Текст книги "Человек, создавший Атлантиду"

Автор книги: Валентина Журавлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Журавлева Валентина
Человек, создавший Атлантиду

Журавлева Валентина Николаевна

ЧЕЛОВЕК, СОЗДАВШИЙ АТЛАНТИДУ

...Это повесть о путях познания; кстати сказать – прошу простить меня, но почему люди думают, что познание – что-то ужасно скучное?

Карел Чапек

Ветер несет над океаном серые волны туч. Они проходят низко, задевая мачты корабля, сливаются с дымом вулкана и исчезают за горизонтом.

Где-то в стороне – Атлантида. Ее не видно из окна каюты. Но временами доносится раскатистый, неестественно продолжительный гром – это бушует вулкан. Лавовые потоки обрушиваются в океан, и изрезанная молниями завеса пара, дыма, пепла скрывает Атлантиду.

"Иркутск" дважды пытался приблизиться к острову – и оба раза безуспешно. Надо ждать. Извержение закончится, лава застынет, и ветер развеет тучи пеплаА пока надо ждать.

Я хожу по каюте и вспоминаю.

Это произошло три месяца назад. Утром из-за горизонта выползло багровое, расплывшееся солнце. Ревзин, стоявший рядом со мной на мостике подводной лодки, сказал: "Солнце красно поутру – моряку не по нутру"... Точная примета. Ураган будет".

Ураган начался около полудня.

На юге возникла растрепанная тучка, быстро разрослась, затянула лазурь неба черно-багровым покрывалом. Ветер расколол зеркальную поверхность океана, вспучил серо-фиолетовые холмы волн. С глухим, стонущим воем наползал циклон.

"Динго" погрузилась на глубину в полтораста метров. Волнение здесь совсем не ощущалось. Только теперь я поняла, почему Завитаев предпочитает вести основные работы с небольшой и тесной подводной лодки, а не с лайнера "Иркутск", главной базы экспедиции. Впрочем, нужно иметь крепкие нервы, чтобы работать, не обращая внимания на зловещую тишину, нарушаемую лишь шипением воздуха в трубах, прерывистым гулом двигателей, негромкими и потому особенно напряженными командами.

В шлюзовой камере шла подготовка к спуску двух еще уцелевших роботов-водолазов. Я не сомневалась, что они погибнут, как и шесть предыдущих. Но меня не спрашивали.

Я протиснулась в носовой отсек, заменявший нам кают-компанию. За узким металлическим столом сидел Ревзин. Накануне мы договорились, иго я прочитаю ему еще несколько глав из рукописи романа.

Я хорошо знала, что роман этот никогда не будет дописан. После встречи с Завитаевым многое изменилось. Я уже сомневалась в существовании Атлантиды, Завитаев все-таки сумел внушить мне свои идеи. Но дело было не в романе. Просто Ревзин умел слушать. Это большое искусство. Во всяком случае, с точки зрения писателя.

Широкоплечий, грузный, на первый взгляд малоподвижный, Ревзин доставал из просторного кармана комбинезона большой желтый кожаный портсигар, раскладывал на столе листья табака (ему присылали их откуда-то из-под Полтавы), складывал трубочками и не спеша резал своим острым, как бритва, водолазным ножом. При этом он внимательно слушал меня и – я подметила, – когда ему нравилось, отрдвигал искрошенный табак, негромко постукивал черенком ножа о стол. Если же, по его мнению, что-то было не так, он откровенно морщил широкое лицо, щурил узкие, с хитринкой глаза, приглаживал редкие, коротко стриженные седые волосы.

Ревзин был почти вдвое старше меня. Он удивительно напоминал старого служаку-боцмана. В нем было все, что в таких случаях полагается показывать на киноэкранах: массивная, тяжелая фигура, пудовые кулаки, квадратный подбородок, медлительные движения. Но глаза сразу стирали это впечатление. Хитроватые, даже лукавые, весело и добро усмехающиеся, умные, смотрящие по ту сторону слов, эти глаза выдавали настоящего Ревзина – талантливейшего инженера, человека высокого ума, немного старомодной, но тонкой культуры.

Ревзин ждал меня. На столе были разложены табачные листья. Надо заметить, что Ревзин курил очень редко – два, может быть, три раза в день. Но возиться с табаком и трубкой он любил.

– Завитаев готовит роботов? – спросил Ревзин. Поморщился, выслушав ответ. Достал нож, долго рассматривал лезвие, потом сказал: – Пропадут...

Я тоже думала, что роботы погибнут. Но меня интересовало мнение специалиста.

– Почему пропадут, Павел Данилыч? – спросила я. Ревзин пожал плечами:

– Автоматика!

Это прозвучало не очень одобрительно.

– Ну и что?

– А то, что роботы управляются ультразвуковым лучом. Когда роботы глубоко залезают в кратер вулкана... представляете, что происходит? Луч упирается в скалу, управление нарушается.

– Но роботы имеют и независимое, кибернетическое управление.

Ревзин махнул рукой:

– Вся эта кибернетическая музыка работает, в конечном счете, по программе, составленной человеком. А человек почти ничего не знает о больших глубинах. Поэтому и машина плохо соображает. Если, скажем, – он усмехнулся, – если появится морской змей...

– А вы верите?

– Я водолаз!

Судя по интонации, он верил.

Мы помолчали.

– Ладно, – сказал Ревзин. – Давайте почитаем.

Я открыла рукопись.

Эти главы были написаны почти два года назад. В то время шла дискуссия о местонахождении затонувшего острова. Большинство ученых считало, что Атлантида находилась за Гибралтарским проливом, в Атлантическом океане. По другой гипотезе, Атлантида была расположена в восточной части Средиземного моря. Эту версию впервые выдвинул в середине прошлого века русский ученый Норов, заметивший, что в сочинениях греческих и римских авторов понятия "Атлант", "Атлантия" связываются именно с восточной частью Средиземного моря.

Копаясь в материалах, так или иначе относящихся к Атлантиде, я обратила внимание на одну деталь, свидетельствующую в пользу Норова и его сторонников. Атланты, если верить рассказанному Платоном преданию, собирались завоевать Грецию и Египет. Для острова, находящегося в восточной части Средиземного моря, обе эти страны соседние, поэтому такая война вполне вероятна. Если же Атлантида была расположена за Гибралтаром, то трудно допустить, чтобы атланты начали войну с Грецией, предварительно не завоевав Испании, Италии, северо-западного побережья Африки. Однако в этом случае гибель самой Атлантиды еще не означала гибели государства атлантов. Если бы, например, Македония погибла в то время, как Александр Македонский дошел до границ Индии, уничтожило бы это созданную им империю? Разумеется, нет. Но точно так же не могло бесследно исчезнуть государство атлантов, если бы его воины прошли от Гибралтара до Греции. Поэтому логичнее предположить, что Атлантида была сравнительно небольшим островом, близким к берегам Греции и Египта. Быть может, современный Крит – часть затонувшей когда-то Атлантиды.

На этом предположении и основывался роман. Писалось легко, и я давно бы закончила книгу, если бы не встреча с Завитаевым. Я пришла проконсультировать у него один чисто технический вопрос. А уходила с ясным сознанием, что книга не нужна.

Завитаев не верил в Атлантиду, и я ничего не могла ему доказать. Завитаев спорил с необыкновенным мастерством. Он столкнул обе гипотезы и уничтожил их взаимными доводами. Каскад парадоксальных рассуждений, целая россыпь внешне очень убедительных доводов – и от моих представлений почти ничего не осталось. "Подумайте, – говорил Завитаев, – сторонники атлантической гипотезы ссылаются на то, что описанная Платоном столица Атлантиды похожа на существовавший у ацтеков город Тенохтитлан. Отсюда делают вывод, что ацтеки копировали атлантов. А вы ссылаетесь на то, что Атлантида как две капли воды похожа на Кноссу, раскопанную археологами столицу критского царя Миноса. Кто же прав? И вы и ваши противники. В этом вся суть. Описанная Платоном Атлантида похожа на любой город той эпохи. Это ярче всего свидетельствует о том, что Атлантида имеет мифический характер. Ведь у каждого реального города есть свои неповторимые черты. А у Атлантиды их нет... Искать этот мифический город бесполезно. Но его можно создать".

Помню, в первый момент меня очень удивило слово "создать". Мне даже показалось, что Завитаев оговорился. Однако он действительно имел в виду создание Атлантиды!

Сейчас идея Завитаева представляется мне вполне закономерной. Но тогда я была ошеломлена. Я даже пыталась возражать. А Завитаев улыбался. Я не знала, что его проект уже принят...

У Завитаева молодое лицо и старый лоб. Контраст удивительный. Лоб прорезан глубокими горизонтальными морщинами верный признак, что человек живет напряженной умственной жизнью. Позже Завитаев признался мне: "Я отвык так просто отдыхать. Не могу отвлечься от мыслей. Единственное, что я научился, – переключать мысли. Думаешь об одном, затем раз! – словно рычаг передвинулся... Скрежет, скрип – и мысли потекли по другому руслу". Я переспросила: "Скрежет и скрип?" Завитаев кивнул: "Еще как! Мысль, если она чего-нибудь стоит, не любит, чтобы ее отключали. Она любит, чтобы ее думали. Но переключаться приходится. Это заменяет отдых". На мой взгляд – плохо заменяет. Именно поэтому у Завитаева молодое лицо, но старый лоб. И морщины становятся глубже, когда Завитаев улыбается.

"Не ожидал, что фантаст может быть таким скептиком, посмеивался Завитаев. – Знаете, это потому, что вы женщина. В глубине души женщины консервативны. Даже когда они фантазируют... Нет, серьезно, почему вы не верите?"

Почему я не верила? Трудно сказать. Даже в наш необыкновенный век идея Завитаева была слишком необычна и слишком дерзка. Завитаев предлагал создавать искусственные острова путем управляемого извержения вулканов.

При естественных извержениях подводных вулканов иногда действительно образуются небольшие островки. Это я знала. Но Завитаев шел значительно дальше. Он говорил о принципиальной возможности вызвать истечение магмы в любой точке океана* Он выдвигал метод расчета, который, по его мнению, давал возможность заранее предвидеть масштабы и результаты извержения. Завитаев говорил о новых портах в океане, о создании искусственных перешейков (например, в Беринговом проливе, между Азией и Америкой). Больше того: он планировал изменение климата путем образования защитных барьеров, отбрасывающих холодные течения. Наконец, он предвидел в будущем создание новых территорий в заранее выбранных благоприятных климатических условиях. "Вы же привыкли к искусственным морям и озерам, – говорил он мне в тот вечер. – Какой фантастикой казался когда-то проект поворота сибирских рек и создания моря в Сибири! Сейчас это уже реальность... Следующий этап создание искусственных островов. Человек перекроит океан, как перекроил материки..."

"Помните, как Брюсов описывает гибель Атлантиды? – спросил в тот вечер Завитаев. – Есть у него стихи... кончаются они так:

Дерзко умы молодые

Дальше, вперед посягнули,

К целям запретным стремясь...

Грозно восстали стихии,

В буре, и в громе, и в гуле

Мира нарушили связь.

Пламя, и дымы, и пены

Встали, как вихрь урагана;

Рухнули тверди высот;

Рухнули башни и стены

Все – и простор Океана

Хлынул над Городом Вод!"

Я помнила эти стихи. Атланты "все, что возможно, постигли", и разразилась катастрофа.

"Вот-вот, – подхватил Завитаев. – Слишком много знали – и потому погибли. Это повторил и Алексей Толстой в "Аэлите". В этом, если хотите, вся философская подоплека мифа об Атлантиде. А меня такая философия не устраивает. Я за другой принцип: много знали – и потому создали новый материк, создали Атлантиду".

Мы расстались в тот вечер, ни о чем не договорившись. Но вернуться к роману я уже не могла. Проблема поисков мифической Атлантиды потускнела перед дерзостью идей Завитаева. Кстати, Завитаев еще тогда сказал мне, что первый же искусственный остров назовет Атлантидой...

Отказаться от почти написанного романа было нелегко. Я попробовала повернуть сюжет – ничего не получилось. Попробовала ввести новых, героев, прежде всего самого Завитаева, и опять ничего не получилось. Тогда я отложила эту рукопись почти на два года. Потом меня разыскал Завитаев. На этот раз мы говорили очень мало. Завитаеву не пришлось меня убеждать. В тот же день мы вылетели во Владивосток. А еще через сутки были на борту "Динго". Рукопись я все-таки взяла с собой...

* * *

– Та-ак, – сказал Ревзин, дослушав главу. – Так.

Он аккуратно собрал в портсигар нарезанный табак.

– Как это у вас там о Завитаеве говорится?.. Прочтите, пожалуйста, еще раз.

Я прочла:

– "Представьте себе д'Артаньяна, но не молодого, из "Трех мушкетеров", а сорокалетнего, из "Двадцати лет спустя", по-прежнему честолюбивого, но уже научившегося соизмерять желаемое с достижимым. Уберите бородку, но оставьте проницательный взгляд острых глаз, оставьте худощавое, энергичное, резко очерченное лицо и хищный крючковатый нос. Замените мушкетерский камзол на кожаную куртку, а шпагу – на логарифмическую линейку..."

Ревзин рассмеялся.

– Знаете, линейка – это совсем неудачно. Впрочем, не в этом дело. Тут все – чисто внешне.

Я попыталась возражать.

Ревзин вежливо улыбался, покашливал, качал головой, Потом сказал:

– Завитаев действительно не терпит преград. В духе д'Артаньяна. Но за вашим Завитаевым стоит не рота мушкетеров, а наука и техника двадцатого столетия. Представляете силищу? Д'Артаньян хотел власти, славы, богатства. А чего хочет Завитаев? Выполнить план экспедиции? Мало! Обеспечить счастье грядущих поколений? Пожалуй, много! Истинный Завитаев где-то посредине. Тут сложный сплав из многих, даже противоречивых, составляющих. И главное – уверенность, чертовская уверенность! Вы обратили внимание – Завитаев никогда не сомневается. Тут есть над чем подумать... Кстати, в каких это скафандрах ваши герои ищут Атлантиду?

– В сверхпрочных.

– В сверх... каких?

– В сверхпрочных скафандрах, – повторила я.

Ревзин усмехнулся:

– Вот в этом вся штука! Вам кажется, что достаточно добавить слово "сверх" – и все объяснено... Сколько этих "сверх" в современной фантастике! Сверхскоростные, сверхмощные, сверхпрочные...

– Простите, я не помешал?

Я не заметила, как в отсек вошел Завитаев. Он стоял у двери, глубоко засунув руки в карманы брюк, и иронически поглядывал на нас.

– Роботы подходят к кратеру вулкана, – негромко сказал Завитаев. – Если это не помешает обсуждению извечных вопросов...

– Не помешает, – ответил Ревзин.

Мы прошли в соседний отсек; здесь были расположены приборы управления роботами-водолазами. На узком, словно приплюснутом экране светился яркий, мерно покачивающийся луч. Это работал телепередатчик, установленный на одном из роботов. Скорость спуска была велика, и я не могла разглядеть попадающих в луч глубоководных рыб. Они прочерчивали экран серебряными полосками – и мгновенно исчезали.

– До кратера триста метров, – сказал оператор, сидевший за пультом управления.

Это был молодой парень, лет восемнадцати-девятнадцати. Он говорил преувеличенно твердо, но время от времени машинально облизывал губы. Он волновался. Впрочем, все мы волновались. Тщательно разработанный Завитаевым план находился под угрозой.

* * *

Здесь мне придется сказать несколько слов о сложившейся ситуации.

Земная кора значительно тоньше под океаном. Поэтому выбор дна океана для первого искусственного извержения был вполне понятен. Но Завитаев сделал следующий шаг: он решил вести работы из кратера потухшего подводного вулкана. Это сократило путь к магме.

В Тихом океане много старых подводных вулканов. После долгих исследований Завитаев выбрал один из них, названный им Плутоном. Глубина океана в этом месте достигала пяти километров. Плутон имел высоту около двух километров. Жерло кратера, заполненное водой, опускалось на глубину восьми километров, то есть было ниже дна океана на шесть километров. За полтора года автоматические буровые установки, смонтированные роботами-водолазами, прошли еще семь километров. Остальное должен был сделать направленный взрыв. Подготовка к взрыву уже заканчивалась, когда случилось несчастье с первой парой роботов. Были опущены еще два робота – и тоже погибли. Затем еще два... Сейчас к кратеру Плутона приближались два последних робота. Других на лодке и на базе не было.

Луч на экране телевизора уперся в плоскую темную вершину Плутона. Только теперь я заметила в углу экрана расплывчатые контуры второго робота. Он уже опускался в кратер вулкана. Внешне робот походил на спрута: сферический корпус, четыре глаза-линзы, пять гибких металлических щупалец.

Щупальца дрожали в потоке воды...

– Я увеличил скорость спуска, – сказал оператор. Завитаев молча похлопал его по плечу.

– Роботы в кратере, но управление не прервалось. Почему? – спросил Ревзин.

– Проводная связь, – коротко ответил Завитаев. – На этот раз мы увидим, что с ними происходит.

Роботы опускались в глубь кратера с огромной быстротой. Ничего нельзя было разглядеть – освещенные лучами прожекторов стенки кратера сливались в сплошную мутную полосу.

Я наблюдала за Завитаевым. После разговора с Ревзиным мне казалось совершенно необходимым понять, по-настоящему понять Завитаева. Было стыдно за внешне эффектную, но неглубокую "мушкетерскую" характеристику. Кто же он, человек, создающий Атлантиду? Я задавала себе этот вопрос и не могла ответить. Созревала какая-то очень смутная мысль, но какая именно, я еще не могла осознать. Так бывает во сне: протягиваешь к чему-то руку, вот-вот коснешься – и не достаешь...

Завитаев, наморщив лоб, смотрел на экран телевизора. По его худощавому лицу бежали отброшенные экраном световые пятна. В мелькании света было что-то тревожное, настораживающее. Но Завитаев оставался спокойным. И это не было то спокойствие, которое достигается умением скрывать волнение. Нет, Завитаев и в самом деле не волновался. С таким выражением лица человек смотрит в окуляр микроскопа: где-то в микромире происходят события, по-своему грандиозные, но человек спокойно вращает винт кремальеры, потому что он, человек, стоит над этими событиями и управляет ими...

– С семеркой что-то случилось! – воскликнул oneратор.

На пульте управления тревожно замигали сигнальные лампы. Я нагнулась к экрану. Было видно, как робот (его изображение быстро увеличивалось) раскачивается и судорожно взмахивает металлическими щупальцами.

– Нужно увеличить скорость спуска восьмерки, – негромко сказал Ревзин. – Тогда удастся проскочить.

– Нет. – Завитаев внимательно смотрел на экран. – Нам надо знать, что случилось. Это важнее.

Ревзин достал трубку, сухо спросил:

– Курить можно?

– Пожалуйста, Павел Данилович, – улыбнулся Завитаев. Курите.

На экране творилось нечто странное. Робот, отчаянно размахивая щупальцами, сражался с кем-то невидимым. Это напоминало фантастический танец... В ярких лучах прожекторов можно было разглядеть даже мельчайшие детали робота: выпуклые швы и цифру "7" на блестящем сферическом корпусе, оправу линз, шарнирные сочленения щупалец... Отчетливо были видны и скалистые стенки кратера, местами густо заросшие водорослями. Но того, кто напал на робота, мы не видели. Вероятно, это невидимое существо передвигалось с огромной быстротой, потому что робот метался из стороны в сторону, выбрасывал щупальца то вверх, то вниз...

Машина отчаянно сражалась за свою жизнь. В этом одновременно было что-то трагическое и жалкое.

– Включите ультрафиолетовые светильники, – распорядился Завитаев.

Оператор отрицательно покачал головой:

– Связь с семеркой...

– Тогда у другого! – быстро сказал Завитаев.

– Есть! – ответил оператор.

И почти тотчас же я увидела, как на экране мелькнули три странных светящихся силуэта. Я не успела рассмотреть их. Один из них надвинулся на экран, изображение резко качнулось – и экран погас.

– Конец, – попыхивая трубкой, негромко произнес Ревзин. Эти твари напали на восьмерку. – Он помолчал, потом, не глядя на Завитаева, сказал: – С ультрафиолетовым светом вы правильно придумали.

– Да, удачно, – кивнул Завитаев и пояснил мне: – На больших глубинах рыбы часто бесцветны, прозрачны, а потому и невидимы. Но они флюоресцируют под действием ультрафиолетового света. К сожалению, мы почти ничего не успели увидеть... Подождем минут сорок. Если роботам удастся вырваться, они всплывут... Готовьте скафандры, Павел Данилович.

– Вы... рискнете?

– Да. С роботами мы больше ничего не добьемся. Нужен человек.

Голос Завитаева доносился откуда-то издалека. Я потеряла ощущение реальности событий. Все произошло слишком быстро. Головокружительный спуск роботов в кратер потухшего подводного "вулкана, битва машин с невидимым врагом, молниеносные прыжки странных светящихся существ и погасший экран телевизора... А в отсеке горел свет, будничными голосами разговаривали Завитаев и Ревзин, за стальной перегородкой деловито урчал двигатель.

– Я спущусь один, – говорил Завитаев. – Это будет разведкой. Если мне удастся дойти до дна кратера, я дам сигнал. Тогда пусть идут все... все, кто может и хочет. Одному мне не справиться.

– Добро. – Ревзин выколотил трубку, сунул ее в карман. Надо заняться скафандрами. – Он посмотрел на часы. – Через двадцать минут скафандры будут готовы.

Я пошла с Ревзиным, мне не хотелось мешать Завитаеву. Массивный, грузный Ревзин легко протискивался в узкие люки, я с трудом поспевала за ним. Нам пришлось пройти вдоль всей лодки: скафандры хранились в кормовом отсеке, рядом со шлюзовой камерой.

Скафандры Ревзина висели а длинном, стоящем вдоль борта шкафу. Это были черные комбинезоны с цилиндрическими, закругленными сверху шлемами. Дыхательные приборы, упрятанные в обтекаемые кожухи, лежали отдельно – на стеллажах.

Ревзин сосредоточенно возился со скафандрами. Я не хотела его отвлекать и молча сидела в стороне. Так прошло минут десять-пятнадцать. Потом Ревзин покосился в мою сторону и спросил:

– Значит, в романе у вас скафандры сверхпрочные?

– Сверх! – весело ответила я.

Мне хотелось разговорить старика. Я сказала ему, что, по моему мнению, научная достоверность не всегда обязательна для фантастики. Отправил же Жюль Берн своего героя в путешествие на... комете.

– Может быть, и так, – задумчиво отозвался Ревзин. – Мне почему-то казалось, что фантастика прежде всего литература научного предвидения.

– А как быть с "Аэлитой"? – спросила я. – Блестящая вещь, но где там предвидение будущего? Или Уэллс... Нет, писателя интересуют в первую очередь люди. Будущие люди, а не будущие машины.

Ревзин достал портсигар, повертел его в руках и снова спрятал в карман.

– Все-таки вы ошибаетесь, – сказал он. – По-вашему, человек – это художественная литература, а машины – наука, техника. Разделение немного искусственное. Лев Толстой, Куприн и многие другие писали о животных – это литература? А современные машины куда умнее животных, я бы даже сказал, человечнее, живее... И самое главное – они созданы человеком. Они второе "я" человека. Вот вы написали в романе "сверхпрочные скафандры", и вам кажется, что этим все сказано. А для меня они так же прекрасны, как статуи Микеланджело, картины Репина, музыка Бетховена... До сих пор помню тот день, когда впервые взял в руки скафандр. Это была старая рейдовая маска японского образца. В ней можно было опуститься на семьдесять метров, часто отказывали клапаны... Но верите ли, я дрожал над ней. Я пять раз в день разбирал ее нехитрый механизм-и чистил, чистил, чистил... Маска барахло, дрянь, но я и по сей день благодарен ей за то, что она открыла мне путь в море. А потом были десятки разных аппаратов, и каждый имел свой характер, иногда строптивый, иногда покладистый, часто – коварный. И за этим угадывались мысли их конструкторов, поиски, удачи и неудачи тех, кто создавал скафандры. Иногда разбираешь аппарат, смотришь на какую-нибудь деталь и видишь: здесь конструктор не смог победить. Боролся и так и эдак, мучился – и не смог, отступил. Это чувствуется, как фальшивая нота в талантливой музыке... Я спускался с аквалангом, в шланговых скафандрах, в жестких аппаратах Кунке и Нейфельдта, сам проектировал скафандры – и даже думал, что все знаю и все понимаю. И вдруг появился Завитаев. Он пришел ко мне в конструкторское бюро и спокойненько сказал: "Нужен скафандр для спуска на глубину в двадцать километров". Я ехидно объяснил ему, что максимальная глубина океана, к сожалению, не превышает одиннадцати километров. Он пожал плечами: "Пустяки! Мы будем спускаться в кратеры подводных вулканов". Я еще не знал. зачем нужно спускаться в эти кратеры, но уже доверил Завитаевусразу, с первых же слов. Черт побери, ведь никто до него не додумался, что наибольшая глубина не в океанских впадинах, а именно в кратерах потухших подводных вулканов!.. Эти скафандры – я работал над ними три года – чем-то напоминают мне самого Завитаева... Может быть, дерзостью. Да, пожалуй, дерзостью и простотой. Ну-ка, потрогайте комбинезон...

Шероховатая оболочка комбинезона оказалась не то, чтобы очень тонкой, но удивительно гибкой, податливой. Ее можно было сжать почти без всякого усилия, как самую обыкновенную материю.

Я не специалист по скафандрам, но это поразило меня. Глубоководные скафандры всегда жесткие, с бронированной оболочкой. Есть, конечно, и мягкие скафандры: давление воды уравновешивается в них давлением воздуха. На глубине в сто метров-десять атмосфер. Даже самый выносливый человек может пробыть в таких условиях считанные минуты... И вот скафандр. рассчитанный на двадцатикилометровый спуск (две тысячи атмосфер!), оказывается мягче гидрокостюма, в котором ныряют аквалангисты...

– Нет, скафандр не мягкий, – сказал Ревзин. Он был доволен произведенным эффектом. – Точнее, мягкий и не мягкий. Чем глубже, тем он становится жестче. И это проще, чем вы думаете. Оболочка состоит из двух слоев. Наружный – пластик. Для прочности и изоляции. А внутренний слой – металлический. В сущности, это фольга, только крепкая. При спуске под воду она заряжается электричеством. Положительным электричеством от электростатического генератора. Одноименные заряды отталкиваются. Каждый участок оболочки стремится оттолкнуть противоположный ему участок. Это и заменяет внутреннее давление воздуха. А для человека статические заряды безвредны...

Ревзин с увлечением объяснял устройство скафандра. Оно действительно было предельно простым. И только одна часть вызвала у меня сомнения – двигатель. Это сооружение состояло из системы электромагнитов, приводивших в колебательное движение гибкую металлическую пластину, напоминавшую нечто среднее между спинным и хвостовым плавниками рыбы.

– Здесь то же достоинство, – сказал Ревзин. – Предельная простота. Надежность и простота. Вы улыбаетесь? Честное слово, напрасно. Природа – хитрый конструктор, она не зря снабдила рыб именно такими плавниками. С этой штукой в скафандре можно развить скорость до десяти узлов. Она не сломается...

Телефонный звонок прервал Ревзина. Звонил Завитаев – нас ждали в шлюзовой камере.

Ревзин быстро закончил осмотр дыхательных аппаратов, и мы прошли в соседний отсек. Кроме Завитаева, здесь были капитан "Динго" Самарин – высокий, щеголеватый моряк, недавно пришедший из военного флота, Ермаков – помощник Ревзина, молодой человек в очках, на редкость серьезный и молчаливый, и Городецкий – один из сотрудников Завитаева, такой же самоуверенный и, по-видимому, такой же талантливый, как и сам Завитаев.

Ревзин доложил, что скафандры готовы.

– Хорошо. – Завитаев посмотрел на часы. – Надо спускаться. Скажите, капитан, как с "Иркутском"? Шторм не угрожает кораблю серьезными неприятностями?

Самарин ответил, что циклон проходит стороной, шторм сильный, но не опасный.

Видимо, Завитаев за это время продумал все до мельчайших деталей. Он отдавал распоряжения, удивившие меня предельной точностью и краткостью.

– Телепередатчик я с собой не возьму, – продолжал он, снова обращаясь к капитану, – но гидротелефонную связь будем поддерживать.

– Я спустил телекамеру, – сказал Самарин. – Мы сможем наблюдать за вами... до кратера.

– Хорошо, – кивнул Завитаев. – Ну, тогда все... Давайте ваш скафандр, Павел Данилович.

Ревзин и Ермаков принесли скафандр. Я смотрела, как Завитаев надевает черный комбинезон. Безусловно, Завитаев шел на большой риск – гибель, роботов не была случайностью. Но ни сам Завитаев, ни те, кто помогал ему надевать скафандр, не произнесли ни одного слова об опасности. Я подумала, что за два года работы в океане они, наверно, прошли через многие трудности и у них выработался свой критерий опасного и неопасного. Это было плохое объяснение, но все-таки объяснение. Та смутная мысль, которая возникла у меня, когда Завитаев следил за спуском роботов, появилась вновь. Я подумала, что Ревзин прав: главное в Завитаеве – полная уверенность в возможности по-своему управлять событиями, быть над ними. Но откуда бралась такая уверенность, на чем она основывалась? Ответить на эти вопросы я не могла...

Ермаков не спеша (насколько я успела узнать, он всегда действовал методически) укрепил на груди Завитаева дыхательный аппарат. Ревзин подал ранец с выступающим металлическим плавником. Из объяснений Ревзина я уже знала, что в этом ранце, надеваемом за спину, размещены приборы, электростатический генератор и аккумуляторы. Громоздкий дыхательный аппарат и ранец, из нижней части которого торчал нелепый на вид плавник, придавали Завитаеву довольно комический вид. К моему удивлению, появилась еще одна – новая для меня – часть скафандра. Это был небольшой, окрашенный в оранжевый цвет баллон, который Ермаков подвесил к дыхательному аппарату. От баллона отходили два гибких металлических шланга с... пистолетами. Да, с пистолетами, причем имеющими очень древний, я бы сказала, опереточный вид: длинные дула пистолетов оканчивались раструбами.

Ревзин подал Завитаеву шлем.

– Подождите, – сказал Завитаев и обернулся ко мне: – Вот что. Когда я спущусь на дно кратера, пойдет вторая партия. Я не возражаю, чтобы с этой партией пошли и вы. – Он помолчал, что-то обдумывая, потом повторил: – Да, как начальник экспедиции, я не возражаю. Если вы, конечно, захотите...

Это было настолько неожиданно, что я ничего не смогла ответить.

– Я не специалист в литературе, – продолжал Завитаев, ив ваши дискуссии с Павлом Даниловичем не вмешиваюсь. Но мне кажется, написать что-нибудь путное можно только после того, как увидишь собственными глазами...

Ревзин помог ему надеть шлем.

В центральном посту подводной лодки было темно и тесно. Освещение пришлось выключить, иначе мы ничего не разглядели бы на тусклом экране телевизора.

В темноте мерцали циферблаты приборов. Самаринизредка, вполголоса – отдавал команды рулевому. Мерно тикал хронометр, подчеркивая напряжение наступившей тишины. Те, что мы видели на экране телевизора, не сопровождалось ни единым звуком. Это создавало своеобразный, довольно мрачный контраст.

Завитаев спускался почти вертикально. Луч его нагрудного прожектора и узкие пучки света, излучаемые фарами телепередатчика, с трудом пробивали глухую, иссиня-черную тьму. Скорость спуска была настолько велика, что телепередатчик, подвешенный на тросах и имеющий маневровый двигатель, едва поспевал за Завитаевым. Когда камера передатчика приближалась к Завитаеву, я видела, с какой бешеной энергией рассекает воду металлический плавник...