Текст книги "Конкур со шпагой"

Автор книги: Валерий Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Как получится.

– Постарайся, Серега, не тяни.

– Заскочу на рынок – и туда. Знаешь, я что подумал? Ираида Павловна из тех дам, что запасаются провизией только на рынке – хоть на последние копейки, но... престиж. Искать надо поближе к ее дому...

– Старый?

– Да, начну с него. Вдруг и нам повезет. Не все же горбом, должна же быть и удача в нашем деле.

Глава 4

Нам действительно повезло. На Старом рынке Сурков наметанным глазом сразу выделил средних лет грузина: распахнутый халат, под ним – строгий костюм, белая сорочка, хризантема в нагрудном кармашке пиджака – прямо благородный жених, но главное – галстук заколот миниатюрным кинжалом с блестящим камешком. Мы пригласили его в дирекцию.

Он оказался не Гельминтошвили и не Аскаридзе, а Бамбуриди.

– Слушай, – сказал он мне. – Может быть, я обидел тебя? Нет? Может быть, обманул твоего сына? Нет? Может быть, я нехорошо посмотрел тебе вслед? Обратно нет? Так почему же ты не уважаешь меня? Отрываешь от работы? Позоришь перед советскими людьми честного человека?

– Вы знакомы с гражданином Пахомовым?

– Очень знакомый! Очень большой и хороший человек, профессор.

– Откуда вы его знаете?

– Это не скажу – режь меня! Но я не могу подводить женщину, даму!

– Зачем вы с ним встречались?

– Вот это не секрет. Предлагал мне купить у него саблю.

– Купили?

– Ха! – Он ударил ладонью в ладонь. – Зачем, слушай? Я нашел другую, тоже хорошую, но дешевую. Теперь у меня все есть, чтобы хорошо жить. А профессор – уважаемый человек, у него даже есть орден, – он сказал такую цену, что я сразу забыл русский язык. Я бы мог купить, конечно, и ходить в одних, прости, дорогой, трусах и с саблей на боку, да?

– А у кого вы купили саблю?

– Тоже очень достойный и почтенный человек. Его зовут дядя Степа, и он держит контору на кладбище.

– Что?!

– Что с тобой, дорогой? Не волнуйся, пожалуйста.

– Опишите мне саблю!

– Что говоришь?

– Какая она?

– Лучше один раз увидеть... Пойдем, дорогой, не волнуйся. Я ее под прилавком держу. Сабля старая и плохая совсем.

Это действительно была сабля. Старая и плохая. Обыкновенная полицейская "селедка" в ободранных ножнах, с деревянной рукояткой, медными оковками и дужкой...

– Куда теперь? – спросил водитель.

– На кладбище. Только без шуток. Не до смеха.

– Да уж вижу. – Он был человек пожилой, многое повидал на своей работе и знал, как себя вести: когда пошутить можно, когда лучше помолчать, а когда и помочь.

Дорогой я доработал легенду, прошелся по ней, проверяя слабые места.

– Маскировку нарушать не будем? – спросил водитель. – Тогда я здесь остановлю, вдоль стены идите, там и конторка.

Я пошел вдоль старинной стены, которую кто-то догадался поверх камня покрыть штукатуркой. Она отваливалась кусками, и на ней было удобно писать – чем угодно и все, что угодно. Возможность эта с лихвой была использована. Покойникам-то, по ту сторону стены, все равно, а живым...

Я подошел к воротам. Прямо в стене было сделано окно, и я увидел в него обычное служебное помещение с конторскими столами, ящичком-сейфом, счетами и скоросшивателями.

Начальник был, к счастью, один. Он скорчил подобающую случаю физиономию, полагая, что я пришел сюда именно с тем, с чем приходят в эту контору – выпрашивать место получше для дальнего родственника. Я объяснил, что рассчитываю на частную беседу, не имеющую отношения к его должности, и что мне рекомендовал его "горский князь Бамбуриди".

– Стефан Годлевский к вашим услугам.

– Давайте договоримся не валять дурака, дядя Степа. Будем говорить как деловые джентльмены или бездельники-босяки?

– Только как джентльмены. Иначе я не могу с таким достойным человеком. Кофе, коньяк? – Он запер дверь и выставил из сейфа-ящичка все, что нужно, даже лимон и блюдечко с маслинами. "Настоящий деловой человек". – Зовите меня пан Стефан, так принято среди близких мне людей. Что привело вас ко мне?

– Если позволите, я начну издалека.

– Буду счастлив.

Я закурил, сел посвободнее и начал свой рассказ, надеясь, что он сложится у меня достаточно убедительно.

– В далекое бурное время гражданской войны моя предусмотрительная бабушка превратила все семейные ценности в красные кружочки с профилем обожаемого государя императора...

– Судя по вашей хорошей фамилии, получилась приличная сумма?

– Не такая уж приличная – так, про горький день... Судьба занесла наше семейство в Тифлис. В то время его только что захватили или оставляли проклятые белые. В наш маленький домик ворвались казаки, они потребовали "денег на дорогу". Бабушка вынула из ушей серьги, дедушка отдал свои часы фирмы "Павел Буре". Но, видимо, проклятые белые собирались очень далеко и этого оказалось мало. Дедушка стал протестовать. Есаул вышел за дверь и оттуда крикнул: "Петруха – в расход и на-конь!" Все высыпали за ним, остался один Петруха. Он вынул шашку, примерился, посмотрел по сторонам...

– Как интересно вы рассказываете, будто сами были свидетелем.

– Неудивительно: я много раз слышал этот рассказ в детстве, и он врезался в мою девственную память. Однако я попросил бы вас не перебивать меня без нужды – я очень волнуюсь и боюсь потерять нить своего повествования. ("Ну ты даешь, Оболенский", – сказал бы Егор Михайлович. А что он скажет, когда узнает о моей самодеятельности, об этой наспех сколоченной дурацкой легенде – страшно подумать!)

...Да, он вынул шашку и посмотрел по сторонам, как бы выбирая, на чем ее попробовать первым ударом. Взгляд его мутных от пьянства глаз упал на хорошенькую гипсовую кошечку-копилку, которая стояла на столе, покрытом скатертью. Взмах, удар... Вы, конечно, догадались, что моя предусмотрительная бабушка держала в этой кошечке все наши сбережения. И действительно, кому бы пришло в голову искать их там, куда нормальные люди и дети собирают пятаки?

Изумленный Петруха смотрел на обломки кошечки, среди которых высилась внушительная, почти не развалившаяся кучка золотых монет. Он, как пьяный, отбросил шашку, подошел к столу, оглянулся, прошептал что-то и завязал в аккуратный узел нашу скатерть вместе с обломками и денежками...

– И был таков?

– И был таков. "Кошечку, купите точно такую кошечку, – шептала полумертвая от пережитого ужаса бабушка, повисая на руках дедушки, – она спасла наши жизни!"

Бабушка, как видно, так и не оправилась до конца от потрясения. Она, как самое дорогое, хранила новую кошечку и завернутую в шелковый платок простую казацкую шашку.

– Хорошая история! Еще кофе?

– Нет, спасибо, не откажусь от рюмки.

– Хорошая история. Но я не совсем понимаю вас. Вы пришли ко мне как коллекционеру, верно я вас понял? И хотите продать мне эту историю? Вас не совсем верно информировали. Хотите знать, что я собираю? Только не удивляйтесь. Весь мир, как сумасшедший, что-нибудь коллекционирует и, уверяю вас, подчас самые неожиданные вещи: игральные карты, ярлычки от сигар и обертки бритвенных лезвий, подсвечники в виде голых девушек и зажигалки, пивные ключи и наклейки с плавленных сырков, курительные трубки, принадлежавшие Шерлоку Холмсу, и столовые приборы, украденные из ресторанов. Соловей-разбойник тоже был собирателем: он коллекционировал головы убитых им богатырей. А я собираю... эпитафии. Это очень поучительное и полезное увлечение. Когда-нибудь, если мы подружимся и проникнемся взаимным доверием, я покажу вам несколько собранных мною томов. Они профессионально классифицированы: литературные (в стихах и прозе), надгробные надписи всех времен и народов, надписи, сделанные над могилами почти всех великих людей, оригинальные изречения неизвестных и многое, очень многое другое. Но интересные истории, даже такие прекрасные и достоверные, как ваша, я не собираю. К сожалению, вас ввели в заблуждение. Надеюсь – невольно.

– Вы не дослушали меня, пан Стефан. Моя бабушка считала эти реликвии основой нашего семейного благополучия. Но случилось несчастье. Один из наших недальновидных родственников после кончины бабушки сдал эту шашку в милицию, убоявшись ответственности за незаконное хранение холодного оружия. И словно порвал этим нить, связующую... (Тут я немного запутался, вполне, впрочем, натурально.) Наш дорогой дедушка еще жив, и он свято верит, что, только восстановив этот магический треугольник – кошечка, красные кругляши и казацкая шашка, – мы вернем семье ее благополучие. Не хватает только последней. Теперь вы уже начинаете понимать меня, не правда ли?

– Продолжайте, умоляю вас. Вы не представляете, как мне становится интересно...

В это время в дверь постучали. Честное слово – условным стуком.

– Не волнуйтесь, – встал пан Стефан. – Это свой человек. Он не помешает нашей беседе. Скажу больше – может оказаться очень полезным вам. И мне.

Когда я увидел вошедшего, за которым дядя Степа сразу же снова запер дверь, я пожалел, что оставил Суркова в машине. Вошедший не был великаном и не производил впечатления очень сильного человека. Но – очень жестокого, прекрасного исполнителя, которого не остановишь ничем, кроме пули.

Он молча прислонился спиной к стене рядом с дверью. А окошко было слишком мало для меня. И к тому же забрано решеткой. И рамы двойные. И стены толстые. За такими стенами ничего не слышно.

– Продолжайте, князь. .

"Случайность? – подумал я. – Вполне возможно, что и нет".

– Еще рюмочку позволите, пан Стефан? Настоящий коньяк хорошеет с каждой выпитой рюмкой. И ни одна из них не бывает лишней. Согласны со мной?

– Да, кроме последней.

– Ну, до этого нам еще далеко, – я кивнул на почти полную бутылку. Так вот, мне посоветовали просить вас, вашей протекции. Вы можете связать меня с настоящими коллекционерами холодного оружия...

– "Белого" – принято говорить у знатоков. Сразу видно, что вы не коллекционер. Ну, что ж, просьба ваша не обременительна. Вы извините, но такое барахло не проблема в наших кругах.

– В случае неудачи я не имел бы ничего против хорошей испанской шпаги, не раньше XVI века.

Они переглянулись.

– А настоящие шпаги и появились только в XVI веке... Но считаю своим долгом предупредить, что хлопоты ради вашего дела потребуют некоторых расходов – представительские, авансы, беседы за столом и другое.

– О, не беспокойтесь...

– Расходы предпочтительно оплачивать красненькими кружочками из кошечки...

– Согласен, но не вперед. Предпочитаю – это мое правило – оплачивать только оказанные услуги.

– Мы же джентльмены, – согласился пан Стефан.

"Выпустят они меня или нет? А почему, собственно, нет? Что я им сделал?"

– Не смею больше обременять вас своим присутствием, – я встал и поклонился. – Когда можно справиться о моей просьбе?

– Я извещу вас. Оставьте свой телефон.

Подумаешь, испугал!

Я еще раз поклонился, даже, кажется, стукнул каблуками и пошел к двери. Тот, кто стоял возле нее, не отрываясь от стены, протянул руку и, щелкнув замком, толкнул дверь. Большого труда стоило мне пройти мимо него да еще и улыбнуться на прощание. Я всем телом ждал удара.

– Да, князь, – сказал мне в спину пан Стефан чуть изменившимся голосом. – Вы деловой человек, и, возможно, мы поладим в будущем, но имейте в виду – я не поверил почти ни одному вашему слову. Прощайте, князь. Ждите добрых вестей.

Я вышел на улицу, облегченно вздохнул и, проходя мимо окна, заглянул в него, чтобы помахать моим новым друзьям. Дядя Степа вертел диск телефона, а его телохранитель стоял над ним, опершись огромными рыжеволосыми руками на стол.

На всякий случай я спокойно прошел мимо нашей машины. Вскоре она обогнала меня и свернула в подворотню.

– Что, хорошо принимали? – спросил водитель, когда я плюхнулся на сиденье. – Даже коньячком угостили?

– Угостили. Хорошо – не кирпичом, – я повернул к себе зеркальце.

– Седые волосы ищешь? – засмеялся Сурков.

– Мишку сейчас же обратно! – закричал Яков, когда я рассказал ему о своих приключениях на кладбище. – Он же знает твою фамилию, болван!

Кто болван – я или Мишка, – уточнять не приходилось.

– Не волнуйся, он сегодня после двух начинает.

– А если он уже сейчас там или раньше был и уже рассказал, кто ты и чем интересуешься?

– Сейчас он наверняка у Пашки. Его больше всего беспокоит драка. И ее последствия. О других делах он может и не догадываться.

– А если все это узелки на одной бечевке! Быстро сюда обоих! Хватит валандаться! А вообще ты молодец, здорово сыграл. Что-то мне в тебе начинает нравиться. Пошли к Михалычу.

– Опиши его, – сказал Егор Михайлович, когда я дошел до телохранителя.

– Средний рост, крепкое телосложение, волосы на руках почти красные. Голова или брита наголо, или он совершенно лыс, не разглядел. Брови сросшиеся, тоже рыжие. Нос немного смят. В уголке рта или родинка, или бородавка. Цвета глаз не знаю, но взгляд очень неприятный, страшный, я бы сказал. Смотрит так, будто спокойно выбирает, куда вернее ударить.

– Бурый, – уверенно сказал Егор Михайлович.

– Не может быть, – выдохнул Яков.

– Может. Он все может. Что за ним?

– Шесть лет строгой изоляции. Сейчас в бегах. В дороге – ограбление с нанесением тяжких телесных повреждений.

– Так, вы продолжайте заниматься своим делом, как будто его не было и нет. Вы пацаны против него и держитесь подальше. Без вас обойдемся. Ясно?

Ничего себе!

Павлик ничего не сказал, как мы ни бились. Он был очень запуган. Но боялся не за себя. Вернее всего – за Лену.

– Павел, – сказал я, потеряв терпение, – веди себя по-мужски, наконец. Сколько же можно прятаться за чужие спины и отвечать за чужие грехи?

– Что вы имеете в виду? – Он испуганно посмотрел на меня.

– Многое. И прежде всего – твой страх перед этой сопливой шпаной, этим подонком Полупьяном. Ты умный, образованный, порядочный и культурный человек, ты спортсмен, наконец, отец и муж, у тебя есть конкретные обязанности и долг перед семьей и обществом, неужели тебе до сих пор не стыдно?

– Что вы хотите?

– Где сейчас Мишка?

– Дома, – чуть слышно ответил Павлик.

– Неправда, – отрезал Яков. – Мы заезжали за ним.

– Тогда он... на даче.

– Где именно?

– В Ильинке.

– Объясни, как найти.

– Только езжайте за ним скорей. И не выпускайте его.

– Сережа, давай. А мы тут еще побеседуем. Возьми кого-нибудь с собой.

– Не надо. – Мне хотелось показать Павлику, что есть люди, которые не боятся Мишек. – Справлюсь.

Я обошел дачу кругом – запущенный садовый участок, облезлый щитовой дом, на стенах которого берестой завивалась старая краска, сарай с косой дверцей, две сильно ржавые бочки и еще какой-то хлам.

В доме было несколько человек. Этого я, конечно, не мог предвидеть. Раздавались крики, хохот. Потом мне показалось, что я услышал испуганный женский вскрик.

Я перемахнул через штакетник и подошел к окну. Оно было раскрыто, но задернуто шторой, и, кроме пустых бутылок на подоконнике, я ничего не разглядел.

Опять кто-то нехорошо, пьяно рассмеялся и заорал:

– Я первый! Я!

– Пусть сама выберет! – засмеялся еще один. – Полупьян не обидится.

– Рыжий, отбери у нее железку!

Медлить было нельзя.

Я взбежал на терраску, толкнул дверь. Под ноги мне бросилась кошка и, испугавшись, зашипела.

В комнате – загаженной, прокуренной, со стойкой вонищей кабака находились трое пьяных парней. Потные, в расстегнутых рубашках, они окружили... Лену.

Она, внешне спокойная и сосредоточенная, уверенно сжимала в руке шпагу, направив ее в лицо ближайшего парня – рыжего и самого здорового из них. В другой руке Лена держала оторванный рукав кофточки.

На ее, да и на мое счастье, я сразу оценил ситуацию и принял верное решение.

Оттолкнув Рыжего, я подошел к Лене и ударил ее по щеке.

– Все шляешься? Пошла домой! Своих кобелей тебе мало? – грубо схватил ее за руку и потащил к двери, умышленно не обращая внимания на парней, будто такие скандалы мне не впервой.

Дверь вдруг распахнулась, и на пороге появился Мишка Полупанов. Прижимая к груди кожаную папку, набитую бутылками с водкой, он ошалело, с трудом соображая, смотрел на меня.

Я ударил его носком ботинка по ноге, он охнул и выронил папку. Одна бутылка разбилась, остальные раскатились по полу.

Мы выскочили за дверь.

– Извините, Лена, – сказал я, когда мы добежали до отделения милиции. – Я ведь старался, чтобы было звонко, но не сильно.

Она засмеялась:

– Как вы вовремя ворвались, ревнивый супруг.

Я зашел в отделение, объяснился с дежурным, и он выслал наряд.

Мишку задержали на шоссе. Я договорился, чтобы его отправили к нам, завернул шпагу в газеты, и мы поехали в Званск.

– Признаться, я уже думал, что этой шпаги нет на самом деле.

– Как видите, есть, – сказала Лена. – Я, правда, не рассмотрела ее как следует, но в руке хорошо почувствовала – это прелесть! Клинок легкий, гибкий, послушный, а ладонь лежит в эфесе, как в перчатке...

– Постойте, – перебил я Лену, – а как вы здесь оказались? И шпага откуда у вас?

Она усмехнулась, точнее – дернула уголком рта:

– Решила Павлика выручить в последний раз. Не получилось, вздохнула. – Догадалась я после разговора с вами, что именно он мне на день рождения приготовил. Он ведь упрямый! Наверное, после того скандала, когда ему не позволили показать мне шпагу, он и решил ее вообще забрать. И забрал. Догадывалась я и кто его избил. А сегодня прямо спросила: Мишка? Он промолчал, врать ведь не может. Да и стыдно ему было. Я поняла, что и шпагу отобрал Мишка. Он вообще очень поганый, все приставал ко мне. Но я решила его перехитрить. Думала: уж если шпага окажется у меня в руках, никакой Мишка мне не страшен. Тренер, когда хвалит меня, говорит, что бои я провожу творчески, импровизируя мгновенно. Вот я и "сымпровизировала". Шпага и правда у Мишки была. Он прямо сказал, на каких условиях я ее получу. Вы понимаете? Или, говорит, своего все равно добьюсь, да еще и Пашку посажу – шпагу-то он украл, не иначе. И тут пришли эти трое, дружки его. Мишка говорит, вы тут разбирайтесь, а я в магазин. Но шпага-то уже в руках у меня была. И я бы ее ни за что не выпустила...

– Дурак Пашка, – только и сказал я.

Полупанов на допросе показал, что шпагу он увидел у Пашки на работе: тот что-то с ней делал и похвалился, что она старинная и очень дорогая, что один грузин предлагал за нее двадцать кусков. Мишка сообщил об этом дяде Степе просто так, из интереса. И тоже просто так, по дружбе, вечером пошел проводить Павлика.

Под аркой их встретил Бурый. Он только посмотрел на Павлика, и тот молча протянул ему шпагу.

– Дай ему! – приказал Бурый Мишке.

Мишка "дал". Бурый стоял рядом и смотрел. Потом отдал шпагу Мишке и велел отвезти на дачу, хорошенько спрятать.

– Брешет! – отрубил Яков, когда Полупанова увели. – Почти все врет!

– Есть все-таки шпага, – недоверчиво и как-то разочарованно протянул Егор Михайлович. – Вызывайте профессора на опознание.

– Он болен, – сказал Яков. – Переволновался.

– Ну, позвоните, обрадуйте. Он дома?

Яков набрал номер.

– Николай Иванович? Щитцов говорит. Да, следователь. Хочу вас обрадовать: шпагу мы нашли... Что значит – как? Что значит – где? Что значит – не может быть! Почему не понимаете? Хорошо, подожду. Пошел лекарство пить, – это Яков сказал нам, прикрывая трубку. – Ну, что вы, я понимаю вашу радость. Выздоравливайте. И скоро сможете снова повесить ее на стенку. Или отдать в музей. Всего доброго. – Яков положил трубку, Ошалел от радости.

– Странно как-то ошалел, – сказал Егор Михайлович, который очень внимательно прислушивался к разговору. И так посмотрел на лежащую перед ним шпагу, будто она его укусила. – Ну-ка, Оболенский, пригласи своего реставратора. Пусть посмотрит.

Нам стало не по себе.

– А вы, опята, честно скажите – радуетесь?

– Теперь-то уж нет, – признался Яков.

Егор Михайлович встал, повозился в углу с магнитофоном.

– Послушайте, ребятки, полезно вам это знать.

И он включил какую-то запись: не то допрос, не то дружеская, доверительная беседа старых знакомых.

"Н е и з в е с т н ы й: Кто навел, клянусь, не знаю. Но первый интерес был не шпага.

Е г о р М и х а й л о в и ч: Зелененькие?

Н е и з в е с т н ы й: Они, проклятые.

Е г о р М и х а й л о в и ч: И что же – Буров сам туда ходил?

Н е и з в е с т н ы й: Ну, Егор Михайлович, я вас глубоко уважаю, а вы надо мной смеетесь... Или у Бурого нет кем рискнуть? Или он рвал когти, чтобы найти себе еще один срок?

Е г о р М и х а й л о в и ч: Кого же он послал?

Н е и з в е с т н ы й: Знаю только, что двое ходили. Сперва законно понюхали и ушли. После... Ну, да вам это известно.

Е г о р М и х а й л о в и ч: Много валюты взяли?

Н е и з в е с т н ы й (с добродушным смешком): Бурый мне отчет на стол не клал. Вы у него сами спросите.

Е г о р М и х а й л о в и ч (задумчиво): Как бы мне его повидать?

Н е и з в е с т н ы й: Обратно вы смеетесь! При вас и кабинет, и машина, и пистолет на боку. Сами вы мужчина отчаянный, да и хлопцы ваши бравые. Одни козыри, словом. А у меня? Ни силенки, ни характера. Но ведь и такая жизнь хозяину мила, верно?"

– Ну, – спросил Егор Михайлович, – что загрустили? Стыдно стало? То-то. Есть и еще один довод: почерк. У профессора валюту смело взяли знали, что он молчать будет. То же и с Оболенским, с его золотишком. Ведь не побежишь жаловаться, Сергей, если они у тебя кошечку отнимут? Как шпагу у Павлика, а? Сдается мне, берет тебя дядя Степа на пушку.

– Или на мушку, – тактично добавил Яков.

– Не бойся, мы тебя в обиду не дадим. Да и не будет он тебе звонить: нет у него шпаги, у нас она. Кажется...

Саша Линев примчался как угорелый.

– О! – сказал он, когда увидел шпагу. – О! – И взял ее в руки. С трепетным восторгом, бережно, как ребенок, получивший давно обещанный подарок, на который уже и не надеялся. – Позвольте! – даже не вскричал, а, я бы сказал, взвизгнул вдруг он и прыгнул со шпагой к окну. – У вас нет лупы?

Егор Михайлович незаметно достал из глубины ящика лупу – ею он также под большим секретом пользовался, когда приходилось разбирать мелкий шрифт. Ветераны сыскного дела, вспоминая минувшее, поговаривали, что с этой, уже тогда допотопной лупой в медном ободке и на деревянной ручке и с маузером на боку отважный комсомолец Егорка пришел в уголовный розыск. Он, правда, не уверял, что на ста шагах попадет из него в подброшенную копейку... но на пятнадцати – даже с левой руки.

– Так, – севшим и каким-то беспощадным голосом говорил Линев. Клинок – спортивный, современный, гравировка не ручная: или в "Детском мире" делали (надпись на подарке), или бормашинкой. Вот эта медалька, которая держит камешек, она от старого сейфа – такими раньше ключевины закрывали, а сам камешек – из перстня или запонки, дешевенький. Змейка из медной трубочки, тоже из "Детского мира" (отдел умелых рук).

– Что ты говоришь, Саша? – не выдержал я.

– Подделка, – равнодушно резюмировал он. – Никаких сомнений. Но подделка отличная. Сделана золотыми руками. Если хотите, я зачитаю вам описание подлинной шпаги? Я нашел его и взял с собой на всякий случай.

Егор Михайлович кивнул.

– Вот: "...лезвие плоское, узкое, сжатого ромбовидного сечения, гравированно с обеих сторон клинка узорами растительного характера. Ближе к рукоятке – девизы... Рукоять рифленого дерева твердой породы... Эфес, оригинального исполнения и тонкой работы, представляет собой медную чашку, обвитую змеей, из пасти которой выходит лезвие клинка... В головку вправлен крупный рубин, мелкие рубины – в глазах змейки..."

– Достаточно, – сказал Егор Михайлович и посмотрел на нас. – Я очень огорчен, ребята, что оказался прав. Возьмите себя в руки. Продолжайте работу.

– Экспертиза нужна? – спросил Яков, дернув щекой.

– Зачем? Вы, – он обратился к Линеву, – дайте нам письменное заключение, хорошо? Будем обязаны. И включите туда описание, пожалуйста. Оболенский, обеспечьте молодому человеку приличные условия для работы. Всего вам доброго, спасибо.

– Егор Михайлович, но шпага есть, она существует, – жалко упорствовал Яков. – Я уверен.

– Откуда такая уверенность?

– По списку Пахомова я встречался со многими людьми. Следов шпаги действительно нет, тут и правда все глухо. Но у меня создалось впечатление, что кто-то параллельно с нами – вы только не ругайтесь, – а, может и немного впереди, тоже ищет эту шпагу. Нет, ничего конкретного. Правда, один коллекционер – он собирает автографы великих людей – сказал мне задумчиво: "И что это их на воробьяниновскую мебель потянуло". И все, больше я от него ничего не добился.

– Черт знает что! Это не расследование, это какие-то скачки с препятствиями, – сказал Егор Михайлович.

– Конкур, – уточнил грамотный Яков.

– Точно, – похвалил его начальник. – Конкур со шпагой. Вот что, даю слово: выиграете скачки, найдете шпагу – усы сбрею. Идет? И очки в открытую носить буду.

– А разве они у вас есть?

– Чтобы разглядеть вас, Щитцов, без очков обойдусь. А уж усы к тому времени наверняка будут. Идите разбирайтесь с Павликом. И выше нос, у вас еще все впереди.

– Дурак я, – искренне сказал Павлик.

– Наконец-то, – вырвалось у меня.

– Да, дурак. Я Ленке подарок хотел сделать. Попросил мать, чтобы показала ей шпагу. Думаю, Ленка в восторге будет. Ну, немножко огорчится, что у нее такой нет. А я ко дню рождения сделаю ей копию, да еще лучше. Так хотелось ее порадовать. Одни ведь ей неприятности от меня. И сделал сами видели. Запонки, правда, спер. Маман все равно бы их не отдала. Тысячи промотала, а копейки считает... И черт меня дернул, когда Мишка шпагу увидел, похвалиться, что она настоящая! Детство какое-то! Ну вот и доигрался, ребеночек!

– Почему же ты сразу не сказал нам все? – спросил я.

– Потому что вы не видели того, который под аркой. Сейчас бы я убил его, а тогда испугался. Ведь я даже не чувствовал, как Мишка бил меня, я видел только глаза... этого... пока не упал. Если б не он, я бы Мишку двумя ударами свалил.

– Да, Паша, это очень опасный преступник. Но он скоро будет задержан. И никогда уже... в общем, ясно?

– Так где же эта чертова шпага? – вдруг взорвался Яков.

– А что ты орешь на меня? – взвился Павлик. Этого уж я совсем не ожидал. – Лысый!

– Где лысый? Где лысый! – завопил Яков, наклоняя голову.

– Брек, – сказал я. – Шпага есть. По крайней мере, Павлик ее видел.

– Видел один раз, даже в руках держал.

– Ничего себе, – усомнился Яков. – Один раз видел и такую копию сделал?

– Я в детстве рисовал. Очень неплохо. Вообще, я талантливый, я все могу.

– Ну раз уж ты такой, помоги нам. Я чувствую, что нам не хватает малого. Одного звена, – сказал Яков. – Что меня настораживает: я за эти дни столько людей перебрал – и никаких следов шпаги. Профессор действительно хотел передать ее в музей, в дар государству?

– Скорее удавится. Это они с маман что-то крутят. На старости лет. Я тут кусок их разговора услышал: они меня не стесняются, за дурачка считают, так что при мне доругивались. Я, конечно, ничего не понял, но одну фразу запомнил... сказать?

– Какую же?

– Маман в позу стала, руки заломила и изрекла: "Николя, не вздумайте хитрить. Имейте в виду, что у вас есть определенные обязанности по отношению ко мне. Я не прощу обмана. Если пожалеете половину, потеряете все..."

– Ну и что это значит?

– Откуда я знаю? Что угодно может значить. Только я почему запомнил: пан профессор позеленел после этих слов.

"А ведь Пашка что-то знает, – подумал я. – Или догадывается".

– Ладно, – сказал Яков. – Дуй домой, приберись как следует (Сережка мне говорил, какой у тебя беспорядок – ужас! – не стыдно?) и езжай за Леной. Она ведь думает, что ты украл шпагу.

– А... этот?

– Этот – наша забота. Вы теперь с ним только на очной ставке встретитесь. Пока!

"Фон Хольтиц выбрался из России. Смертельно усталый, больной, он стоял в парадной зале замка, низко опустив поседевшую голову, и основатель рода, как живой, с брезгливой ненавистью смотрел на него с качавшегося от сквозняка портрета, положив левую руку на эфес шпаги, утраченной безвозвратно, утерянной навсегда.

Гнев отца, престарелого фон Хольтица, описанию не поддается, а последствия его сыграли роковую роль в судьбах его наследников и потомков, вплоть до наших дней.

– Подними голову, несчастный сын мой, – тихо и твердо говорил он. На нашем родовом гербе семь шлемов, это семь поколений воинов-победителей, предпочитавших смерть бесчестью; ты знаешь его цвета: золотой, червленый и лазурный – это знатность и богатство, храбрость и великодушие... Я велю обвить гербовый щит черной лентой, олицетворяющей непроходящую печаль. Мне жаль тебя, но еще больше жаль нашу славу.

Юный фон Хольтиц, похожий на старика, прожившего долгую и трудную жизнь, сделал шаг вперед и протянул к отцу дрожащие руки:

– Отец, я вернулся домой...

– Остановись! У тебя больше нет дома. Ты можешь вернуться в замок только со шпагой в руке. И тогда я обниму тебя на пороге. Ступай.

В ту ночь Иоахим фон Хольтиц написал завещание и скончался в кресле, напротив портрета, перед пустой каминной полкой.

Волей покойного старый замок, и земли, и все достояние рода мог унаследовать лишь тот, кто вернет под родимый кров священную реликвию когда бы и как это ни случилось...

В ту же ночь на голой земле, под древним буком, свидетелем давних времен и событий, глядя на мрачные окна-бойницы, где лишь изредка мелькал кровавый свет, умирал и прямой наследник покойного – юный и постаревший гусар фон Хольтиц. Он умирал с открытыми глазами, потому что лишь смеживал тяжелые веки, как вставали перед ним страшные видения: в зареве пожарищ гневные опаленные лица, разинутые в яростном крике рты, зимняя дорога, усеянная замерзшими трупами, кровь и пепел. Он чувствовал тяжесть проклятий из глубины веков, над ним витали грозные призраки древнего рода, и, уронив голову на грудь, он сам превратился в призрак, в еще одно туманное привидение старого замка над рекой...

С той несчастной поры словно черный рок неумолимо преследовал род Хольтиц, словно не стало незримой силы, охранявшей его славу и могущество.

В замок дважды ударяла молния, и он выгорал до серых камней, из которых были сложены его стены. Дважды случалось наводнение, и он был затоплен, и из мрачных подвалов выносило бурной водой полуистлевшие кости. Болезни и банкротства, несчастные случаи на охоте и обдуманные преступления – все обрушилось как божья кара, как жестокая воля провидения на потомков Иоахима фон Хольтица.

Поэтому никто из его прямых и непрямых наследников не оставлял надежды и попыток прервать этот поток несчастий, вернув на место священную шпагу, а вместе с ней – славу и богатство, спокойствие и счастье.

Один из них, наиболее решительный и обремененный долгами (история не сохранила, к сожалению, его имени), даже вступил в польский легион и участвовал в Крымской (Восточной) кампании 1853 – 1856 годов, чтобы на правах завоевателя пошарить по стране, отыскать утраченную шпагу.

Двое других рвались в Россию, когда загремела первая мировая война, но также не добились успеха. Да и мыслимо ли в бескрайних просторах огромной и непонятной страны разыскать потомков какого-то Pachomky из деревушки с таким трудным русским названием, что оно, передаваясь из поколения в поколение, изменилось до неузнаваемости?