Текст книги "Провидение"

Автор книги: Валери Тонг Куонг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Dear Prudence

Я обежала улицу дважды, в ту и другую сторону. Моя машина куда-то запропастилась. Учитывая количество полицейских, скопившихся перед оградой больницы, мысль об угоне можно отбросить: наверное, в спешке я оставила ее на месте, забронированном для «Скорой помощи», и ее увезли отсюда. Придется искать среди эвакуированных тачек.

Я направилась на стоянку такси. В очереди ожидали десятка полтора человек. Я спросила стоявшую впереди даму:

– Вы давно ждете?

– О да. Из-за этого взрыва тут все вверх дном. Большинство такси, которые сюда приезжают, уже заказаны на обратную дорогу. Если вам духу хватит, советую пройти пешком до следующей стоянки или поехать на общественном транспорте. Я бы и сама так сделала, если бы не так устала.

Я поблагодарила ее. Бросив быстрый взгляд на план метро, поняла, что нахожусь всего в двадцати минутах от стоянки арестованных машин, может, даже меньше, потому что был самый час пик. Я поспешила, пытаясь дозвониться до Клары. Напрасно, она уже говорила с кем-то. С Версини? Что он ей расскажет о встрече? Потребует мою голову? И будет ли Клара настолько честна, чтобы меня поддержать? Я бы хотела быть достаточно сильной, чтобы думать о чем-то другом, доверять Кларе, себе самой, в общем, жизни. Но тогда надо быть наивной или забывчивой, игнорировать, кто такая Клара, или родиться в чужой шкуре.

Перрон был забит людьми. Я редко езжу на метро, но несмотря ни на что, мне это показалось ненормальным. Я прождала минуты две-три, и тут по громкоговорителю почти чувственный голос объявил: «Из-за пострадавшего пассажира на линии восемь движение по-прежнему сильно затруднено. Мы приносим извинения за причиненные неудобства». Это было досадно, но могла ли я жаловаться, когда какой-нибудь мужчина или женщина наверняка нашли свою смерть? Почему к некоторым дням дурные новости будто так и липнут? Жертвы взрыва, пострадавший пассажир, презрение Версини – и это всего за несколько часов! Не говоря уж об эвакуации моей машины или недостижимости Клары.

Я решила ждать. Голос сказал «затруднено», а не «прервано». По счастью, какой-то молодой человек освободил сиденье как раз рядом со мной. Я села и поразмыслила. Быть может, настал момент снова взять будущее в свои руки. В конце концов, разве я не была готова уволиться сегодня? Я взвесила все «за» и «против», все, чем движется и чем тормозится моя жизнь. Оценила свою горечь, боль, тщетность своей жертвы. И, наконец, нашла силы поднять голову – пока не поступило Кларино предложение, которое стерло все. Простой деловой встречи в перспективе хватило, чтобы я отказалась от этого.

Куда же подевалась моя гордость? Куда подевался оскорбленный ребенок, который когда-то прыгнул в пустоту без страха и сожалений? Сколько еще времени я буду способна лгать себе с таким апломбом?

Рельсы оставались немыми. Судя по табло прибытия, через четыре минуты должен подойти следующий поезд. Пассажиры от скуки топтались на месте, посматривали на часы, пытались воспользоваться мобильным телефоном – в который раз, но в этом месте не было связи. Тогда я достала из сумки документы, доверенные мне секретаршей Фаркаса. Каждую обложку перечеркивала огромная надпись: КОНФИДЕНЦИАЛЬНО. «Это копии, – уточнила секретарша, – различаются только именами в сопроводительных записках». Я открыла первую папку.

И мое сердце подскочило в груди. Список участников заседания занимал весь титульный лист. Жирным шрифтом и заглавными буквами: Грегуар Фаркас, хозяин «Реальпрома», Петр Рыжков, русский магнат, известный своей принадлежностью к мафии, и Леандр Северино, второй номер в «Лексисе». Остальные были второстепенными лицами, финансовыми директорами каждой из сторон.

В моем мозгу возникло раскормленное лицо Версини и его самодовольный голос: «Можно ли вот этим устранить подозрения, которыми обременен мой банк?»

Мои пальцы стали лихорадочно листать страницы. У меня перед глазами было превосходно продуманное финансирование подставной компании, предназначенной для заключения темных сделок, одна из которых была уже подготовлена и детально описана в приложении.

О, господин Версини, успокойтесь, нет больше ни малейшего подозрения, касающегося вашего учреждения. Нет больше никаких заключений, которые почти невозможно оспорить. «Лексис» попросту в дерьме по самые уши, это написано черным по белому в этих бумагах, которые исчезли бы, если бы секретарша Фаркаса не опоздала, а постаралась погибнуть вместе с остальными или если бы у Клары не оказалось аллергии на фиалку. Но только судьба распорядилась иначе, господин Версини, секретарша Фаркаса в прекрасной форме, а эти документы, весьма компрометирующие вас, сегодня в моих руках.

Я аж подскочила на своем сиденье. Меня пронзило ощущение, что я стала обладательницей сокровища, пояса со взрывчаткой, священного пергамента, и одновременно внезапное чувство невероятной, небывалой благодарности по отношению к жизни, которая только что мне сообщнически подмигнула. «Из-за пострадавшего пассажира…» – повторял приторно-сладкий голос. На этот раз мой звонок Кларе не мог больше ждать. Когда я изложу ей свою, обстоятельную версию фактов, то-то она будет ошарашена, Клара-всезнайка!

Я бросилась вон из метро и набрала ее номер.

– Клара, это Прюданс, ты не поверишь собственным ушам…

– Стоп! Прюданс, я не знаю, что ты мне собираешься сказать, но надеюсь, что это хорошая новость, потому что это был самый дерьмовый день. Я не только раздулась как воздушный шар из-за макарона, не только пропустила встречу на двести тысяч евро, поскольку мы собираемся выставить счет на двести тысяч, раз Версини решил позволить себе роскошь, а роскошь стоит дорого…

– Кстати о Версини…

– Я не только, повторяю, пропустила эту встречу – не принимай это близко к сердцу, Прюданс, я уверена, что ты очень хорошо сделала свою работу, но ты же знаешь, как это бывает, люди предпочитают видеть перед собой настоящего босса… так я продолжаю, послушай меня хорошенько, на меня не только свалились все эти неприятности, а тут еще Виктуар объявила, что Боб отправил в больницу какого-то велосипедиста, слышишь? Эта дуреха оказалась не способна справиться с моим Бобом, этим волкодавищем, который ростом всего-то пятьдесят сантиметров в холке! Но она вывела его на высоченных шпильках, так что, сама понимаешь, равновесие было не на высоте…

– Клара!!!

– Да?

Клара, переведи дух. На двухстах тысячах евро можешь поставить крест. Твой Версини увяз обеими ногами. «Лексис» уже не выше всяких подозрений, он прямо под ними. Он отмывает деньги. Открывает свои двери и сейфы русской мафии. И делает это классно, с большим искусством, впрочем, я сама неделями искала, что можно им предъявить, но не нашла ничего, абсолютно ничего серьезного, только предположения, броня просто превосходна, хитроумнейшая маскировка, никакой возможной утечки… и однако. Однако!

– Но откуда ты это выкопала?

– Из своей сумки, Клара. Ну да, конфиденциальные документы. От секретарши Фаркаса, единственной, кто уцелел в «Реальпроме», ты, кстати, в курсе насчет «Реальпрома»? И знаешь, что самое смешное в этой истории? Ты наверняка сидела рядом с ней совсем недавно в приемном покое «Скорой помощи». Я искала тебя, а наткнулась на нее. Ладно, неважно, эти документы теперь у меня. Хочешь детали? Вот они. Все до одной.

Признайся, Клара, что у тебя от этого язык отнялся.

На другом конце линии долгое молчание.

– Клара?

– Я думаю.

– О чем?

– О чеке на двести тысяч евро, Прюданс. Который был нашим до того, как ты обнаружила документы.

– Но мы не до, мы после: они перед моими глазами.

– Вот именно. Во сколько ты их оцениваешь? Как думаешь, сколько готов выложить Версини, чтобы получить их обратно?

– Ты несешь какую-то чепуху, Клара.

Эти документы воняют смертью. Трупы предполагаемых подписантов лежат в больничном морге. «Реальпром» уничтожен, и его хозяин вместе с ним. Не говоря о Рыжкове. Что ты, собственно, имеешь в виду? Шантаж? Давление? Подковерное влияние? Манипуляции?

– Ты горячишься, Прюданс. Сохраняй спокойствие и рассмотри ставку в этой игре. Ты прекрасно описала ситуацию: в этой истории все погибли. Кому мы нанесем ущерб? Даже налоговое ведомство или государство не пострадают, поскольку пресловутая компания уже скончалась. Все, что нам нужно, это залить досье в блок бетона и отправить его на дно, утопить, образно говоря.

– А что ты будешь делать с Версини, который нарочно заставил нас пахать, чтобы якобы снять с себя подозрения?

– Он нас нанял, потому что мы лучшие. Он подумал, что если мы ничего не найдем, то и никто другой не сможет. Примем это за комплимент и посмотрим, какую выгоду можно из этого извлечь.

– Ты хочешь торговаться с этим подонком? Да какой же работой мы занимаемся? Я думала, что мы обещали себе сохранить руки чистыми.

– Прюданс, умоляю, подумай здраво, хотя бы раз в жизни. Если ты хочешь наказать Версини, ну так что же – забери у него деньги! Что ты предпочитаешь, начать долгое разбирательство, которое еще не гарантирует, что он не выйдет сухим из воды, ты же сама знаешь, как это бывает – тут неправильно оформлено, там печать исчезла. Или же ударить его туда, где ему будет по-настоящему больно: по его банковскому счету. Мы ведь говорим уже не о сотнях тысяч евро, а о миллионах! Ведь так просто: хороним досье, Версини открывает нам счет на островах Тонга, и никто не в обиде, и можешь забыть о своем плане сбережений с налоговыми льготами.

Я теряю дар речи. В моей голове, в моих внутренностях, развороченных гневом, все было ясно, но где отыскать слова? Как выразить то, что я чувствую? Такое отвращение и это нестерпимое чувство, что меня одурачили еще раз.

Не думала, что ты способна докатиться до такого, Клара. Я знала, что ты цинична, но все-таки считала тебя честной.

– Прюданс? Ты здесь?

Да, я здесь. Вообще-то не совсем. Я ошеломлена. Я где-то в другом месте. Пытаюсь расцепить вагоны.

– Прюданс, заклинаю тебя, очнись. Мы в настоящей жизни. У нашей лавочки есть клиенты всякого пошиба, и хорошие, и плохие, но ведь этого требует ремесло?

Сожалею, Клара, но стать человеком вне закона – на такое я не подписывалась. Да, я наивна, я такая, и в любом случае уже давно стала такой. Но у меня есть свои принципы. И я не готова вытирать о них ноги, даже ради больших денег.

– А твоя маленькая секретарша, Прюданс, та, которая дала тебе эти документы? Что ты о ней думаешь? Не думаешь, что она предпочла бы пожить на солнышке? Ведь это тебе придется искать ей работу, которой она лишилась! Потому что у нас, Прюданс, нет никакой возможности пристроить ее, ты в курсе?

Можно ошибаться в людях, даже близких. Но до такой степени – просто удивительно.

– Ты омерзительна, Клара. Я чувствую, что через секунду ты предложишь мне перенаправить часть денег в какую-нибудь гуманитарную организацию.

– Very funny[9]9
  Очень смешно (англ.).


[Закрыть], моя дорогая.

– Мы должны расстаться. Собственно, считай это моим заявлением об уходе.

– Прюданс! Прекрати! Не клади трубку!

Еще не было шести вечера. Пересев на другую линию метро, я ценой небольшой пробежки могла бы добраться до Дворца правосудия самое большее за десять минут. Я никогда не видела судью, не знала даже, как он выглядит, но координаты его секретариата были записаны в моей адресной книжке. Этого более чем достаточно: моим волшебным заклинанием станет имя Версини, он меня примет.

Его секретарша ответила с первого раза. Я сказала ей: предупредите судью, мне непременно надо увидеться с ним сегодня вечером, я из «Протек Консалтинг», это по поводу Вернона Версини и «Лексиса». Это важно, вы понимаете? Необычайно важно.

Еще жарко, я потею на бегу. Слишком много чувств сталкиваются во мне, слишком много всего навалилось. Речь уже не о том, черная ты или белая, а только сильна ты или слаба. Я отключила свой телефон для уверенности, что больше не услышу тебя, Клара. Не то чтобы я боюсь уступить твоим обольстительным речам, но чтобы хоть немного успокоиться. Ты, наверное, набирала мой номер раз десять, потом, в ярости из-за того, что все время натыкалась на автоответчик, набрала номер Версини, еще не успев осознать, что тебе нечего сказать ему. Предупредить его, что документы у меня, значит признать, что выбор «Протека» был наихудшим решением за всю его карьеру. А заодно этот звонок сделает тебя соучастницей в глазах закона. Ты ведь знаешь последствия, так что не осмелишься. Ты будешь молиться, чтобы я передумала в последний момент, сдалась на твои доводы. Или же чтобы меня поразил непредвиденный инфаркт. Отныне ты будешь отвечать Версини тоном нейтральным и вежливым. Будешь соглашаться с ним, когда он начнет хулить мою некомпетентность. Объяснишь ему, что мне пока не хватает твердости и что ты возьмешь дело в свои руки.

– Господин судья ждет вас, мадам.

Деревянные панели великолепны, хотя и в плохом состоянии. Судье Дюбуа повезло: насколько я знаю, не все кабинеты Дворца правосудия так красивы.

– Я вас провожу.

Секретарша с трудом встает со своего стула. Это пожилая дама в цветастом платье. У нее одеревенелая походка и суровый взгляд. Она сердится на меня за то, что меня угораздило явиться в такое время: если юрист так торопится принести какие-то документы, ей это сулит сверхурочную работу.

– Сюда.

Она собирается постучать в величественную дверь, украшенную большой золоченой ручкой, и уже заносит руку, как вдруг створка открывается сама по себе.

– А, это вы, господин судья, – говорит она, и мое сердце внезапно подпрыгивает и начинает колотиться в висках.

– Вы… – бормочет судья.

Только не упади, Прюданс, несмотря на глубину потрясения. Не закрывай глаза, закуси губы: проверь, что это не сон и не галлюцинация. Что эти веснушки и в самом деле существуют. Подумай также, что ты ведь могла и ошибиться. Ведь столько лет прошло. Целая жизнь.

– Это дама из «Протека» по поводу дела Версини, – уточняет секретарша, наморщив лоб.

Хотя она никак не может это объяснить, но все же чувствует, что ситуация странная, необычная, сверхъестественная. Ей тоже не по себе.

Мы пристально смотрим друг на друга. Разглядываем. Я не способна говорить. Он – да.

– Простите… Вы ведь… Ты…

Я хочу ответить, пытаюсь, собираю в кулак остатки энергии, делаю над собой неимоверное усилие, но не выходит. Это слишком трудно переварить.

Невозможно.

– Прюданс? Нет? Да! Ведь ты же Прюданс Мане!

Антонен Дюбуа обращается к своей секретарше.

– Мы учились в одном коллеже. Давно, как вы понимаете.

– Надо же, – говорит дама. – Какое совпадение!

– Если бы я увидел ее фамилию, я бы сразу догадался, – продолжает он с упреком в голосе. – Но вы мне упомянули только о «Протеке».

Кому доводилось терять добрых пятнадцать лет за долю секунды? Внезапно стыд бросается мне в лицо, словно это было вчера. Ноги подгибаются, я ищу окно, какую-нибудь пропасть, бездну, это сильнее меня, ищу выход, но ни малейшего окна нет в этой прихожей, воздуха тоже нет, ни малейшего атома кислорода, я задыхаюсь, на помощь!

– А вы, – вдруг наседает на меня секретарша, которую ситуация живо заинтересовала, – вам фамилия судьи Дюбуа ничего не напомнила?

– Нет, не напомнила.

Наоборот, я пыталась от нее отстраниться. Ведь людей по фамилии Дюбуа сотни, тысячи в каждом городе, спорю, что вашего булочника и моего электрика зовут Дюбуа, а чего вы ожидали, на что надеялись, что я буду умирать всякий раз, как столкнусь с каким-нибудь Дюбуа?

Секретарша надувает губы. Антонен остается неподвижным.

Его волосы потемнели. Он выше, чем я могла бы предположить. Та же осанка, то же обаяние, по крайней мере, мне так кажется – в сущности, я даже не знаю: это суждение женщины под сорок лет или ученицы шестого класса коллежа? У него красивый, значительный голос.

Ну же, Прюданс, опомнись!

Не знаю, что меня смущает больше всего, появление призрака из прошлого или же то, что этот призрак с такой точностью помнит мое имя, мое лицо. Он наблюдает за мной, пристально меня разглядывает.

– Что ж, – говорит секретарша, – работайте, я вас оставляю.

Антонен знаком приглашает меня войти, первым заходит в кабинет и усаживается в свое кресло.

– Ну, садись, пожалуйста.

Он колеблется, открывает рот, чтобы что-то сказать, передумывает, ждет мгновение, потом в конце концов говорит:

– Значит, ты пришла по поводу Версини? У меня уже есть первый отчет «Протека» по «Лексису».

Да, вернемся к «Лексису». Только немного переведем дух, ладно? Мне надо снова сосредоточиться. Перестать быть Прюданс Мане, чтобы стать составной частью дела Версини. Точнее, его ключевым элементом. Вот что у меня на руках, господин судья. Брось взгляд на этот договор. Твои подозрения были вполне обоснованны. Русские, «Лексис», «Реальпром». Змеиный клубок. Все здесь, все.

Он пробегает документы глазами. Выражение его лица меняется по мере переворачивания страниц. Такого он явно не ожидал.

– Спасибо, Прюданс. Это потрясающе. И вправду впечатляет.

– Не за что. Ассистентка Фаркаса, единственная, кто уцелел при взрыве, попросила меня передать эти документы кому следует.

– Какая трагедия. Эти люди готовы на все. Настоящая уголовщина, я в этом нисколько не сомневаюсь. Знаешь, расследование смерти моей предшественницы все еще открыто. Точную причину пока никто не смог установить, но самая вероятная версия – отравление. Я и сам регулярно получаю угрозы.

Он вздыхает.

– Что не помешает мне пойти до конца. А теперь, благодаря тебе, я выиграю драгоценное время.

– Хорошо, тогда я оставлю это у тебя.

Я уже собралась уходить, но он меня задержал.

– Прюданс, ты не можешь подождать десять минут? Надо поместить эти документы в надежное место. И я должен с тобой поговорить.

Поговорить со мной? Зачем? О чем? Э, Антонен, взгляни на меня! Неужели не видишь, что прошлое меня убивает?

– Мне некогда.

– Это важно, я настаиваю. Если не можешь сейчас, назначим встречу.

Он не отстанет, я это чувствую по тому, как крепко он сжал мою руку.

– Ладно, подожду тебя внизу, в кафе напротив Дворца. Но поторопись, пожалуйста.

Спускаясь по ступеням, я ощущаю, как меня охватывает гнев. Ну зачем надо было, чтобы я нашла его в судейском одеянии – уважительным, предупредительным и располагающим к себе человеком с таким мягким и решительным голосом? Почему он не стал мелким буржуа, недалеким и бессовестным типом, каким я так часто его себе воображала? Какое божество распределяет столь мало заслуженные роли в нашей пространной человеческой комедии?

Приходи, раз уж ты так настаиваешь. Выскажись и исчезни.

В кафе оживленно. Десятки служащих Дворца правосудия суетятся, вскакивают со своих мест, толкаются, смеются или бранятся. Разговоры переплетаются между собой, слова: развод, вина, процедура, передача дела в суд, слушание, рассмотрение и многие другие – мешаются в кучу, сталкиваются и кружат голову сильнее, чем два бокала пива, которые я выпила один за другим. На мгновение я закрываю глаза.

– Вот и я, – говорит голос Антонена.

– Ладно. И что у тебя такого важного?

С помощью спиртного мне удалось взять язвительный тон. Я держу подбородок высоко, как научилась у дедушки. Дерзко смотрю на этого мужчину, который причинил мне столько боли, когда был еще мальчишкой.

Но Антонен не смущается. Берет мою руку, лежащую на деревянном лакированном столе. Говорит:

– Прюданс, важен только твой образ, который меня преследовал все это время. Воспоминание о тебе и моя тоска. Твое исчезновение и мое чувство вины. – Он тихо спрашивает меня: – Почему ты ничего не сказала в тот день? Почему не плюнула мне в лицо? Ведь ты же знала правду.

– Правду?

– Вспомни, Прюданс, Лори тебя спросила…

– Она передала мне твои подлые условия.

– Этих условий никогда не было. Она все выдумала. Присвоила себе право говорить от моего имени. Это ее забавляло. Она знала, что я был в тебя влюблен. Да, Прюданс, влюблен, после стольких лет я могу наконец это сказать.

Рука Антонена на моей; у меня пересохло во рту, прервалось дыхание.

– Встретив тебя между уроками, я надеялся… Но ты позволила мне пройти мимо, не сказав ни слова.

– Я сказала да.

Клянусь, Антонен. Согласна – я это прошептала, пролепетала, выдохнула. Но я это сказала: да.

– Я не расслышал. Решил, что не нравлюсь тебе. Когда ты не пришла в коллеж на следующий день, я подумал, что ты заболела. Потом ученики из твоего класса узнали, что с тобой произошло, и рассказали нам. Только узнав о твоей попытке самоубийства, Лори во всем мне призналась. Он чувствовала себя виноватой. Я тоже чувствовал себя виноватым.

Мой взгляд затуманивается. Наверняка из-за этих упрямых слез. Мне снова одиннадцать лет.

– Мы так и не узнали, как ты из этого выкарабкалась и даже выкарабкалась ли. Я спрашивал нашего директора, привратника твоего дома. Никто не знал или, скорее, никто не хотел говорить. Твоя мать переехала, сожгла все мосты. Но я никогда не переставал думать о тебе. Искал твое имя повсюду, но напрасно. Сто раз я думал, что заметил тебя, и сто раз ошибался. И вот ты вдруг появляешься сама. У двери моего кабинета. – Он улыбается. – И с увесистым досье.

Я уже не знаю, что сказать. Впрочем, я уже вообще ничего не знаю, даже кто я такая. Я чувствую себя разбитой на части. Свет снаружи окрасился оранжевым.

Антонен Дюбуа наклоняется и берет мое лицо в свои руки.

– Спасибо, Прюданс.