Текст книги "Великая грешница или Черница поневоле (СИ)"

Автор книги: Валерий Замыслов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Г л а в а 26

ЦАРСКОЕ ПОВЕЛЕНИЕ

А Борис Федорович вскоре вновь сильно занемог. Лекари с ног сбились, но недуг оказался неведомым. Седмица, другая миновала, а великому государю не только не полегчало, а стало еще хуже.

Царь хмуро высказывал Богдану Бельскому, кой ведал Аптекарским приказом:

– Худо подбирают снадобья твои лекари, Богдан Яковлевич.

Бельский участвовал в изготовлении лекарств, и только он имел право подносить снадобья царю.

– У меня самые искусные лекари, великий государь.

– Не такие уж они и искусники, коль хворь мою не могут излечить. За что я им громадные деньги плачу? Недоумки!

Борис Федорович позвал к себе капитана немецкой роты Жака Маржарета.

Начальник дворцовой стражи едва узнал своего повелителя. Лицо Бориса Федоровича было настолько бледным и исхудалым, что мушкетеру показалось, что царь умирает.

– Предстоит посещение храма, ваше величество?

Годунов вымученно улыбнулся.

– Боюсь, ноги не дойдут, Маржарет.

– Шутите, ваше величество.

– Мне не до шуток, Маржарет. А позвал я тебя для того, чтобы ты изведал у иноземных купцов, кои живут в Немецкой слободе, обо всех искусных лекарях. Немешкотно отправляйся.

Мушкетер вернулся во дворец в тот же день.

– Купцы, ваше величество, в один голос говорят о знаменитом лекаре Габриэле, известном шотландском капитане, бороздившем по всем морям и океанам. Но сейчас он в плавание не ходит.

– Морской капитан?.. Что еще о нем купцы говорят?

– Один из купцов ходил с ним в дальнее плавание и сам видел, как Габриэль ловко справляется с любыми болезнями.

– Доставь сего купца к дворецкому боярину Семену Годунову. Пусть тот все доподлинно изведает.

– Купец Бауэр у ворот дворца, ваше величество.

Вечером Жак Маржарет вновь предстал перед Годуновым.

– Дело немешкотное, Маржарет. Ты лично должен отправиться за лекарем в Шотландию. Скажешь Габриэлю, что он будет щедро вознагражден. С тобой поедет еще один человек. Отряжу одного из своих стольников, кой хоть немного владеет аглицким языком. Посоветуюсь с дьяком Власьевым. Будь пока во дворце.

– Извините, ваше величество, но я знаю человека, который неплохо владеет чужестранными языками.

– Говори.

– Стольник Василий Пожарский, с которым я случайно познакомился на Серебрянке.

– Васька Пожарский?.. Сын верховой боярыни. Есть от кого иноземные языки постичь. Он, кажись, уже был зачислен в одно из посольств. Надо Афанасия позвать.

Дьяк Власьев отозвался о молодом Пожарском с лучшей стороны.

– Ловок, надежен и разумом не обижен.

Дьяк Афанасьев был скуп на похвалу, а посему его немногословные слова оказались достаточными для Годунова. Сам же Афанасий Иванович велел прийти Пожарскому в Посольский приказ.

– Тебе, стольник, надо кое-что хорошо запомнить. Габриэля не так-то просто выманить из Шотландии. Он может не польститься даже на самую высокую щедрость царя. Он далеко не бедствует. В молодости Габриэль был корсаром и в морских нападениях на купеческие корабли набил в свои сундуки немало золота.

– Как же быть, Афанасий Иванович?

– Надо заглянуть в его душу.

– ?

– Не удивляйся, стольник. Хорошо запомни мой рассказ, кой я во всех подробностях узнал в Англии, когда ездил с посольством к королеве Елизавете. Всю свою жизнь Габриэль был безумно влюблен в королеву Шотландии Марию Стюарт. Он очень страдал, когда Мария вышла замуж за своего кузена, весьма красивого, но малодушного лорда Генриха Дарнлея. Брак Марии оказался несчастлив. Королева вскоре заметила грубость, неспособность и трусость своего мужа, стала относиться к нему с презрением, а Дарнлей, в отмщение, наметил себе жертву в доверенном секретаре королевы, итальянце Риччио, коего он велел убить у дверей королевы, спасшейся бегством. Скоро Мария принудила мужа удалить наиболее близких к нему людей, кои должны были бежать из страны. Во время этих злоключений у Марии родился сын Иаков. Отношение ее к Дарнлею все ухудшалось. Благосклонностью и доверием королевы овладел граф Ботвелль, кой с помощью Габриэля составил заговор против Дарнлея. Тот был убит в своем доме. Мария назначила Ботвелля великим адмиралом, а Габриэля капитаном королевского судна и, после того, как первый брак был расторгнут из-за близкого родства супругов, она обвенчалась с графом. Но многие сановники, недовольные убийством Дарнлея, собрали внушительные силы, и Мария не нашла иного исхода, как покинуть мужа и отдаться во власть заговорщиков. Ее привезли в замок Лочлевен, где, под угрозой обвинения в убийстве, заставили отречься от престола в пользу сына Иакова и признать графа Муррея регентом. Ботвелль, тем временем, бежал в Данию. Иаков, которому шел лишь второй год, был коронован в Стерлинге. Марии же, опять-таки при помощи Джорджа Дугласа и капитана Габриэля удалось бежать. Она собрала войско, но регент Марей его рассеял. Королева была в отчаянии, и тогда она приняла роковое решение обратиться за помощью к английской королеве. Габриэль переправил ее в рыбачьей лодке в аглицкий городок Карлейль, оттуда она написала трогательное письмо Елизавете. Но английская королева заключила Марию в один из отдаленных замков и отказала ей в просимом свидании, пока она не очистится от подозрения в убийстве мужа. Для расследования ее виновности были выбраны несколько влиятельных английских лордов. Долгое время Мария оставалась в заточении и переводилась из одного замка в другой, чтобы помешать попыткам ее освобождения. Несколько раз Габриэль проникал в ее замок, всячески поддерживал опальную королеву и прилагал немало усилий, дабы вызволить ее из заточения.

– Как это ему удавалось, Афанасий Иванович? – зачарованный рассказом дьяка, спросил Василий.

– Габриэль был очень ловким человеком. Он проникал в темницы под видом духовника, странствующего монаха, а то и поднимался в замок по веревке. Иногда ему удавалось подкупить стражников.

– Зело отважный человек, – думая о чем-то своем, произнес Василий.

– И все же шотландской Марии Стюарт не удалось избежать горестной участи. 7 февраля 1587 года узнице поведали о предстоящей казни. Мария была потрясена этим известием, но набралась мужества и овладела собой. Утром 8 февраля она причастилась, надела черное бархатное платье, с величественным видом подошла к плахе и, громко поручив свою душу Богу, приняла удар палача.

– А что стало с Габриэлем.

– Королева Елизавета раскаялась в своем жестоком поступке. Она отменила опалу всех тех лиц, кои поддерживали несчастную Марию. Но Габриэль не стал жить в стране, которая погубила его любимую королеву. Он уехал в Шотландию, поселился в ее столице Единбурге и полностью занялся врачеванием… Память у тебя хорошая, Василий?

– Да, кажись, не жалуюсь, Афанасий Иванович.

– Слово «кажись» отныне забудь. Ты должен наизусть заучить весь рассказ о Марии и Габриэле. Только этим ты сможешь растопить душу знатного лекаря. Ныне ему уже за пятьдесят, но как поведали заморские купцы, он в добром здравии, и свою Марию он не забудет до смертного одра. И крепко уразумей: великий государь возлагает большие надежды на появление в Москве Габриэля… Намедни видел царевну Ксению. Слезами исходит, бедняжка. Жуть, как переживает за отца. Страшно подумать, что с ней случится, если недуг государя окажется неизлечимым. Всего скорее, ее ожидает монастырь.

– Царевна в великой печали? Надо борзей ехать!

Власьев (всевидящий Власьев!) схватчивым взглядом посмотрел на вспыхнувшего Пожарского и немало подивился изменившемуся лицу молодого стольника. Чему-то усмехнулся про себя и продолжил:

– Мешкать нам не с руки. Жак Маржарет будет тебе хорошим спутником, ибо он бывал в Шотландии.

– Жак Маржарет? – такого попутчика Василий и предположить себе не мог.

– Именно Жак Маржарет, кой верой и правдой служит государю… До Иван-города поедете с подорожной грамотой, вручите ее воеводе. Тот немедля посадит вас на корабль. В Шотландии от всяких случайностей вас будет охранять особая царская грамота. Предстоит тебе нелегкое испытание, Василий. Возьми благословение у патриарха Иова и матушки своей.

– Непременно, Афанасий Иванович.

* * *

Мария Федоровна уж на что женщина мужественная, но тут ужаснулась: ее «дитятко», коему едва восемнадцать стукнуло, отправляется через Варяжское море в далекую Шотландию. Через окиян-море! Да он опричь мугреевской речки нигде и не плавал. А тут? И чего это Афанасий Иванович вздумал?

Сжималось от страха материнское сердце. Черным ходом Пожарская вышла из Царицыной половины, миновала Соборную площадь и торопко вошла в Посольский приказ.

Дьяк успокоил:

– Напрасно ты озаботилась, Мария Федоровна. Сколь купцов за море ходят и все, слава Богу, возвращаются. Сыну же твоему большая честь выпала. Его сам царь за море посылает.

– Честь, конечно… Но мало ли других стольников.

– Других – немало, но много ли среди них грамотеев? Пальцев пятерни хватит. А твой Василий чужестранным языкам обучен. Не ты ль из него большого грамотея выпестовала?

– На свою голову, – утирая концом шелкового убруса, повязанного вокруг кики, повлажневшие глаза, молвила Пожарская.

– Не узнаю тебя, Мария Федоровна. Ты ж, как ни кто другой, умеешь себя в кулак брать. Вот и ныне соберись. В полном здравии вернется твой Василий, и будет царем обласкан.

Без слезинки благословила Мария Федоровна сына образами Пресвятой Богородицы и Николая Угодника (покровителя мореплавателей), до ворот проводила, вновь трижды осенила крестным знамением, а вернувшись в хоромы, дала волю горегорьким слезам.

Г л а в а 27

ТАИНСТВЕННЫЙ КОРАБЛЬ

Никогда еще с такой прытью не добирались посланники царя до Иван-города. Не только на каждой ямской избе, но, случалось, и в селениях меняли свежих лошадей. Гнали, выполняя спешный государев приказ.

Наконец-то прибыли в порубежную каменную крепость, возведенную на Девичьей горе Иваном Третьим в 1492 году, для защиты русских пределов против свейской крепости Нарвы. Тотчас были приняты воеводой Никитой Головиным, кой молвил:

– Корабль готов к отплытию. Поведет его лучший кормчий, он же капитан (иноземное слово «капитан» воевода подчеркнуто выделил) из Холмогор, Фрол Солонец, кой трижды ходил в аглицкие земли. Бывалый мореход. С вами пойдут пять десятков стрельцов, шестнадцать пушкарей и семеро купцов с товарами. Опричь того – четыре десятка гребцов, кои также набраны из Холмогор.

Афанасий Власьев еще в Посольском приказе сказывал Василию Пожарскому:

– Пойдете в Шотландию на большом судне, кое царь закупил у датчан, и кое переделал на русский лад Фрол Солонец из Холмогор. На корабле будут стрельцы и пушкари с пушками, и полная оснастка.

– Когда успели?

– Государь изладил корабль для иных дел, но ныне «Святому Георгию» придется плыть по другому направлению.

– А ране куда плыть помышляли?

– Ране? – Афанасий Иванович почему-то нахмурился. – О том тебе ведать не положено.

Когда-то у Бориса Годунова были зело тяжкие времена. В начале 1585 года он снарядил в Вену своих особо доверенных лиц, дабы те в провели с Венским двором переговоры в строжайшей тане. Но толмач-переводчик Заборовский выдал тайные планы Годунова полякам. О них стало известно в Москве.

Годунов, не полагаясь на то, что его сестра Ирина сохранит трон после смерти супруга, царя Федора, тайно предложил Вене обсудить вопрос о заключении брака между нею и австрийским принцем и о последующем возведении принца на московский престол. Другого выхода, дабы удержать власть, Борис Годунов не видел. Но его затея со сватовством завершилась невиданным скандалом: царь Федор Иоанныч оправился после тяжелого недуга, а тайные сношения с Венским двором получили огласку. Тихий, безвольный царь до того осерчал на шурина, что прошелся по его спине посохом.

Положение Бориса казалось безнадежным, и тогда он торопливо отправил к английской королеве Елизавете агента Лондонской торговой компании в Москве Джерома Горсея, опять-таки с тайным поручением. Англичанин помчался к границе с такой спешкой, будто за ним гнались лютые разбойники, и в пути забил насмерть двух ямщиков.

Елизавета пришла в изумление, когда изведала, что Борис Годунов, в случае беды, просит королеву предоставить ему и его семье убежище в Англии. В то трудно было поверить, но Горсей заявил, что несметные сокровища Годунова уже отправлены в Соловецкий монастырь, откуда их нетрудно доставить в Лондон.

Борису не удалось сохранить в тайне обращение к Лондону и Вене. По Москве (не без помощи бояр) испустились зловещие слухи, что Годунов действительно вознамерился посадить на трон австрийского католика, а в случае неудачи бежать к английскими протестантам. Черный люд Скородома, Белого и Китай-города осадил Кремль. Монахи Чудова монастыря охраняли кремлевские стены вместе со стрельцами, и все же простолюдинам удалось ворваться в Кремль и запрудить площадь перед Грановитой палатой. Толпа требовала выдачи Бориса. Взрыв народного возмущения был настолько велик, что бояре, готовые к устранению Годунова, перепугались. С трудом, но им удалось успокоить чернь и удалить ее из Кремля. От имени всех бояр Иван Шуйский заверил народ в том, что «им на Бориса нет гнева»…

Трудное время пережил Годунов, едва жизни не лишился, вот почему, чуть позднее, не пожалел денег, дабы закупить у датчан мощный корабль и держать его вблизи моря в Иван-городе, оснастив его лучшими московскими пушкарями и холмогорскими мореходами. В полной готовности корабль ждал своего часа, и тот час настал, хотя цель его была совсем иная…

Выйдя на крутой берег реки Наровы, Василий Пожарский восхищенно произнес:

– Вот это корабль! Чудо!

Возле пристани покачивалось на тихой волне громадное трехмачтовое судно с белым парусами, украшенными изображениями Пресвятой Богородицы, Георгия Победоносца и Николая Угодника.

– Никак впервой видишь такое судно? – спросил Головин.

– Впервой, воевода.

Купцы и судовые ярыжки принялись заносить на корабль свои товары.

– Что за поклажа? – спросил Пожарский.

– Обычная, князь Василь Михайлыч? Воск, мед, меха, пенька, что испокон привлекает иноземцев.

В острых прищуренных глазах воеводы застыла усмешка. И до чего ж молод тайный посланник царя. Мог бы более тертого калача в дальнее плавание отправить. О чем дьяк Афанасьев думал?

Не вызывал особого доверия и иноземец, также посланный Борисом Годуновым. Маржарет был в темно-зеленом плаще, накинутом на черный бархатный камзол. Под плащом к поясу была прикреплена длинная шпага. Француз был средних лет, выглядел довольно внушительно, но воевода питал к каждому иноземцу неприязнь, а посему решение царя его немало подивило. Один, почитай, недоросль, другой – иноверец. Чудит, Борис Федорович. Но царское повеление, отписанное в грамоте, надлежит выполнять спешно и неукоснительно.

– А зачем пушки на корабле? – продолжал проявлять любопытство Василий.

– Пушки? – хмыкнул в окладистую бороду воевода. – А ты капитана Солонца спроси. Вишь, от сходней к нам поднимается?

Фрол Солонец оказался довольно приземистым, кряжистым человеком с сухощавым обветренным лицом, обрамленным русой волнистой бородой. Был он в суконном нараспашку кафтане, кожаных штанах и стоптанных сапогах из юфти без обычных каблуков. Всем своим видом он напоминал торгового мужика, а не капитана невиданного корабля.

Подошел, степенно поздоровался, окинув пытливыми глазами Пожарского и Маржарета.

– Вот тут князь Пожарский вопрошает: зачем-де пушки на корабль поставлены? Поясни, Фрол Егорыч.

– Супротив корсар, – немногословно отозвался Солонец и повернулся к воеводе. – Еще трое купцов на корабль просятся, воевода, но я им отказал.

– Это почему? – повысил, было, голос Никита Андреевич.

– Мне не нужен лишний груз.

– И только-то?

Головин уже договорился с купцами и за мзду дозволил им затащить свои товары на «Святого Георгия».

– Не столь уж и велик у купчишек груз, Фрол Егорыч. Пусть затаскивают.

– Тогда ищите себе другого кормчего

Солонец резко повернулся и пошел прочь. Василий и Маржарет переглянулись, а Головин вспыхнул, как подброшенная в печь сухая береста. Норовил прикрикнуть на человека из черни, но того не сделал. Фролка Солонец, бывший плотник, сплавщик леса, а через несколько лет и кормчий, назначен капитаном «Георгия» самим государем. К поморам ездил из приказа Афанасия Власьева особый подьячий, дабы выявить наиболее искусного кормчего. Почитай, все в один голос показали на Фролку Солонца, кой ходил кормчим по Балтийскому и по Белому и по Студеному морю и довольно сносно мог разговаривать на свейском и аглицком языках. Так Фролка стал капитаном «Святого Георгия», многое поменявший за последние два года на датском судне. Все три мачты были изготовлены из русского леса, корпуса судна были заново проконопачены и просмолены, сменен палубный настил, перестроены каюты, заменены паруса и канаты…

Воевода норовил, было, вмешаться, говоря, что датские корабли – одни из лучших в мире, они не требуют переделки, на что Солонец лишь посмеивался:

– В море бы тебе сходить, Никита Андреич, да на штормовой волне покувыркаться.

– Так ить казны не наберешься.

– У царя попроси. Он, чу, на монастыри сказочные деньги вкладывает.

Дерзок был кормчий. Откуда ведает? Государь, когда жизнь его висела на волоске, Троицкой обители за один раз тысячу рублей внес, а затем эта громадная казна была перевезена в Соловецкий монастырь. Подрезать бы язык этому Фролке, но не ухватишь ныне сего дерзкого мужика. Вот и в последнем случае пришлось пойти на отступную. Крикнул вдогонку:

– Леший с этими купцами! Слышь, Фрол?

Солонец слышал, но и ухом не повел на воеводу. Ушел на пристань.

– Вот нечестивец, – проворчал Головин, а Василий подумал:

«Характерец!»

Одобрительно посмотрел вслед капитану Жак Маржарет: он уважал сильных людей. Этот мореход знает себе цену.

Оба сошли к пристани, а Головин остался на Девичьей горе, наблюдая за погрузкой судна.

Работные ярыжки тащили по дощатым сходням мешки и тюки, катили бочки, наполненные смолой, салом и медом. Один из ярыжек вдруг оступился и выронил, было, тяжеленную кладь со спины, но ее успел вовремя подхватить и водрузить на плечи Василий Пожарский, шедший по сходням сзади ярыжки.

Головин ахнул: юный князь не только не свалился с настила под тяжестью клади, но и довольно легко понес ее к кораблю. Никак есть силенка и немалая. И другое удивило: зачем под кладь полез? Княжеское ли это дело, и почему не наказал ярыжку? Харю бы разбил неуклюжему бурлаку!

Воевода сплюнул и ушел в крепость, ведая, что отплывать кораблю не так еще скоро.

Вслед за ярыжками, перенесшими купеческие товары в трюмы, на корабль перешли гребцы, неся в руках длинные, до двадцати футов, весла.

Еще загодя Фрол Солонец дотошно осмотрел каждое весло, хорошо ведая морской закон, что даже одно худое весло может привести в шторм к гибели любое судно, а посему въедливо осматривал каждую рукоять, каждый валек, каждые веретено и лопасть. Вот и сейчас, пропуская мимо себя гребцов, Солонец продолжал кидать придирчивые взгляды на весла, будто каждое из них через сито просеивал.

Любознательный Василий, видя с каким тщанием пропускает капитан мимо себя гребцов, подошел к нему и спросил:

– Аль что с веслами не ладное, Фрол Егорыч?

Соловец окинул князя оценивающим взглядом (видел, как тот подхватил тяжеленный купеческий тюк) и тускло отозвался:

– Кабы углядел неладное, не пропустил.

– Я таких весел сроду не видывал… Дозволишь в море погрести?

– Веслом махать – не плеточкой помахивать. Большая сноровка нужна.

– А я в детстве на своей речушке челном управлял. Изрядно получилось, только брызги летят!

Непосредственность князя проняла Солонца, он скупо улыбнулся и снял с плеча одного из гребцов весло.

– В дальнем плавании всякое может случиться. Может статься, что и князю доведется сесть за весло. А коли так, запоминай, князь. Вот рукоять, она должна быть подобрана по руке. Ухватливой должна быть и не грубой, дабы кровавые мозоли не выступили. А то, что идет от уключины до ручки называется вальком. Фигура у него круглая или о шести гранях, и должна она быть немного легче, чем вся прочая доля весла. То, что идет от лопасти до валька называется веретеном, а то место, где веретено переходит в валек, обшито прочной кожей.

– Чтобы дерево не перетиралось в уключинах?

– Угадал, князь.

– Лопасть же, как видишь, обита плоской медью, иначе она будет изжевана и изъедена морской галькой и соленой водой.

– А из чего само весло рубится?

– А ты прикинь, князь.

Василий повертел в руках белое с красным оттенком весло.

– Кажись, из сосны.

– Промахнулся, Василь Михайлыч. Это на твоей речушке с сосновым веслом можно ходить, а для моря ель и сосна – древесина неподходящая, ибо легка и непрочна.

– А, может, из ясеня?

– Бывают весла и из ясеня. С такими можно и по морям и по рекам ходить, но недалече, ибо весла из ясеня зело тяжелы и зело гибки.

– Не разумею, Фрол Егорыч. Я ж не плотник.

– Не всякий плотник угадает. Из красного бука, кой не имеет недостатков.

– Отроду не видывал.

– Редкое древо. На Руси его, почитай, и не увидишь. Растет бук на берегах Крыма, в Бессарабии и на горах Кавказа. Самое дорогое для корабельных весел дерево.

– Да кто ж его сюда доставил?

– По приказу царя… Ну да ладно, Василь Михайлыч. Пойду в трюм загляну.

Затем на корабль, с копьями и пищалями, гуськом потянулись стрельцы в круглых железных шапках. Они взяты на корабль намеренно, ибо в случае надобности будут помогать в пути судовой команде.

Солонец не спешил выходить из трюмов, освещенных фонарями. Здесь не только купеческие товары, но и провизия, вода, вино и другие судовые запасы, крайне необходимые для длительного плавания. Трюм разделен деревянными перегородками, дабы судовые запасы не были сложены в кучу. Для каждого вида – свое место, и об этом будет знать каждый матрос.

Затем капитан также придирчиво осмотрел все маленькие каюты, устроенные между нижней и верхней палубами. Конечно, простор в них невелик, но спальные места, в два яруса по бокам, надежно прикреплены к перегородкам, снабжены крепкими лесенками и висячими фонарями.

Последний раз кормчий был на корабле три месяца назад. Томительное ожидание какого-то таинственного плавания настолько его угнетало, что он не выдержал и явился к воеводе:

– Отпусти, Никита Андреич. Мочи нет ждать. От безделья мхом зарасту.

– Не могу, Фрол Егорыч. У меня строгий царев приказ. Ждать!

– Да сколь можно? Отпусти. Недалече уйду. Лес рубить с артелью. Чуть что – и я на корабле.

Никита Головин хоть и вошел в положение Солонца, но отпускать его в лес не пожелал. А вдруг беда какая приключится? Всякое бывает при валке тяжелых деревьев.

– Будь на «Святом Георгии». Досматривай корабль.

Фрол чертыхнулся и… ушел в лес с артелью. Воевода норовил, было, вернуть строптивца со стрельцами, но отдумал: Фролка может и вовсе заартачиться, а то и в бега сойти. Уйдет в Холмогоры, сядет на какое-нибудь суденышко – и ищи ветра в поле. А тут царев гонец нагрянет. Где Фролка, кой должен немешкотно за море идти? Нет Фролки, пропадай воеводская головушка… Пусть лес валит, тут он всегда под боком. А корабль никуда не денется, ибо его денно и нощно оберегают караульные стрельцы.

Фролка же, спешно отозванный на «Георгия», и вновь превратившийся в сурового морского капитана, хоть до мелочей и ведал свое судно, но опять проверял его так, как будто впервой видит.

После осмотра трюмов, Солонец принялся за осмотр пушек, некогда доставленных с московского Пушечного двора. Отливал орудия по особому государеву наказу именитый пушечный мастер Андрей Чохов. Сам приезжал на корабль, сам держал совет с бывалыми мореходами. Особенно чутко он выслушал Фрола Солонца:

– Ныне на всех морях разбойничают корсары: и гишпанские, и аланские, и свейские…Даже королева Елизавета не гнушается держать на своей службе корсар. Для их отражения надобны пушки, и такие, чтоб для корабля были сподручны. Тяжелые – хороши, но отягощают судно и в перестановке громоздки. Легкие же пушки – самые бы то, но в бою могут подвести, ибо легкими ядрами не всякий разбойный корабль продырявишь.

– А если легкие и широкодульные поставить, дабы убоистыми были? – хитровато прищурившись, спросил Андрей Чохов.

– Сказка, мастер, – недоверчиво протянул Солонец. – Таких пушек даже Европа не может измыслить.

– Европа не измыслила, а Пушечный двор, что на Поганом пруде, измыслит. Будут на твоем корабле такие пушки, Фрол Егорыч!

Именитый пушкарь свое слово сдержал: шестнадцать легких, но убоистых пушек были привезены на корабль. Не пожалел Борис Годунов прислать и искусных пушкарей, кои когда-то с успехом громили из своих орудий Нарву, Дерпт, Нейгаузен и другие немецкие крепости. Среди них оказался и старый пушкарь Авдеич, кой разбивал крепостные стены Полоцка под началом самого Ивана Грозного.

За день до отплытия Авдеич, как старший над пушкарями, приказал заботливо обтереть орудия куделью, вычистить дульные стволы, расставить орудия в боевом порядке (по восемь пушек на борт), подтащить пробивные и зажигательные ядра в корзинах. Корабль мог принять бой в любую минуту.

Фрол Солонец до последних дней не мог уразуметь: чего и кого ждет «Святой Георгий» и почему с таким небывалым тщанием он готовится к отплытию?

Иногда западала мысль: «А может, сам царь вознамерился отправиться в морское путешествие? Но на царей это не похоже. Ни один из царей, опричь Москвы да монастырей, ничего не видят. Они на речные-то суда ногой не ступали. Странное дело».

Так бы и терялся в догадках Солонец, пока не изведал от воеводы: идти в Шотландию за лекарем. Чудит царь. Из-за какого-то лекаря снарядить небывалое судно! Но когда он услышал, что Габриэль был когда-то капитаном морского судна, то заинтересованно глянул на Жака Маржарета.

– Тот самый Габриэль? Бывший корсар?.. Каждому помору известно сие имя. Занятный мореход…

Когда нагрузка и оснастка корабля была завершена, Фрол Солонец послал за воеводой и священником. Головин произнес напутственную речь, пожелал успешного плавания и скорого возвращения, а батюшка, облаченный в сверкающую ризу, провел молебен. Все люди, собравшиеся к отплытию на палубе, обнажив головы и слушая напутственные молитвы, усердно молилась. Некоторые стояли со слезами на глазах: один Бог ведает, что там впереди, в жутком таинственном море. А батюшка кропил из чаши святой водой, благословлял.

Стрельцы напоминали сказочных витязей. Они подходили под благословение священника в какой-то суровой отрешенности, держа в левой руке шелом, в правой – копье. На них, в случае боя с корсарами, выпадет самая тяжкая работа.

Не забыл батюшка окропить и паруса, натянутые на фок-мачту, грот-мачту и бизань-мачту. Он, было, повернулся, чтобы идти к выходу, но капитан его вежливо остановил:

– Прости, отче. Надо бы и бушприт окропить.

– Чего, сыне?

– Наклонную мачту, что на носу. Она бушпритом речется.

– Окроплю, сыне.

Сотворив последнее окропление, батюшка пошел к сходням, а Солонец, в который уже раз глянул на паруса. Сколь с ними пришлось повозиться, ибо заморские (датские) паруса пришлось полностью заменить: поистрепались, кое-где порвались, зияя дырами. За парусиной довелось ехать в Холмогоры, где местные поморы, известные мастера парусиновой выделки, сделали на заказ полотняные переплетения из чесаной пеньковой пряжи с добавлением льняного очеса. А дабы уничтожить мохнатость, изготовленную из очесов пряжу подвергли стрижке, а затем пропитали ткань особым составом, придающим парусам водонепроницаемость.

Каждую парусину Солонец мял в своих сильных жестких руках, испытывал на прочность, даже на зуб пробовал, ведая, что без надежных парусов нечего и в море выходить.

И вот приспело время, когда Фрол Солонец поднялся на свой капитанский мостик, дал команду поднять якоря и произвести пробную греблю, а затем был отдан приказ распустить паруса.

«Святой Георгий» с развернутыми парусами медленно двинулся к морю.

Г л а в а 28

ГАБРИЭЛЬ

Василий Пожарский вначале восторгался морем. Оно было прекрасным при тихой бирюзовой волне и светозарном солнце. Но восторг переполнял его душу лишь первые два дня, когда море было спокойным, а затем его упоение сменилось тревогой: наступили страшные дни, сопряженные с неистовыми бушующими штормами, когда его всего выворачивало наружу и когда казалось, что судно вот-вот окажется в морской пучине, ибо пенящиеся волны были настолько грозными и громадными, что корабль швыряло как щепку, и если бы не мужество капитана Солонца, чрезвычайно умело управлявшим непослушным кораблем, то Василий обрел бы неминучую смерть.

Не миновал «Святой Георгий» и двух жестоких сражений с испанскими и свейскими корсарами. Людей и корабль спасли искусные действия московских пушкарей и пищали стрельцов. Во время грома пушек и пищальных залпов Василий Пожарский был готов к рукопашному бою, но дело до абордажа не дошло.

Жак Маржарет даже пожалел, что такого не приключилось:

– Тысячу чертей! Моя шпага скоро заржавеет. Как бы я хотел продырявить десяток корсар.

– Такой случай может еще представиться, гасконец, – посмеивался Василий. – Нам еще плыть и плыть.

– Больше не полезут, – предположил Солонец. – Корсары уже изведали силу наших пушек.

Капитан не ошибся, но, пока добирались до Шотландии, судно претерпело еще несколько штормов. Люди были измотаны, но судно выдержало все испытания: не зря с таким тщанием готовил Фрол Солонец «Святого Георгия» к тяжкому плаванию.

Пришел день, когда матрос закричал с марса из бочки: «Земля!»

Все высыпали на палубу. На море – полный штиль, паруса были спущены. Корабль подходил к заливу Солуэй, с глубоко изрезанными бухтами и фиордами. Подходил на веслах.

* * *

До небольшого замка Габриэля добрались благодаря охранной царской грамоте, написанной на русском и английском языках. Замок был каменный, выглядел он крепким, но мрачноватым.

«То ли веселые и нарядные русские терема», – невольно подумалось Василию.

Хозяин замка был чрезвычайно удивлен, когда слуга доложил, что к воротам замка прибыли люди от самого Московского государя Бориса Годунова. Габриэль, накинув на себя черный плащ, неторопливо вышел к воротам и увидел перед собой двух человек в разных одеждах. Один из них был в русском облачении: шапка, кафтан, опоясанный саблей, сапоги из дорогой кожи; другой – в европейском платье: черная широкая шляпа, камзол, шпага, коротенькие до колен штаны, белые чулки, башмаки с серебряной пряжкой.

– Мы рады приветствовать вас, господин Габриэль, – заговорил Маржарет, учтиво поклонившись и приложив правую руку к сердцу. – Я и мой друг, князь Василий Пожарский, приехали с письмом от его царского величества Бориса Федоровича Годунова.

Василий вытянул из-за пазухи грамоту с висячей овальной царской печатью красного воска на золотистом шелковом шнурке и с поясным поклоном протянул ее Габриэлю.