Текст книги "Великий поход за освобождение Индии"

Автор книги: Валерий Залотуха

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Глава четвертая

Не капли, но потоки дождя изливались на джунгли с низкого беспросветного неба. Лошади вошли в лагерь понуро и устало, и так же понуро и устало сидели на них возвращавшиеся из разведки красноармейцы. Мокрый до нитки Иван сполз с лошади, вошел для доклада в палатку Лапиньша, скоро вышел и побрел к себе.

Сочувственно улыбаясь и покачивая головой, наблюдала за ним Наталья из большой женской палатки. Что-то взорвалось на небе громом, как всегда, неожиданно, Наталья вздрогнула и чуть не перекрестилась.

Покашливая, Иван прошел совсем рядом с открытым пологом палатки и не заметил ее, а Наталья увидела, как бьет его дрожь, и услышала, как стучат его зубы.

Наталья оглянулась. Все женщины спали. Она накрылась шинелью с головой и побежала к маленькой выцветшей Ивановой палатке.

Он уже спал, но скорее это был не сон, а забытье. Он скрючился на брезенте под шинелкой, и его по-прежнему била дрожь.

– Иванушка, – нежно прошептала Наталья, осторожно прилегла рядом и обняла его.

Иван блаженно улыбнулся в своем бреду, но тут же почувствовал, что это явь, и глаза его резко открылись.

– Наталь Пална! – пробасил Новик потрясенно и простуженно.

– Грейся об меня и спи, – улыбаясь, попросила Наталья.

Иван блаженно застонал.

Дождь прекратился к вечеру, и стало так тихо, что было слышно, как дышит благодарная парящая земля. Красноармейцы выбирались из палаток, потягиваясь, блаженствуя и не разговаривая, чтобы не нарушать эту благословенную тишину.

Теперь Наталью колотило, но уже иной, горячей дрожью. Она извивалась под Иваном, задыхаясь и умоляюще на него глядя, и шептала прерывисто:

– Я не смогу... Я закричу...

– А где Новик-то? – негромко спросил кто-то на другом конце лагеря, но здесь было слышно.

– Дрыхнет, – ответили там же.

– Ва-анечка... Закричу... – шептала Наталья.

Иван любил неожиданно строго и сосредоточенно.

– Кусай руку, – шепнул он. – Не эту, правую...

– Откушу... – предупредила Наталья, и в глазах ее были одновременно счастье и ужас.

– Хрен с ней, – без жалости сказал Иван.

Была ночь, на небе высыпали бесчисленные и огромные индийские звезды, и джунгли окрест наполнились звуками ночной звериной жизни.

Иван с Натальей отдыхали. Она лежала у него на плече и рассказывала женским счастливым шепотом:

– И мужа мне батюшка нашел из наших же, дьячка. Ой мамушки, противный! Щипался!

Иван удивленно покосился.

– Зачем?

– Не знаю. От злости, наверно... Спасибо Григорь Наумычу: когда мимо нашего села красные проходили, пожалел меня, в заместители взял, никому не сказал, что церковного сословия. Так бы и сидела сейчас там... В Индии б не побывала... Тебя б не встретила... Ванечка...

Наталье стало страшно от этой мысли, и она обхватила Ивана, обняла его так, что косточки захрустели. Глаза ее наполнились слезами прошлого страдания и нынешнего счастья. На глазах Ивана тоже выступили слезы, но совсем иного рода, он боролся, не пускал наружу смех, который прямо-таки разбирал его.

– Ты чего, Вань?.. – Наталья забыла о своих слезах, заулыбалась. – Ну чего? – не терпелось ей узнать.

Сдерживаясь из последних сил, Иван сцепил зубы.

– Ну Вань, ну чего? – пытала Наталья.

– Да я все никак не понимал, про чего эта поговорка, – сдавленно объяснил Иван.

– Которая, Вань, которая? – торопила Наталья, ее тоже разбирал внутренний неудержимый смех.

– Кому поп, кому попадья, а кому... по-по-ва дочка, – пропел Иван, и они обнялись, уткнулись друг в дружку, заглушая хохот.

В разных местах спящего лагеря прохаживались часовые, а у палатки Лапиньша стояли двое. Из палатки доносился богатырский храп.

– Эх и дает Казис Янович! – одобрительно улыбнулся один. – А раньше, бывало, стоишь и слушаешь – жив еще или уже помер.

– В здоровом теле – здоровый дух, – объяснил другой, и они разом посмотрели вверх.

В густом ночном воздухе зашелестело что-то, и большая птица, похожая на самого крупного из голубей, витютня, села на вершинку шатровой палатки комкора. Она внимательно посмотрела на часовых и вдруг сказала отчетливо, почти человеческим голосом: “Кук-кук”.

– Птица Гукук! – прошептал один из часовых.

Другой вскинул винтовку, но птица вдруг открыла клюв и исторгла из себя пламя. Небольшое, правда, и как бы не пламя, а голубой округлый свет. После чего снялась и улетела, шурша крыльями о воздух.

Голые по пояс, а то и вовсе голышом умывались на рассвете красноармейцы в шумной ледяной воде небольшого водопада. Крякали от удовольствия, играли мускулами, смеялись.

Комкор Лапиньш встал под падающую воду и стоял не двигаясь, блаженно закрыв глаза. На берегу сидел Брускин, в кожанке, с перевязанным горлом, и чистил белым порошком зубы.

– Это кто тебя так, Иван? – громко спросил Колобков, указывая на искусанную до локтя Иванову руку.

– Это?.. – Иван придумывал, что бы ответить, и придумал: – Обезьяна...

– Ну? Это как же?

– Да спал сегодня крепко после разведки, а она в палатку забралась... Да я и не чуял.

– Крупная?

Иван посмотрел на шрамы.

– Да вроде крупная.

– Белая?

– Чего?

– Обезьяна, говорю, белая была?

Красноармейцы вокруг с интересом слушали разговор. Серьезный тон давался Новику все труднее.

– Где же ты видел белых обезьян? – растерянно спросил он.

– А звали ее как? – прокричал сквозь смех Колобков.

Красноармейцы взорвались смехом, и Иван не выдержал, тоже захохотал.

Дорога была хотя и лесной, но широкой, и потому двигались быстро.

Лапиньш ехал верхом в середине колонны. Рядом с ним был Брускин с перевязанным горлом. Их окружала тройная цепь всадников, которые посматривали по сторонам настороженно и зорко. Лапиньш говорил что-то улыбающемуся Брускину и смеялся во весь рот. Комкор преобразился. Это был не смертельно больной и злой человек, а здоровяк – сильный, добродушный и веселый.

– Жить! Тертовски хотется жить! – громко и оптимистично закончил он какую-то свою мысль.

Это были последние слова комкора Лапиньша.

Из воздуха возник вдруг непонятный звук, свист. Многие завертели головами, не понимая, что же это такое. Свистела летящая над головами стрела. Она появилась ниоткуда, материализовалась из воздуха и с коротким деревянным стуком вошла глубоко в грудь Лапиньша.

Лапиньш умер мгновенно – стрела попала прямо в сердце, да, может, к тому же она была и отравлена. Стрела торчала рядом с двумя орденами Боевого Красного Знамени словно третий орден – цвета ее оперенья были такими же, как эмаль на ордене: красное, золотое, белое и чуточку черного.

– Комкора убили! – хрипло закричал Брускин, но и без него все поняли и почему-то очень испугались. В колонне началась вдруг паника, схожая с тою, которая случилась при землетрясении.

Охрана Лапиньша крутила головами не в состоянии понять: откуда? кто?

– Я видел! Это обезьяна! – закричал один из них и указал на удаляющуюся по верхушкам деревьев стаю обезьян.

– Контра проклятая! – Словно обезумев, с криками и проклятиями охрана сорвалась и поскакала следом.

А в колонне продолжалась паника.

– Иван Васильевич! Я вас умоляю! – кричал Шишкин, пробиваясь к Новику. – Остановите их! Нельзя, нельзя в этой стране убивать обезьян!

– Дались тебе эти обезьяны! Мы в Гималаях бога повесили – и то ничего! – прокричал в ответ Новик, но Шишкин обнял его сапог и не просил – умолял.

– А, черт! – разозлился Иван и хлестнул лошадь.

Обезьяны скопились в старом, полуразрушенном храме, напрасно посчитав его безопасным убежищем, и теперь ужасно вопили, скача по перемазанным свежей кровью головам каменных богов.

Красноармейцы палили беспрерывно – стоя, с колена и даже лежа.

– Что вы, сволочи, сдурели? – орал Иван и с лошади охаживал нагайкой стрелков по головам, плечам и спинам, но они, как безумные, не чувствовали боли и стреляли, стреляли, стреляли.

На холмике красной земли стоял дощатый конусообразный обелиск с красной жестяной звездой наверху. “Лапиньш Казис Янович. 1879 – 1921” – было написано на нем. Склонив обнаженные головы, стояли рядами вокруг могилы командира красноармейцы. Трижды прогремел прощальный салют. Стало тихо.

ГЕРОЙ ВЕЛИКОГО ПОХОДА ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ ИНДИИ КОМАНДИР КОРПУСА КАЗИС ЯНОВИЧ ЛАПИНЬШ БЫЛ ПОХОРОНЕН НЕДАЛЕКО ОТ МЕСТА ГИБЕЛИ – В ТРЕХСТАХ КИЛОМЕТРАХ ОТ ГОРОДА УДАЙПУР, ШТАТ РАДЖАСТХАН. ПОСЛЕ ЕГО ТРАГИЧЕСКОЙ ГИБЕЛИ В ЦЕЛЯХ ЛУЧШЕЙ МАНЕВРЕННОСТИ И СКОРЕЙШЕГО ДОСТИЖЕНИЯ ПОСТАВЛЕННОЙ ЦЕЛИ КОРПУС РАЗДЕЛИЛСЯ НА ТРИ РАВНЫЕ ЧАСТИ И СТАЛ ДВИГАТЬСЯ В ТРЕХ РАЗНЫХ НАПРАВЛЕНИЯХ. ДИВИЗИЯ, ВОЗГЛАВЛЯЕМАЯ ШВЕДОВЫМ, ПОШЛА НА АХМАДАБАД (ЗАПАДНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ), КОЛОБКОВ СТАЛ НАСТУПАТЬ НА АГРУ (ЦЕНТРАЛЬНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ), И ДИВИЗИЯ НОВИКОВА НАПРАВИЛАСЬ НА ВОСТОК – НА БЕНАРЕС.

Штат Раджастхан. Точное место не установлено.

23 февраля 1921 года.

Передовой эскадрон дивизии Новикова выбрался из джунглей на чистое пространство и остановился, изумленно взирая на маленький город-крепость. За его глинобитными стенами возвышались ажурные башенки дворца и башни минаретов.

– Как думаешь, Шишкин, за кого они? – спросил Иван, не отрывая изучающего взгляда от крепости.

– Ни за кого, – определенно ответил Шишкин, и Новик посмотрел на него как на идиота. – Иван Васильевич, – обиделся Шишкин, – я же вам объяснил: варварская страна, раннее средневековье! По-моему, это Ахмад Саид-хан, местный князь.

– И что делать будем? – с насмешкой во взгляде спросил Новик, для себя-то решив, чту он будет делать.

– Ехать, Иван Васильевич, ехать от греха подальше.

И вдруг в воздухе возник какой-то мелкий, еле слышный множественный свист. Иван не увидел, но понял, что это, сжал лошадиные бока шенкелями, рванул изо всей силы на себя повод, и лошадь высоко вскинулась на дыбы. В то же мгновение в беззащитное лошадиное брюхо вонзился десяток стрел, и она тяжело завалилась набок.

Иван лежал за крупом убитой лошади как за бруствером и смотрел по сторонам. Красноармейцы в панике бежали к лесу, оставляя убитых. Шишкина рядом не было. Иван посмотрел на оперенье стрелы. Оно было точно таким же, как у той, которая убила комкора.

– А ты говоришь – от греха подальше. А за Лапиньша кто отомстит?

Артбатарея била и била по крепости. Оттуда поднимался черный дым, были слышны женские крики, взлетали в небо диковинные птицы.

– Ты мне в стену бей! – кричал Новик командиру батареи и сам все прикладывал к глазам бинокль.

Когда брешь в стене сделалась, на взгляд Ивана, достаточной, он привстал в стременах и закричал:

– Отомстим за товарища Лапиньша! Шашки наголо! Вперед! Марш-марш! – и первым хлестанул своего нового, вороной масти коня.

– Отомстим! – поддержали кавалеристы командира и выскочили из зарослей на открытое пространство.

Какой-то молодой кавалерист на резвой кобыле вырвался вперед Ивана, но тот догнал его, перетянул нагайкой по спине и прокричал зло и ревниво:

– Куда вперед командира лезешь, сопляк!

Из-за стены ударил пулемет, но было поздно – первые уже ворвались в крепость.

На узеньких улочках было много защитников, но почти все они были пешими. Иван рубил шашкой налево и направо, а тех, кого шашка не доставала, он доставал из нагана.

У открытых ворот дворца он положил из нагана двух стражников, а третьего пришлось догонять и рубить, потому что патроны кончились.

Он ворвался в большой, роскошно убранный зал с пустым княжеским троном.

– Ну где ты, князь? – закричал Иван в кураже. – Князюшка! Выходи, я тебе башку снесу!

И, повернув голову, увидел того, кого искал. Князь сидел на большой белой лошади и держал на руке мальчика лет семи. Без сомнения это был его сын, они были похожи – полноватые, крупнолицые, в одинаковых белых шелковых накидках и в чалмах-тюрбанах, украшенных драгоценными камнями. Мальчик смотрел на Ивана испуганно, князь – с ненавистью.

– Убери пацана, князь! – нетерпеливо закричал Новик в предвкушении поединка.

Тот как будто понял, опустил ребенка на пол и что-то сказал, и мальчик отбежал и остановился.

Они разъехались к противоположным стенам.

– Аллах акбар! – крикнул князь.

– Руби до седла, остальное само развалится! – крикнул в ответ Новик, и они поскакали друг на друга.

Иван на ходу перекинул шашку из правой руки в левую и ударил князя по плечу. Шашка срезала белый шелк одежды, обнажив сталь кольчуги.

– Ишь ты! – выкрикнул Иван, и они закрутились, стараясь выбить оружие из рук врага.

Иван был сильнее, глаза его смеялись в предвкушении близкой победы, как вдруг революционное его оружие сломалось у самого эфеса. Князь от неожиданности растерялся, Новик – нет. Он отбросил эфес с горящим на нем орденом Боевого Красного Знамени, развернул лошадь и направил ее в открытую дверь. Эфес упал к ногам княжеского сына. Мальчик смотрел на него, не решаясь поднять.

Проскакав по коридору, где Ивану пришлось приникнуть к лошадиной шее, он оказался в новом зале, посреди которого был устроен небольшой бассейн с фонтаном. Лошадь вдруг споткнулась о ступеньку и стала падать, а Иван перелетел через ее голову, нырнул в фонтан, спугнув ярких утиц, но тут же вскочил и кинулся в одну из дверей. Там была винтовая лестница, и Новик доверил ей свою судьбу, побежал, стуча сапогами, вверх.

Лестница кончилась дверью. Иван открыл ее ударом сапога и огляделся. Это была, вероятно, княжеская опочивальня, где он принимал наложниц: огромная кровать с витыми столбиками под балдахином и множество атласных подушек. Звучали шаги бегущего по лестнице князя. Новик обхватил руками столбик, пытаясь вырвать его, чтобы применить как оружие, но это оказалось не по силам. Тогда он схватил за угол подушку, подбежал к двери, встал в боевой стойке, подняв ее как оружие.

– Ну, держись, Иван! – подбодрил он себя в веселом отчаянии. Похоже, он и сейчас не верил, что его могут убить. И вдруг взгляд его упал на торчащий из сапога куттар.

Князь распахнул дверь, держа над головой занесенную для удара саблю, и столкнулся лицом к лицу с Иваном.

– Н-на! – выдохнул Новик и с силой воткнул кинжал в живот князя.

Куттар легко пробил кольчугу на животе и оттопырил ее на спине.

Хозяйски заложив руки за спину, Новик быстро шел по дворцу. Где-то кто-то еще кричал, и изредка стреляли.

– Куда это, Иван Васильевич? – спросил подбежавший красноармеец, показывая лежащие на подносе украшения.

– В казну, все в казну, – говорил Новик деловито. – Будем бедным по пути раздавать.

Взгляд его упал на украшения, и он остановился. Сверху лежало необыкновенно красивое ожерелье. Иван взял его, посмотрел оценивающе и сунул в карман галифе.

– Шишкин! – воскликнул он, увидев идущего навстречу со смущенной улыбкой приятеля. – Где ж ты прятался все время?

– В надежном месте, Иван Васильевич, – успокоил Шишкин.

– Ох и трусло же ты! – искренне восхитился Иван.

– Я не трус, Иван Васильевич, а заложник идеи, – терпеливо объяснил Шишкин.

– Это какой такой идеи? – насмешливо поинтересовался Иван.

– Вернуться на родину, водочки в “Яре” выпить и по снежку вечерком под звездами – хруп-хруп, хруп-хруп...

Новик захохотал.

– Иван Васильевич... – подбежал еще один красноармеец.

– В казну, в казну! – отмахнулся Иван.

– Нельзя в казну, Иван Васильич!

– А что такое?

– Гарем!

Новик остановился и подмигнул Шишкину.

– Гарем, Шишкин.

Иван стоял по пояс в воде в том самом бассейне, в который он влетел, когда драпал от князя. На другом краю баcсейна сгрудилась дюжина ханских наложниц. Чтобы вода скрывала тело, барышни сидели на корточках и испуганно смотрели на Ивана. Новик плескал себе воду под мышки и бросал на дам задорные взгляды. На краю бассейна сидел, скрестив ноги, Шишкин, прикрыв глаза, курил кальян и время от времени задавал вопросы.

– Вы природный левша, Иван Васильевич?

– Почему?

– Я видел – вы саблю в левой руке держали.

– Не саблю, а шашку, – поправил Новик. – Сломалась, зараза. И орден пропал. Вообще-то, Шишкин, я нормальный, ложку в правой руке держу и хрен, когда по нужде. А левой рубиться сподручнее, вот я и научился. Не любят в бою левшов.

Он говорил, не сводя упорного взгляда с наложниц, и в глазах его возникла досада.

– Значит, так, Шишкин. Там, наверху, есть комнатуха, я сейчас туда пойду, а ты их ко мне запускай. А то они уже посинели.

– По одной или всех сразу? – меланхолично поинтересовался Шишкин.

Новик задумался.

– Не, по одной... Сразу – это, пожалуй, нехорошо будет...

Шишкин повернулся к двери и сказал почему-то:

– Гарем.

– Гарем, Шишкин, гарем, – подтвердил Новик и подмигнул барышням.

– Гарем, – почему-то повторил Шишкин.

– Я и говорю, гарем, – повторил Новик и только с третьего раза расслышал, что тот сказал.

– Горим, – сказал Шишкин тихо.

Иван повернул голову и увидел Наталью.

– Наталь Пална, здоров! – глухо поприветствовал Новик, косясь на наложниц.

– Здорово, здорово, Иван Васильич, – качая головой, грустно отозвалась Наталья.

– Ты чего, вернулась, что ль? – живо поинтересовался Иван.

– В командировку Брускин послал, – ответила Наталья. – Эх, Иван, Иван...

– А я чего, Наталь, это у них бани такие, народные. Шишкин, скажи!

– Иван Васильевич абсолютно прав, Наталья Павловна, это общественные бани, – подтвердил Шишкин. – Я вот сейчас докурю и тоже пойду мыться.

– Ладно, Иван, прощаю и больше никогда не вспомню, – спокойно и устало заговорила Наталья. – Но если еще раз...

– Наталь... – подал голос Иван.

Наталья наклонилась, подхватила с пола Новиковы подштанники и, кинув их ему в лицо, крикнула:

– Одевайся!

Гаремные захихикали.

Был вечер. Они скакали рядом по лесной дороге – Иван на вороном коне, Наталья на белой кобыле.

– Заблудимся! – смеясь, крикнула Наталья.

– Да это рядом. Стой-ка! – вспомнил Иван.

Они остановили лошадей, и Новик достал из кармана ожерелье и надел его на шею Наталье прямо поверх гимнастерки. Наталья смутилась, не зная, что сказать. Иван пришпорил коня и крикнул:

– Не отставай!

Он остановился, соскочил на землю, подхватил Наталью с седла, перекинул ее, смеющуюся и вырывающуюся, через плечо и понес в джунгли.

Наконец он поставил ее на ноги.

– Гляди! Мои разведчики нынче обнаружили. Я им молчать приказал, а то наши узнают, рехнутся все.

Перед ними был храм, стоящий одиноко и таинственно посреди джунглей. Его стены были сложены из плотно стоящих друг к другу каменных фигур. Иван крутил ус и поглядывал на Наталью.

– О-о-ой! – испуганно выдохнула она.

Все эти каменные люди, женщины с пышными грудями и мужчины с огромными фаллосами, любили друг друга, ласкали, застыв в самых немыслимых позах.

– Ой! – вскрикнула Наталья испуганно и отвернулась, закрыв лицо ладонями. – Стыд-то какой...

– Какой стыд, нету никого... Да погляди ты! – настаивал Иван, поворачивая ее к храму любви и отрывая ладони от лица.

Наталья сопротивлялась, но Иван был сильнее. И Наталья перестала сопротивляться и стала смотреть.

Пролетели вдруг низко и сели неподалеку, распушив хвосты, несколько павлинов.

Была ночь, безлунная, звездная. Наталья кричала пронзительно, свободно и счастливо, и после каждого ее крика ночные джунгли затихали и удивленно прислушивались.

И на привале прислушивались.

– Дед! Слышь, дед! – тряс за плечо, будил своего деда Государев-внук.

– Чего? – заполошно спрашивал Государев-дед со сна.

– Шешнадцать! – потрясенно сообщал внук.

Глава пятая

Штат Утар-Прадеш. Джонс-Пойнт.

29 ноября 1922 года.

Мисс Фрэнсис Роуз проснулась оттого, что где-то неподалеку несколько раз выстрелили. Она потянулась, выбралась из широкой постели и, как была в длинной ночной сорочке, вышла на балкон, где стоял маленький столик, стул и небольшой телескоп на высокой треноге.

Дом был чисто английский, газон вокруг дома был тоже чисто английский, и сухопарый седой слуга-англичанин подстригал его, даже рощица вдали имела неуловимо английский вид. Слуга поклонился.

– Доброе утро, мисс Роуз[11]11
  Сказано это было, разумеется, на чистейшем английском языке, но, чтобы избежать сложностей с переводом, автор берет на себя ответственность, заставляя иностранных героев говорить по-русски, оставить им их родную речь там, где это необходимо для истории, а также там, где автор испытывает затруднения с переводом.


[Закрыть], – приветствовал он. – Уезжая на охоту, ваш жених передавал вам привет.

При слове “жених” юная мисс скорчила гримаску и взглянула на рощицу, потому что оттуда донесся звук еще одного выстрела. И сразу же из-за деревьев выскочил один наездник, за ним другой. Они нахлестывали скачущих диким галопом лошадей и неслись прямо к дому. На хорошеньком даже со сна личике мисс Роуз изобразилось удивление. Она перевела трубу телескопа в вертикальное положение и заглянула в окуляр.

Первым мчался с выпученными от ужаса глазами крупный, огненно-рыжий, пышноусый шотландец в юбочке. Это и был сэр Джонс, хозяин Джонс-Пойнта, жених девушки.

– Куда это ты так торопишься, милый? – спросила она, и в голосе ее определенно присутствовал сарказм.

Следом скакал слуга сэра Джонса с двумя карабинами за спиной. Шотландец что-то крикнул ему, оглянувшись, и слуга остановил свою лошадь и торопливо стащил карабин с плеча.

В следующее мгновение из рощицы выскочил еще один наездник. Лошаденка его была послабее английских, и он беспощадно хлестал ее по бокам. В руке его покачивалась наперевес пика с алым треугольничком ткани у поблескивающего стального острия.

От удивления часто моргая, забыв о телескопе, она смотрела, как слуга сэра Джонса, прицелившись, стал стрелять в этого человека. Преследователь с пикой приник к луке, и Фрэнсис торопливо приникла к окуляру телескопа. У него были веселые, полные азарта глаза, хищно раздувались ноздри, и, скалясь в улыбке, он что-то кричал. Он был в островерхом шлеме с большой голубой звездой.

– Centaur[12]12
  Кентавр.


[Закрыть], – прошептала мисс Фрэнсис Роуз. Она еще не знала, что его зовут Иван Васильевич Новиков.

Когда патроны кончились, слуга предупреждающе поднял руку и закричал громко и торжественно:

– Мы – подданные ее величества королевы!

Это словно придало Новику сил, и через два, максимум через три мгновения пика вошла в солнечное сплетение англичанина и вышла у позвоночника между предпоследним и последним ребрами. Иван попытался вырвать ее на ходу, но с легкостью спички пика сломалась, и Иван осадил лошадь, подняв ее на дыбы.

– Какую пику загубил, морда, – проворчал он, глянув на англичанина, но переведя взгляд на улепетывающего сэра Джонса, улыбнулся и прокомментировал с удовольствием:

– Эх и драпает англичанка!

Сэр Джонс перескочил через живую изгородь, проскакал рядом с опешившим слугой и буквально пролетая мимо дома, успел крикнуть девушке:

– Не беспокойся, дорогая! Я скоро вернусь!

Фрэнсис вновь приникла к окуляру, чтобы посмотреть на незнакомца, но обнаружила, что он смотрит на нее в бинокль. Увеличенные системами линз, их взгляды на мгновение встретились. Фрэнсис смутилась, выпрямилась и ушла, гордо вскинув голову.

А из рощи выходило не торопясь, с сознанием собственной силы Новиково воинство.

Иван дернул висящий сбоку от двери витой шнур, послушал звонок колокольчика и взглянул на стоящего рядом Шишкина. Тот одобрительно кивнул. В доме никто не отозвался, и Иван толкнул дверь. Она оказалась запертой. Он дернул шнур во второй раз – посильнее, и в третий – уже чересчур сильно, потому что шнур оборвался.

– Одну минуточку, Иван Васильевич, – попросил Шишкин и побежал к большим окнам дома, забранным толстыми решетками, пытаясь заглянуть внутрь.

– Что ты, как пацан, ей-богу! – недовольно сказал Новик, снял с пояса ручную бомбу, стукнул ручкой о каблук, положил бомбу под дверь и отбежал.

Шишкин присел, заткнул уши указательными пальцами и устало и привычно стал считать вслух:

– Один, два, три, четыре, пять...

Раздался взрыв.

В большой, пронизанной солнечным светом столовой за длинным столом сидела мисс Фрэнсис Роуз. Она ничем не выдала своего волнения, когда вошли Новик и Шишкин. Она словно не видела их, продолжая собирать маленькой ложечкой размазанную на тарелке овсянку. Новик внимательно рассматривал ее. Она была маленькая, худенькая, рыженькая, и бьющий из окна солнечный свет делал ее почти прозрачной. Иван впервые видел такую девушку и, кажется, робел.

Шишкин сделал шаг вперед, поклонился и громко объявил:

– My master, Russian general Ivan Novikov, is sorry for interupting your breakfast[13]13
  Мой господин, русский генерал Иван Новиков, приносит свои извинения за прерванный завтрак.


[Закрыть].

Мисс Фрэнсис вскинула головку и, глядя сквозь Шишкина и Ивана, ответила:

– We can go on with it together. My name is Francй Rose.

Она повернулась к слуге и отдала ему негромко распоряжение.

– Приглашает к столу. Ее зовут Фрэнсис Роуз, – перевел Шишкин.

Новик понимающе кивнул и, вытерев ладони сзади о гимнастерку, сел за стол.

– Иван, – назвал он свое имя, почему-то волнуясь.

Слуга принес кашу, тосты и чай с молоком и поставил перед Новиком.

– А ты чего же, Шишкин? – удивился Новик.

– Не надо, Иван Васильевич, я сыт, – отказался Шишкин, стоя сбоку от Новика с выправкой и достоинством хорошего слуги.

Фрэнсис открыла дверь.

– Your bedroom.

– Спальня, – перевел Шишкин.

– Годится, – одобрил Новик большую спальню с широкой кроватью под шелковым пологом.

– Your bathroom.

– Ванная комната.

– Чего? – Новик удивленно смотрел на ванную, умывальники, унитаз и биде.

– Баня, – упростил Шишкин.

– Попариться – хорошо! – обрадовался Новик.

Он намыливал голову, сидя в заполненной пеной ванне, прикрыл глаза, откинулся назад и тут же заснул, как ребенок, – мгновенно и сладко.

Большие напольные часы пробили полдень. Шишкин и Фрэнсис прямо и чинно сидели на разных концах огромного гостиного дивана.

– Он спит уже три часа, – неуверенно улыбнувшись, сказала Фрэнсис.

– Он не спал до этого пять ночей, – спокойно объяснил Шишкин.

– Но, может, тогда вы подольете ему горячей воды, он же может простудиться!

– Он не простудится.

– Почему вы так считаете?

– Потому что он не может простудиться.

– Но разве он не такой же человек, как все?

– Он не человек, мисс Фрэнсис, – уверенно и спокойно ответил Шишкин.

Она повернула удивленное лицо.

– А кто же он?

– Он – кентавр.

Фрэнсис опустила голову и покраснела вдруг, но Шишкин не заметил этого.

– Ой! Уй! Замерз! Задубел! – раздались из ванной вопли Новика. – Шишкин! Где тут горячая? Ой!

Теперь на том же диване посредине сидел один Иван. В одной руке он держал большую дымящуюся сигару, в другой сжимал широкий хрустальный стакан, в котором было виски с кубиками льда. Иван улыбался от полноты жизни и время от времени с уважением поглядывал на вертящийся под потолком вентилятор.

Фрэнсис стояла около большой американской радиолы и перебирала пластинки. Шишкин застыл за спиной своего господина.

– Слышь, Шишкин, как бы мне ее попроще называть? – спросил Новик, задрав голову. – А то не запомню никак.

Шишкин задал этот вопрос англичанке.

– Fanny, – ответила она.

– Фанни, – повторил Шишкин.

Иван нахмурился.

– Не, Фанни не пойдет. – Он опрокинул в рот содержимое стакана и громко захрустел льдом.

Англичанка поставила пластинку и опустила иглу. Громко запели трубы, зазвучал марш из “Аиды”. И Новик вдруг встрепенулся, вытянулся, напрягся, ноздри его раздулись, как в бою.

– Шишкин! Что это?.. – спросил он отрывисто.

– “Аида”, Иван Васильевич, опера Верди, – довольно меланхолично ответил Шишкин.

Но Новик не слышал. Он вскочил и заходил быстрыми кругами по гостиной в необъяснимом волнении. Фрэнсис смотрела на него удивленно и радостно. Шишкин же выглядел привычно спокойным. Марш кончился, зазвучала партия Амнерис, и ее Новик слушать не стал. Он обессиленно плюхнулся на диван, обхватил голову руками и повторял, качаясь:

– Это что ж такое?! Что ж такое! Ох и Аида...

Шишкин выразительно посмотрел на Фрэнсис и пожал плечами.

– Centaur.

– Centaur... – шепотом повторила англичанка.

Ночью Иван проснулся, выскочил из-под полога голый по пояс, в белых подштанниках и, похоже, хотел справить малую нужду, но увидел наборный паркет, китайскую вазу в углу и вспомнил, что спит не в своей стоящей в джунглях палатке. Он усмехнулся и, шлепая босыми ногами, пошел искать сортир.

Открыл первую дверь и увидел ее.

Она стояла под включенным душем, тоненькая, розовая, почти прозрачная. Иван смотрел на нее неотрывно с великим удивлением, смешанным наполовину с жалостью. Вода шумела, и глаза Фрэнсис были закрыты, она не слышала его и не видела.

– Бедная ты моя, бедная, – разговаривал Иван сам с собой, качая головой. – И какая же ты худая... Косточки так и светятся... И что же мы с тобой воюем-то, а? Англичанка ты моя, англичаночка...

Фрэнсис закрутила кран и открыла глаза. Увидела Ивана и ничуть не испугалась. Казалось, она ждала его.

Дивизия Новика расположилась на ночлег вокруг английского дома. Но спали не все, кому-то, разумеется, и не спалось.

– Эх, сейчас наш комдив англичанку... – с хорошей мужской завистью проговорил один, глядя на розовый свет в одном из окон дома, не сказав, впрочем, главного слова.

– Это у них, у англичан, знаешь как называется? Мне один пленный ихний как-то растолковывал, – решил поделиться знанием второй, которому тоже не спалось.

– Ну? – приготовился слушать первый.

– Секс! – нахмурив брови, выпалил второй.

Первый молчал, пытаясь понять услышанное слово, но, кажется, это ему не удалось. Он мотнул головой.

– Мудрено. У нас проще.

Иван лежал на спине. Англичанка уютно устроилась, свернувшись клубком, на его груди и животе. Иван говорил тихо, успокоенно и немного печально:

– Да мне Шишкин рассказал, что тот – твой жених. Таракан рыжий. Неужто по своей воле за рыжего пойдешь? У нас в деревне за рыжих парней отдавали девок убогих да порченых. Да и трусло он, юбочник твой. Встречусь я с ним в бою и что с ним делать буду, ума не приложу... Эх, Аида, Аида...

Напряженно и трепетно вслушивалась она в его слова и, разумеется, ничего не понимала. Иван замолчал... Она подождала и заговорила – тоненьким дрожащим голоском:

– I had no idea why J came to this country. What is this fiancй for? I don’t love him at all. Why, why, all this? But today in the morning when I saw you I realised, no, I felt... I know now. I’ll be with you everywhere and forever, my centaur, everywhere and forever...[14]14
  Когда я поехала в эту страну, то совсем не понимала – зачем? Зачем мне этот жених, которого я совсем не люблю? Зачем, зачем все? А сегодня утром, когда я увидела тебя, я не то чтобы поняла, я почувствовала... А теперь поняла, теперь я знаю, я буду всегда и везде с тобой, мой кентавр, всегда и везде, всегда и везде...


[Закрыть]

Иван вздохнул.

– Вот незадача. Хоть Шишкина зови...

МАЛО КТО ЗНАЕТ, ЧТО ПОПУЛЯРНАЯ ЕЩЕ НЕДАВНО НА ЗАПАДЕ ПОГОВОРКА “RED UNDER BED” (“КРАСНЫЕ ПОД КРОВАТЬЮ”) РОДИЛАСЬ В СРЕДЕ АНГЛИЙСКИХ КОЛОНИСТОВ В ИНДИИ В ДВАДЦАТЫХ ГОДАХ. И УЖЕ НИКТО НЕ ПОМНИТ, ЧТО ТОГДА ОНА ЗВУЧАЛА ИНАЧЕ: “RED IN BED” – “КРАСНЫЕ В КРОВАТИ”.

Англичанка сладко спала на Ивановом плече, а он лежал с открытыми глазами, не двигаясь, не находя в себе сил ее потревожить.

Дверь спальни приоткрылась, Шишкин всунул голову и, поняв, что можно, вошел, босой, на цыпочках. Мимикой и жестами Шишкин объяснил, что к нему хотят войти четверо. Иван глазами отказал во встрече четверым, но показал указательный палец. Шишкин кивнул, вышел, и следом вошел Иванов начштаба, тоже босой, на цыпочках. Мимикой же и жестами он стал объяснять, что сюда двигаются три полка английской кавалерии, и среди них один – шотландский. (Чтобы изобразить шотландцев, начштаба присел, сделав из гимнастерки юбку.) Иван нахмурил брови и поднял три пальца, не веря, что наступают три полка. На это начштаба сделал круглые глаза и постучал себя кулаком по скулам: мол, тогда набей мне морду, Иван Васильевич. Новик поверил.