Текст книги "Время подонков: хроника луганской перестройки"

Автор книги: Валерий Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Валерий Борисов
Время подонков: хроника луганской перестройки

Остерегайтесь лжепророков. Они приходят к вам в овечьем обличии, на самом же деле – они волки свирепые. По плодам деяний вы узнаете их. Ведь не собирают виноград с тернистых кустов, и не собирают фиги с сорняков колючих. Точно так же всякое хорошее дерево приносит хорошие плоды, а плохое дерево приносит плохие плоды. Хорошее дерево не может приносить плохие плоды, а плохое дерево не может приносить хорошие плоды. Всякое дерево, которое не приносит хороших плодов, срубают и бросают в огонь. А потому распознаете вы их по плодам их трудов.

От Матфея Святое Благовествование. Гл. 7, ст.15-20.

***

Я ворвался в Луганск неожиданно. Луганск вошел в меня навсегда. Более четверти века мы с ним были вместе. Почти, одно целое. Я знаю Луганск от небес до дна. Он знает все тайные закоулки моей души. Я прополз по всем его щелям и ямам. Я ощущаю Луганск всем телом, а внутри каждым нервом. Луганск мне – отец, я ему – приблудный сын. Он не раз жестоко стегал меня сыромятным ремнем, а потом неумело ласкал меня своей грубой шершавой рукой, – терпи, сынок, в жизни может быть и хуже. И я терпел его наказания, стиснув зубы от боли, и радостно плакал, ощущая его ласку. Все было. Всё! Мы растворились друг в друге, стали едины, как сиамские близнецы. Но в новых условиях мыслим уже по-разному. И рано или поздно предстоит тельнохирургическая операция по нашему разъединению. Мы должны уйти друг от друга, попрощавшись навсегда. Но кто будет хирургом? Кто возьмет на себя ответственность палача? Надо отделить не только тела сиамских близнецов, но и души. Кто наберется наглой храбрости и разрубит души?! А может убить одну из душ? А две – еще лучше? А потом заспиртовать их и любоваться уродцами! Смотри люд, что раньше было! Редко такое встречается, но оно было у нас – в Донбассе! Молите бога, чтобы больше таких уродов не было. К руководству пришли новые люди, не с луганским сознанием и, не жившие ранее на Донбассе. Они считают себя красивыми и сильными людьми, и хотят в своем духе воспитать нас! Они твердят – только мы!! А кто – мы? Вы, луганчане нас уже чувствуете. Скоро увидите нас во всей красе и силе! Это – мы!!!… Мы уже пришли на Донбасс!

Они идут. И настало нам время, Луганск, с тобой разъединиться. Хирургическая операция может плохо закончиться для одного из нас. Конечно же, для меня. Жалко, больно, тоскливо… Но, надо разъединиться.

Я иду по луганскому щербатому асфальту. Здесь все мне до боли знакомо. Вот – Старый город. Вот завод, из которого ты родился. Музей – при входе бюст первооснователя Луганска. За ним, такие же бюсты знаменитых луганчан-большевиков. Театр – весь из стекла, бетона – самая малость. Площадь, для митингующих. Уютный, ухоженный сквер из голубых и просто елей. Он смотрится благоговейным островком, в океане кирпично-цементных зданий. В нем должно легко дышаться.

Я захожу в сквер и сажусь на скамью. Достаю сигарету и закуриваю. Одновременно вдыхаю запах елей. Смотрю на большое белое здание в пять этажей – бывший обком партии. Здесь размещались ум и честь нашей эпохи. Почему-то ни у одной партии не хватает ума, чтобы не претендовать на олицетворение чести и совести народа. А в партии, насчитывающей много членов, мало ума у каждого! Может, так и было в действительности?

Рядом с обкомом вот этот прелестный сквер. В нем раньше пытались отдышаться некоторые посетители обкома, после разговора внутри здания. Голубые ели должны были привести их быстро в привычное чувство властителя, но меньшего ранга. Сила власти определяется слабостью подвластных. Это привычная иерархическая структура партии. А сквер – внепартийная разрядка, специально созданный для подвластных. Достойный психологический прием всех руководителей, всех времен и народов.

Я вдыхаю хвойный запах с сигаретным дымом. Пристально смотрю на белое здание. Нынче в нем царит не благообразная партийная суматоха – деловая коммерческая тайна поселилась в нем. Не отдали это здание детям, больным, выставочному центру… В нем живут коммерческие структуры, возглавляемые бывшими партийными работниками.

Я все пристальнее вглядываюсь сквозь здание и вижу… Вернее, помню. Я тоже иногда бывал в этом здании. Я знал здесь многих работающих.

В каком году меня впервые вызвали сюда? Дай вспомнить? Помню – для нагоняя… Это я помню точно!

Какой же это все-таки был год?

1

1985

1

Роман Семерчук сидел в приемной первого секретаря обкома партии уже более часа и никуда не отлучался ни на секунду. Сейчас, поздно вечером, когда закончился рабочий день, должна была решиться его судьба – или он останется вечным инструктором обкома, или получит новую должность, которая откроет перед ним перспективы дальнейшей карьеры иерархической партийной лестницы. Сегодня для него может открыться путь к вершинам власти. Правда, пока это слабенький трамплин для прыжка в элиту властвующих. Но все же новая ступенька. Он – крепко сжатая пружина, которая скоро распрямится и взнесет его туда, откуда свысока смотрят на мир и народ, то есть, руководят им. Он должен воспользоваться предоставляемой возможностью, не упустить этот, может быть, пока единственный шанс, данный ему новым временем, для улучшения своего качественного положения. Так выражаются в партийных и комсомольских кругах. Немного шершаво звучит, но точно. Но Роман давно еще более точно знал, что стремление к власти, в сущности, представляет собой охоту за привилегиями. И он страстно желал новую должность.

Семерчук почти твердо был уверен, что ему дадут новую должность. Нет на ее замещение более достойного кандидата, чем он. Но червь сомнения все-таки его мучил, – вдруг что-то сорвется. Все зависит от политического момента и настроения руководителя. Политический момент ему благоприятствует, – началась перестройка. А вот, каково сейчас настроение первого партийного лица области, фактически, его хозяина, неизвестно. Лишь бы сейчас совещание, проходившее в его кабинете, не испортило ему настроения. Первый его знает, и достаточно хорошо. Публично хвалил. И сейчас от решения хозяина зависело, – быть ему или не быть.

«Быть! – Умолял всей душой свою судьбу Роман. – Быть! Я ж уже и так исполняю обязанности этой должности. Нельзя на нее присылать человека со стороны. Нельзя! Это моя должность!»

Внутренняя мольба страшно напрягала его, но лицо оставалось спокойным.

Рабочий день – восемнадцать часов вечера, закончился час назад. Секретарша первого секретаря решилась, наконец, закончить работу и, позвонив своему непосредственному начальнику, получила разрешение идти домой. У нее были веские семейные причины уйти сегодня раньше первого с работы. Она их ему объяснила. Первый секретарь вник в ее заботы и разрешил уйти раньше его.

Кто-то должен был подменить в приемной, ушедшую домой секретаршу. На ее место сел Сорокин – заместитель заведующего орготделом. В сложной работе первого секретаря не должно выпасть ни одно звено – обком должен функционировать круглые сутки, и по ночам, и по праздникам. Теперь Сорокин решал текущие вопросы по телефону или устно, с входившими в приемную работниками обкома. Заместитель орготдела был пожилым человеком, лет за пятьдесят, с усталым, вечно озабоченным лицом типичного партийного функционера, которому за десятки лет политической работы все надоело – сама работа и особенно суета вокруг нее. Но без приказа он не имеет права покинуть свой пост и должен находиться здесь до тех пор, пока здесь же находится первый – потребуется, всю ночь, целые сутки и даже более. Семерчук хорошо знал Сорокина и осторожно спросил его:

– Григорий Иванович! Долго они там еще будут?

Семерчук имел ввиду заседавших в кабинете первого.

– Не знаю. – Равнодушно ответил Сорокин. – У него секретари городских райкомов и секретари крупных заводов. Снова пришла пора перемен. Сложно все… – И он глубоко зевнул.

– Знаю, что у него секретари райкомов. – Ответил Роман. – Успеет ли он меня принять?

– Примет, раз назначил прием. – Успокоил его Сорокин. – Не волнуйтесь. Место заведующего отделом будет за вами. Конкурентов у вас нет. Тем более, сейчас требуют выдвигать молодых. А у вас все это есть. Прежде всего, я имею в виду молодость. Есть и опыт… Так, что не беспокойтесь, Роман Богданович. Подождите еще несколько минут, и ваша звезда сама упадет к вашим ногам. – Он, как показалось Роману, ехидно улыбнулся.

«Да, в отношении меня, ты прав. А тебе уже не светит повышение – возраст! – Подумал Роман, внутренне обиженный участливыми, но подковыристыми словами Сорокина. – Ты за всю жизнь не добился того, чего я могу достигнуть сейчас. Не попал в нужную обойму должностей. Так заканчивай жизнь инструктором!» – Презрительно подумал он о Сорокине, а вслух ответил:

– Спасибо, Григорий Иванович, за поддержку. Но я все-таки волнуюсь. Сами понимаете?

Но Сорокин его не слушал, только кивнул головой и углубился в чтение бумаг, лежащих на столе. Заходили в приемную работники обкома, спрашивали о пустяках и, убедившись, что первый еще здесь, со вздохом разочарования о потерянном вечере, отправлялись обратно в свои кабинеты. Уходить было нельзя, – вдруг потребуются еще кому-то из старших руководителей. Закон партии железный – работать без ограничений рабочего дня, а когда на месте первый, присутствовать на рабочем месте до его ухода.

Прошел еще час. Семерчук не выходил из приемной, ждал, изредка перекидываясь словами с Сорокиным и обкомовцами, заглядывающими на секунду в приемную, все с тем же вопросом, ставшим проблемой – первый еще здесь? Наконец, около восьми вечера, из дверей первого секретаря начали выходить совещавшиеся. Через полчаса вышел последний из них и в селекторе раздался голос первого:

– Семерчук здесь?

– Да. – Коротко ответил Сорокин.

– Пусть зайдет. – И селектор смолк.

Сорокин молча кивнул Роману – заходи, наступила твоя очередь. Семерчук, почувствовал, как от волнения стали потными спина и ладони и, с неожиданно оробевшей душой, шагнул к тяжелой двери, – а вроде был готов к встрече с первым, но вот все равно трусливо разволновался. По мягкой ковровой дорожке, с замеревшей робостью в груди, он прошел по мягкому ковру всю длинную комнату, к сидевшему в конце кабинета, первому секретарю обкома партии. Тот устало приподнявшись, протянул Роману руку, приветствуя его самокритичными словами:

– Прошу вас извинить меня, что поздно принимаю. Но, сами видите, дел невпроворот.

Павел Трифонович Столяренко – первый секретарь обкома, слыл среди своих работников огромным демократом и доступнейшим для всех человеком. Он действительно был предан своей работе. Бывало так, что больной и простуженный, с повышенной температурой, не отнимая от сопливого носа мокрый платочек, проводил совещания, не позволяя себе болеть, показывая, тем самым, пример мужественного отношения к партийной работе своим подчиненным. Другие партийцы брали с него пример и тоже приходили на работу больными, не обращая внимания на свое здоровье. И только тогда, когда болезнь окончательно укладывала партийного работника в домашнюю постель или на больничную койку в лечсанупре, то это считалось настоящей болезнью. В этом случае, Столяренко звонил заболевшему коллеге, интересовался состоянием здоровья, помогал доставать дефицитные лекарства, оказывал материальную помощь деньгами за счет обкома, организовывал доставку редких, но нужных продуктов питания для больного и его семьи. Правда, помогал он так, в основном, секретарям обкома и заведующим отделами, но если возникала острая необходимость, то помогал и инструкторам, и даже обслуживающему персоналу обкома. Но такая выборочная забота была всем понятна, – в обкоме работает около тысячи человек, и за всеми первый уследить не может. Но всем все равно было приятно, что непосредственно ими руководит, в высшей степени, отзывчивый и добросердечный человек, тонко чувствующий народные нужды. Обкомовцы чтили и уважали Павла Трифоновича – принципиальный и честный человек, трудяга, готов выслушать любого партийца и немедленно оказать необходимую помощь. Вот и сейчас, несмотря на огромную усталость, позднее время, он все-таки принял своего молодого подчиненного.

– Садитесь, Роман Богданович.

Семерчук сел в кресло, наискосок от места первого и устремил в него вопрошающий взор. Столяренко раскрыл папку его личного дела, на что указывала фамилия – Семерчук Р.Б., отпечатанная на машинке и, наклеенная на обложку, углубился в чтение. Он несколько раз пролистал отдельные страницы: с личным учетным листком, характеристиками, рекомендациями, написанными на него в разное время. Они были безупречными, и это прекрасно знал Роман, но, тем не менее, от напряженного волнения у него пересохло во рту. Наконец, Столяренко оторвавшись от чтения, поднял на него усталые глаза и медленно, чтобы была заметна подчиненному его усталость, произнес:

– Характеристики у вас положительные… Это важно для вашего будущего. Мы хотим вас поставить на ответственную должность – заведующего отделом агитации и пропаганды. Сейчас это самый важный участок работы. Он всегда считался важным, а сейчас его роль и эффективность должны возрасти в десятки раз. – Первый устало откинулся на спинку кресла и, полузакрыв глаза, продолжил. – Сами все прекрасно понимаете, Роман Богданович. Не первый год у нас работаете. В стране началась перестройка – новый этап жизни советского общества. Этим все сказано…

Он говорил эти слова заученно, уже не в первый раз, но каждый раз твердо и убежденно, что они звучали, как нечто новое. Роман сглотнул густую слюну в сухом рту и четко ответил:

– Понимаю! И не просто понимаю, а чувствую всей душой ее необходимость. Считаю, что перестройка необходима советскому обществу. – Твердо закончил Роман, убежденный в правильности линии партии. Так его воспитали – партия всегда права.

– Правильно, считаете. – Одобрил его ответ первый и продолжил размышлять дальше. – К руководству в партии приходят молодые люди, энергичные, готовые продолжить великое дело строительства коммунизма. Самым молодым в политбюро является наш новый генсек – Горбачев Михал Сергеевич. Ему нравится, когда его по-простому называют Михал, а не Михаил. Говорил я с ним на пленуме. – Подчеркнул эту фразу Столяренко. – Заметили, как он энергично и по-умному взялся за дело. Перестройка и ускорение. Вот! – Назидательно поднял вверх указательный палец, первый. – С этого давно бы надо было начинать.

– Да. – Коротко согласился Семерчук, не зная, что добавить к словам Столяренко и, не ухвативший пока, тонкую ниточку мысли первого секретаря.

В партийной иерархии никто, никогда не скажет в глаза выше и нижестоящим по должности коллегам не только плохо, но и с намеком на недостатки вышестоящих руководителей. Эту субординацию соблюдал и Столяренко – старый партийный волк, переживший многих руководителей, особенно в первые годы восьмидесятых. Критику допускал только в адрес ушедших в мир иной или на пенсию руководителей и то мягкую – у всех у них, в конце концов, обнаруживаются небольшие недостатки. Но эти недостатки ясно видны почему-то потом… Железный закон о правильности действий существующего руководства, в среде партийных функционеров соблюдался неукоснительно.

– Видите, пришли на смену к руководству страной молодые люди. – Снова повторил первый свои ранее сказанные слова, явно на что-то намекая, но пока не раскрывая всего до конца. – Скоро произойдут большие перемены в кадровом составе на всех уровнях. – Привыкший к канцелярско-партийной словесности, Столяренко не мог говорить по-другому. Впрочем, эта же черта поведения присутствовала в разговорах всех партийных работников. – Придется нам, старикам, скоро перейти на более спокойную работу или на пенсию. – Добродушно намекнул он на себя. Ведь ему скоро стукнет шестьдесят. – Вам молодым заканчивать дело наших дедов, которое не успели закончить их сыновья и внуки, то есть мы. – Философствовал первый. – Ну что ж, такова жизнь! – Рассудительно подвел он итог своей философской мысли и перешел к практическим делам сегодняшнего дня. – Так вот! Надо смелее выдвигать к руководству новые, свежие кадры, чтобы успешно провести перестройку и войти в качественно новый этап жизни. – Но не уточнил, что имеет в виду под новым качественным этапом. Но об этом даже в партии знали смутно. – Мы сейчас решительно выдвигаем на ответственные должности молодежь. Вот и вас, как видите, не забыли. – Вернулся после некоторого лирическо-философского отступления, к главному вопросу, первый.

Он снова начал перелистывать личное дело Семерчука. Сердце претендента на новый пост сжалось в тревоге – вдруг, что-то такое, нехорошее, обнаружится в его документах, а во рту снова появилась липкая и густая слюна. К документам невозможно придраться, но все же… Столяренко смотрел в его документы и уже спрашивал, попутно рассуждая:

– Тридцать один год. Самый раз. Наполеон в двадцать четыре стал генералом. – Продемонстрировал свою эрудицию первый. – Образование – историк. Наш институт закончили? – То ли спросил, то ли утвердительно прокомментировал Столяренко.

Семерчук встрепенулся.

– Наш. Ворошиловградский пединститут.

– Хорошо. Местный… Служил в армии. После института… Тоже хорошо.

Это был самый скользкий и неудобный момент в биографии Семерчука. Не мог же он прямо сказать, что пошел служить в армию после окончания института, чтобы не ехать по распределению в деревню, и пояснил:

– В авиации… Призвали…

Но была и другая причина. В армии он должен был вступить в партию. Для интеллигенции существовал классовый процент, который не позволял ей широким потоком вливаться в коммунистические ряды. А многие хотели в ее влиться. Поэтому тесть настоял на военной службе. Готовил достойного зятя, равного ему. Да и место службы подыскал недалеко – здесь же в городе, в военном авиационном училище штурманов. Роман на военной службе, не только каждые выходные ночевал дома, но и каждый второй будний день проводил в кругу семьи. Так, что получилось что-то вроде семейно-военной службы. Но об этом факте он никогда и никому не рассказывал, но зато вступил кандидатом в члены партии. Столяренко не слушал его пояснение, а продолжал листать личное дело.

– Работал в комсомоле. Хорошо… Закончил высшую партийную школу. Это вообще хорошо. Женат. Дети…

– Двое. Мальчик и девочка.

– Вижу. В характеристике указано, что вы хороший семьянин. Так и надо жить. По-коммунистически.

Столяренко закрыл папку и спросил Романа, вроде бы по-свойски:

– Ну, а как тесть поживает?

С этого следовало, собственно говоря, и начинать разговор. Его тесть в свое время был секретарем обкома партии и работал вместе со Столяренко. Но вот уже три года, как перешел на работу в облисполком, заместителем председателя. Тесть несколько дней назад имел разговор с первым секретарем по поводу дальнейшей партийной карьеры зятя и тот, наконец-то, назначил Роману нынешнюю встречу. А то бы, когда еще выбрал первый секретарь время для беседы с ним.

– Работы много. – Ответил Семерчук. – Как и вы допоздна засиживается на работе. – Льстиво сравнил он работу своего тестя и первого секретаря.

– Да, работы у нас нынче много. Надо перестраиваться, по-новому работать. Вот и сидим круглые сутки здесь. Но с тестем я виделся, а как отец поживает? Давно не видел и не разговаривал с ним.

Отец Семерчука раньше был на партийной работе, но несколько лет назад его, как и тестя, перевели на хозяйственную работу, и он стал руководителем горисполкома крупного шахтерского города областного подчинения. Вся семья Романа прошла путь партийной работы, который он должен был еще пройти. И он поспешил ответить:

– Трудится отец. Сами знаете, сколько забот в шахтерских городах.

– Знаю. Я ему позвоню. Надо попросить у него помощи в строительстве дороги на железнодорожный вокзал. – Столяренко тяжело вздохнул. Было отчего, – эта дорога строилась уже больше десятка лет, и конца строительству не было видно. Теперь отец Романа должен был оплатить часть дороги, а может еще что-то. Семерчук вздохнул, – за его назначение на должность заплатит отец. Ясно! Ну что ж, папа опытный руководитель и мудрый в житейских делах человек. Пока Роман в умении жить с ним не сравнится. Выкрутится отец.

– Значит так. – Начал подытоживать итоги беседы Столяренко. – По всем параметрам вы подходите на должность заведующего отделом. Вы и так исполняете эти обязанности, после неожиданной смерти прошлого заведующего. Успешно исполняете. – Подчеркнул первый. – Я переговорю с Киевом и, думаю, там согласятся с нашим предложением о вашем назначении. А на пленуме обкома утвердим вас.

Столяренко замолк, а к горлу Семерчука подкатилась волна благодарности к первому секретарю:

– Спасибо. Я постараюсь оправдать ваше доверие.

– Не мое доверие, а партии. – Поправил его Столяренко. – Я уверен, что у вас получится. Участок ответственный. Разверните широко работу по разъяснению решений апрельского пленума. Так, чтобы народ понял, что перестройка – это серьезно и надолго. Да, это так! Срочно составьте комплексный план мероприятий по антиалкогольной пропаганде. Пора нам серьезно за это дело браться. Процесс по ликвидации алкоголя пошел. Нам нельзя отставать от центра. Донбасс – запойный край. Что возьмешь с шахтеров? Не пообещаешь бутылку, они не полезут в воскресенье в шахту, и не будет никакой повышенной добычи угля. Больше нельзя их спаивать. Задействуйте все наши культурные, научные и прочие интеллигентные силы.

– Сделаю! В ближайшие дни. – С искренней благодарностью, за новое назначение, пообещал Семерчук.

– Да, да. В ближайшее время. – Рассеяно ответил Столяренко. Сказывалась усталость сегодняшнего дня. – А какова обстановка в вашем отделе? И, вообще в обкоме, не проявляются и не существуют ли незрелые настроения?

Столяренко особенно ценил конфедициальную информацию о своих сотрудниках. До сегодняшней встречи, он не спрашивал Романа об этом. Но это понятно – у него пока не такая высокая должность, чтобы быть близким к первому. Конфедициальную информацию сообщали ему только секретари и заведующие отделами. А те, в свою очередь, получали такую информацию от своих доверенных подчиненных. Для волнений у Столяренко были все основания. Столяренко в Ворошиловграде был пришлым человеком. Его предшественника, – любимца луганчан, много сделавшего для города и области, – сняли с шумом. И обыватель мог сравнивать, – до прихода Столяренко, при прошлом первом секретаре, было полно всякой колбасы, а сейчас за вареной колбасой стоят очереди. Это самое простое, приземленное к жизни сравнение, было не в пользу Столяренко. Все в городе знали, что он своим детям, живущим в Киеве, еженедельно отправляет поездом продукты. Горожане были этим недовольны, – даже семью не перевез сюда! О каком местном патриотизме, можно вести речь? В Ворошиловграде первый жил только с женой. Да и редко, в отличие от прошлого секретаря, он посещал сельские районы и заводы. А в шахту так и не удосужился спуститься, чтобы понюхать угольной пыли. Больше сидел в кабинете, здесь ему хватало работы с лихвой.

Семерчук снова сглотнул густую слюну и решился проинформировать его о словах инструктора, уже его отдела. Как раз, касающихся самого больного места первого – его семьи.

– Знаете, я давно хочу к вам зайти и сказать… – Слегка замялся Семерчук, чтобы Столяренко увидел его неподкупность и политическую зрелость. – У нас в отделе, Литвяков иногда допускает незрелые высказывания… Ну, как сказать…

– Как и что он говорит? – Поощрительно улыбнулся первый, а сам напрягся в кресле, как сыч, высматривающий добычу.

– Он говорит, что вы, отправляя продукты своим детям, оставляете других работников обкома, без копченой колбасы.

– Только о колбасе говорит?

В буфете обкома сотрудники могли приобрести копченую колбасу, твердый сыр, еще кое-какие продукты, которых не было в магазинах города.

– Да. Ну и о других деликатесах. Все на колбасу меряет. Я и многие другие понимают, что детей нужно поддерживать, а вот некоторые… – Семерчук скромно замялся на слове «некоторые». Пусть первый сам догадывается об остальном.

– Это хорошо, что кто-то понимает. – Тяжело вздохнул Столяренко. – В Киеве живут дети, внуки… Там им вообще сложно такое купить. Вот хочется побаловать внуков. Ладно! Этот вопрос мы решим. Действительно, надо больше заказывать дефицита в наш буфет. Чтобы всем хватало. Я распоряжусь. А вы пока к этому…, как его, Литвякову, приглядитесь получше. Может, придется сделать организационные выводы. Хоть идет процесс демократизации, но не должна страдать дисциплина. Вы, я надеюсь, правильно понимаете…

Столяренко снова вздохнул и хотел еще что-то сказать, одобрительно кивающему в ответ его словам Семерчуку, как раздался звонок телефона. Звонила жена. Это Семерчук понял по ответам первого. Тот говорил в трубку:

– На улице душно. Давай, дорогая, поедем сейчас на дачу. Переночуем на свежем воздухе, а не в загазованном городе. Я уже выхожу. Домой заходить не буду. Возьми, что нужно и жди в вестибюле дома. Устал сильно. Нужна смена обстановки. Хоть на ночь поменять казенные стены на естественную зелень. Я уже еду.

Столяренко положил трубку на телефон и сказал, протягивая руку для прощания Семерчуку.

– Надеюсь, что с вашим утверждением все пройдет успешно. Если, что нужно будет – сразу же ко мне. Всегда помогу.

– Спасибо. – С увлажнившимися глазами, не зная за что, но с искренним чувством души поблагодарил его Семерчук. – Я буду работать. Я люблю эту работу.

– До свидания.

– До свидания.

С радостным волнением в груди Роман выскочил в приемную. Там, зевая, все еще сидел перед телефоном Сорокин.

– Всё? – Коротко спросил он.

– Всё! – Радостно ответил Семерчук.

– Поздравляю нового заведующего. – Буднично произнес Сорокин. – Он еще долго будет здесь? – Сорокин имел в виду Столяренко.

– Уже уходит. Едет с женой на дачу. Устал сильно.

– На дачу бы хорошо съездить и нам. Завтра селекторное совещание в десять часов. Он успеет отдохнуть. А нам надо, как всегда быть раньше, то есть вовремя.

– Будем! – Воскликнул Семерчук. – До завтра!

– Пока.

Роман, возбужденный разговором с первым секретарем обкома и предстоящим назначением, почти пробежал по этажам здания, к себе в кабинет, схватил портфель и сразу же побежал домой.

«Почему заведующим отделами не положена служебная машина?» – Задал он сам себе вопрос, но отвечать на него себе же не стал. Пока хватит новой должности, а машины сами подъедут к нему.