках абсолютно чистого посетителя. Только официанты начали подозрительно коситься на меня, застывшего перед окном. Вымученно улыбнувшись, я повернулся и на ослабевших, словно ватных ногах продолжил свой путь.

Неужели просто почудилось? Я был уверен, что видел, как растяпа опрокидывает на себя полную чашку горячего кофе. С другой стороны, я так же отчётливо видел, что ничего подобного не происходило. Какая из этих картин является ложной, а какая истинной? Я припомнил, что когда-то давно читал, что человеческий мозг якобы способен проделывать удивительные вещи по приказу своего владельца, даже неосознанному. В том числе и выдавать желаемую картину за действительную. Но неужели я так сильно хотел, чтобы именно этот низкорослый лысеющий мужчина опрокинул на себя свой напиток? Глупости, я видел его впервые в жизни. Утешения в чужих несчастьях я, вроде бы, тоже никогда не искал.

Вразумительного объяснения произошедшему я так и не нашёл, поэтому решил списать всё на хронический недостаток сна, а в обеденный перерыв хорошенько поискать в интернете. Наверняка с кем-то уже происходили подобные истории, не могу же я быть каким-то уникумом. Успокоив себя обещанием привести в порядок свой распорядок дня и обязательно докопаться до причин подобного явления, я и подошёл к воротам учебного заведения.

Начальник, которого, к слову, звали попугайским именем Иннокентий Кириллович, в то утро был не в ударе. Либо он просто прочёл у меня на лице какие-то следы моего утреннего приступа сумасшествия. В любом случае, порка длилась всего около трёх минут вместо обычных десяти, после чего он развернулся и вразвалочку отправился за свой стол, тратить жизнь на пасьянсы и переписки с сомнительными барышнями, которых отыскивал в социальных сетях.

Я смотрел ему в спину не то что с ненавистью, а с какой-то неприязнью, смешанной с жалостью. Иннокентий Кириллович вообще был не из тех людей, которые вызывают ненависть. При первом взгляде на таких, как он, создаётся впечатление, что, по сути, ему нужно совсем немного для того, чтобы стать отличным парнем. При более подобном рассмотрении становится ясно, что это "совсем немного" никогда им приобретено не будет. Просто такой вот он человек. Говоря о нём, сложно даже пытаться его описывать словами, означающими некую абсолютность: лысый, толстый, глупый. Скорее так: лысоват, толстоват, глуповат. Хамоват. С ленцой. Ни одной чёткой отрицательной черты, сплошные смягчения, которые в сумме дают отвратительного человека.

То ли дело я! Никаких недосказанностей и полутонов, сплошные определённости: хилый, трусливый, бесполезный неудачник.

Вздохнув, я принялся за очередное расписание занятий. Работа, честно говоря, нехитрая, что-то вроде судоку: вот список предметов, вот группы студентов, а вот преподаватели. Сгребаешь эти данные в кучу, и принимаешься ими жонглировать так, чтобы все остались довольны. Получается не всегда, конечно, но если приложить немного усилий, то можно освоиться. Главное, чтобы все враждующие фракции были максимально удовлетворены и у них не возникало желания порвать на мелкие кусочки вашего покорного слугу, застрявшего между ними.

Хотелось бы сказать какую-нибудь красивую фразу вроде того, что в тот день я с головой ушёл в работу и выбросил происшествие в кофейне из головы, но это было бы ложью. С головой в работу уходят, как правило, те, кто искренне любят то, чем занимаются, а про меня сказать такое никак нельзя. Поэтому я продолжал и продолжал прокручивать в голове утреннее происшествие. Схожу ли я с ума?

В поисках ответа я полез в интернет, не дожидаясь законного перерыва, и углубился в поиск и чтение статей и сервисов вопросов и ответов. Похожие ситуации находились, но никакого конкретного ответа мне обнаружить не удалось. Во-первых, как я и подумал сразу, моя галлюцинация могла быть следствием хронической усталости. Почитав немного о переутомлении и эмоциональном истощении, я окинул взглядом свой отнюдь не заваленный важными бумагами рабочий стол, и пришёл к выводу, что это, скорее всего, не мой случай. Стало немного обидно. Во-вторых, если верить пользователям сети, я мог стать случайной жертвой правительственного эксперимента. Несколько минут я поигрался с этой мыслью, но так и не смог найти объяснения, зачем правительству ставить опыты в кофейне, пусть и не самой известной, но всё же многолюдной. По всем канонам, подобными вещами занимаются в мрачных бункерах за чертой города, а не на оживлённой улице. Третью популярную версию, мистическую, я отмёл сразу и с негодованием. В духов и магию я верил так же мало, как и в то, что моё положение неудачника обеспечено прегрешениями в прошлой жизни.

Оставался лишь один вариант, но верить в него мне упорно не хотелось: по всему выходило, что я начинаю сходить с ума. С другой стороны, по уверениям специалистов по всему на свете, оккупировавших различные интернет-ресурсы, в одной единственной зрительной галлюцинации ничего страшного не было. Ну, подумаешь, понаблюдал секундное происшествие, которого на самом деле не было. Люди, вон, своё сознание добровольно расщепляют, чтобы воображаемых друзей завести, а уж знакомых друзей дальних родственников, переживших опыт, сходный с моим, у каждого пользователя любого форума, судя по всему, было с десяток.

Словом, половина рабочего дня минула, а вопрос так и оставался открытым: я мог как сходить с ума, так и не сходить. Единственное, в чём соглашались адепты всех теорий, так это в том, что, если данное происшествие не случайно, то оно должно быть повторяемым. То есть, если я потерял рассудок, попал под луч непонятного действия или разбудил какого-нибудь демона, и всё это достаточно серьёзно, то я смогу стать свидетелем подобной мистики ещё не раз, а при должном везении – то и самостоятельно смоделировать похожую ситуацию.

В задумчивости я покачал на столе чашку с недопитым гадким "три в одном". А что, если в качестве компенсации за все перенесённые неудачи провидение, в которое я не верю, послало мне дар избавлять людей от кофейных пятен? Должна же, в конце концов, быть в мире какая-то высшая справедливость? Подарок сомнительный, никак на сверхспособность не тянущий, но любопытный и полезный, учитывая, как часто я проливал на себя свои и чужие напитки.

Раздумывая таким образом, я осторожно взял чашку в руку и крепко сжал. Кофе остыл, так что ожогов, если что, можно не бояться...

– Илья!

Иннокентий Кириллович, как всегда, подкрался незаметно. Обратил внимание, наверное, что я не щёлкаю клавишами с устраивающей его частотой, и пришёл проверить, чем я занят. Вздрогнув всем телом от испуга, я инстинктивно сжал пальцы, и кружка, которую я держал в тот момент, вылетела из моей ладони и полетела, описывая красивую траекторию. Наверное, будь я чуть более удачливым, она бы вращалась, и центробежная сила удержала бы кофе внутри. Или произошло бы ещё что-нибудь столь же невероятное, но превращающее досадный инцидент в забавную случайность.

Но я был самим собой, поэтому чашка, сверкнув огромной надписью "жизнь скука" с крохотной первой буквой "к", широким веером исторгла из себя светло-коричневую бурду, раскрашивая голубую рубашку Иннокентия Кирилловича в цвета моего настроения. Огромное пятно начало расползаться по ткани, и я отстранённо заметил, что краска по лицу моего начальника расползается примерно с той же скоростью. Его сально поблёскивающие губы сложились в кружок, диаметр которого увеличивался по мере того, как Иннокентий Кириллович осознавал произошедшее. Мне подумалось, что он до странного похож на утреннего неумёху из кафе. Словно сегодня всем низкорослым толстякам должно не везти с кофе. "Астрологи объявили день бытовых неудач для невысоких полных мужчин с залысинами. Опасность испачкать одежду кофе возросла вдвое."

Всё ещё робко надеясь на чудо, я медленно, словно под водой, отвернулся. Только бы всё это исчезло, когда я повернусь назад.

Всё осталось так, как было. Начальник, покрасневшее лицо, рубашка, пятно.

– Мне к ректору идти через двадцать минут... – с трудом выдавил из себя Иннокентий Кириллович и, развернувшись, тяжело зашагал к выходу. Наверное, пойдёт в туалет, смывать с себя кофе.

– Простите... – робко шепнул я ему вслед, но он не среагировал.

Кофейная магия не сработала, а жизнь моя, скорее всего, на ближайший месяц из неудовлетворительной превратится в невыносимую. Тяжело вздохнув, я повернулся к монитору. Лучше доделать работу побыстрее, чтобы успеть до того момента, когда страх перед ректором в душе начальника перебродит и превратится в первобытную ярость, которую может испытывать только слабый к ещё более слабому.

Домой я шёл в растрёпанных чувствах. От ректора Иннокентий Кириллович вернулся всклокоченный и уже совсем другого оттенка красного цвета. Ворвавшись в наш тесный кабинетик с неожиданной для него скоростью, и с силой захлопнув за собой дверь, он незамедлительно вывалил на меня всё нехорошее, чем его успело напотчивать высшее руководство. Я моментально оказался не только негодяем, подлецом и лентяем, что, принципе, было не ново, но и саботажником. С его слов выходило, что я испортил его любимую рубашку специально, чтобы унизить в глазах культурных людей. Глядя на то, как он нервно хватает со стола и тут же отбрасывает от себя какие-то бумаги, я подумал, что мой гипотетический план удался на славу. Нажаловались-таки на нас профессора и доценты, а ректор, распалённый этими жалобами, наверняка прошёлся по внешнему виду Иннокентия Кирилловича.

Наслушавшись о себе всякого, я всю вторую половину дня просидел тихо и старательно работал. Впрочем, я мог этого и не делать: вернувшись с собрания, начальник почти сразу убежал домой, и я остался один. Но, видимо, сказалось чувство вины, которое неизменно возникало во мне после каждой взбучки от руководства.

Радовало только одно: к вечеру потеплело, ветер разогнал облака, и на улице было свежо, но эта свежесть приятно бодрила после тяжёлого дня. Беспокоила только дыра в башмаке, но этот маленький дискомфорт можно было стерпеть, если аккуратно и вовремя обходить лужи, тут и там сверкавшие на солнце. Решив немного отдалить момент возвращения в пустую квартиру, я пошёл прогуляться по парку. Умытая утренним дождём молодая листва беззаботно сверкала, по лавочкам сидели парочки, в основном – наши студенты, а между стоящими тут и там взрослыми, ведущими неторопливые беседы, носились взад и вперёд шумные дети. Поддавшись всеобщему весеннему благолепию, я купил себе мороженое в ближайшей палатке и, с трудом отыскав свободную лавку, уселся, глядя на пруд.

Крики детворы отчего-то пробудили во мне ностальгическую тоску, и я принялся вспоминать своё собственное детство. Должно быть, возраст давал о себе знать, потому что вспомнить ни одной цельной картины у меня не получалось. Так, какие-то размытые образы: усатое лицо и сильные руки отца, мягкие поглаживания по голове и поцелуи, которыми меня щедро награждала мать... Всё это было довольно мило, но как-то обобщённо, словно выписка из какой-то справки. "Мать была доброй и нежной, любила тебя и баловала. Отец относился со строгостью, но в глубине души всё равно очень любил. Лишних денег в семье никогда не водилось, но и бедствовать не приходилось." Примерно в таком ключе. О бабушках, дедушках и всех прочих родственниках я не смог вспомнить вообще ничего.

Я тяжело вздохнул. Подумать только. Мне всего лишь тридцать с небольшим лет – а уже совершенно не могу вспомнить своего детства. Неужели так быстро проходит моя жизнь? Отчего-то стало пронзительно грустно и навалилось чувство полной неправильности происходящего. Чем я вообще занимаюсь? Просиживаю место в заштатном учебном заведении, терплю ежедневные нападки начальства. Я что, именно об это мечтал в детстве?

Я изо всех сил напряг память, пытаясь понять, кем я вообще хотел стать, когда был маленьким. Не вспомнилось ничего конкретного, кроме каких-то бессвязных деталей: шлемы, комбинезоны, раскалённый асфальт под палящим солнцем. Во все стороны степь, насколько хватает взгляда, а в центре всего этого – хищный контур огромной белой стеллы... Наверное, я мечтал стать космонавтом. Мог ли я в детстве видеть по телевизору запуск какой-нибудь ракеты? Мог, конечно. Выходит, запали образы в душу. А в какой момент всё пошло наперекосяк?

Я наклонился вперёд, уперев локти в колени. У меня возникло чувство того, что я вот-вот вспомню что-то очень важное, что объяснит мне все неудачи моей жизни. Что-то такое, что придаст всему миру вокруг меня некую упорядоченность, разложит всё по полочкам и поможет осознать, наконец, по какой причине я...

Внезапный детский крик прервал мои размышления. Чувство того, что я стою на пороге какого-то важного открытия, улетучилось. Я снова стал жалким бесперспективным клерком, работающим на дурацкой работе и неспособным поставить на место зарвавшегося сатрапа-начальника. Словом, я вновь стал самим собой. Горизонты, которые начали было открываться передо мной, снова схлопнулись.

Я инстинктивно повернулся в сторону источника шума. Так и есть: малыш лет пяти споткнулся посреди грязных прошлогодних листьев, валяющихся на краю тротуара чёрной кучей, и теперь сидит, с воем держась за коленку. Оглядевшись, я с удивлением понял, что никто из взрослых не спешит ему на помощь, на ходу извлекая из карманов и сумок пластырь и зелёнку. Его вообще словно никто не видел, кроме меня. Первым моим порывом было встать и быстро уйти, оставив малыша самостоятельно разбираться со своими проблемами. В конце концов, какое мне дело до чужих детей? Я даже привстал и начал поворачиваться к выходу из парка, когда меня настигло чувство вины и сострадания.

Ну в самом деле, что я за человек такой? Насколько же надо быть жалким и запуганным, чтобы убегать от детского плача?

Вздохнув, я резко сменил направление движения и, стараясь придать походке взрослой уверенности, которую так и не приобрёл с годами, подошёл к мальчику.

– Что случилось, малыш? – задал я вопрос, изо всех сил стараясь искренне улыбнуться.

Мальчик поднял на меня заплаканное лицо. Самый обычный маленький озорник, так мне, по крайней мере, тогда показалось. Ребёнок смотрел прямо на меня, и мне на мгновение сделалось жутко: слёзы градом катились по абсолютно спокойному лицу. Не было ни искривившихся в гримасе обиды губ, ни наморщенного лба, ни бровей домиком. Я замедлил шаги, настороженно глядя мальчику в глаза.

– Малыш? – спросил я неуверенно, почти останавливаясь.

Ребёнок прекратил плакать. Не так, как обычно это делают дети: рыдания переходят во всхлипывания, всхлипывания – в тоненькое пищание, которое вскоре затихает. Он престал рыдать резко, словно кто-то переключил тумблер. Затем отнял ладошки от коленки, и я увидел, что ткань его штанов абсолютно цела, и на ней нет ни следа падения. Даже грязь и перегнившая листва, размытая дождём, не пристали к ярко-зелёному материалу его брючек. Поднявшись, как ни в чём ни бывало, мальчик развернулся и пошёл в сторону стайки детей, болтающих о чём-то неподалёку. Словно это не он только что заходился безумным плачем, скорчившись на тротуаре.

Я ещё раз огляделся по сторонам. Никто по-прежнему не смотрел в мою сторону, кроме какого-то мужика в отдалении. Он даже замедлил шаги, чтобы получше разглядеть разворачивающуюся у пруда сцену. Я натянуто улыбнулся, разведя руки в стороны. Мужик нахмурился. Наверное, принял меня за педофила или что-то вроде того.

Торопливо повернувшись, я на негнущихся ногах направился к выходу, со страхом ожидая окрика в спину. Не стоило мне заходить в этот парк. Давно пора уяснить, что моя судьба – это утренняя и вечерняя толчея в метро и прозябание перед монитором с бесчисленными графиками занятий. Не для меня все эти прогулки по парку и воспоминания о детстве. Не для меня.

Заснуть у меня не получалось очень долго. Я ворочался в кровати, несколько раз даже хватался за мобильный телефон – позвонить хоть кому-нибудь, поделиться переживаниями, но всякий раз вспоминал, что звонить некому. Нет у меня таких знакомых, которые могли бы выслушать подобный бред. Родители погибли много лет назад, других родственников не осталось. Одиночество душило меня, как никогда раньше.

Сначала происшествие в кофейне, потом мальчик этот, который начал рыдать, ударившись и перепачкав одежду, а потом вдруг оказавшийся чистым и спокойным. Объективная реальность расползалась по швам буквально у меня на глазах. А может быть, это вовсе и не она? Не объективная реальность? Может быть, я сплю? В задумчивости я с силой ущипнул себя за руку, как в дешёвых американских фильмах. Ничего не произошло, только стало больно.

А что должно было произойти? Что вообще за глупое клише? Я попытался вспомнить, в каких именно фильмах видел этот приём, но не смог вспомнить ни одного названия. Словно клише было – а фильмов, из которых я мог бы его почерпнуть – нет. Стало ещё более неуютно. Неужели я теряю память?

Да ещё сосед сверху, как назло, именно эту ночь выбрал для того, чтобы сделать перестановку в своей квартире. Шкафы, скрипя, перемещались над моей головой взад и вперёд, и весь этот процесс сопровождался кряхтением и глухими матюками. И чего не спится человеку? У него-то всё с головой в порядке. Наверное.

Не выдержав напряжения, я сварил себе кофе и сел за домашний компьютер. Несколько часов я провёл, пытаясь понять, что же со мной происходит. По всему выходило, что я сошёл с ума, но признаваться в этом даже себе самому было удивительно страшно. Почти так же страшно, как вспоминать о полном спокойствии на лице плачущего навзрыд мальчика. А сколько я ещё выдержу, прежде чем свихнусь окончательно? День? Два? Неделю? А потом что – пускать слюни, разглядывая фантастические картины на грязном потолке больничной палаты? Как там поют наши студенты с психфака? "Если видишь чудеса, если слышишь голоса, то поймут тебя всегда в психушке!" Юмористы, тоже мне...

Как раз в тот момент, когда я был на пике отчаяния от собственных невесёлых мыслей, над головой особенно пронзительно заскрипел шкаф. Во мне проснулась какая-то непонятная лихая смелость. Сложно сказать почему. Будто пробудился от спячки другой человек, гораздо более решительный и дерзкий. Сколько лет я терпел ночные скандалы, попойки, ремонты и перестановки в исполнении соседа? Хватит! Если ни у кого из живущих рядом со мной людей не хватает смелости всё ему высказать – выскажу я! В конце концов, кто вообще сказал мне, что я бесправная скотина, обречённая день за днём сносить пинки ото всех, кому заблагорассудится пнуть меня побольнее?

Залпом допив остывший кофе, я натянул джинсы и футболку, и отправился впервые в жизни ссориться с тем, кто доставляет мне неудобства. В подъезде скрипы и визги передвигаемой мебели были совсем не слышны. Накручивая себя воспоминаниями о прошлых прегрешениях соседа, чтобы боевой задор не иссяк раньше времени, я поднялся на этаж выше и шагнул было к двери квартиры, расположенной прямо над моей...

И сам удивился тому, как я осмелел. Вот так ворваться к кому-то со своими претензиями... А вдруг это вовсе и не он? Нет, надо ловить с поличным. Воровато оглядевшись, я приложил ухо к обклеенной копеечным дерматином двери и прислушался. Из-за неё не раздавалось ни звука. Вообще ничего, ни шороха, ни храпа. Я отступил на лестницу и отчего-то на цыпочках сделал несколько шагов вниз по грязным ступенькам. Может быть, это и правда не он, дом-то старый. Мало ли откуда долетают звуки до моей квартиры? Вот я был бы хорош, если бы начал среди ночи трезвонить в его дверь.

В нерешительности я потоптался на месте. Потом оглядел дверные глазки незнакомых дверей – не смотри ли кто-нибудь на меня? Успокоив себя, что в такое время вряд ли кому-то захочется торчать перед входной дверью, шпионя за пространством перед лестницей, я развернулся и направился в свою квартиру, ругая себя последними словами. Давно пора понять, что все эти бытовые экшены – не моё!

Отчего-то чувствуя себя униженным, я, тяжело вздохнув, открыл дверь и ступил в прихожую. Едва я пересёк порог квартиры, как уши резанул мерзкий звук. Снова скрип! Но в этот раз он звучал как-то иначе, неправильно. Так, словно начал звучать ещё до моего появления, а я захватил самый краешек. Я с сомнением поглядел на свою дверь. Не так уж она и хорошо звук изолирует. Наверное. Почему же я не слышал ничего из-за тоненькой фанерки?

"Потому, что звук раздаётся только в твоей квартире, идиот!" – прозвучала в моей голове мысль настолько явственно, что я даже присел от неожиданности. О, уже и голоса слышу! У меня по спине побежали мурашки. Я сошёл с ума, сошёл с ума!

Дрожа всем телом, я повернулся ко входной двери, чтобы прикрыть её, и тут жилец квартиры сверху сделал очередное усилие, и вновь раздался пронзительный скрип. Нервное напряжение дало о себе знать, и инстинкты сработали куда раньше мозга: пригнувшись, я одним прыжком вылетел из квартиры.

Звук оборвался.

Звук оборвался ровно в тот момент, когда я пересёк порог. Чуть не плача, я осмотрел распахнутую настежь дверь. Теперь ни о какой звукоизоляции не шло и речи, но я не слышал ничего, кроме давящей тишины подъезда.

– Да что же происходит-то? – с дрожью в голосе, спросил я у гулкой пустоты. Ответа не последовало. Ни изнутри моей головы, ни снаружи.

Паника захлестнула меня мгновенно, словно прорвало плотину. Жёсткая потребность увидеть хоть кого-нибудь живого затопила мой разум полностью, заставляя забыть обо всём: о правилах приличия, о моей стеснительности, о страхе перед незнакомцами. Подскочив на месте, словно мультяшный персонаж, я опрометью бросился соседней двери и, тихонько подвывая, с силой надавил на кнопку звонка. Я теперь сумасшедший, мне можно!

Я трезвонил долго, так долго, что, кажется, даже у самого упёртого любителя поспать должно было бы лопнуть терпение. Но никто мне не открыл. Я заметался по лестничной клетке, стуча и трезвоня во все двери подряд, крича что-то бессвязное, кажется, даже плача и ругаясь, но мне никто не открыл. Из-за запертых дверей не раздавалось ни звука.

А я всё бегал и бегал по тесной лестничной площадке, а в голову мне, словно против моей воли, лезли всё новые вопросы. Когда я переехал в этот дом? Как зовут моих соседей? Когда и как я устроился на работу?

Я не знал ни одного ответа.

К рассвету я окончательно выбился из сил. Зайдя в квартиру, ставшую внезапно чужой и незнакомой, я торопливо натянул на себя ботинки и куртку. Оставаться в помещении было невыносимо. В моей голове зрел план, безумный под стать всему происходящему, но я упорно не давал ему превратиться в законченную мысль, оставляя на уровне интуитивного понимания правильности ситуации. Хотелось двигаться куда-то, сменить хотя бы картинку перед глазами. Что-то неразборчиво бормоча, я выскочил из подъезда, напугав престарелого дворника, скребущего тротуар метлой. Отскочив в сторону, он посмотрел на меня злыми глазами и нахмурился.

Ещё один клинический неудачник, подумал я. Только ему, наверное, повезло ещё меньше, чем мне – у меня работа кабинетная. Или больше, он ведь в здравом уме. Или нет? Вдруг я не сошёл с ума, а просто...

Нельзя сейчас думать об этом! Остановившись посреди тротуара, я поднял руки вверх и энергично затряс головой. Не думать, не думать, не думать! Прохожие шарахнулись в стороны.

Старательно гоня от себя любые мысли, я добежал до станции метро и, торопливо скатившись по ступеням, скользнул на станцию, отработанным движением приложив билет к турникету. Мысль, от которой я старался сбежать, жгла мне мозг. Жизнь несправедлива, но ко всем-по-разному. К каждому она несправедлива в какой-то степени. В очень чётко определённой степени.

Не сметь думать!

Я пробежался по битком забитому перрону и, грубо работая локтями, ввинтился в ближайший вагон. Поезд тронулся.

Все эти события, свидетелем которых я стал за ближайший день. Моя никчёмная работа. Моя унылая жизнь. Сами же кричим высшему неведомо кому, кто тайком, а кто и в полный голос: за что мне всё это?! Руки к небу воздеваем, глазки закатываем...