Текст книги "Не стреляй первым"

Автор книги: Валерий Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Через полчаса мы с Поручиком ехали в город. Он свернулся на моих коленях и спал.

Я рассчитывал застать Женьку дома и сдать ей кота. Конечно, мне хотелось бы взять его с собой – проверенный в бою товарищ, хлопот с ним не будет, но кто знает, как у меня сложится? Кто первым выстрелит?

Не знаю, мне такое положение вещей не по нраву – отвечать предупредительными выстрелами на прицельные. Или отстреливаться, когда загнали в угол. Не считаю зазорным упреждающе выстрелить в негодяя, поднимающего преступную руку на жизнь, честь или достоинство человека.

– Женя, – твердо сказал я, когда он радостно открыла мне дверь. – Ты обещала принять меня любого и всякого – прими с котом. Приласкай его, он многое пережил.

– А ты с ним останешься? – с лукавом надеждой в голосе отозвалась Женька м погладила Поручика, который ревниво сидел у меня на руках. – Или будешь его навещать? С ночевкой.

– Я не скоро вернусь…

– Я знаю, – сказала Женька (ей бы не знать!). – Но мне очень жаль, у мамы аллергия на кошачью шерсть, она заикаться начинает… Давай я его в контору заберу.

– Нет, тосковать будет. Возьму с собой. Закрывай дверь, мы поехали.

А может, это и к лучшему? Кто же видал, чтобы мент на задание с котом ездил?…

В назначенный день и час Серый сидел в машине с беззвучно работающим двигателем и ждал условного сигнала.

Смеркалось. Наступало самое время для задуманного. Но ничего не происходило.

Вдали, в новом центре городка, зажигались огни, вставало и разливалось красно-зеленое трепещущее зарево, доносился оттуда глухой вечерний шум. А здесь» в Старой слободе, было тихо и уже почти темно. Размытые глыбы низеньких пузатых, вроде древних комодов, купеческих домов, ряд лип, сухо, по-осеннему шелестящих листвой, трогательные лавочки у ворот и калиток – все начинало исчезать, теряться в спускающемся мраке. Только яснее пробивался свет через щели ставен (как же нынче без них!) и резче выделялся в светлом еще на западе небе силуэт церкви, много лет безуспешно охранявшейся государством.

Заморосил по листьям деревьев дождик, сбрызнул брусчатку мостовой – лучше не придумаешь для предстоящего. Серый потянулся было включить щетки, но их шум мог бы помешать – нужно было не только смотреть, но и слушать.

Однако все было пусто и тихо. Он начал нервничать, злиться, тоскливо подумал: что-то у кого-то сорвалось, где-то не сработало.

Но тут раздался испуганный, отчаянный крик, и из темноты переулка рванулась женщина в распахнутом плаще. За ней с руганью гнались трое.

Ни о чем уже не думая, Серый включил дальний свет, одновременно газанул и, бросив машину вперед, отрезал ею женщину от преследователей. Расчетливо тормознул, чуть довернув руль, и вскользь ударил одного из них задним крылом – он покатился по булыгам, оставляя на них клочки одежды.

Машина еще скользила по маслянистой брусчатке, а Серый уже выскочил из нее и принял на себя пьяных, разгоряченных погоней ребят, озлобленных его попыткой отбить у них жертву.

В любом случае Серому нужно было беречь руки. Поэтому он сделал всего два удара ногами – по одному на каждого. После таких ударов только в кино вскакивают и бьются дальше, а в жизни либо не встают вовсе, либо долго лечатся.

Парни беззвучно, мешками свалились на дорогу. Женщина уже догадливо сидела в машине. Серый хлопнул дверцей, переключил свет на ближний и резко взял с места, коротко глянув на свою пассажирку.

Женщина была еще молода, очень красива, прекрасно сложена, изящно и очень дорого одета. От нее пахло какими-то волнующими духами, которые заставляют вспоминать грешную юность. И почему-то чем-то неуловимым она показалась ему знакомой.

Женщина тоже бросила на него искоса быстрый взгляд, удивленно вскинула голову, же ничего же оказала, только на мгновение

Благодарно положила на его руку длинные вздрагивающие пальцы. Потом достала сигареты и щелкнула зажигалкой.

Серый гнал машину в центр, женщина курила, роняя пепел на круглые коленки, нахально торчавшие из распахнутого плаща и сбившейся короткой юбки. Она удивительно бистро пришла в себя.

– Ну, привет тебе, – задорно сказала она, загасив сигарету.

Ему почудилось вдруг, что и голос ее он когда-то, очень давно, слышал. И этот голос когда-то, очень давно, тревожно волновал его маленькое сердце.

– Ловко у тебя получилось. Ты не артист?

Серый возмущенно покрутил головой.

– Но из крутых, да?

– Вроде того…

– На кого же ты работаешь?

– На себя, стало быть. Волк-одиночка. Рыщу мо дорогам и гостиницам. Похищаю красивых женщин. Отбиваю добычу. Либо наоборот. Что сути не меняет.

– Ты врешь, все, я чувствую.

– Конечно, вру, – легко согласился Серым. – А кто не врет женщинам? Я тебя еще вчера, в гостинице срисовал, И с дружками все подстроил. Чтоб неотразимо представиться, без осечки. Сейчас доставлю тебя в номер, вернусь за ребятами, и мы к тебе завалимся. Погудим малость, а потом я…

– Вот так вот? – Она взялась за ручку дверцы, – Тогда – привет тебе! Притормози.

– Сиди, – усмехнулся Серый. – Привезу в отель, а там как знаешь. – Вздохнул: – Мне чужого не надо. Своего добра девать некуда.

К подъезду гостиницы он соваться не стал, остановил машину в сторонке, под кронами лип – светиться номерами теперь не стоит.

Выходя из машины, женщина бросила:

– Меня зовут Лариса. Гридина.

– Леня, – ответил он, снимая щетки. – Фамилию все равно не запомнишь.

– Ну, Леня так Леня. Чего не бывает, – загадочно согласилась она. – Часов в десять сделай столик в ресторане. Надо же тебя отблагодарить.

– Тогда лучше поужинаем в номере.

– Вообще-то мне наглецы нравятся, с ними проще. Но тебе это не идет, – сказала Лариса, запахивая плащ. – Сволочи, какие пуговицы оборвали! Привет тебе.

Столик я сделал. И ужин заказал. Ничего себе благодарность! Спаси ее от насильников да еще и накорми…

Дожидаясь Ларису, я с удовольствием выпил, покурил и даже сплясал с какой-то юной начинающей путаной, накрашенной до ушей и в стоптанных туфлях – наверняка девица сбежала с молочной фермы ближайшей деревеньки. Она на мне повисла, как хомут на плетне, я еле от нее отделался, сославшись на плохое здоровье. Что уж она подумала – не знаю, но живо шарахнулась и даже смотреть в мою сторону боялась.

Лариса, как я и рассчитывал, пришла не одна. Ее сопровождал поживой мужичок – крепкий, добротный, уверенный, но с тревожным блеском в глазах.

– Гридин, – назвался он, протягивая сильную широкую ладонь. – Отец этой шалавы.

Официант принес еще один прибор и еще одну бутылку.

Гридин, тяжело хлопая меня по плечу, называя «сынком», горячо, трогательно и утомительно долго благодарил за спасение чести, а может быть, и жизни его единственной дочери. Сетовал, что в наше время таких молодых людей почти не осталось и что он постоянно тревожится за Ларку.

– А ты, батя, возьми его на службу, в мою охрану, – посоветовала Лариса, болтая соломинкой в фужере. – Он здорово дерется. Положи ему оклад в «зеленых» и аккордно в рублях – за каждую вражескую челюсть.

– Ларка, не хами, – нежно осадил ее Гридин. – И юбку одерни – заголилась до пупка.

– Батя, не мешай Ленечке – видишь, как он на мои коленки уставился. Надо же отплатить человеку добром.

Гридин повертел шеей в тесном воротничке.

– А ты, сынок, кто по профессии будешь? Не спортсмен?

Не от себя вопрос задал, это ясно. И пришел уже не от Лариски.

– Был когда-то и спортсменом. Потом кое-кого единоборствам обучал. В охране помаялся, Сейчас на свободной охоте. Думаю свое дело открыть, Это у меня, видимо, в крови, Зов предков. Они до октября крупные заводчики были. – Мы чокнулись и выпили. – И меня теперь тянет, время уж очень подходящее…

– Но «капитал не дозволяет»? – догадался Гридин.

Я вздохнул и развел руками.

– Батя, да ты сведи его с «Билдингом», – опить вмешалась Лариса.

– Не встревай. – Гридин украдкой оглянулся, промокнул лоб краем скатерти. – Не распускай язык-то. Ишь завелась.

– А что? Мне там нравится. Правда, попахивает чем-то…

– Лариска! – В глазах Гридина уже не тревога плескалась, а тоска, да не зеленая даже – черная.

Я пригласил Ларису на танец, давая ему прийти в себя. Он, благодарно глянув на меня, облегченно хлопнул рюмку водки, навалился на салат.

– Батя, а он меня прижимал к себе, – злорадно пожаловалась Лариса, когда мы вернулись к столику.

– И правильно делал, – одобрил Гридин. – Знаешь, Леня, я о тебе поговорю на президиуме фирмы…

Ну да, если есть президент, должен быть и президиум.

– Может, найдем тебе хорошее место, чтоб ты на ноги стал. Гридин зла не простит, но и добра не забудет, – Он снова налил и выпил. – Ну} детки, погуляйте, а я еще посижу.

Мне очень хотелось остаться в ресторане, где-нибудь в дальнем уголке, и посмотреть, с кем он еще «посидит». Но, пожалуй, это было бы глупо, элементарно неграмотно.

И еще мне хотелось вспомнить – на кого же все-таки похожа Лариса, в каком давнем сне я ее видел?

Проводив Ларису (в номер она его не пригласила, да он, наверное, и сам бы не пошел), Серый отправился к себе.

Было поздно. Тихо. И почти темно в гостиничном коридоре. В конце его, у двери в номер, где поселился Серый, стояли четверо парней. Они не разговаривали, не курили. Ждали. И наверняка ждали его, опять, вздохнул Серый.

Двое из них пропустили Серого мимо себя и оказались сзади, а двое других шагнули навстречу…

Гридин (в прежнее время) был толковый хозяйственник – мудрый, прижимистый, расчетливый и осторожный. Честный – вертеться приходилось по-всякому, но закон уважал. Хотя дога пользы дела и приходилось лавировать между расплывчатым «можно» и категорическим «нельзя», между указаниями «верхов» и интересами «низов». Решая экономические вопросы, с ювелирной точностью останавливался у запретной черты, за которой грозно торчал недремлющий палец неумолимого закона.

Словом, ухитрялся и государство не обманывать, и своих колхозников не обделять. А вот как задули шалые ветры непонятных перемен, малость растерялся, ориентиры потерял и искренне соблазнился «человеческим фактором», как он его понимал: возможностью с помощью первого в округе кооператива под заманчивым названием «Сельский клуб» решить извечную проблему села – благоустроенное жилье и культурное благоустройство.

С этого и началось. Организаторы кооператива, напористые ребята – двое с юга, двое с востока, двое из средней полосы, – за дело взялись круто: за полгода отстроили центральную усадьбу, правда, колхозную кассу при этом до дна выскребли. Дальше – больше: подсобные промыслы пошли с расчетом на зарубеж, закупили, наладили и пустили линию по производству «поп-корна», а затем и два колбасных цеха, какие-то СП возникли да холдинги с трастами, валютой запахло, колхоз вдруг акционерным обществом стал, а кооператив – строительной фирмой с загадочным названием «Билдинг», которая, естественно, оказалась владельцем контрольного пакета акций. Расширила поле деятельности, взялась за строительство частных коттеджей на землях колхоза и отчасти на его средства в счет будущих дивидендов. И пошло-поехало: по форме предпринимательство, а по содержанию форменный разбой. Многое такое развернулось, что Гридин уже под контролем держать не мог. Да ему и не давали. Откровенно не отстранили, делали вид, что «прислушиваются и учитывают», а на практике все решалось без него. Дело-то, правда, неплохо шло. Денежка текла и даже «зелененькая», да вот где оседала?…

Чем больше расширяла фирма свою деятельность, тем смурнее становилось на душе председателя и члена президиума. Многое стал Гридин понимать, о еще большем догадывался, а главное – знал, что увяз по самую маковку в нечистом болоте, из которого одна ему дорога – сначала за барьер, а потом за проволоку. Самые плохие документы были на его имя оформлены или его рукой подписаны. Ему и отвечать. Потому что стал честный когда-то труженик Гридин жуликом – другого места ему в «демократическом» обществе не нашлось.

Об одном теперь заботился – успеть бы Ларку на ноги поставить. Потому и допустил в фирму, где оформили ее референтом, по сути секретарем. На «презентациях» коленками сверкает, коктейлями балуется. Может, действительно этого Леню поддержать да к дочке приставить. Глянулся он чем-то Гридину, совсем не похож на тех, кто жадно вокруг нее вьется и облизывается. Да и для дела сгодится. Паренек-то, видно сразу, не простой, многое умеет. Давно его Рустам просил вот такого подыскать… Надежного…

В кабинете начальника районного УВД время шло медленно, толчками. В напряженном ожидании били по нервам щелчки прыгающей стрелки настенных часов. В черном окне металась от ветра и скребла по стеклу сухая ветка.

Начальник курил и барабанил по столу пальцами. Сидящий напротив коллега из Москвы в штатском костюме бегающими пальцами перебирал карандаши в пластмассовом стаканчике. Трое молодых людей молча застыли на стульях у стены – в ряд, как на опознании. На лице и руке одного из них белели свежие пластыри.

Начальник воткнул окурок в пепельницу, повернулся к селектору и нажал кнопку:

– Коля, ничего от Серого?

– Ничего, товарищ полковник, – послышался сквозь треск и шипение деревянный голос дежурного. – Я сразу сообщу, если что будет. И происшествий никаких.

– Об этом происшествии, если, не дай Бог, оно случится, мы не скоро узнаем, – ворчливо вздохнул начальник и опять потянулся за папиросами. – Курите, ребята. И отдыхайте пока. Вы свое дело сделали, чего сидеть-то?

– Да не волнуйтесь, товарищ полковник, – сказал тот, что с пластырями. – Все было путем. По нотам. И в гостиницу они пошли.

– Путем, – несправедливо буркнул полковник. – Сунули парня в волчье логово… По нотам! Шопен, соната номер три. – И суеверно постучал костяшками пальцев по столу.

– Ты его знаешь, что ли? – спросил Светлов, катая карандаш.

– Нет, откуда.

– Ну и не волнуйся. Этот парень не то что логово – две берлоги разнесет, если его не придержать. Он вам скучать не даст… Какой у тебя московский? – И, притянув аппарат, стал накручивать номер: – Иван Федорыч, у тебя есть что-нибудь?

– Нет. Да я и не жду пока.

– Вот так вот, да?

– Первую информацию он району даст, так условлено. Ты же знаешь.

– А чего же тогда у телефона сидишь?

– А ты чего мне названиваешь?

– Ну, мало ли…

– Ну и я – мало ли…

В кабинет заглянул еще один сотрудник. Все повернули к нему напряженные ожиданием лица. Но он виновато покачал головой и в свою очередь спросил усталыми глазами: ничего?

Истерично завизжал зуммер. Полковник схватил трубку.

В конце коридора я увидел четыре мужские фигуры, слабо освещенные отблесками уличной рекламы, и сунул руку в карман куртки.

Двое пропустили меня, словно не замечая, и оказались сзади. Двое подошли ко мне. Один из них был в форме и с автоматом.

– Лейтенант милиции Митрохин, – представился тот, что в штатском, показал раскрытое заранее удостоверение. – Пройдемте в ваш номер.

– А в чем дело? Я милицию не вызывал.

– Пройдемте, сейчас все объясним.

Я вытащил руку из кармана – они чуть было не вцепились в нее, но вовремя усекли, что в ней не миномет, а деревянная болванка с ключом от номера.

Я отпер дверь, вошел первым и чуть замешкался – показалось, что в комнате еще кто-то есть. Но это мелькнуло мое отражение в зеркале трюмо.

Двое остались в коридоре – уже легче. Да и окно приоткрыто, этаж всего лишь второй, под окном газон.

Поручик мягко спрыгнул с кресла и подбежал ко мне.

– А это что такое? – почему-то удивился Митрохин.

– А это кот, – пояснил я. – Мужеского пола.

– Кто вам позволил держать в номере животное?

– А я никого и не спрашивал.

– Предъявите, пожалуйста, документы, – вежливо сказал лейтенант.

– На кота? – нахально не понял я.

– Ваши, – сдержался он. – И на машину.

Его коллега с автоматом снял трубку телефона, стоящего на полочке трюмо, очень плотно прижал ее к уху, набрал номер и понес наивную туфту:

– Товарищ майор. Голубков докладывает. Мы на месте. Да, здесь. Пока без обыска? Хорошо, понял. – Еще что-то послушал, покивал и опять сказал: – Понял!

– А в чем все-таки дело? – недовольно спросил я, доставая документы.

– Совершено дорожно-транспортное происшествие…

– И вы меня подозреваете?

– Почему же обязательно подозреваем? Просто ведем проверку. Служба. Не вам объяснять, – добавил он многозначительно-доверительно.

Но я – ухом не моргнул, глазом не дернул. И лейтенант тоже. Он изучил мои документы, вздохнул:

– Ваша машина здесь, внизу?

– Вам это хорошо известно.

Он усмехнулся.

– Придется пройти осмотреть ее. В вашем присутствии. – Он засунул документы в карман. – Пойдемте.

Я пожал плечами и подхватил Поручика.

– Кота с собой возьму, раз уж у вас такие порядки. – Я уже знал, что сюда не скоро вернусь.

К машине мы подошли втроем. Двое остались у входа в гостиницу. Умные…

Митрохин с Го лубковым – деловые! – ходили вокруг машины, приседали, осматривая крылья и колеса, посвечивали фонариком и вполголоса неразборчиво переговаривались.

А я скромно стоял рядом с котом на руках и почесывал его за ушком.

Мне этот затянувшийся провинциальный цирк стал уже надоедать. Но они сами прервали первое отделение.

– Отоприте багажник, – сказал Алехин.

Щаз-з! Как же! Может, и ширинку расстегнуть?

– Там нет ничего, только запаска, – наконец-то я проявил явное беспокойство.

– Тем более. Откройте, откройте.

– Хорошо, – я опять пожал плечами. – Только секретку отключу.

Голубков стоял у багажника, лейтенант у левой дверцы. Я легонько отстранил его, опустил Поручика на правое сиденье и, ныряя в машину, с силой ударил Митрохина носком в голень. Врубил заднюю скорость – Голубков отлетел в сторону: то ли я его задел, то ли он сам среагировал, меня это не волновало, – рванул по газону и с визгом вырулил на проезжую часть.

Выстрелов вслед не последовало, как я и предполагал. Погоняв машину по городку, я тихо пристал к церкви, где еще днем приметил исправный телефон-автомат.

Лариса мгновенно сняла трубку, словно с нетерпением ждала звонка. Уж не дура ли она?

– Привет тебе, – сказал я. – Это Леня. Выручишь меня? Должок отдашь?

– Прямо сейчас? Ты с ума сошел, парень? Я сплю уже давно…

– Головой на телефоне, что ли?

– Да нет. Какой-то тупой мент разбудил. Майором меня обозвал. Про обыск трепался. Я ему говорю – ты что, оглох, не слышишь, что с тобой баба говорит – какой я тебе майор? А он дальше какую-то чушь несет, понял?

– Не расстраивайся, познакомиться хотел. Ты вот с ментами заигрываешь, а они уже на меня вышли. Видно, кого-то из твоих поклонников слишком приложил. Выручай, Лариса!

– Какой ты зануда! – через фальшивый зевок протянула она. – Что надо, говори, пока не заснула.

– Твой благодарный батя может мне номера сделать на машину? На пару дней всего. И документы приличные.

– Откуда я знаю? Спрошу.

Господи! Она спросит. У бати.

– И переночевать мне где-то надо. Я б к тебе напросился, да в гостиницу соваться нельзя.

– Где ты сейчас?

– У церкви.

– Езжай по Скобяной, к реке. За мостом старая гостиница, она закрыта на ремонт. Обойдешь кругом – там дверь в подвал, спросишь Максимыча…

– Кого, кого? Максимыча?

Вот так! Становится все интереснее жить.

– Максимыча. Он там один, за сторожа. Скажешь, от Лариски. Накормит, напоит и спать уложит.

– Учти, я не один.

– Успел уже девку подхватить. Востер!

– Не, со мной животное.

– Корова, что ли?

– Сама ты корова. Маленький черный тигр.

– А, – поняла Лариса. – Он тебе кстати придется.

– Не понял, – признался я. – Да все равно. А ты тоже туда подъедешь? Спокойной ночи мне сказать. Давай, я тебя здесь подожду. Обвенчаемся. Церковь рядом.

– Привет тебе!

– Ах ты поганка неблагодарная!

Она помолчала. Как мне показалось, пораженная какой-то неожиданностью.

– Как? Как ты меня назвал? – удивленно, неуверенно, откуда-то издалека это прозвучало.

– Как ты заслуживаешь, стало быть.

– Ладно, езжай. Завтра увидимся. Скорее всего. Привет.

Я спустился по ступеням и остановился перед дверью в подвал. Щель внизу ее светилась, доносилось глухое бормотание – не то песня, не то молитва. Звяканье бутылки о стакан.

Толкнул дверь. Прямо напротив нее, под голой лампой, свисавшей на проводе со сводчатого потолка, стоял стол, накрытый к позднему ужину. За ним – здоровенный мужик с огромным пузом, с круглой бодливой головой.

– Максимыч? – спросил я.

Он повел себя очень гостеприимно. Вскочил, едва не опрокинув стол, вначале толкнул меня громадной ладонью в грудь, поймал другой рукой, не дав опрокинуться на спину, прижал (уже обеими руками) к брюху и стал восхищенно орать – так что закачалась и замигала под потолком лампочка:

– Ленька, друг! А ведь мы же с тобой ни разу не выпивали!

Наконец-то я врубился. Еще бы – не выпивали; конечно, не выпивали: мы виделись последний раз, когда нам по двенадцать лет было.

Наш пионерский лагерь «Юный дзержинец» недалеко от городка был, в сосновом бору, на песчаном берегу чистой речки. С местными ребятами мы жили дружно, взаимовыгодно. Мы их проводили в свой пионерский кинозал, делились булочками и конфетами с полдника, они нам открывали самые уловистые места на речке, самые обильные ягодные поляны и малинники в лесу.

Но больше всего нас влекли загадочные Пещеры в крутой каменистой горе на противоположном берегу реки, куда однажды и на. все лето привел нас Максимыч – уже тогда крепенький, плотный, основательный мужичок.

В Пещерах мы проводили почти все свободное от линеек, кружков, костров, самодеятельности и других пионерских забот время.

Самозабвенно играли в партизан, пиратов и казаков-разбойников, в рискованные прятки. Иной раз кто-нибудь из нас так хорошо прятался, что искать его приходилось спасателям. По трое суток. Естественно, после таких событий снова забивались досками, забирались ржавыми стальными решетками, заливались цементом все известные входы в подземелье. Но ведь мы ими и так почти не пользовались, нам хватало своих, неизвестных.

С неизмеримым любопытством, со страхом, загнанным в самые пятки, в знобкой тишине мы часами бродили с фонариками и свечами бесчисленными подземными ходами и переходами, спускались и поднимались, терялись и находились в ожидании небывалых открытий, бессознательно очарованные древними тайнами.

Здесь в стародавние времена брали белый камень для строительства Москвы и других городов русских. Вырубленные в толще горы тоннели хранили следы работы камнеломов, за каждым поворотом нас могла подстерегать радостная неожиданность в виде какой-нибудь древней находки – едва узнаваемого под слоем ржавчины засапожного ножа с рукоятью из окаменевшей бересты, обрывка кованой цепи с кандальным кольцом на конце, а то и горного железного подсвечника с острием для вбивания его в стену.

Мы изучили Пещеры вдоль, поперек, в глубину и высоту. Знали их как свои карманы: где сокровище в медный пятак величиной завалилось, а где и вечная дырка. Основательный Максимыч даже составил их схему, похожую на развесистое дерево, от главного ствола которого разбегались в стороны бесчисленные ветви. И среди них будто висело на черенке однобокое яблоко. Это был большой зал, прозванный нами за его форму «чайником». Попасть в него можно было только через «носик» – узкий в самом начале лаз, в который даже мы протискивались с трудом, а дальше скользили на животах, набирая скорость, и. плюхались на песчаное дно «чайника».

Здесь держалось непонятное тепло, водилось необыкновенно отзывчивое эхо, был совершенно ровный пол. И самое удивительное – постоянный спокойный свет исходил от безупречно полукруглого, странно мерцающего свода…

Но сюда мы забирались редко и долго не задерживались. Внутри «чайника» было загадочно, необъяснимо неуютно, даже страшно от явного присутствия какой-то незримой, может быть, и не очень злой, но неумолимой и чем-то ощутимой силы. Здесь кружилась и болела голова, что-то жгло в ней. Точнее – не в самой голове, а немного выше, но это место ощущалось как очень чувствительная часть собственного тела. Оно будто тяжело нависало над макушкой и жарило ее невидимыми лучами.

Один Максимыч чувствовал, себя здесь как рыбка в родном аквариуме. Больше того – после каждого посещения «чайника» ему начинало как-то по-особому везти в жизни. Он легко побеждал нас в борьбе и беге, никогда не ошибался – в какой руке «загадка», находил давно и безнадежно утерянные вещи, без часов знал время с точностью до минуты. Иногда он показывал странные, диковатые фокусы – то вдруг по скамейке поедет сам по себе спичечный коробок, то сама по себе вспыхнет свеча, то подброшенный его рукой мяч зависнет в воздухе – всего на мгновение, но мгновение вполне ощутимое. Камешком из рогатки Максимыч мог выбить глаз летящей мухе.

Но он никогда не радовался этим победам, становился после них молчаливым и встревоженным. И как-то странно иногда поглядывал на нас, будто мы открывались ему с какой-то неизвестной стороны.

Я очень сдружился с Максимычем. И расставание с ним было первой трагедией в моей жизни. И я все время чувствовал, что мне не хватает его в трудную или веселую минуту. Таким теплом, такой надежностью не одаривал меня никто, даже любимая женщина. Даже любимые женщины.

Максимыч поволок меня, обхватив за плечи, к столу, усадил. Одной рукой хлопал по колену, другой наполнял стаканы и радостно, гулко хохотал. Я понял, что сегодня ночью нам предстоит наверстать все то, что мы не выпили вместе за эти годы.

Мы просидели за разговором до утра. Иногда только Максимыч, поддергивая штаны, упрямо сползающие с круглого брюха, брал свою РП, и мы выбирались на поверхность и обходили охраняемый им объект, пугая уснувшие окрестности дурацкими «А помнишь?…». Потом снова садились за стол. Максимыч грузно вертелся на стуле и словно не мог наглядеться на меня: то приближал ко мне счастливое лицо с влажными глазами, то отстранялся, оглядывая общим планом, – будто режиссер, выбирающий наиболее выигрышный ракурс для любимого актера.

– Ай да Лариска, умница! Ай да Поганка! Праздник сердца мне устроила.

Еще один сюрприз!

– Какая поганка? – насторожился я.

– Да Ларка же! Ты что, не вспомнил ее? Санитарка наша. Милицейская дочка. В тебя влюбленная была, забыл, сердцеед безжалостный?…

И опять пошла в солнечное детство, мелькая эпизодами, лента памяти. Стоп-кадр: худенькая девчушка, помладше нас, которую мы поначалу не больно-то баловали вниманием. Она добросовестно перевязывала наши «раны», рыдала над «погибшими», мстила за них врагам. Но однажды, видимо почувствовав свою робко зарождающуюся будущую власть над нами, выплыла из дома в огромной выходной маминой шляпе с обвислыми полями, тонконогая – вылитая поганка. Так Поганкой и осталась, даже когда выросла в красавицу…

Узнала меня Лариса или нет? В любом случае требуется срочная корректировка моей легенды и предстоящих действий. Лариска, Максимыч… Инкогнито мое теряет четкость и густоту, расползается, бледнеет, как клякса на промокашке.

– Да, прокололся немного, стадо быть, – двусмысленно признался я вслух. – Но ведь я даже фамилии ее не знал – Ларка да Поганка.

– А я-то думал, вы распознались, потому она тебя сюда и направила.

Я постарался легонько, по касательной, навести разговор на ее нынешний статус. Но с Максимычем темнить бесполезно, даже после долгой разлуки. Правда, мой интерес он истолковал несколько превратно.

– Живет нормально. Развелась. Свободная. Детей нет. Сейчас в какой-то темной фирме служит. Но себя не роняет, в блуде не замешана. Однако часто ей томно бывает. Тогда ко мне в подвал бежит: хорошо у тебя, Максимыч, посижу немного, душой оттаю. А что? – Он встал, поддернул брюки, гордым взором окинул свои владения. – Не слабо? Даже печка есть, – кивнул в сторону чугунной «буржуйки», за дверцей которой яростно рдели жаркие угли. Когда разоряли гостиницу и она переходила в частные руки, Максимыч стащил к себе в подвал все необходимое. Здесь стояли потертые и мягко продавленные плюшевые кресла, деревянная двуспальная кровать с шикарным пружинным матрацем, платяной шкаф с незакрывающимися дверцами, трюмо с мутным зеркалом, драные пуфики и банкетки. Все это было собрано в одно место напротив двери, а по обе стороны тянулся нескончаемый подвал, начиненный ржавыми трубами с громадными вентилями, уложенными вдоль стен на кронштейны кабелями всех сортов и качественного состояния. На трубах и кабелях были расставлены заряженные мышеловки.

– Ты надолго к нам? – поинтересовался Максимыч. – Или проездом?

– Еще не знаю, – не соврал я. – Как получится.

– Поживи, – Максимыч оживленно потер руки. – Мы с тобой в Пещеры слазаем. В «чайнике» посидим. Детство безоблачное вспомним. Я тоже там давно не был. Теперь небось туда и не пролезу, – похлопал себя по брюху. – Но одно время там жил, в «чайнике». Когда бомжем стал. Меня ведь соседи из квартиры выжили, умело – как потомственного алкоголика. Площади им маловато было. Но, правда, – он усмехнулся и виновато поскреб макушку, – не долго радовались, сами съехали. Когда от квартиры ничего не осталось.

– Не понял.

– А у них там какой-то этот… полтергей начался. Стулья стали летать по комнатам, да все больше в окна, лампочки в сортире взрываться, горшки цветочные запрыгали… по постелям. А потом самовозгорание случилось… дотла. – Максимыч опять виновато усмехнулся.

– Как это тебе удалось? – с интересом одобрил я.

– У тебя не получится. – Глаза его хитро блеснули. – Ты в «чайнике» подолгу не сидел. А я думаю, все от него началось, заразился чем-то. Помнишь, как я все, что хошь, отгадывал, вещи находил. Потом заметил, что чувствую, когда человек врет. А потом вообще стал людей внутри видеть. А если пригляжусь – и вовсе все внутренности различаю. И где темное пятно, уж знаю – там болезнь гнездится.

– Максимыч, – сказал я, закуривая, – ты в детстве такой серьезный был, практичный, совсем не фантазер. И куда все это делось? В «чайнике» осталось?

Ночь длилась. Прекрасная чистая дружеская ночь. Без гнева, без ненависти, без страха и душевной боли. Такая ночь дает новые силы. Для завтрашнего дня, о котором не хотелось думать. И не надо. Всему свой черед, свое место.

– Не веришь? Правильно делаешь. – Глаза Максимыча как бы потухли, остановились на мне и словно задернулись туманом. Он и говорить стал медленнее, с растущими паузами между фразами и словами. Будто безнадежно засыпад, сидя за столом. – Все правильно. Сейчас этих экстрасексов развелось… Одни шарлатаны… Дурачат людей… А больной человек, он отчаянный… он всему поверит… Ему надежда нужна… – И вдруг воспрял, забормотал быстро, каким-то цыганским говорком: – А я тебе всю правду скажу. Правое легкое у тебя пулей пробито. Касательное по спине прошло. На левой руке шрам от ножа – от локтя почти до кисти. И на сердце какой-то след червонная дама оставила…

– И не одна! – Я восхищенно кивнул. – Откуда ты разнюхал?… Тебе только Ларка могла рассказать, но она меня еще…