Текст книги "Похоть"

Автор книги: Валерий Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Валерий Андреев
Похоть

1

Как остановить эту сумасшедшую белку, что крутит колесо в моей голове? Как стать одним из тех людей, которые не страдают идиотским самоанализом и умеют радоваться жизни? Что думают все эти сторонники «позитивного мышления» о том, что меня выбивает из седла почти любая мелочь? И, на самом деле, не так важно, что кожа не стала толстой и к состоянию угнетенного сознания может привести красота опадающей желтой листвы или вскользь брошенная фраза малознакомого человека, по-настоящему мешает эта склонность к самокопанию и глубокому субъективному анализу происходящего снаружи и особенно внутри.

Как же чудовищно одиноко и неуютно в центре самого густонаселенного города Европы. Александровский сад полон людей, здесь назначены тысячи свиданий тем, кого любят. По брусчатке на Красной площади ходят толпы тех, кто живет интересной и насыщенной жизнью, той жизнью, которую я себе представлял, когда подростком смотрел кино. Но став взрослым, вместо музеев, концертов и экскурсий я хожу на работу, а по выходным вместо саморазвития и расширения границ разума, вливаю в себя алкоголь и пытаюсь засунуть свой член в наибольшее количество женщин. Все – это моя тупиковая ветвь развития, моя личная эволюция-наоборот.

Будущий труп утром варит кофе в турке, потом закрывает дверь съемной квартиры, заводит автомобиль или идет до метро и едет на любимую, но осточертевшую работу, чтобы оплачивать проживание на этой планете. Будущий труп доволен собой. У будущего трупа сегодня пятница – алкоголь, громкая музыка и, может быть, секс.

Я сижу в кофейне и пью кофе, читаю записки какого-то загнанного таксиста:

«…А ты так и останешься в моей голове, в моем сердце. В самых лучших фильмах, в самой настоящей музыке, в полотнах всех гениальных художников. Ты так и останешься героиней лучших книг. Ты будешь и Соней Мармеладовой, и Кармен и Лолитой, будешь и Лилией Бриг и Айседорой Дункан и Мариной Басмановой и Полиной Виардо. Ты будешь ездить со мной в вечерних трамваях и просиживать в вечерних кафе, ты будешь со мной подниматься на вершину Эйфелевой башни, прогуливаться по Бродвею и танцевать самбу на бразильском карнавале. Ты будешь рядом солнечной весной, жарким летом, болдинской осенью и ледяной зимой. Ты будешь рядом в Европе и в Азии, в Америке, в Австралии, и на всех полюсах, на всех островах, где мы мечтали побывать. Ты будешь рядом, даже когда меня не будет.

Через двадцать лет ты будешь актрисой бродячего цирка, худая и постаревшая, но все такая же очаровательная, а я буду матросом на рыболовецком судне. Ты будешь курить элегантно-тонкие сигареты и мундштук, а я буду грубо кашлять, вдыхая дым трубки или обломка сигары. И по каким-то тайным знакам мы узнаем друг друга, мы будем общаться так, словно не было этих двадцати лет, будто я спустился в магазин купить кофе, сигарет и вина и вернулся, когда ты еще не успела досмотреть свой любимый фильм».

В какой-то момент я обратил внимание на девушку за столиком у окна, она смотрела в экран смартфона своими большими красивыми глазищами, черные волосы собраны в хвост, на черной футболке надпись – эйфория. Первые впечатления – лоб высокий, как признак интеллекта, слегка нервные движения как признак отсутствия постоянного сексуального партнера, родинка на щеке – как метка человека с повышенным уровнем эротизма. Какая же это чушь – составление психологического портрета по внешним признакам, все в этом мире так относительно, все такие разные и одинаковые одновременно.

Дальше я как заядлый вуайерист представил, как было бы здорово прикоснуться своими губами к ее губам. Взять за волосы сзади, спустить узкие джинсы, отодвинуть трусики… В моей голове мы, уставшие от трехчасового секс-марафона, лежим на кровати и курим одну сигарету на двоих. Но я не могу подойти к ней сейчас – у меня мигрень, трясутся руки и отчаяние в моей голове с утра не дает возможности нормально заговорить. Всю эту неделю я разобран на части. Если я подойду к ней, она примет меня за городского сумасшедшего и, вероятно, будет права. Я смотрю на нее пожирающим взглядом, и меня уже злит мысль, что она явно с кем-то переписывается и улыбается от полученных сообщений. В голове своей после секса я устраиваю ей жуткую сцену ревности.

Мне становится вдруг не по себе – в какой-то момент меня накрыл океан всепоглощающей нежности. Я хочу ее обнять, обнять очень крепко, прижать к себе с невероятной силой и закрыть собой от всех бед и невзгод этого мира. Я хочу сказать ей, что ее глаза такие же невероятно красивые, как у Татьяны Самойловой, в слезах обнимающей букет цветов на перроне Белорусского вокзала.

Она так похожа на Марию. Этот образ уже больше года не возникал в моей голове и так неожиданно вернулся сейчас. Шлаки воспоминаний, раздирающие сердце, о которых писал Ремарк. Я посмотрел на нее вдруг как на дочь или на сестру. Я должен ее спасти, и в эту ядерную зиму, мы будто бы остались одни: вокруг нас вечные сумерки и радиоактивный пепел. Я хочу войти в нее намного глубже – под кожу, внутрь черепной коробки…

Ее голова лежит на моей груди, и я глажу ее волосы. Я представляю, как сутками напролет мы болтаем обо всем на свете. Ты смотришь на меня и с интересом слушаешь эту чушь, которую я несу про открытый космос, постмодернизм, магический реализм и годаровскую новую волну. Я говорю, что хочу научиться рисовать, чтобы рисовать твои глаза, или научиться писать стихи, как Полозкова, чтобы посвящать их тебе, Мария.

– Сеть наших кофеин работает по всей стране, – отвечает ей официант. – Мы готовы сделать скидочную карту, назовите номер вашего телефона.

Я напрягаю слух и беру в руки телефон.

– Восемь, девятьсот двенадцать, двести семьдесят…

В гостиничном номере свет от ночника освещает ее смуглые бедра, она опирается локтями на узкий подоконник, я стою сзади, мой член глубоко в ней. На ее загорелом теле белый след от трусиков, который выдает, что еще совсем недавно она лежала под жарким солнцем где-то у моря.

Мы оба смотри на отражение двух обнаженных тел в ночном стекле и на ярко освещенную площадь Европы. Мы трахаемся уже несколько часов с прекрасной незнакомкой, которая приехала на экскурсию в Москву и отстала от своей группы. Ее тело идеально, почти как тело Марии, и разговаривает она почти так же загадочно и красиво. Я пытаюсь прочитать латинские буквы, вытатуированные на ее ребрах, и спрашиваю, как переводится эта фраза.

– Не знаю, не отвлекай, – отвечает Она, тяжело дыша.

Наши тела мокрые от пота, я замедляю темп и шлепаю ее ладонью по ягодицам, дотягиваюсь до столика, одной рукой наливаю вино в бокал и передаю ей со словами:

– Выпей вина, моя красотка.

Она улыбается, берет бокал и просит меня остановиться, но не выходить из нее. Она выпивает, а я закуриваю сигарету и продолжаю медленно и глубоко входить в нее.

– Как же хорошо, – нежно шепчет Она.

Я смотрю на ее обнаженную спину и почему-то вспоминаю, как Мария бросала свои вещи в сумку и говорила, что уезжает из нашего городка, что наши отношения исчерпали себя, что я так и останусь в этой дыре со своими мечтами написать книгу или записать суперхит и никогда не пойму, что нельзя совать свой член во всех телок подряд.

Я предложил сменить позу и с силой толкнул свою новую знакомую на кровать. Она лежала на спине, а я, крепко прижав ее к себе, сжал ее волосы в руке и резко вошел в нее. Она слегка покусывала мою грудь. Мне хотелось вырвать клок ее волос, как все эти ненужные воспоминания. Я механически трахал ее, она стонала и царапала мне спину. В тот вечер, когда мы познакомились с Марией, она была пьяна и сказала, что хотела бы гореть в аду рядом со мной.

– Нет, у меня свой, персональный ад, и он одноместный, прости, – ответил тогда я ей.

– Принцесса, а ты бы могла представить, как сейчас на Марсе идет снег? – говорю я и чувствую, как мое дыхание сбивается от быстрого темпа.

– О да, только не останавливайся, – почти кричала она, – я сейчас кончу! Да, да, ещё, как же я хочу тебя, о боже!

2

Проснувшись с больной головой, полной мыслей о смерти – все, что здесь происходит, что вы называете жизнью, такое сиюминутное явление, с точки зрения вечности. В 30 лет в однокомнатной квартире в Кузьминках надеюсь только на притовомигренозные препараты, так как анальгетики не помогают. Вчера – ни глотка, ни затяжки. Только пару чашек крепкого кофе, а голова просто рассыпается на тысячи осколков – ощущение как будто внутрь поместили миксер и периодически краткосрочно его включают. И тошнота, как у Сартра. Не хочу ни о чем думать, сейчас лекарство подействует – и я начну собирать пазлы внутри своей головы. Радует, что сегодня суббота и не нужно спускаться в метро, ехать в офис и пожимать влажные ладони коллег.

– Мир тебя ненавидит, – подумалось мне.

Потом я подхожу к зеркалу и начинаю себя передразнивать дурацким голосом:

– Мир тебя ненавидит, мир тебя ненавидит. Ха, он даже не знает о твоем существовании, чувак. Всем просто плевать на тебя. И ты не уникальный и не живешь интересную жизнь и вообще не представляешь собой ничего, кроме этого временного тела с костями и набором хромосом. Но в общем-то, как и все, только без всяких иллюзий.

Мне почему-то кажется, что все вы лучше и все вы знаете то, чего я не знаю. Вы все знаете, как жить, и меня это пугает, потому что я ни черта не понимаю. Вообще не понимаю, как пролетели последние 10 лет. Вот я на плацу, в парадной форме и в мечтах заслушиваю приказ об увольнении в запас, а вот я уже стареющий, одинокий и никому не интересный пассажир, спешащий на работу по фиолетовой ветке метро. Вот тебе сказка о потерянном времени.

Я буду гулять по осеннему парку, а вечером читать какую-нибудь жизнеутверждающую, радостную книгу от Федора Михайловича или Антона Павловича. Я проживаю, пожалуй, самую скучную и неинтересную жизнь в Москве. Да уж, стоило переехать из ебеней в Москву, чтобы проводить одинокие вечера в съемной квартире за 35 тысяч в месяц и гулять не в парке Металлургов, а в парке Горького или на Воробьевых горах.

Фиолетовая ветка метро полна людей даже в воскресенье, в воздухе витает нервозность и, хотя выходной, все вокруг напряжены и сосредоточены. Взгляды абсолютно каждого устремлены в смартфоны, большинство нервно листают ленту вниз, мечтая дойти до конца, ежесекундно поглощая сотни или тысячи бит ненужной информации – чтобы похудеть, нужно потреблять не менее 2х литров воды ежедневно/ еще один известный актер был уличен в интимной связи с журналисткой/ продолжается обстрел Нагорного Карабаха/ меня сложно найти, легко потерять и невозможно забыть/ прекратите негативный диалог с самим собой/ прожиточный минимум в Московской области для трудоспособного населения снизился до 14 300 руб/ сотни одиноких разведенных женщин жаждут встречи с тобой на нашем сайте/ брошенный в сотрудника ОМОНа пластиковый стаканчик мог быть коктейлем Молотова/ в знак протеста против полицейского произвола в Нижнем Новгороде Ирина Славина совершила акт самосожжения на площади у здания ФСБ/ Отравление Берлинского пациента было совсем не выгодно российским спецслужбам/ 10 способов быстро не кончать/ НАТО продолжает расширение на Восток/ Минские протестующие получают от Запада по 100$ за участие в незаконных акциях/ пассажирка московского метро дала бой контролерам, проверявшим соблюдение масочно-перчаточного режима/ прежде чем начать процесс размножения – убедись, что ты не стремительно деградирующий биомусор…

Пересадка на Таганской, три станции по кольцевой, черный кофе на пересечении Ленинского проспекта и садового кольца, и я иду в сторону парка Горького. Иду я, в руке несу стакан кофе, в голове какой-то бред в стиле Кафки. Как же, сука, вытравить из головы всю эту муть – хочу остановить этот шепот, и поэтому иду в людное место, где веселье льется рекой и люди радуются жизни, прогуливаясь вдоль Москвы-реки.

– Ты совсем не вписываешься в общую картину со своим унылым еблом в центре города. Я снова вспомнил Марию и невообразимо захотел взять ее за руку и начать рассказывать истории про Нескучный сад или скульптуры у министерства обороны. Ей будет совсем неинтересно слушать эту занудную херню.

– Или днем ты будешь водить ее на экскурсии и задвигать про мировую культуру, а вечером заказывать ей такси к ее же любовнику, где ее будут драть до потери сознания, а в перерывах, она будет говорить своему альфасамцу про кретина, который сегодня говорил про скульптуру то ли Ланового, то ли Леонова из какого-то – насрать какого – скучного фильма. Они будут хохотать в голос и вдыхать белую пыль с экрана телефона через пятитысячную купюру.

Но я так и не вытравил воспоминания. А вдруг мы какие-то неполноценные люди по отдельности? А, обняв друг друга, вдруг станем гармоничными и цельными. Она скажет мне, что я совершенно прав, все так и есть: жизнь бессмысленна и никчемна, и все это какой-то гнусный эксперимент. Но даже в условиях этого эксперимента мы научимся быть счастливыми, радоваться происходящему вокруг, ведь наряду со всем дерьмом бывают еще и закаты у океана, ночи у костра, невообразимо красивое небо, кофе на Эйфелевой башне, великая литература, кинематограф, путешествия и много всего еще.

Среди всей этой жизнерадостной толпы я продолжал чувствовать пустоту и безнадежность. Меня посетила мысль о том, что совсем рядом со мной сейчас находится то, что очень близко мне. Это нужно мне сейчас, и я нужен этому. Хочу вернуться на Крымский вал и уставиться, как в зеркало, в черный квадрат Малевича.

3

Супрематизм, авангард, черный квадрат – разноцветный куб. Я ничего в этом не понимаю и понимать не хотел бы. Я стоял, уставившись на картину Малевича, и его пустота и чернота поглощали меня с головой, какое-то отражение черной дыры внутри, дыры, которую непременно нужно заполнить, как писал Сартр. Но чем? Алкоголь, наркотики, секс или тихое семейное счастье, идеальная кредитная история, воспитание детей, домашний очаг, рыбалка и походы на футбол с друзьями, по выходным – с женой за покупками, пуля в лоб в 40 лет. Я представлял маленькую фигуру человека. Он парит внутри картины, медленно падает внутрь черного квадрата, беспричинно и бесцельно.

Нужно взять себя в руки – начать снова бегать по вечерам, ходить в бассейн и в тренажерный зал, больше читать, в очередной раз бросить курить и начать общаться с людьми вокруг. Нужно снова стать сильным и морально устойчивым, выкинуть все запасы марихуаны из квартиры и запасы суицидального бреда из головы, начать разгребать эту кучу работы, которая накопилась за последнее время – пока руководство не узнало, что я смотрю «Южный парк» и «Доктора Хауса» на работе и не выпиздили меня к чертям.

Мимо проходила женщина, не обращая внимания ни на меня, ни на Малевича, она шла, уставившись в телефон, медленным прогулочным шагом. Мой взгляд переместился с картины на ее попу, обтянутую синими узкими джинсами, на то, как она слегка покачивалась из стороны в сторону. Ее изгибы притягивали сильнее, чем весь авангард и модернизм вместе взятые. Я почувствовал напряжение в штанах и попытался отвлечься и вернуть взгляд на картину. Выдерживая расстояние и осматривая картины, я направился за женщиной. Ее бедра эротично переваливались при ходьбе, без особого интереса она осматривала картины, и я видел ее профиль: грудь обтянута черной водолазкой, на лице практически нет макияжа, губы пухлые, но в меру, взгляд немного грустный и несколько равнодушный. Я подумал, что она просто убивает время и не имеет особого интереса к авангарду или соцреализму. На картины я почти не смотрел, я ходил за ней по залам и в мыслях представлял, как ее джинсы валяются на полу возле моей кровати, а я в это время сжимаю ее ягодицы одной рукой, а другой держу ее за волосы. Я вхожу в нее глубоко сзади, она стонет, а комната наполняется влажными звуками соприкосновения двух обнаженных тел. Ее дыхание сбивается, и она просит немного сбавить темп, а я шлепаю ее по ягодицам, и на них остается красный след от моей ладони.

– Павел Челищев, «Феномен», картина ада современной цивилизации – власть денег и секса, экологические катастрофы и мутации, Иероним Босх нервно курит в сторонке, – выдаю я небольшое разъяснение к картине, делаю это как бы невзначай, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Спасибо, я уже прочла аннотацию к картине, – равнодушным голосом ответила девушка, не обращая своего взгляда ко мне.

– Испытываете ли вы бурю эмоций при прикосновении к искусству 20 века? – я встаю между картиной и девушкой, наши взгляды встречаются. Она выдержаивает паузу, изучающе смотрит на меня и идет в сторону.

– Я далека от мира живописи, мне ближе поэзия, – произнесла она и продолжила осмотр.

– Вы помните,

Вы все, конечно, помните,

Как я стоял,

Приблизившись к стене,

Взволнованно ходили вы по комнате

И что-то резкое

В лицо бросали мне, – я прочитал негромко отрывок из Есенина.

Она повернулась ко мне и ответила:

– Вы говорили:

Нам пора расстаться,

Что вас измучила

Моя шальная жизнь,

Что вам пора за дело приниматься,

А мой удел –

Катиться дальше, вниз.

– Вам нравится Есенин? – спросила она в завершении этой киношной сцены…

Мы шли по парку «Музеон», и я говорил:

– Это памятник Петру, который так не нравится москвичам. Вот там Храм Христа Спасителя. А если идти вдоль Москвы-реки, то можно оказаться на Воробьёвых горах.

Говорил я негромко, в руках у нас были стаканчики с глинтвейном, и мы прогуливались мимо каких-то странных фигур.

Ее звали Ирой, она прилетела на 3 дня в Москву по рабочим делам и решила задержаться на выходные. Она рассказывала про славный город Челябинск, про свою работу в какой-то строительной компании, про чудовищный московский ритм и толпу, которая сметает тебя в метро. Мы решили дойти до Красной площади, на которой она ни разу не была, а я хотел посмотреть ее глазами на величие столицы. Как в первый раз.

В Александровском саду я читал вслух Бродского, Ирина смотрела на меня с удивлением. Я ухмыльнулся и сказал, что знаю много мертвых слов. На Красной Площади мы купили еще вина. Мою спутницу слегка пьянило – то ли вино, то ли величие державы. Она говорила, что-то про гордость и патриотизм, а когда забили куранты, она прижалась ко мне, взяла мою руку и положила на свою.

– Ты чувствуешь мурашки на моей руке? – прошептала Ира. Я нежно погладил ее запястье и хотел ответить, что чувствую, что у меня встал. И пока она была так близко, я обнял ее за талию и крепко прижал к себе. Потом склонился и влажно поцеловал ее шею. Ее нежная кожа и запах сводили с ума, я хотел держать ее в объятьях и никогда не отпускать, но она отстранилась и, с упреком посмотрев на меня, сказала:

– Еще что-то подобное, и наша прогулка завершена. Хочу сказать, что я замужем и никогда не изменяю мужу. Мне интересно с тобой общаться, но, пожалуйста, не порти этот прекрасный день.

Я извинился и обещал держать себя в руках, но подумал, что точно ее трахну сегодня. Эта фраза про то, что она «не такая» и замужем – явный сигнал того, что она готова добавить эротическую историю в копилку воспоминаний об этой командировке.

– А ты всем девушкам читаешь Есенина при встрече? – Ира спросила об этом без особого интереса или упрека. Она сидела на лавочке в парке «Зарядье» так близко ко мне, одежда на ней эротично обтягивает ее грудь, и я представляю, как целую ее, облизывая соски, ее пальцы гладят мою голову, она слегка закидывает голову назад и нежно постанывает.

– Хватит так на меня смотреть, – говорит она, – эта твоя блядская родинка на подбородке выдает тебя насквозь – еще в галерее ты трахнул меня в своих мыслях.

– Ты ошибаешься, – отшучиваюсь я и, видимо, зря – в мыслях я уже расчленил твое тело и выбросил его по частям в Москву-реку.

После неудачной шутки я сочинил неудачный отрывок и чтобы не забыть тут же продекламировал:

– Я на феназепаме, а ты в Инстаграме, и целая жизнь лежит между нами. Ты решаешь кто круче – Витонн или Гуччи, а я в «16 тонн» на Торбу-на-Круче.

После небольшой паузы Ира просит вызвать ей такси, а я умоляю ее остаться. Говорю, что мы обязаны побывать на Воробьёвых горах, что я умру без нее в эту ночь, в этом чудовищном мегаполисе. Говорю, что ее глаза – океан, в котором, я хочу утонуть, что я единственный, кто может ее понять и что я чувствую ее скрытую боль и тревогу. Я говорю, что всю ночь буду читать ей стихи Веры Полозковой и начинаю дурацким голосом цитировать что-то из «Бернард пишет Эстер».

Я думаю, что там в Челябинске ее ждет любовник, с которым она никогда не изменяет мужу. Что она готова переспать с кем угодно, с любым, но не со мной, ведь я самый ничтожный и жалкий представитель двуногих. Такси увезло ее от меня, а я остался на Кремлевской набережной со своим напрасно напряженным членом смотреть на холодные воды Москвы-реки.