Текст книги "Экое дело"
Автор книги: Валерий Алексеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
10
Иван Федотович работал всю ночь, а утром, когда Леля проснулась, он уже успел сходить в лес за грибами и, сидя на крыльце, свежевыбритый, бодрый, мурлыча что-то себе под нос, чистил и сортировал свою добычу. Взгляд, который он бросил на Лелю, был испытующий и напряженный, но никакой обиды Леля в этом взгляде не заметила.
– Ну, как дела твои? – вполголоса спросила Леля, присаживаясь рядом с ним на корточки. – Получилось что-нибудь?
– Вот, как видишь, – Иван Федотович указал ножом на лукошко, полное грибов. – Утренняя песня молодого Гаранина.
– Я о другом, – спокойно проговорила Леля.
– А я об этом, – так же спокойно ответил он. – Другое тебя совершенно не интересует, мамуля. И не стоит гальванизировать интерес, если он когда-нибудь был.
– Ты несправедлив сейчас и жесток, – Леля встала, машинально поправила волосы.
Иван Федотович отложил нож, поднял голову, и, прищурясь, посмотрел снизу вверх ей в глаза.
«От ревности лицо твое мелеет, – насмешливо процитировал он. – От ревности лицо твое мелеет, мальчишками запруженный ручей. Они гам набросали в воду дерну, и ты иссякла. Губы как песок, одни глаза, две маленьких глубинки, наполненные до краев…»
– Терпением, – закончила Леля и, резко повернувшись, ушла в избу.
– О, да, – заметил Иван Федотович, принимаясь вновь за грибы. – Терпением – не так уж и плохо. У нас было «отчаянием», но это было давно.
А вот Рита при виде Лели смутилась.
– Доброе утро, – неуверенно улыбаясь, проговорила она, выходя из «летней комнаты».
– Доброе утро, деточка, – сказала Леля. – Как спалось? Ну, слава богу, слава богу. Видишь ли, мне нужно с тобой серьезно поговорить.
– А что… а что случилось? – пролепетала Рита, отступая в глубь комнаты. – Что-нибудь неприятное?
– С какой стороны посмотреть, – усмехнувшись, ответила Леля.
Они вошли в «летнюю комнату», прикрыли за собой дощатую дверь и сели рядом на топчан. Рита была очень напугана.
– Дело в том, – сказала Леля, – дело в том, что Иван Федотович вчера ночью приготовил вам с Ильей небольшой сюрприз. То есть он хотел, чтобы это вышло сюрпризом, но я, как человек более трезвый и дальновидный, решила забежать немного вперед.
Сложив руки на коленях, Рита напряженно слушала, но лицо ее начало проясняться.
– Собственно говоря, Иван Федотович решил посвятить вам с Илюшей стихи… небольшую поэму, насколько, я в этих делах разбираюсь. Я пока еще не видела текста, но могу предполагать, что роман в стихах за одну ночь написать невозможно.
– Ну, что ж, это очень приятно, – порозовев, сказала Рита. – Лучшего подарка он придумать не мог.
– Так-то так, – уклончиво сказала Леля. – Вся беда, деточка, в том, что Иван Федотович, как ты, видимо, уже успела заметить, черезвычайно самолюбивый и легкоранимый человек. Все поэты грешат этим в большей или меньшей мере, но тут сложнее: сейчас у Ивана Федотовича трудный, я бы сказала, болезненный период. Ему отчасти не хватает уверенности в себе, и еще как-то так случилось, что ваша реакция на эти стихи представляется ему чрезвычайно важной…
– Не беспокойтесь, Ольга Даниловна, – торопливо проговорила Рита, – я отлично вас поняла, и все будет в полном порядке.
– За тебя я как раз и не беспокоюсь, – мягко сказала Леля. – Но мне кажется, для Ивана Федотовича особую ценность представляет не твое мнение, а мнение Илюши…
– Понимаю, – после паузы отозвалась Рита.
– Я не хочу сказать об Илюше ничего плохого, он очень неглупый и сдержанный, рассудительный паренек, но в своих суждениях, мне кажется, он бывает нередко излишне категоричен. Или я ошибаюсь?
– Нет, вы не ошибаетесь, – коротко сказала Рита.
– Ты понимаешь, Риток, – Леля понизила голос, – тут может так получиться, что мнение Илюши будет для Ивана Федотовича неожиданным и ранит его очень больно. Мне бы этого не хотелось. Да что там: я этого просто боюсь.
Они помолчали.
– Вы знаете, Ольга Даниловна, – грустно сказала, Рита, – я ничем не смогу вам помочь. Я знаю Илью уже несколько лет, но только сейчас убедилась, что он совершенно неуправляем. Я для него не авторитет. Сегодня ночью мы с ним здорово поцапались… не из-за Ивана Федотовича, а так, вообще. И я поняла…
– Ты для него не авторитет, – медленно, не слушая ее, повторила Леля. – Это плохо. Тогда у нас нет другого выхода…
– Никакого выхода нет! – с ожесточением сказала Рита. – Если ему что-нибудь не понравится…
Но тут ей в голову, видимо, пришла неожиданная мысль, и она с любопытством посмотрела на Лелю.
– Вы думаете… – проговорила она вполголоса. – Вы уверены, что это будут плохие стихи?
– Нет, деточка, – сказала Леля устало. – Это будут замечательные стихи. Я просто хотела предотвратить неприятные неожиданности. Но если ты не можешь повлиять на Илюшу…
– Я с ним сейчас поговорю, – неуверенно предложила Рита.
– Нет, – решительно ответила Леля. – Лучше не надо, знаешь. Лучше я сама.
…Илья ходил по саду и, тихо чертыхаясь, распутывал леску для спиннинга.
Кусты крыжовника, стволы вишен, колья изгороди были опутаны длинными петлями, блестевшими на солнце, как паутина.
– Да, – сказала Леля, подойдя, – работы здесь до вечера.
– Прекрасная тренировка нервов, – отозвался Илья. – Знатоки назвали бы это «борода шестой степени».
– Помочь? – предложила Леля.
– Нет, спасибо. Вот если Рита проснулась, скажите ей, что я ее очень жду. У нее это гораздо лучше получается.
– А у меня к вам серьезный философский вопрос, – помолчав, сказала Леля. – Скажите, Илья, вы умеете относиться к людям снисходительно?
Илья удивленно взглянул на Лелю.
– Если эти люди заслуживают снисхождения – безусловно.
– А кто будет решать, заслуживают или нет?
Илья помедлил.
– Наверно, все-таки я.
– А если вас попросят о снисхождении?
– Смотря кто попросит.
– Ну, например, я.
– Стоп, стоп. – Илья положил клубок лески на траву. – Мне кажется, я начинаю кое-что понимать. Маргарита по ошибке стерла мои магнитофонные записи. Я угадал?
– Нет, не угадали, Илюша, это серьезно. Сегодня вечером Иван Федотович будет читать вслух стихи, посвященные вам….
– Мне?!
– Да, именно вам. И я очень просила бы вас быть чуточку снисходительнее, чем обычно.
– Ольга Даниловна, вы меня обижаете. Разве я произвожу впечатление грубияна?
– О нет. Вы очень прямой и откровенный человек. Это качество, безусловно, похвальное, но существуют обстоятельства…
– Ну, какой может быть разговор? – Но тут Илья нахмурился. – Боюсь только, что Иван Федотович будет просить меня высказаться откровенно…
– И что же тут страшного?
– Ольга Даниловна, я плохой актер. Право, я только сейчас начинаю понимать, что может возникнуть некоторое…
– Послушай, Илья, – сказала, подойдя, Рита. – Ну, что ты строишь из себя, честное слово? Я прекрасно знаю, что к стихам ты глух, как тетерев. И твое мнение, мягко говоря, малоценно. Единственное, что от тебя требуется, это придержать свое мнение при себе и промолчать.
– Промолчать – ради бога. Но ты не учитываешь одной возможности, – Илья усмехнулся. – А вдруг эти стихи мне откроют глаза!
– Кроты обречены быть слепыми.
– Рита, Рита, – укоризненно сказала Леля.
Но было уже поздно.
– А если так, – угрюмо сказал Илья, – то нету смысла кроту притворяться ястребом.
– Тебя никто не заставляет притворяться! – резко ответила Рита. – Промолчать – и все.
Ноздри Ильи побелели от гнева.
– Я с удовольствием промолчу, если мне представится такая возможность. А если нет – не обессудьте.
– Вы знаете, ребята, – медленно проговорила Леля, – я очень жалею, что начала этот разговор. Давайте забудем о нем. Даст бог, как-нибудь обойдется.
– Ольга Даниловна, – осторожно начал Илья, – а нельзя ли отменить это мероприятие?
Леля пожала плечами, повернулась и пошла к дому.
– М-да, – проговорил Илья, вновь принимаясь за свою «бороду». – Положеньице. И все из-за одного чудака, которому нельзя прямо сказать, что он занимается не своим делом.
– Ну как ты можешь? – со слезами на глазах воскликнула Рита. – Как ты можешь судить с такой нетерпимостью?
– Это не я сужу, – отвернувшись, сказал Илья. – Это она его судит. А ей виднее.
– Ну а если и она ошибается?
– Она не ошибается. Дело в том, Маргарита, что искусство, как любое ремесло, должно себя кормить. Грош ему цена, если оно живет на содержании. И тем более грош ему цена, если оно приносит страдание хоть одному человеку. Искусство – не привилегия, это ремесло, изделия которого должны пользоваться спросом и по возможности приносить радость, а не страдания. Я не могу примириться с утверждением, что искусство оправдывает все. Нет такого рода деятельности, который оправдывал бы любые затраты.
– О каких затратах ты говоришь?
– Странный вопрос. Тут целый человек затратил всего себя на обслуживание другого. И ты считаешь это в порядке вещей?
– Мне не нравится слово «затрата». Есть другое название этому: жертва. Добровольная жертва.
– Хорошо, пусть будет так. А кто дал ему право принимать эту жертву? Безусловно, искусство. По-э-зия. Ну так вот: с этим я не соглашусь никогда.
11
Прощание было коротким, но тягостным. Иван Федотович тоскливо недоумевал. Стоя в сенях, он долго наблюдал, как Маргарита опустошает «летнюю комнату», а Илья с ожесточенным лицом носит вещи в машину, и время от времени вопросительно взглядывал на Лелю. Но «мамуля» только пожимала плечами, всем своим видом показывая: «Я не вмешиваюсь, и ты не лезь». Тогда Иван Федотович пошел в горницу, надел зачем-то свой лучший пиджак и вышел на крыльцо в полном параде.
– Да что произошло, в конце концов? – вполголоса спросил он Лелю, которая тоже стояла на крыльце, не помогая молодым выносить вещи, но в то же время и не мешая.
– Поди и сам спроси, – коротко ответила Леля. Иван Федотович не заставил повторять эти слова дважды. Он чинно сошел с крыльца и, поправляя на ходу галстук и манжеты, направился к машине, возле которой возился Илья, запихивавший в багажник огромный рюкзак.
– Будьте любезны объясниться, – с достоинством сказал Иван Федотович Илье. – Иначе ваш отъезд будет выглядеть оскорбительным.
Илья захлопнул багажник, обошел вокруг машины, легонько пнул ногой переднее колесо, потом повернулся к Ивану Федотовичу лицом и посмотрел ему в глаза весело и добродушно.
– Поверьте, – приложив руку к сердцу, промолвил он, – поверьте, лично мне очень жаль отсюда уезжать. Я здесь провел несколько незабываемых часов и очень рад, что познакомился с вами. Решение принадлежит не мне. Надеюсь, наше знакомство на этом не кончится.
– Я тоже очень на это надеюсь, – поклонившись, ответил Иван Федотович, и в это время к машине подошли Рита и Леля.
– Что? Что такое? – тревожно спросила Рита, перебегая взглядом с одного на другого.
– Иван Федотович обижен нашим внезапным отъездом, – охотно объяснил Илья, – и пришел со мной попрощаться.
– Иван Федотович, миленький, – залепетала Рита, взяв Гаранина за рукав, – я Ольге Даниловне все объяснила, поймите меня и простите. А что касается вашей поэмы, – она вызывающе посмотрела на Илью, – то я вас очень прошу: дайте мне ее, пожалуйста. Я только перепишу и пришлю вам по почте.
Иван Федотович был поражен. Он отступил на шаг, бросил вопросительный взгляд на Илью (Илья насупился и полез в кабину), потом на Лелю: Леля была невозмутима.
– Простите, я не совсем вас понял, – высокомерно произнес Иван Федотович, оборотившись наконец к Рите. – Поэма? Что за поэма? О какой поэме идет речь?
Рита растерялась.
– То есть как?.. – проговорила она и вдруг, сообразив, покраснела до слез. – То есть конечно… Я просто думала…
И окончательно смолкла.
– Ну, девочка моя милая, – Леля подошла к ней, обняла ее, расцеловала. – Дай бог тебе счастья. Ты, право, этого стоишь. И вам, Илья, – она протянула ему руку через открытое боковое окно, – всего самого лучшего в жизни, самого надежного.
Рита заплакала и, вытирая рукою слезы, забралась в кабину на заднее сиденье. Илья помахал рукой, Иван Федотович коротко поклонился, машина тронулась. Через минуту только легкий запах бензина да примятая колесами трава напоминали о приезжих.
– Как ветром сдуло, – с облегчением сказала Леля и, не глядя на оцепеневшего Ивана Федотовича, пошла к крыльцу.
– Что, умотали квартиранты? – окликнула ее со своего огорода бабка Люба.
– Да вот, как-то сразу… – отозвалась Леля. – Скучно им с нами.
– Ага, друг с дружкой им зато интересно, – бабка Люба появилась из-за навеса, над которым курился ароматный дымок. – Поди сюда, чего скажу…
Леля подошла к изгороди, разделявшей обе усадьбы.
– Я-то думала, – навалившись на изгородь и дыша Леле в лицо «духовым зельем», зашептала бабка Люба, – я-то думала, твой тошнее всех, ан бывают еще тошнее. Правду люди говорят: не тянися к богатым, богатые никому не свои. Вот и пропала девка, заест он ее совсем…
Она еще долго рассуждала на эту тему, но Леля ее не слушала. Она зорко следила за тем, что делает «молодой Гаранин». Отстояв на лужайке положенный срок, Иван Федотович повернулся и неуверенной, спотыкающейся походкой побрел к крыльцу. Поднялся в дом, какое-то время пробыл в горнице, потом вышел на улицу с кипой бумаг. Подошел к очагу у калитки, присел.
– Гляди-ка, бумаги жжет! – удивленно сказала вдруг бабка Люба. – Отработался, значит?
– Ну, прямо! – устало ответила Леля. – Завтра опять начнет. Экое дело!
