Текст книги "Последняя точка (Удивительные свидетельства монахов и иных лиц, живыми проходивших мытарства)"

Автор книги: Валентина Серикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Видение послушницы Евфросинии

Этот рассказ послушницы Евфросинии Журило (в монашестве Любови) о бывшем ей в 1912 году необыкновенном видении записал в своем дневнике отец Митрофан Сребрянский, духовник Марфо-Мариинской обители в Москве, в которой подвизалась уроженка Харьковской губернии в предреволюционные годы. Истинность открытого будущей монахине подтверждено и засвидетельствовано святым человеком – отец Митрофан (в монашестве архимандрит Сергий) прославлен в лике святых как священноисповедник.

Преподобный Онуфрий Великий, в сопровождении которого Евфросиния сподобилась видеть тайны ада и рая, – знаменитый отшельник IV века (память 12/25 июня). В течение 60 лет он нес подвиг молитвы в Фиваидской Пустыне Египта. На иконах святого изображают одетым в густой покров волос на голове, бороде и препоясанным по бедрам листвой. Высота его духовной жизни исключительна: сам Ангел Господень приносил святому хлеб и каждые субботу и воскресенье причащал его Святых Тайн.

Также сестра Евфросиния видела преподобного Сергия Радонежского, рядом с которым стояли Великая княгиня Елизавета Федоровна Романова и отец Митрофан. Спустя годы это «стояние» обнаружилось прямой духовной связью: отец Митрофан в постриге получил имя Сергий, а Великая княгиня Елизавета приняла мученическую кончину 18 июля, в день памяти преподобного Сергия. Заблаговременно открытое в духовном мире через несколько лет стало действительностью на земле, еще раз подтвердив, что Господь видит сердце каждого и Сам ведет по предстоящему пути Своих избранников, а также попускает произойти великим потрясениям и испытаниям, которые мы «стяжали» своими грехами. Вместе с тем самое сильное впечатление в поведанном послушницей оставляют картины мытарств – они запечатлеваются в памяти так, будто видел их своими глазами. Итак:

– Свидетельствую своей священнической совестью, что все, записанное мною со слов сестры Евфросинии, верно. Протоиерей Митрофан Сребрянский[8]8
  Прот. Александр Шаргунов. «Вчера и сегодня». Свято-Троицкая Сергиева Лавра, М., 2011 г., с. 31.


[Закрыть].

Господи, благослови! 1912 года июня 25-го в пять часов вечера мне очень захотелось спать. Зазвонили ко всенощной, а я, не будучи в силах противиться, легла и уснула. Проснулась 26 июня в пять часов вечера. Родные думали, что я умерла. Внезапность смерти понудила их позвать врача, который сказал, что я жива, но сплю летаргическим сном. Во время этого сна душа моя видела много ужасного и хорошего, что я и расскажу по порядку.

Вижу, что я нахожусь в поле совершенно одна. Страх напал на меня, небо темнеет. Вдруг вдали что-то засветилось. Оказалось, что свет исходит от приближающегося ко мне старца с длинными волосами и длинной бородой почти до земли, в белой рубашке, подпоясанный. Лицо его так сияло, что я не могла смотреть на него и упала ниц. Он поднял меня и спросил: «Куда идешь, раба Божия?» Я отвечаю: «Не знаю». Тогда старец сказал мне: «Стань на колени!» – и начал напоминать мне все мои грехи, которые я по забвению не исповедала. Я была в ужасе и думала: кто же это, что и помышления мои знает? А он говорит: «Я святой Онуфрий, и ты меня не бойся». И перекрестил меня большим крестом: «Все тебе прощается. А теперь пойдем со мной, я тебя по всем мытарствам поведу». Берет меня за руку и говорит: «Что будет встречаться, не бойся, только непрестанно крестись и говори: „Спаси меня, Господи!“ И думай о Господе, и все пройдет. Пошли». Преподобный Онуфрий говорит: «Смотри на небо!» Я смотрю и вижу, что небо как бы перевернулось и стало темнеть. Я испугалась, а преподобный говорит: «Не думай дурного, крестись».

Стало совершенно темно, только тьму разгонял свет, исходящий от преподобного Онуфрия. Вдруг множество бесов пересекли нам дорогу, составивши цепь. Глаза их – как огонь, вопят, шумят и намереваются схватить меня. Но как только преподобный Онуфрий поднимал руку и творил крестное знамение, так бесы мгновенно разбегались, показывая листы, исписанные моими грехами. Преподобный сказал им: «Она раскаялась при начале пути во всех грехах». И бесы тотчас разорвали листы, стеная и крича: «Бездна наша, она не пройдет!» От бесов исходил огонь и дым, что среди окружающего мрака производило страшное впечатление. Я все время плакала и крестилась. Жара от огня я не чувствовала. Вдруг перед нами оказалась огненная гора, от которой во все стороны неслись огненные искры. Здесь я увидела множество людей, услышала крики их и стоны. На мой вопрос, за что они страдают, преподобный Онуфрий ответил: «За беззакония свои. Они совсем не каялись и умерли без покаяния, не признавая заповедей. Теперь страдают до суда».

Идем дальше. Вижу – перед нами два глубоких оврага, столь глубоких, что их можно назвать бездной. Я посмотрела в овраг и увидела там множество ползающих змей, животных и бесов. Преподобный Онуфрий говорит: «Огонь мы перешли. Как нам эту бездну перейти?» В это время опустилась как бы большая птица, распустила крылья, и преподобный говорит: «Садись на крылья, и я сяду. Не будь маловерна, не смотри вниз, а крестись». Сели мы и полетели. Долго летели, старец держал меня за руку. Наконец мы опустились и стали на ноги среди змей, холодных и мягких, которые разбежались от нас. От множества змей делались целые змеиные горы. Под одной такой горой я увидела сидящую женщину, у которой голова вся была покрыта ящерицами, из глаз падали искры, изо рта – черви, змеи сосали грудь ее, а псы держали во рту руки ее. Я спрашиваю у преподобного Онуфрия: «Что это за женщина, и за что она страдает?» Он говорит: «Это блудница. Она в жизни сделала много грехов и никогда не каялась. Страдает до суда. Ящерицы на голове – это за украшение волос, бровей и вообще украшение лица; искры из глаз за то, что она смотрела разные нечистоты, черви за то, что она говорила неподобные слова, змеи – это блуд, псы – за скверные осязания».

Идем дальше. Преподобный Онуфрий говорит: «Сейчас мы придем к очень страшному, но ты не бойся, крестись». Действительно, дошли до места, от которого шел дым и огонь. Там я увидела огромного как бы человека, светящегося огнем. Возле него лежит шар большой, огненный, а в нем много спиц, и когда человек этот поворачивает шар, то из спиц выходят огненные спицы, а между спицами – бесы, так что пройти через них нельзя. Я спрашиваю: «Кто это?» Преподобный Онуфрий отвечает: «Это сын диавола, разжигатель и обольститель христиан. Кто ему повинуется и не соблюдает заповедей Христовых, тот идет в муку вечную. А ты крестись, не бойся». Шли мы через эти проволоки свободно, но со всех сторон неслись шум и крик, который исходил от множества бесов, стоящих цепями. С ними было и много людей. Преподобный Онуфрий объяснил мне, что люди потому вместе с бесами, что им при жизни служили и не каялись, здесь ожидают Страшного Суда.

Затем подошли мы к огромной огненной реке, в которой много людей, и от них несутся крики и стоны. Я смутилась при виде реки, но старец стал на колени, велел стать и мне и смотреть на небо. Я так и сделала и увидела на облаках Архангела Михаила, который протянул нам жердочку.

^{Преподобный Онуфрий Великий.}

Преподобный Онуфрий взял за конец, и она перекинулась через реку, аршина на три от огня.

Я, хотя сильно боялась, но крестилась, и при помощи преподобного Онуфрия перешла на другую сторону, и очутилась перед стеной. Мы перешли через узкую дверь с трудом и вышли на огромные снеговые ледяные горы, где находилось много людей, они все дрожали. Особенно меня поразил один, который по шею сидел в снегу и кричал: «Спасите! Спасите!» Я хотела пойти помочь ему, но преподобный Онуфрий сказал: «Оставь его. Он зимой не впустил к себе в дом отца своего, и тот замерз. Пусть сам даст ответ за себя. Вообще, здесь находятся люди за то, что холодным сердцем относились к Богу и людям».

После этого мы подошли к прекрасной и широкой реке, где преподобный старец поставил меня на доску и сам пошел по воде. На другой стороне оказалось прекрасное поле, покрытое зеленью, травою, лесом. Когда мы проходили через него, то увидели множество зверей, которые ласкались к преподобному Онуфрию. Прошли поле и подошли к высокой прекрасной горе, на которой были три лестницы, как бы из желатина, и бежали с горы двенадцать ручейков чистейшей воды. Около горы мы остановились и преподобный Онуфрий сказал: «Ты видела все страшное, за что люди страдают, живи же по заповедям Господним. Ты все это перешла за два добрых дела (но не сказал какие). Теперь я тебя одену в другую одежду, и ты должна лезть, но не по этой лестнице». Преподобный Онуфрий всю меня облил водою из ручья, омыл, и мое голубенькое платье не знаю куда девалось. Старец надел на меня рубашку белую, сделал из травы пояс и опоясал меня, из листьев сделал шапочку и, три раза перекрестив мою голову, надел на меня шапочку и велел лезть на гору. Очень трудно мне было, но старец подставлял свои руки, и постепенно я долезла до половины горы, но так изнемогла, что старец разрешил дальше продолжать путь по лестнице, причем вел меня за руку и три раза перекрестил. Затем старец ввел меня в церковь, поставил на середину, и сказал: «Будь душой вся в Боге! Здесь – райское жительство».

Боже мой, какая красота! Я увидела там много чудных обителей, неописуемой красоты, деревья, цветы, благоухание, свет необыкновенный. Старец подводит меня к одной обители и говорит: «Это обитель святых жен Марфы и Марии». Обитель сделана не из камней, а вся покрыта зеленью и цветами, окна светятся, как хрустальные, насквозь. Возле дверей по обе стороны, совне, стоят Марфа и Мария с горящими большими свечами в руках. Мы с преподобным стали под деревом, и я вижу: несут ангелы шесть расслабленных людей в эту обитель, а за ними пошло туда много народа – больных, слепых, хромых, в одежде рваной, и много детей. Я спрашиваю: «Неужели эта обитель так велика, что может вместить так много людей?» Старец отвечает: «Может вместить весь мир христиан. Вот и ты небольшая, и в тебе весь мир. Возлюби всех чисто, а себя позабудь, и возненавидь тело, которое служит всем страстям. Постарайся мертвить тело, а душу укрась добрыми делами. Смотри, несут расслабленного человека». – «Кого это несут?» – спросила я. «Брата во Христе, – ответил преподобный. – Его несут многострадальный пастырь Митрофан и многострадальная княгиня Елизавета».

Я увидела Великую княгиню Елизавету Федоровну в белой форме, на голове – покрывало, на груди – белый крест. Отец Митрофан тоже был в белой одежде, на груди такой же белый крест. Я совершенно не знала до этого времени о существовании Марфо-Мариинской обители милосердия, Елизавету Федоровну и отца Митрофана не знала и не видела. Когда они поравнялись со святыми женами Марфой и Марией, то оба, которые несли расслабленного, Елизавета Федоровна и отец Митрофан, поклонились им, а затем святые Марфа и Мария вошли тоже в обитель, а за ними и мы. Обитель внутри была прекрасна. Отец Митрофан и Елизавета Федоровна снова вышли из обители уже одни и тоже с горящими свечами, подошли к нам и поклонились преподобному Онуфрию, который обратился к ним, и говорит: «Вручаю вам эту странницу и пришелицу, и благословляю под ваш покров». Старец при этом велел мне сделать земной поклон отцу Митрофану и Елизавете Федоровне. Оба они меня благословили большим крестом. Я говорю: «Останусь с ними!» Но старец говорит: «Пойдешь еще, а потом придешь к ним». Мы пошли. Куда ни посмотрю – везде славят Господа. Красоту рая описать не могу. Какой-то другой свет, сады, птицы, благоухание, земли не видно, все покрыто, как бархатом, цветами. Куда ни посмотришь – везде Ангелы, их великое множество. Смотрю – Сам Христос Спаситель стоит, видны язвы на руках и на ногах, лицо и одежда сияют так, что смотреть невозможно. Я упала ниц. Рядом с Господом стояла Пресвятая Богородица с распростертыми руками, херувимы и серафимы непрестанно пели: «Радуйся, Царице!» Здесь же было множество святых мучеников и мучениц. Одни были одеты в архиерейские одежды, другие – в иерейские, третьи – в диаконские, иные же – в прекрасных разноцветных одеждах, у всех – венцы на головах, преподобный Онуфрий говорит: «Это те святые, которые страдали за Христа, все переносили смиренно, с терпением, шли по стопам Его. Здесь нет печали и страданий, а всегда радость».

Много я видела здесь знакомых умерших, видела там образы некоторых сейчас еще живых. Святой Онуфрий строго сказал: «Не говори тем, которые еще живы, где ты их видела. Когда тело умрет, тогда души их Господом вознесутся сюда, хотя они и грешные, но добрыми делами и покаянием души их всегда устремляются к небу». Святой Онуфрий посадил меня и говорит: «Здесь твоя надежда». Начали проходить множество святых в разных одеждах, и чудных, и бедных, кто с крестом в руках, кто со свечами и цветами. Преподобный Онуфрий берет меня за руку и водит по раю. Везде такое славословие Бога и непрестанная песнь: «Свят, свят, свят!» Текут струи серебристой воды, преподобный Онуфрий возгласил: «Всякое дыхание да хвалит Господа!»

Вошли мы с преподобным Онуфрием в одно чудное место, где Ангелы непрестанно поют: «Свят, свят, свят Господь Саваоф!», «Слава в вышних Богу!» и «Аллилуия!». Перед нашими глазами открылось дивное зрелище: вдали, во свете неприступном, на престоле славы восседал Господь наш Иисус Христос. По одну сторону Его стояла Божия Матерь, а по другую – святой Иоанн Предтеча. Сонмы архангелов, Ангелов, херувимов и серафимов окружали престол. Множество святых красоты неописуемой стояли около престола. Тела их легкодвижны, прозрачны, одежда блестящая, разных цветов, вокруг головы каждого из них – ослепительное сияние, на головах у некоторых – венцы из особого какого-то металла, лучше золота и бриллиантов, а на других – венцы из райских цветов. Одни держали в руках цветы, другие – кресты или пальмовые ветви.

Указывая рукой на одну из святых, стоящих в правом ряду, преподобный Онуфрий сказал: «Это святая Елизавета, которой я тебя вручил». Я действительно увидела ту, к которой меня уже подводил преподобный Онуфрий в видении дел человеческих. Там она была среди калек, нищих, больных, вообще – страждущих, которым она служила на земле, а здесь я увидела ее же, но уже во святости, в лике святых. «Да, я вижу ее, – ответила я преподобному Онуфрию, – но ведь я недостойна жить с ней: она святая, а я очень грешная». Преподобный Онуфрий сказал: «Она теперь живет еще на земле, подражая житию святых жен Марфы и Марии, соблюдает душу и тело в чистоте, творит добрые дела, молитва ее и крест скорбей, который она безропотно несет, возносят душу ее на небо. У нее тоже были грехи, но через покаяние и исправление жизни она идет на небо». Я от умиления поверглась несколько раз на землю. Под ногами было нечто вроде хрустального зеленовато-голубого неба.

Вижу – все святые попарно подходят ко Христу и поклоняются Ему. Пошли и Елизавета Федоровна с отцом Митрофаном и снова вернулись на свои места. Княгиня Елизавета была одета в блестящую одежду, вокруг головы – сияние и надпись из блестящих светозарных букв: «Святая многострадальная княгиня Елизавета». Руки у нее сложены на груди, в одной руке – золотое распятие, прекрасный лик святой сияет неземной радостью и блаженством, чудные глаза ее подняты вверх, в них святые молитвы чистой души, узревшей Бога лицом к лицу. Возле святой Елизаветы по левую сторону стоял преподобный Сергий Радонежский, а по правую руку – отец Митрофан в архиерейском облачении. «Но ты не думай, что ты достойна была все это видеть и останешься теперь здесь. Нет, твое мертвое тело ждет тебя, это только твоя душа со мной. Когда же душа твоя войдет в тело и вернешься опять на грешную многострадальную землю, которая вся обливается кровью, то я благословляю тебя в ту обитель, где тебя встретили княгиня Елизавета и отец Митрофан». Я спросила: «Разве есть на земле такая прекрасная обитель?» Святой отвечал: «Да, есть, процветает и возносится на небо через добрые дела и молитвы. Смотри же, ты видела все хорошее и плохое, и знай, что без креста и страданий сюда не войдешь. А покаяние всех грешных сюда приводит. Смотри, вот твое тело».

Действительно, я увидела свое тело, и мне сделалось страшно. Преподобный Онуфрий перекрестил меня, и я проснулась. Полтора часа я не могла говорить, а когда заговорила, то стала заикаться. Кроме того, ноги мои отнялись до колен, и я не могла ходить, меня носили. Доктора не могли излечить меня. Наконец 25 сентября 1912 года меня принесли в женский монастырь города Богодухова Харьковской губернии, где находилась чудотворная Каплуновская икона Божией Матери. 26 сентября я приобщилась святых Таин Христовых, отслужила молебен перед этой иконой, и, когда меня поднесли к иконе и я приложилась, то мгновенно исцелилась. Тут я вспомнила слова преподобного Онуфрия, когда я была близ Богоматери: «Здесь твоя надежда».

Еще прямо после сна я решила удалиться из мира, а после исцеления я уже не могла дождаться возможности уйти в обитель. Меня звали поступить в Богодуховский женский монастырь, где я исцелилась, но я сказала монахиням, что мне хотелось бы уйти подальше от знакомых. Спрашивала я о святых Марфе и Марии, но никто не знал, есть ли обитель во имя их. Однажды я пришла в свой Богодуховский монастырь и монахини сказали мне: «Евфросиния! Ты хочешь подальше уехать от знакомых. Приехала сестра из обители Марфы и Марии. Туда же поступила наша послушница Василиса». Услышав это, я была в ужасе и восторге. Скоро получила ответ от Василисы, что можно мне поехать в Москву. 23 января 1913 года я приехала и поступила в обитель. Передать не могу, что я испытала, войдя в храм обители и услышав пение тропаря святым праведным женам Марфе и Марии.

Записано отцом Митрофаном.

31 октября 1917 года.

Исповедь сестры Сергии, монахини Пюхтицкого монастыря

Монахиня Сергия (в миру Татьяна Ивановна Клименко) родилась 2 января 1901 года в Ростове-на-Дону в дворянской семье. По окончании гимназии, в 1918 году, она поступила на историко-филологический факультет Донского университета, который ей не удалось закончить из-за гражданской войны. В 1923 году в ее жизни произошла знаменательная встреча с великим старцем, тогда еще молодым, но духовно умудренным иеромонахом Стефаном (Игнатенко), насельником Второ-Афонского Успенского монастыря на горе Бештау, в десяти километрах от Пятигорска. Отец Стефан повел ее твердой поступью по пути духовного совершенства. Вскоре, ища уединения, отец Стефан ушел в затаенную пустынь, в горы, а Господь послал матушке другого великого наставника – архиепископа Иннокентия (Ястребова), который, найдя ее уже достаточно подготовленной, в 1925 году постриг в монашество с именем Сергия.

В 30-е годы преподобноисповедник схиархиепископ Антоний (Абашидзе) благословил ее учиться в Московском медицинском институте, «служить Богу на этом святом поприще». По окончании которого матушка стала врачом и до войны работала в Москве, затем в Вышнем Волочке Тверской области. Выйдя на пенсию после смерти матери, монахиня Сергия в 1955 году переехала в Эстонию и поселилась близ Пюхтицкого монастыря. Она посещала все монастырские службы, посильно помогала заболевшим сестрам, но постриг ее продолжал оставаться тайным вплоть до 1975 года, когда матушка игуменья Варвара «открыла» его. Перейдя в ограду монастыря, матушка несла послушания: в храме – чтение синодиков, в келье – Псалтыри. Монахиня Сергия стяжала глубокое смирение и высокий молитвенный настрой. 7 октября 1994 года, накануне дня своего Ангела, монахиня Сергия мирно отошла ко Господу. В молодости, в 1924 году, за год до монашеского пострига, во время тяжелой болезни воспалением легких, по молитвам ее духовного отца иеромонаха Стефана (Игнатенко, (1973 г.) ей было дано видение – прохождение мытарств, которое впоследствии она подробно записала.

* * *

В январе 1924 года я болела тяжелым воспалением легких, неделю держалась температура 40,8°. На восьмой день болезни я видела сон или видение (не знаю, как назвать), о котором хочу рассказать. В то время, к которому относится это событие, я уже три года жила, руководясь советами отца Стефана, иеромонаха Успенского монастыря на горе Бештау. В течение недели болезни сознания я не теряла, в ту памятную ночь вполне ориентировалась в окружающей обстановке, не спала и видела отчетливо всю комнату, спящую родственницу на соседней постели и зажженную свечу. Я силилась читать про себя Иисусову молитву. Сначала все шло как обычно, но потом я стала ощущать злую силу, сопротивляющуюся молитве Иисусовой и стремящуюся меня отвлечь от нее: то плыли передо мной пейзажи дивной красоты, то звуки симфонического оркестра врывались в мое сознание. Один момент – я залюбуюсь, заслушаюсь, оставив слова молитвы, и… злая сила потрясет меня всю до основания.

^{Монахиня Сергия (Клименко).}

В такой борьбе, томясь от жара, но в полном сознании, я вдруг вижу перед собой отца Стефана с крестом на груди. Отдавая себе отчет в невозможности его появления, я начала читать «Да воскреснет Бог…», памятуя совет отцов Церкви. Отец Стефан дожидается окончания молитвы, говорит с улыбкой «Аминь» и… берет меня. Иным словом я не могу выразить пережитого, – в мгновение ока душу взял из меня. Мы очутились с ним словно в недрах земли и шли по высоким обширным пещерам, расположенным, как я чувствовала, где-то в глубине недр. Я была в монашеском, скорее в послушническом, одеянии, а отец Стефан – в своей обычной черной рясе. Он шел впереди, а я следом за ним. Путь наш шел по берегу ручья с черной, быстро текущей водой. Его русло пересекало пещеру, и мы направились к истоку его. Я подумала о том, что может означать этот поток, и мгновенно почувствовала, как отец Стефан подумал мне в ответ: «Это мытарство за осуждение» (далее также мы не говорили, но общались мысленно).

Я поняла, что нахожусь на мытарствах, которые мне пришлось бы пережить, если бы я тогда умерла. Мы подошли к истоку черного ручья и увидели, что он вытекает из-под огромных мрачных закрытых наглухо тяжелых дверей. Я «услышала» мысли отца Стефана, объясняющие мне, что там, за этими ужасными дверями, мытарства за смертные грехи. Чувствовалось, что там царят невообразимый ужас и страдание. Отец Стефан повернул от этих врат назад, и я вдруг увидела на дне ручья мою знакомую, которая и до сих пор жива. Отец Стефан, повернувшись ко мне, подумал с каким-то ударением: «Осуждение ближнего не прощается». И я с необычайной яркостью ощутила свою виновность в отношении этого греха и невозможность оправдать себя. С ужасом взмолилась я о душе, погруженной в черные воды, и… вдруг она вышла оттуда в своем человеческом облике и притом сухая. Отец Стефан объяснил мне, что если бы эта раба Божия умерла в том состоянии, в каком она была тогда, она бы погибла за грех осуждения, не покрытый покаянием. (Она, бывало, говорила, что детей в целях отвращения от греха надо приучать осуждать дурно поступающих людей). Но так как час смертный ее не настал, то она сможет великими скорбями очиститься. Слов между нами не было. Мысль отвечала на мысль непосредственно. К сожалению, я не помню всей последовательности виденного, хотя все видения передаю совершенно точно.

Мы оказались словно в магазине готового платья. На вешалках кругом висело много одежды. Было нестерпимо душно и пыльно. И тут я поняла, что эти платья – мои мысленные пожелания хорошей одежды в течение всей жизни. Здесь же я видела свою душу словно распятую, повешенную на вешалке, как костюм. Душа моя точно претворилась в платье и пребывала, задыхаясь, в скуке и томлении. Тут же стояла как бы клетка, в которой томилась тщательно одетая женская фигура: она словно умирала и не могла умереть от скуки. Эта душа задыхалась от пустоты и скуки тех суетных тщеславных желаний, которыми тешилась в жизни мысленно. Я поняла, что все это представляет мытарство за мшелоимство, за суетную любовь к красивым одеждам. Меня охватило чувство вины – такой осязательной она никогда не ощущалась при жизни. Стало понятно, что в случае моей смерти здесь бы мучилась, томясь, в пыли моя душа.

Но отец Стефан провел меня дальше. (Должна оговориться, что мне очень трудно излагать виденные образы, слова не могут передать их тонкость и необычайную убедительность. Все сейчас звучит грубо и вместе с тем бледно). Я увидела как бы прилавок с чистым бельем. Две мои родственницы (в то время еще живые) без конца перекладывали с места на место чистое белье. Невыразимой тоской и томлением духа повеяло на меня от этой картины. Отец Стефан мне объяснил, что так они бы мучились, если бы тогда умерли. В пояснение могу сказать, что эти родственницы проводили жизнь спокойную, нравственную в обывательском смысле слова, но эгоистичную. Они не совершили смертных грехов, были девицы, но не заботились о спасении, спали в житейском уюте, жили без смысла, и эта бесцельность перешла бы вместе с их душами в вечность.

Отец Стефан вывел меня и из этого кольца. Мы пошли дальше, и вдруг наш путь преградили весы. На одну чашу беспрерывным потоком падали мои добрые дела, а на другую с сухим треском сыпались пустые орешки. Они только ударяли по левой чашке весов, но, несмотря на это, пустая чаша перевешивала полную. В их треске звучала злая насмешка надо мной: эти пустые орешки изображали собой самоуслаждение, сопутствующее моим добрым делам, тщеславие, их обесценивающее. Пустые орешки перевесили… Первая чаша взвилась высоко. Я стояла безответная, убитая, осужденная. Вдруг на правую чашу упал кусок пирога или торта и перевесил. Словно кто-то в долг дал мне. Возможно, это были чьи-то молитвы или доброе дело. Весы исчезли, путь опять был свободен. Затем я увидела словно класс, наполненный солдатами, с укором глядевшими на меня. И тут я вспомнила о своей недоконченной работе: одно время мне пришлось заниматься с увечными воинами. Но потом я уехала, не отвечала на их письма и запросы, оставив их на произвол судьбы в трудное переходное время первых годов революции… Дальше меня окружила толпа нищих. Они протягивали ко мне руки и говорили умом, без слов: «Дай, дай!» Я поняла, что этим бедным людям я могла бы помочь при жизни, но почему-то не сделала этого. Непередаваемое чувство глубокой виновности и полной невозможности оправдать себя снова наполнило мое сердце. Мы пошли дальше. Еще я видела свой грех, о котором никогда не думала, – неблагодарность по отношению к прислуге, именно то, что труд ее принимала как нечто должное.

С трепетом я следовала за отцом Стефаном, и вдруг перед нами предстала гора пустых бутылок. Что-то нелепое, глупое было в ней. Гора словно надувалась, величаясь. Это, увы, была моя гордость. Непередаваемо остро я почувствовала всю глупость и ложность ее. И опять остановилась, не находя мысли, оправдывающей меня. Если бы я уже умерла, то должна была бы трудиться на этом месте, чтобы словно откупорить каждую пустую бутылку, и это было бы мучительно и бесплодно. «Еще не умерла», – подумал отец Стефан и как бы взмахнул гигантским штопором, вскрывшим сразу все бутылки. Этот штопор символизировал собой благодать. Путь открылся, и мы пошли дальше.

Оглянувшись, я заметила, что по моим следам ползет большая длинная слюна с лицом женщины, неотступно с ненавистью глядящей на меня, следящей своими нечеловеческими злобными глазами за каждым моим движением. Она словно хотела броситься на меня, подползая, и задушить, обвив змеей. Помертвев от ужаса, я поняла, что это страсть раздражительности и вместе с тем бес раздражительности, преследующий меня. Отец Стефан отстранил попытки слюны обвить меня словами: «Еще не умерла». Неотступно, с нечеловеческой злобой глядя на меня, она ползла за мной почти до конца мытарств. Слева бушевала бурная река со множеством людей, как бы яростно бьющих друг друга бревнами. При виде меня они неистово закричали, замахали бревнами, требуя меня как должницу. Это было мытарство гнева проявленного, несдержанного. Надо ли говорить, в каком ужасе была я! Вслед мне неслись вопли и бешеный плеск из реки гнева. Со словами «еще не умерла» отец Стефан повернул вправо, и мы очутились перед запрудой. Шли сложным шлюзом, состоящим из системы тонких трубочек, сквозь которые просачивалась вода. Как будто в этой картине не было ничего страшного, но нестерпимым ужасом и мукой веяло от нее. То было мытарство гнева сдержанного, непроявленного, внутреннего. Система тонких трубочек необычайно убедительно изображала сплетение тайных помыслов памятозлобия, недоброжелательности.

Если бы я умерла, то должна была бы словно протискиваться сквозь все эти трубочки, мучительно и бесконечно переходя из одного состояния в другое, потому что в свое время утонченно сложно работала во мне сдержанная мысленная злоба. Снова ужас неизбывной вины и снова избавляющие слова отца Стефана: «Еще не умерла, может покаяться». Повернув обратно, мы снова сбоку увидели бурную реку и слюну, не покидающую меня сзади по-прежнему. Отец Стефан спас меня от поползновений обвить и задушить меня. Нужно отметить, что я страшно боролась с этим сном-видением, читая «Да воскреснет Бог…», и пыталась проснуться. Отец Стефан словно отпускал меня на время, я приходила в себя в знакомой обстановке и опять против воли «выходила из себя». Мы поднялись выше и вошли в какое-то небольшое помещение, являющееся частью большого, словно это был отгороженный угол комнаты. В нем стояли какие-то уроды, потерявшие образ человеческий, – трудно мне выразить это, но они были как бы «покрыты срамом», словно облиты помоями. Тут я поняла, что значит безобразие, оно воистину есть потеря образа и подобия Божия, так как это были люди, употреблявшие великий дар Божий – слово – на похабщину, любившие в своей земной жизни неприличные анекдоты. Я с облегчением подумала, что уж этим-то я не грешна, и вдруг услышала, как эти чудовища заговорили хриплыми, нечистыми голосами: «Наша, наша!» Я обомлела и с кристальной ясностью вспомнила, как, будучи ученицей младших классов, сидела с подругой в пустом классе и писала в тетради какие-то глупости, кажется, я никогда об этом и не вспоминала. Опять неоплатный долг! Нечем покрыть, нечем оправдаться!

В отчаянии, закрывая глаза, чтобы не видеть этих омерзительных уродов, я бросилась к отцу Стефану и, услышав в своем сердце его мысли-слова «может покаяться», проскользнула за ним к выходу, где у наружной стороны этого закоулка стояла как бы лабораторная колба. В ней сидела крошечная фигурка, в которой я с изумлением узнала себя: то было мытарство за грех гадания; моя душа, умаленная, униженная, задыхалась, умирая, за то, что гадала я давно, в юности, очень недолго и несерьезно, и забыла об этом, не думая, что унижала гаданием свою душу, которой подобало быть по своей сущности в общении только с Богом, Творцом своим! Я почувствовала, как умаляет бессмертную душу гадание, превращая ее словно в безжизненный лабораторный препарат. С трепетом последовала я за отцом Стефаном и подошла к какому-то бассейну с золотистой, беспрестанно вращающейся, расплавленной жидкостью. Как будто ничего устрашающего не было в этом, но смертельной лютой мукой веяло от этой расплавленной двигающейся жидкости: это мытарство за тайные извращенно-плотские помыслы.